Текст книги "Иосиф"

Но в тот период я отложил в сторону мысль о возврате религии в народную жизнь.

Да и защищать ту церковь, что после царя осталась, не очень хотелось. Она сгнила вместе с царизмом. До переворота в России тысяча монастырей была, почти сто тысяч священников. Казалось бы, большая сила. Но воняло от нее невыносимо. Успел в юности нанюхаться. Церковь должна иметь непременное качество – быть живой. Не зря же говорят – Живая Церковь Христова. А с тех пор, как Петр Первый учредил Синод, жизнь из нее уходить стала. Чиновник в ней животворный дух задавил. Нам хорошая наука на все времена: там, куда приходит всевластный чиновник, источается живой ручей жизни. Священство тоже в приниженном состоянии было. Многие священники бедствовали, требами промышляли, перед богатыми членами приходов унижались. С другой стороны, революционная интеллигенция свое дело делала. К атеизму мужиков склоняла в школах и училищах. Оттого народ от церкви отходил. К моменту Октябрьского переворота уже большая масса людей стала неверующими. Тут и Первая империалистическая свою роль сыграла. Мужики по привычке на Бога надеялись, а он им не помог. Возвращались с войны безбожниками, помещиков грабили как звери. Помещичьи семьи под корень вырезали люди православные. Потом гражданская война показала – потерял Бога русский человек. На гражданской мы дрались как безбожники. И красные, и белые. Поэтому я не очень страдал, когда ветхозаветные начали церковь громить. Думал, гнилое дерево срубят, новое здоровым вырастет. Хотя был против того, чтобы церковь нашим главным врагом делать. Не нужно было этого. Потом самому пришлось эту работу возглавить. Храм Христа Спасителя в 1931 году уже при мне сносили. Массовые аресты священников и расправы тоже при мне были. Как до такого дошел? Я на этот вопрос не смогу ответить. Потому что в какой-то миг надорвалось во мне что-то важное, и долго терзали мою душу черные силы. Любой человек в самой своей сути беззащитен. Если чужие щупальца эту суть ухватят, то он пропал. Тут только Бог может уберечь и ангел– хранитель. А я тогда ангела хранителя лишился. Смолчал, когда Ульянов свое знаменитое письмо написал. Никогда его не забуду: «Мы должны подавить его (духовенства) сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли об этом в течение нескольких десятков лет. Чем больше представителей реакционного духовенства и буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо так проучить эту публику, чтобы они на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении не смели и думать».

…….Не захотел я тогда священство от такого неправедного суда защитить. А никто в ЦК, кроме меня этого сделать не смог бы. Но и сам я тогда о Боге забыл. Не имел в душе горения. К тому же видел, что, Ульяновым бесы владели, разум его ни к каким к доводам невосприимчив. Что толку с ним спорить? Так и катился по наклонной. Сначала смолчал, потом принял участие, а в результате точно так же, как Ульянов, стал одержим бесами. Страшную пору моя душа пережила, страшные дела она натворила. Хоть и мерцали в сознании искры предупреждения, но без помощи церкви не в состоянии был в себя придти. Без исповеди, без причастия, без раскаяния. В начале тридцатых особенно на церковь ополчился, мол, она против коллективизации среди крестьян агитирует. Хотя врали мне, церковь уже тогда пришибленная была. Потом опомнился, послабления дал. Но в тридцать седьмом опять во тьму упал. Многих священников тогда погубили. Когда в тридцать восьмом в себя пришел, ужаснулся. Ведь за двадцать лет новый партийный руководитель вырос – без чувства сострадания и человечности. И называет себя этот руководитель сталинистом. Новые сталинисты не хуже троцкистов готовы были друг друга топтать. Эти о служении не думали. Они наслаждались властью и грызлись между собой.

Без Бога общество погибнет. Любая партия даже самая красная, не может без заповедей Святого Писания с обществом работать. Потому что без них общество превратится в Содом и Гоморру. Идеи марксизма при такой болезни только мертвому припарка. Вот от чего разложение руководства партии произошло.

Осталось мне с большим опозданием по завету отца Паисия поступать: «Не церковь обращается к государству, поймите вы это. То Рим и мечта и его.… А напротив, государство обращается в церковь, исходит от церкви и становится церковью на всей земле…» В старую церковь нет нужды возвращаться. Она свою беспомощность доказала. Надо церковь восстанавливать так, чтобы государство в нее вживалось, свои правила из нее черпало. Много еще думать надо было, чтобы это все в жизнь претворить. Но начало уже положил и планы составлял, да бесы ножку подставили. Они сильнее меня стали. Партию под себя подмяли. Я не смог ее вывести на путь здорового развития. Ядро растворилось в многомиллионном скоплении. Теоретическая мысль захирела. Партия остановилась в развитии и в ней как ядовитые поганки полезли наверх скрытые негодяи. Эти четверо стали примером происходящего. Но всех их вырастил я сам. Мне и отвечать перед Богом».

Глава 8
Надежда

«На том свете души встречаются. Это неизбежно. Все в мире движется по спирали. В мире духов тоже. С Надеждой не хочу встречаться. Много между нами было. Любовь была, нежность была, забота была, только и борьба была. Зачем боролась со мной? Когда встретились, совсем девочка была. Наивная, 17 лет. В моем вагоне в Царицын поехала, на фронт. Не боялась. Смелая, красивая, а я уже десять лет вдовец. Не до семьи было. Подполье, ссылки, война. Хотя силы мужской много. И тут она появилась. Ребенком ее знал, когда ее родители меня приютили. Хорошие люди, хлеб-соль давали. Думал, опять звезды сошлись. Кето меня покинула, зато Надежда пришла. Такая же молодая, такая же красивая. Думал, богом для нее буду. Получится крепкая семья. Меня только слушать надо и я для семьи все сделаю. А она быстро из подчинения вышла. Чуть– чуть повзрослела, от первой страсти остыла и тут же характер показала. Не кавказская женщина. Вместо заботы о детях, о муже хотела в обществе работать. Себе цену узнать. Пишбарышней в Совнаркоме работала, потом с секретариате Ульянова. А там постоянно революционные гражданки крутились, про свободную любовь речи вели. Троцкисты тогда на семью ополчились, хотели коллективных жен и коллективных детей разводить. Скоты. И Надежде тоже в уши жужжали – ты свободная гражданка, тебе Иосиф не указ. За равенство с мужчинами выступали. В Бога не верили, зато в силу свою поверили: мы старый мир разрушим… Вместе с семейным рабством, с подчинением мужьям. Глупую теорию придумали. Ульянов поощрял, у самого настоящей семьи не было. Крупская не жена, соратница. Да и любовь он с Инессой Арманд нашел. Для активисток хороший пример. Во всю примером этим пользовались, отношение к телесной любви до крайности упростили: «половой акт – это как стакан воды выпить». А мне зачем это? Я на Кавказе вырос. Там это не стакан воды. Но Надежда до измен не дошла, не знаю такого, зато себя показывать стала. Пока первые годы в Зубалове хозяйством занималась, это меньше было видно. Хозяйство ее отвлекало, да и дети тоже маленькие. Потом Бухарин ее надоумил к нему в Промакадемию поступать. Будешь крупной руководительницей, говорил. Загорелась Надежда. Я долго не соглашался. Тогда она Енукидзе Авеля подговорила. Авель все обстряпал. Стала туда на занятия ездить. Сначала на служебной машине, правда, ее за углом высаживали, чтобы другие не видели. А потом газик ей подарил. Сама управляла. С Промакадемии все и началось. Там свободный дух царил. Бухарин об этом позаботился. Обо мне чего только не говорили. Да и было чего говорить. Сопротивление нашей работе усиливалось. НЭП мы закрывали, значит и количество недовольных прибавлялось. НЭПом много народу жило. Не только мелкие производители, но и советские и партийные работники при нем прикормились. Но выбора не было. Не для того революцию делали, чтобы буржуазный НЭП был в основе экономики. Когда НЭПу стали подпорки вышибать, тогда все и проявилось. Но и это не самая большая беда. Самая большая беда в республиках голову подняла, в первую очередь, на Украине. Сумели там троцкисты голод организовать, страшное получилось дело. Бухаринцы бесились и Надежда с ними. Она думала – я во всех бедах виноват. И боролась со мной, хотела, чтобы я таким стал, как она хочет. Такого как хочет, не сделала, а много темных страстей в душе подняла. Упрямство невиданное проявила. Раньше такого не было в ней. Кричать стала даже. На мужа кричать нельзя. Жена не должна с мужем бороться. Жена ему помогать должна. Мы безо всякого опыта новый порядок строили, порой трагические ошибки делали. Нас за это ненавидеть надо? А она ненавидеть стала. К родителям в Питер с детьми уезжала. Еще с Бухариным близко сошлась. Я ревновать стал. Видел, как они в Зубалове по аллеям гуляли. Два голубка. Вскипел тогда, чуть не разорвал их. Коля ей много чего наболтал. Он ведь подкулачником был. Лозунг выкинул для народа – «Обогащайтесь!». Вот и весь марксист Бухарин. Надо было революцию совершать, чтобы сказать русскому человеку – стяжай сокровища земные! Как эта «ленинская гвардия» все перевернула, все изолгала! Нет такой ценности социализма, как личное обогащение. В основе социализма лежит служение! Служение людям, а для самых развитых – служение идее. Русский человек с лозунгом «обогащайтесь» неизбежно в преступное быдло превратится. Потому что у него еще и Бога отняли.

А Надежда темные силы в моей душе поднимала. Еще терпеть не могла, когда я псалмы пел. Что тут такого? Люблю, когда выпью, в одиночестве псалмы петь. О Боге тоскую. А она с ума сходить начинала. Такое кричала! Я в ответ грубо отвечал. Плохо.

А тут еще НКВД начало меня байками запугивать, нервы трепать. Что ни месяц – новые террористы собираются меня убить. Сначала всерьез не принимал. Затем все больше и больше нервничал. Страх наружу полез. Он всегда во мне прятался – насмотрелся я на ветхозаветных – убьют и глазом не моргнут. Ягода этот страх на поверхность вытащил. Всегда говорили, что мой характер плохой, непримиримый, а теперь совсем ожесточился. Свердлов стал сниться с железной бочкой, в которой Каплан обуглилась. Ульянов, лающий на карачках. Страшно. В любви жены особенно нуждался, а она сколько надо не давала. Сон потерял. Но детей все равно любил. Ваську любил, Якова по особенному, нежно, а Светлану сильнее всего. Врут, что не любил своих детей. Любил, как умел, по-другому не умел. Даже в самые занятые дни для них время находил. С Надеждой трудности были, но семью берег. Я жену один раз выбираю и всегда ей силы отдаю. Любил ее сильно. А она застрелилась. Накрутили ее, она еще сама себя накрутила. Взвинченная была по рождению.

Да еще головные боли довели. Видно главная причина в этом. У нее боли с детства были, но когда понервничает особенно сильные. Политика ей плохую услугу оказала. Нечего замужней женщине в политике делать. Она туда от женского неблагополучия суется. Чего-то я Надежде не додал, коли она так захотела общественницей стать. Не сунулась бы в политику, не слушала бы Колю-балаболку. Хранила бы очаг, обожала бы мужа, и все было бы хорошо.

Но такая любовь как к Кето, только один раз дается. Не мог я Надежде столько же подарить. Не было уже в душе способности так гореть, как в начале жизни. Да и зверь начал во мне пробуждаться. Самая страшная пора приближалась. Черные страсти закипали. Страх и ненависть к врагам. А врагов Ягода умело подкидывал. Разыгрывал мои страхи, негодяй. Думал, если я стал бояться, то он мной управлять будет. А я боялся. Уже и охраной себя окружил, и следить за несогласными приказал. Поголовно следить. Ягода стал НКВД как пузырь раздувать. Правда, тогда только за интеллигенцией следили. За теми, кто перо умел в руках держать и с трибун говорить. На трудящихся еще это мало распространялось. А за пропаганду против меня уже сажать начали. Еще не стреляли. Но сажать начали. Потому что выбора не было. В нашем народе вождь должен обязательно быть. Если я вождем не стану, то обязательно другой выскочит. А кто тогда мог выскочить? Кто-нибудь из ленинской гвардии и мог. Все были живы и здоровы, правда, из партии уже исключены. Все кроме Бухарина. А он – добренький. Его крестьяне любили – «обогащайтесь!» Да и русский к тому же. К евреям деревня быстро охладела. Из-за богоборчества. Куда Бухарин завел бы Россию, уже понятно. Вот и приходилось вождем становиться. А несогласных – к ногтю. Стали их прижимать, только до настоящих заговорщиков еще не дошло. Эти конспиративно работали. Переворот хотели подготовить. Смилга, Тухачевский, другие.

Неловко Надежда в это время подвернулась. Не ее это женское дело было, в такие истории впутываться. Упустил я ее. Не надо было ей позволять в Промакадемии учиться. Может быть, даже кое-что ей о наших делах партийных можно было рассказывать. Чтобы правду знала. Только не умею тайнами делиться, особенно с женщинами. Не для меня это. Судьба, видно, у нее такая. Попала под колесо российской телеги. Застрелилась. Тяжелый удар семье нанесла. Не смогла вынести мучений, предала. Детей предала, меня предала. Если пошла в партию – будь с ней. Работай, находи время. Не умеешь – сиди с детьми. Она хотела всего понемногу, а так не бывает. Ломка страшная стояла – кулаков громили, государство к обороне готовили. Ясно уже было, что час обороны настанет. Надо было эту феодальную страну быстро в развитого бойца превращать. Иначе конец. Как без ломки? А ей беспощадность наша не понравилась. Мужа бесчеловечным стала считать. Наслушалась троцкистов, предала. Застрелилась.

Когда Кето умерла, сердце от боли разрывалось. От любовной боли. Любил ее без памяти. Теперь снова сердце заболело. Но по-другому. Тоже любил Надежду. Но понять не мог. Долго к ней по ночам на могилу ездил. В ее смерти свою вину видел. Упустил ее. Детей жалко. Они как замерзшие птички стали, а отогреть некому. Для этого постоянно с ними нянчится надо. Но где время взять? Такая страна на плечи навалилась, такое время безумное. Жалко ребят. Без матери остались.

После ее самоубийства долго не в себе был. Потом с Енукидзе сошелся. У того всегда сговорчивые артисточки под рукой имелись. Но не помогло. Не пришел в себя и долго не мог придти. Когда дома детские глаза видел, все в душе переворачивалось. Не могу ее простить. Не могу понять. Как могла детей бросить? Не хочу с ней встречаться. Пусть Бог мое желание услышит.

Говорят, православный еще при жизни всех прощать должен, а уж перед смертью в особенности. Но, мне такого не дано. Ничто мою душу так не ударило, как ее предательство. Ведь какой путь вместе прошли! Мир стал черным. Много плохого во мне ожило. Тут же нечисть на мою страдающую душу слетелась. Зашевелился в ней Инквизитор. Чувствовал – еще немного такого напряжения, и он выйдет наружу».

Глава 9
Голод

«Бессилие приводит к отчаянию. Отчаяние приводит либо к душевному отупению, либо к самоубийству. Нельзя постоянно смотреть на страдания других людей и радоваться жизни. Это противоестественно. В молодости у меня было мало радости. Да, была борьба, была любовь, но и жизнь была полна печалей. Люди жили плохо. Империя загнивала. Смрадом разило из всех углов. После октябрьского переворота еще хуже – погрузились в кровавую смуту. Сначала гражданская война, потом хозяйственная катастрофа. Только надеждой на будущее жил. Всю борьбу этой надежде посвятил. Еще во время первого голода, в начале двадцатых, когда в Сочи отдыхать ездил, из окна вагона смотреть не мог. Крестьянские детишки к линии выходили. Просили подаяния. Скелетики в обносках. Страшные картины. Отворачивался, сколько можно душу кровавить? Зря, наверное, отворачивался, потому что постепенно привыкал. Ко всему привыкал – к кошмару этому, к борьбе смертельной, к необходимости принимать жестокие решения. Огрубела душа. Покрылась коростой. Последняя наивность с меня в начале тридцатых спала, в период великих строек. Не думал, что столько жестокости придется со дна души поднимать. Не против врага, против своих соотечественников. Тут я с Богом совсем разошелся. Как о Его заповедях вспоминать на таком изломе страны?

Излом оказался страшнее, чем думал. Сначала с коллективизацией деревни все не так пошло. Бухарин нас уговорил мужика постепенно в социализм ввести. Постепенно. В двадцать восьмом году планировали только четыре процента крестьянских хозяйств объединить. В следующем году еще пять, а к тридцать третьему всего восемнадцать. Не спешили, знали, с кем дело имеем. Хотели поначалу только подтолкнуть. Думали, беднота, и середняки сами пойдут. Коллективный труд крестьянину не чужд. В сельской общине много чего сообща делается, а на отхожем промысле крестьяне часто артелями трудились. Но тут мы просчитались. Главный человек деревни – середняк, в колхоз идти не захотел. Уперся. Я всегда считал себя практиком. Думал, в жизни лучше разбираюсь, чем наши эмигранты-фантазеры. Но тут меня жизненный опыт подвел. Или, может, любовь подвела к простому человеку. Всегда его понимал, всегда с ним на одном языке говорил. Всегда ему благодарен был за помощь в годы лишений. И всегда думал, что он с ясностью своей души и бескорыстием способен морально над другими народами подняться. Превратиться в советского человека! А когда увидел, как мужик при первых словах о коллективизации побежал скотину резать, гневом запылал. Сколько наши властители дум о народе-богоносце куковали! Вот он, народ-богоносец! Дальше собственного носа ничего не видит. Не для него, оказывается, Спаситель на муки шел, не ему отказ от пещерного инстинкта завещал! Две тысячи лет христианство идеи равенства распространяло, а русский мужик встал на пути этого равенства. Тогда стало мне понятно, какая схватка предстоит. Решил, во что бы то ни стало добиться, чтобы из мужика эту пакость вытрясли. Вот так ситуация обернулась. Не предполагал этого.

Но и это только полбеды. В других условиях можно было не нажимать, постепенно действовать. Только международная обстановка резко изменилась. В 1929 году Немецкую национальную народную партию Альфред Гугенберг возглавил. Что такое эта НННП? Партия немецких денежных мешков – националистов. Они три вещи ненавидели: Версальский договор, красную Россию и собственных продажных социал-демократов. Сам Гугенберг– газетный магнат, миллионер, враг советской власти. Партия в двадцать девятом выборы в бундестаг с треском провалила и после этого ставку на Гитлера сделала. Мне разведка доложила – Гугенберг взял Гитлера под опеку и превращает НСДАП в общегерманскую силу. Раньше она скорее баварской была. Адольф пошел стремительно в гору, и стало ясно, что с такой помощью он к власти прорвется. Нам ли не знать, какую роль деньги играют? А это означало конец Версальскому договору, конец немецким социал-демократам и войну с нами.

Выходит, после разгона нами троцкистов, империалисты новый ход сделали. Изнутри не удалось нас развалить, тогда они Адольфа двинули. А чего Адольф хочет – гадать не надо. Достаточно его «Майн кампф» почитать.

В один год все началось. Гитлер пошел в атаку на власть, а мы начали готовиться к обороне. В этой гонке надо было с сельского хозяйства начинать. Деревня в войне две задачи решает: солдата дает и армию кормит. Солдата получить просто. Но с сохой современную армию не накормить. В Первую мировую деревня царскую армию прокормить не смогла, потому что с сохой была и вдобавок обезлюдела. Керенскому пришлось продразверстку вводить. Оттого он мужику врагом стал.

У нас по моим подсчетам не больше десяти лет в запасе было. За десять лет надо было не только деревню преобразить, но еще и денег на военную промышленность заработать. Золото у нас уже не покупали – блокаду объявили. Оставалось продавать зерно. Частный крестьянин такого количества зерна не мог дать. Производительность мала. Без коллективизации дело было безнадежным. К тому же, один колхозный тракторист десять призванных на фронт мужиков заменит.

Планы постепенной коллективизации пришлось отложить в сторону. Вместо них начали сплошное обобществление хозяйств. Немыслимое дело – превращение дремучего векового земледельца в коллективного трудящегося.

В человека общественного. Через колено ломали. Но пути назад не было. Не для того мы историческую стройку затевали, чтобы заранее капитулировать. Да и враг наметился беспощадный.

Сначала развели агитацию, хотя знали – без принуждения дело не сдвинется. Мобилизовали партийцев, послали из города в деревню для начала двадцать пять тысяч членов партии, а всего за время коллективизации более трехсот тысяч в село переехало.

Зажиточные крестьяне активно сопротивлялись. Более 2 тыс. крестьянских восстаний вспыхнуло. Подавляли их беспощадно. Но иного не дано. Стало понятным, что кулачество как класс надо устранять. Отказавшихся вступать в колхоз, высылали вместе с семьями на поселения.

Местные власти с кулаками не церемонились.

Тут другую особенность русского характера увидел. Немилосердность. Беспощадно к кулаку относились. К взрослым и детям. С каждым по отдельности не очень разбирались. Имеешь две коровы – в Сибирь. В товарных вагонах, без отопления. Ожесточение небывалое. Отчего? Оттого что Иосиф научил? Не много ли на Иосифа списать хотите? А когда после Февральской революции крестьяне помещичьи усадьбы громили, помещиков на вилы поднимали, тоже Иосиф научил? Не рабская ли жизнь при царе-батюшке в русском человеке столько ожесточения заложила? Кто этого человека заставлял переселенцев с малыми детьми на голые полустанки выбрасывать? Выбрасывали, потому что «кулаками» считали и так свою вековую рабскую ненависть выражали. Много русских людей от рук русских людей во время переселения погибло. С голоду, с холоду. Понял тогда – в русской душе могучие бесы прячутся. Не во время гражданской войны понял, во время коллективизации. Потому что на войне армии воевали, а здесь невинных карали. Из классовой ненависти. Массово, безоглядно. Тогда снова вспомнил о Боге. Если Христа русскому народу не вернуть, он ад на земле устроит. Прав был Федор Достоевский. Русский человек без Бога страшен. Но мысли эти не вовремя возникли. Только запомнил их. Наоборот, с помощью этого осатаневшего русского человека надо было рывок в развитое общество завершить. Дикая мысль-рывок с помощью насилия! Издевательство над здравым смыслом! Но где иное решение? Разве что бросить все и уйти в затвор, в горную пещеру, чтобы не нашли и не распяли.

Сопротивление деревни дало себя знать. Поля на Украине и Северном Кавказе, да и в других районах, зарастали сорняками. К тому же неурожай случился. Видно, Бог наказал. На прополочные работы направляли части Красной Армии. Но это не помогло. Все равно хлеб полностью убрать не получалось. В 1931 году потеряли пятую часть, а в 1932-м еще больше. На Украине, на корню осталось почти половина зерна, на Нижней и Средней Волге больше трети.

Но даже полученным зерном эти районы могли бы худо– бедно прокормиться. Тем более, что мы план хлебозаготовок снизили и даже зерно для них за границей закупали. Вывоз зерна за рубеж сильно сократили. Нас за это Конференция стран-экспортеров пшеницы в Лондоне критиковала. Ведь поставки проводятся по взаимным договоренностям. А мы вместо 50 млн. бушелей вывезли всего 17 млн. Устроили нам скандал, требовали восстановить объемы. А мы не только сократили. В Турцию, Египет, Палестину, на острова Родос и Кипр вообще прекратили продажу. Наоборот, ввозили из Ирана зерно, а из Турции крупный рогатый скот.

Но страшным препятствием в выправлении положения стал произвол властей и головотяпство. Еще раз убедился в том, что русский бюрократ мгновенно в паразита превращается, если только контроль над ним ослабить. Большое количество местных начальников в сельском хозяйстве ничего не понимали, но за кобуру по любому поводу хватались. От этого простая вещь получилась. Крестьяне быстро собственную экономику организовывали. Нелегальную. По всему югу России и Украине подпольные мукомольни работали. Под носом у ГПУ и райкомов. Сотни мукомолен. Значит, шли потоки зерна по неизвестным власти каналам, получали муку те, кто мог ее купить. А голодал кто? Голодали самые бесправные. Тех, кого раскулачили, лишили возможности копейку на хлеб заработать. Значит, правы те, кто говорит: голод на Украине искусственный был. Правы. Только не по желанию нашему, а в результате усилий властей, которые ничего нового, кроме репрессий придумать не могли. Накормили репрессиями народ! Всего по России несколько миллионов умерло. Потом провели тщательное расследование. В нем сотни ведущих следователей и криминалистов участвовали. Виновные в массовых хищениях и организации искусственного голода были найдены, их вина доказана. Долго следствие шло. В конце концов, осудили и расстреляли Косиора и Чубаря. Только умерших от голода не вернуть. Наука из этой трагедии простая: мы были не готовы решать такие вопросы разумным экономическим путем. Партийные кадры были не готовы. Да и я выбора не имел. Ни другого мужика, ни других партийцев у нас не было.

В Германии в ту пору Гитлер уже к власти пришел, и ветхозаветные его облигациями Моргентау осыпали. На миллиард долларов! Американские фирмы немецкую экономику как на дрожжах взращивали. Куда ни взгляни – «Дженерал электрик», «Дженерал моторс», телефонные, сталелитейные корпорации в Германию полезли.

Мы находились на сто лет позади Германии, и не было другого выхода, как силой переводить деревню в индустриальную эпоху. Раскулачивание коллективизацию подтолкнуло. Страх свою роль сыграл. Только напряжение нарастало. Произвол в деревне царил. Местные власти волю почуяли. Над не желающими вступить в колхоз издевались, как хотели. Здесь можно было быстро палку перегнуть. Написал тогда статью «Головокружение от успехов». «Перегибы» осудил. Напряжение немного спало. Но коллективизацию продолжили и в поставленные сроки завершили.

В начале 1933 г. объявили о выполнении первого пятилетнего плана за 4 года и 3 месяца. Цифры лукавые, не отражавшие действительного положения.

На самом деле принуждение по хозяйству ударило. Производство в целом упало. А личные доходы трудящихся рухнули вполовину. Но мы коллективизацию продолжили.

На единоличные хозяйства установили непосильный налог. Подводили под разорение. У мужика оставалось два пути: либо идти в колхоз, либо уходить на стройки пятилеток.

Оставшихся в колхозах фактической свободы лишили. Паспортов не выдавали. По-другому движение рабочей силы регулировать не умели. А оно было бурным. От ее переизбытка в деревне мы скатились к ее недостатку. Неудивительно, 2 миллиона кулаков с семьями выселили в Сибирь. Еще несколько миллионов ушло в города и на стройки. Время требовало дать новым колхозам передышку, позволить встать на ноги, а не отбирать скудные запасы. Но мы их отбирали. Хлебозаготовки были радикальными. Как раз в это время возводили большие промышленные объекты. Требовалась валюта. Гнет на село получился жесточайший.

Только не было иного пути. Был лишь один путь – создать новое общество, в котором инстинкт хищника будет не нужен и тогда появится человек нового облика. И мы сделали огромный шаг. Впервые в истории. Новый крестьянин появился. Советский колхозник – это не выдумка. Принял мужик идею социализма. Тяжело принимал, натужно, кроваво. Но принял, впрягся в коллективный труд. И песни другие запел. Песня-это ведь верный указатель – какая сегодня жизнь. В конце тридцатых уже сытое время пришло, и песня радостная полилась. Через все свое тяжкое положение крестьянин разглядел, что социализм свободу от рабства несет. Он грамоте научился, механизмами овладел, детей в город за наукой послал. Увидел освобождение от беспросветной жизни. Оттого и на войне выстоял. Снова подивился я чутью русского человека. Ведь, разглядел! Под нашим жесточайшим принуждением. И после войны трудовой подвиг совершает.

Теперь ему требуется Бога вернуть. Он уже сегодня и быстрых разумом невтонов и могучих телом геркулесов рожает. А дальше новые подвиги совершит. Главное – не позволять ему вернуться к пещерному инстинкту. Соблазн такой всегда над нами висеть будет. Если у нас трубадуры пещерного инстинкта к власти прорвутся, то новой народной беды не миновать. Тогда кто ответит, зачем мы страну в такие испытания втянули? Трубадуры? Эта порода людей никогда ни за что не отвечает. Грязью наше время облить они смогут. На этот счет они великие специалисты. Ложью живут. Но я их на том свете поджидать буду».