Текст книги "Рукотворный. Стихи и поэмы"

Орловская тетрадь22
  Первые публикации стихотворений из «Орловской тетради» – в газетах «Красное знамя» (п. Красная Заря), «Орловская правда», «Вешние воды», журналах «Юность», «Арион», альманахе «Юность плюс», газете «Сто друзей» (приложении к «Учительской газете»).


[Закрыть]

 
«КАТЮША»33
  («Катюша» написана мной к открытию памятника гвардейцам-миномётчикам в Краснозоренском районе).


[Закрыть]
Как много памятников в мире
Высоких – малых и больших!
И короли, как при Шекспире,
Порой красуются на них.
А наш – из черного металла
Над черноземом вознесен
И смотрит в небо с пьедестала
Притихшими стволами он.
«Катюша», немцев сокрушая,
Пройдя дорогами войны,
Остановилась, боевая,
На обозренье всей страны.
Тропинка извилась бечевкой…
Нить Ариадны – ратный труд.
Вблизи деревня Карасевка,
Где люди русские живут.
И мир большой, расширив душу,
Нахлынет солнечной волной.
Я поблагодарю «Катюшу»,
Отвесив ей поклон земной:
Такие, не жалея силы,
Стирали свастику с Земли
И до рейхстаговой могилы
Врагов успешно довели.
 

1986

 
***
Людям в мире светит лишь полсолнца
Да погожей ночью – пол-луны.
Ни полушки, ни червонцы
В небо не занесены.
 

1989

 
***
Природа и асфальт заброшены
В тиши опушки облысевшей
Коту бродячему под хвост.
Березы ветерком опрошены
Среди деревьев обрусевших,
Не строго соблюдавших пост.
Березы ветерком опрошены.
Над молчаливым тротуаром
Листва летит на тротуар.
Кто собирает нынче пошлины?
И серебро блестит недаром,
И золото – не Божий дар.
Кто собирает нынче пошлины,
Тот видит смирные березы
И ясно знает, что к чему.
Ценою ценности опошлены.
Следы от слизней – сопли, слезы,
Упреки Богу самому.
 

1989

 
***
Две березы под нашим окном
Вновь заплакали светлою кровью.
Я не дрогну ни сердцем, ни бровью —
Загрущу лишь о вечно родном.
Мне во сне бы увидеть отца,
Мать в заботах больших и печалях.
Два похожих усталых лица
Из морщинок и новых, и старых.
 

1989

 
Спартак
Немало кипрского вина
Им выпито, когда глотнул свободы…
И голову могли ему срубить
Меж панцирем и шлемом —
Не срубили
И не попали дротиком в сосок.
Но все равно в душе росла тревога,
Как будто Цезарь, и Помпей, и Красс
Всей троицей на пятки наступили
И сон приснился, будто бы сестра
Собой торгует, услаждая похоть
Богатых римлян, чаще стариков.
И потому не стал он спорить с другом,
А повернул центурии на юг,
Когда остался только шаг до жизни —
До Фракии родной.
 

1989

 
Прохоровка
Поле танками отутюжено
И снарядами раздолбано.
Тяжко было, однако сдюжили,
Отстояли рубеж свой полностью.
Это тоже оно, Отечество,
Распростёршееся в пыли.
Между утром и дымным вечером
Поле боя – клочок земли.
Строевые порядки смешаны,
На короткой дистанции бой.
Прохоровка занавешена
Ярости пеленой.
Башни сметало выстрелом,
Гусеницы – в стороны.
Грохот висел неистовый,
Очень старались вороги.
Сотни танков, залпов – тысячи,
Миномёты, орудия…
Героизм баснословный высвечен
До сердцевинной сути.
Поле танками отутюжено
И снарядами раздолбано.
Тяжко было, однако сдюжили,
Отстояли рубеж свой полностью!
 

1990

 
В музее Ленина
Вот под стеклом записки-ручейки…
В них отразились коротко и ясно
Высокий ум души его прекрасной
И точные движения руки.
Он требует спокойно, без угроз,
Заботы больше раненым солдатам,
Без промедленья – чистые халаты
И о пайке чтоб думали всерьез.
От мелких строчек – солнечные блики
На потолок, на стены и паркет…
Я словно рядом стал с вождем великим
В момент, когда семь бед – один ответ.
 

1990

 
Сокровеннее всех
Мы с тобой наконец-то едины.
Нас оставили наедине
У дороги, похожей на ложе,
На краю бесконечной равнины
От бескрайних болот в стороне
В той стране, что других не моложе.
Тихий мир позабыт и затерян.
Мы с тобою идем в синеву —
В гости к птице и дикому зверю.
Вспомню счастье свое – и не верю
Ни случайности, ни волшебству,
Ни космическим добрым затеям.
Молод, зорок и весел апрель —
Каждый кустик наполнил весною.
И слова твои солнцевеют,
Как наградой, прохладой лесною,
Развораживая не капель —
Разворачивая карусель
Ближе к небу, и благоговеют.
Что же сталось, куда подевалось
То, к чему я душевно привык?
Лишь краснеет сейчас чернобыльник
И чернобыльничает усталость…
А дорогу свернули в могильник,
Словно скатерть или половик,
Да наверх положили страну,
Ту страну, что других не моложе
И других не глупее была.
Утаил я лишь радость одну,
Сокровеннее всех и дороже, —
Черноока она и светла.
 

1991

 
Дух России
Какие стройные просторы!
Какие смелые леса!
Они просторам – словно шторы,
Расцвеченные в небесах.
Широкий луг давно скосили,
А запах трав стоит еще.
Здесь вижу, слышу дух России,
Дыханье легкое ее.
 

1991

 
Муза счастья
Муза счастья детей не рожала,
Сладкой боли не знала она,
От мороза зимой не дрожала
И в беде не бывала одна.
Муза счастья – я понял однажды —
Ветер в поле: лови, не лови.
Не она умирала от жажды
Непорочной и прочной любви.
***
Муза счастья! Ты шлюхою стала
И готова с любым – не горда.
Бесшабашно сошла с пьедестала
И забыла о нем навсегда.
Муза счастья слыла недотрогой,
Я любил ее больше себя,
Шел за нею дорогою строгой,
Где теперь – лишь голодная бля…
 

1992

 
Синяя птица
 

Николаю Рубцову

 
Вспахано поле. Над полем
Синяя птица плывет.
Скользким знобящим покоем
Все захлебнется вот-вот.
Всю синеву в поднебесье,
Холод ее и тепло,
Ангельской силой и бесьей
В узел единый свело.
Синяя птица играет
Левым и правым крылом,
Пламенем синим сгорает
Над охладевшим теплом.
 

1992

 
***
Слушает село единым ухом
Тишину. Вся замерла окрестность,
Словно судорогою ее свело.
Изредка могучим резким стуком
Наковальня оглашает местность.
В кузнице упряталось тепло.
 

1992

 
***
Сколько бросили палок России?
Сколько дров наломали уже!
Никого ни о чем не спросили
При нахрапистом злом дележе.
Ни народа, тщедушного телом,
Ни народа с великой душой.
Выпить горькой кому захотелось
И по маленькой, и по большой?
Поимели Емели Емелю,
Поимеют тебя и меня.
Что ж мы совесть свою не сумели
Так бессовестно не разменять?
Расфуфырь – профинти и профукай,
А попробуй потом собери.
Обернется кровавою мукой
То, что в сердце таилось внутри.
Не пахал, не косил и не строил,
Не молился ни ночью, ни днем,
А вокруг – все герои, герои
Обезьяньей породы при нем.
Волосатые руки и ноги,
Как спина, ягодицы и грудь.
Ни страны, ни земли, ни дороги,
Ни проселка какого-нибудь.
Из-под шляпы холеные рожки —
Джип за руль, как баранок, берешь,
И желтеют вверху не сережки,
А бананы на ветках берез.
 

1993

 
Так бывает всегда
Овладел он тобою в атаке свирепой,
Наследил там, откуда рождается жизнь.
Пала крепость, как будто твердыня – нелепость,
И кирпич покраснел от стыда, ощутив непрозрачную слизь.
И вовеки веков, да и присно, и ныне
Всполошливо слетелось на пир воронье.
Так бывает всегда, если есть вековая твердыня,
А защитников – нет у нее.
 

1993

 
***
Какие чистые березы!
Какие грязные снега!
Уходят праздные морозы,
Тоскует мглистая пурга.
Откуда пестрое смешенье
У погибающей зимы?
Как бы мишени мельтешенье
И вниз растущие холмы.
Ох, неуютно здесь простору…
Среди белесой тесноты
Пурга отодвигает штору
И снова прячется в кусты.
 

1994

 
***
Первый раз в кино.
И раздавили
Меня летящие
Автомобили
В далеком детстве
Много лет назад.
А теперь
На экране вижу
Лишь трупы автомобилей,
Раздавленных людьми.
 

1994

 
Ранневесеннее
Мороз и праздник. Лучше нет
Ранневесенних дней.
Мартует солнце – всех планет
Красивей и ясней.
А рядом небо зацвело,
Как незабудки, – вдруг…
Гуляют город и село —
Друзья среди подруг.
И каждый подарил букет
Нездешней красоты:
Мороз добавил звёздный свет
На листья и цветы.
 

1994

 
***
Как чутко тебя угадал
Художник минувшего века
На тонком большом полотне!
Сердца разделял не квартал,
А только лишь ветхая веха —
Крутая эпоха в окне.
Я знаю, кого воскресил,
Над кем он работал до поту,
Кто крылья над ним распростер.
Хватило провидческих сил
На счастье чужое, заботу,
И тесноту, и простор.
Как веще он изобразил
Твои обнаженные руки
И родинку возле соска!
Гармонию не исказил,
Познал и сомненья, и муки —
На них посмотрел свысока.
Мне кажется, кисть обмакнув,
Задумался, и на минуту
Вдруг понял: тебя я люблю,
Прильну всей душой к полотну,
Домашности тихой, уюту —
Взгляд твой усталый словлю.
Не мог не узнать он всего.
Мольберт умоляет и просит —
Мольберт ведь не только дает,
Лелеет ее естество,
Баюкает долго и носит,
Про тайное тайных поет.
Мольберт надоумил его!
Я шышел, и мышел, и вышел —
В далекое детство попал:
А рядом с тобой, как живой,
Ребенок – ручонки все выше…
Он важное нечто проспал.
 

1995

 
***
Как увижу я подснежник —
Нежный-нежный, голубой —
Я полезу сквозь валежник
Неизведанной тропой.
Я сорву его любя
И порадую тебя.
Нет подснежника, но вот
Вширь черемуха цветет.
Как духи, душистая,
Как фонтан, искристая.
В мокром и холодном рву
Я букет тебе нарву.
Нет черемухи, зато
Ландыш вылез на простор,
На опушке колокол
Раззвонился здорово,
Маленький, удаленький,
Только что из спаленки.
От восторга чуть живой,
Подарю тебе его.
Он уйдет – цветет жасмин,
Сладкий, как конфетка,
Томный господин.
Вот одна, другая ветка,
И вся комната – жасмин!
А закончится цветение —
Подарю стихотворение.
 

1995

 
***
Спутаны челка и косы,
Руки и ноги грешат,
И никакие вопросы
Нежности не устрашат.
Вижу: роскошное поле
Все золотится зерном.
Вместе с пшеницей на воле
Общую песню поем.
 

1995

 
***
Ледниковый период эпохи,
Ледниковый период души.
Со стола прошлогодние крохи
Крохоборам одним хороши.
Зимний дождь превращается в лужу
Далеко не всегда на Руси.
Эту льдистую, едкую стужу
Ни о чем – ни о ком! – не проси.
Скользким памятник стал величавый,
Мельтешит конькобежцем в толпе.
Льдом покрыты и левый, и правый,
Что висят на рекламном столбе.
О, эпоха! Ты веткой пощупай
Ледяную предсмертную дрожь.
Изогнешься прожорливой щукой,
Разогнешься акулой…
Пойдешь,
А потом заскользишь и поедешь,
Дай-то Бог на ногах устоять.
Перепутаешь финиш и фетиш,
Страх подполья и жизнь не таясь.
Ледниковый период… Откуда
Он вернулся в январскую тишь?
Было худо – нагрянуло чудо,
И чудишь, да невольно летишь.
Беспричинно по небу слонялся,
Где обитель была не твоя…
Уцелел, кто к земле наклонялся.
Рухнул тот, кто недвижно стоял.
 

1996

 
Грех
Не приблизили, а унизили,
Опустили на самое дно
Без надежды спастись и провизии
И друзей, и врагов заодно.
И во всевозрастающей степени,
Клад бесценный впотьмах погребя,
Там, где вечные свечи затеплены,
Превращают в сосульки себя.
 

1996

 
Робкош
сказка
Лишь только розы отцвели —
Весна ушла с лица земли,
А дочь ее осталась,
Почувствовав усталость.
Она красавицей слыла,
Как роза росная, цвела,
И ей навстречу – лето,
Все женихом одето.
Красавица забыла мать,
Легла в тенечке подремать.
Шумит вокруг полянка,
Но крепко спит Веснянка.
Румянец на ее щеках,
Цветочек в девичьих руках,
Рассыпались тут косы,
Летают пчелы, осы.
И надобно случиться так,
Что мимо шествовал чудак:
Он был простак опасный,
Весь от загара красный,
Как исполин среди осин,
Бессмертного Кащея сын
И Робости-дворянки.
Он около Веснянки
Стал тихо, словно истукан,
Лихой, свирепый великан.
Робкош… Такое имя
Никем непобедимо.
Смотрел он долго на лицо,
Заметил на руке кольцо,
Задумался, пригнулся,
Чему-то улыбнулся.
И вдруг как будто озверел
И бросил взгляд, как тучу стрел;
За косу цап Веснянку,
Бегом – через полянку.
Негромко плакала она,
Обиды, горьких слез полна.
Душа ее проснулась,
Робкошу ужаснулась.
Он показался ей столбом
С нависшим обезьяньим лбом,
Захваченным пороком
В безумии жестоком.
Веснянку притащил домой,
К хоромам Робости самой.
Дворянка бросила Кащея,
Кащей помчался вслед за нею,
Пропали оба невесть где,
А сын их в родовом гнезде
Совсем один остался,
Судьбе крутой не сдался.
Робкош подрос и возмужал,
Невзгоды жизни переждал
И вышел спозаранку
На пеструю полянку.
Среди дремотной тишины
Увидел сразу дочь весны,
Румянец на ее щеках,
Цветочек в девичьих руках…
Робкош! Робкош! Твоя жестокость —
Наследье цепкого Востока
С его чадрой, его домброй,
Незрячей смелостью порой.
Веснянку заточив в подвал,
Робкош пошел на сеновал,
Довольный и счастливый
Среди сухой крапивы.
Улегся в мягкую постель
И взмыл за тридевять земель.
А что Веснянка? Видит цвет,
И никого с ней рядом нет,
Ничьих не слышно голосов,
Да дверь закрыта на засов.
Душа напугана была
И еле-еле в ней жила.
Цветочек начал увядать…
Веснянка вспомнила про мать,
И лишь подумала о ней —
В подвале сделалось светлей,
Цветочек ожил и сказал:
«Теперь смотри во все глаза.
Ведь ты не бросила меня,
Насильника вовсю кляня,
А я тебя сейчас спасу,
Из заточенья унесу».
Цветочек стал расти, расти,
Уже подвал прощай-прости,
Цветочек – дерево; на нем
Веснянка в платьице своем.
Она спустилась по ветвям
На землю к быстрым муравьям,
Прошла два шага, и – еще,
Ей на свободе хорошо.
И вдруг под птичий шум и гам
Цветочек пал к ее ногам:
«Не забывай меня, девица.
Всегда цветочек пригодится».
Его Веснянка подняла
И быстро в тёмный лес вошла.
Он без просвета был хорош —
Не то, что сумрачный Робкош.
 

1996

 
Лики оголтелые
Из неба общего, соборного
Струится странный, мокрый свет.
Неясен заметенный след
Забитого растенья сорного
И вообще: не ясен след!
Летая, лики оголтелые
Пожар в моей душе зажгли,
И своего не вижу тела я,
Своей не слышу я Земли.
 

1997

 
***
Утконосил утконос,
Водовозил водовоз.
Водовоз, устав, присел.
«Почему вы утка, сэр?»
Вперевалку утконос
Тело жирное принёс.
Водовоз пред ним привстал:
«Почему вы носом стал?»
Рассердился утконос:
«За такой смешной вопрос
Я устрою вам разнос.
Вы не вод, да и не воз,
А незнайка-водовоз».
 

1997

 
Шкатулка отца
Сноп соломы – на радость ему,
Чтоб скучать не пришлось на досуге.
А досуг – только час, я его растяну
Разговором о юге и вьюге.
Он работает, я говорю,
И соломинка спицей мелькает.
Непогоду я боготворю:
Суматошная прелесть какая!
Все смешалось. И небо, и лес
Наконец-то не видят друг друга.
Будто крылышек ангельских плеск
У соломинки этой упругой.
Из соломинок выплелся жгут,
Из жгута – огневеет шкатулка,
А ее огоньки подожгут
Не окно – снегопад в закоулках.
Это память блестит об отце.
Без него она вышла на волю,
Засверкала, как сноп, на крыльце
И воскресла пшеницею в поле.
Он молчал, и молчанье сплелось
С мастерством, и шуршаньем, и пылом.
То, что он говорил, – все сбылось,
Все, что я говорил, – позабылось.
 

1997

 
Прежнее счастье
Эти елочки, как манекены,
Без улыбки цветут и растут.
У прекрасной колючей Елены
Отобрали ее красоту.
Снег сверкающий стал серпантином,
Обмишурил, шурша мишурой,
Обволакивающей тиной,
Завораживающей игрой.
Лед подледный – нет ни сладострастья,
Ни тепла, ни любви – ничего.
С новым счастьем! – кто хочет его.
Я хочу только прежнего счастья.
 

1998

 
Шевроле
Вот стояла изящная осень
С модной сумочкой через плечо.
Посулил до деревни подбросить
Нагловатый красавчик-мачО.
У него не машина, а песня,
Шевроле с золотистым крестом.
Триста двадцать ЛС, если честно,
Ну а честность осталась с Христом.
Осень робкая вовсе не знала:
До деревни рукою подать.
Не отделаться ей от нахала,
Шевроле превратится в кровать.
Повезет он красу до обеда,
И до вечера, и до рассвета
По лесам неизвестно куда,
Чтобы там целовать-миловать…
Для нахала – крутая победа,
Для природы – простая беда.
 

1998

 
Изморозь
Льдистая изморозь грязной усталой дороги.
Взгляд ее светлый слегка в глубине и нестрогий.
Чистая изморозь ночью безлюдной легла,
И посветлела над нею тяжелая, мокрая мгла.
Свежая изморозь – это не краденый свет поднебесный,
Это не снег, прилетевший из непредсказуемой бездны,
Это простое, земное, родное созданье,
Но у него потайное, нездешнее вовсе заданье.
Белая изморозь так отстраненно бела,
Будто Снегурочка, будто не ела она много дней, не пила.
Колется изморозь эта глазами. Она холодна,
Будто колодец слепой без покрышки надежной и дна.
Смелая изморозь грязной усталой дороги
Скрыла всю грязь, Млечный Путь да и месяц двурогий.
 

1998

 
Весна
В лёгкой зелени ветви берёз
Заплелись туго-туго от ветра,
Пританцовывают, как трос, —
Тень летает на полкилометра.
Мимолётом и дождь заскочил,
Освежил, окрылил, озадачил…
Набирались живительных сил
У того, кто не требует сдачи.
 

1999

 
Бальный венок
 

Я была единственной поверенной

его огорчений и свидетелем его слабости,

так как он был в отчаянии от того, что по-

покидает Одессу, в особенности

из-за некоего чувства, которое разрослось

в нем за последние дни, как это бывает.

Княгиня В. Ф. Вяземская

 
1
Закончился роскошный листопад,
Шептал, шуршал и в небесах растаял.
Морские волны все еще не спят,
Катясь легко, как истина простая.
 
 
Не спит, а дремлет суматошный сад,
На листьях перепревших вырастая.
Закат к морозу красен, полосат,
Лихих карет спешит к подъезду стая.
 
 
О, сколько быстроногих щеголих
Степенно по ступеням в дом вошли
При родственнике, важно разодетом!
 
 
Лакеи, кланяясь, встречают их;
С мелодией от ноты соль-земли
Зашелестели платья над паркетом.
2
Зашелестели платья над паркетом
Колоколами пестрыми в кругу,
Как на лугу букеты пляшут летом
Среди травы, согнувшейся в дугу.
 
 
Открылась дверь – вошла Елизавета,
Обворожив покорного слугу.
Мне кажется: достойнейшим приветом
Мгновенье это в сердце берегу.
 
 
Ей тридцать лет, полна очарованья,
Она, как день июньский, хороша,
Брильянты разноглазые слепят.
 
 
Он – кладезь и огня, и дарованья.
Избыточно горит его душа:
Прекрасна дама с головы до пят.
3
Прекрасна дама с головы до пят.
Давно ли из родительского дома
Увез ее сиятельный солдат
Своей женой – желанной, незнакомой!
 
 
Как молода она! От прошлых дат
В груди растет приятная истома…
Так было с нею десять лет назад,
Сгоревших на ветру сухой соломой.
 
 
Кокетливость подарит ей Париж,
Родители – и рост, и красоту
С белоцерковским розовым рассветом.
 
 
И вот сейчас ты радостно паришь,
По-прежнему в негаснущем цвету,
Воспета восхитительным поэтом.
4
Воспета восхитительным поэтом,
Осталась непреклонна и горда,
А в сердце, свежим чувством разогретом,
Воздушные воскресли города.
 
 
Здесь адюльтер совсем не под запретом,
И в доме губернаторском, когда
Он щелкнет еле слышно шпингалетом,
То прозвучит в губернии всегда.
 
 
Распахнуто окно – идет любимый,
И распростертые объятья ждут:
Порывы юности вернутся вспять.
 
 
Но лучше, если сблизит вальс, поднимет,
Закружит вас на несколько минут…
Деревья вековые сладко спят.
5
Деревья вековые сладко спят,
А Пушкин окрыленный с нею рядом.
Встречается прозрачный долгий взгляд
С прозрачным и красноречивым взглядом.
 
 
И дам, и кавалеров – как опят,
То пляшут пары, то идут отрядом.
Их пестрый, длинный кружевной наряд
Похож на змейки с не смертельным ядом.
 
 
Поэт чудесным локоном сражен,
И бьющимся, и вьющимся на лбу,
Когда графиня медлила с ответом.
 
 
Все ждут беспечный танец котильон,
Где выберут партнершу – не судьбу,
И все-таки волнуются при этом.
6
И все-таки волнуются при этом
Предчувствии избранницы своей,
А бал плывет мазуркою-балетом
Все грациозней, бойче и быстрей.
 
 
Элиз жива традицией, заветом
Из русско-польских смешанных кровей,
Богатством предков, добрым их советом,
Приветливостью, красотой бровей.
 
 
Как древность рода Пушкина чарует!
В причудах танца ценит он задор
И за него намерен ставить пять.
 
 
Он даму взял на грудь, он озорует,
Шепнув куплет про волю и простор, —
В шикарном зале блеск и шум опять.
7
В шикарном зале блеск и шум опять,
И парам до друг дружки мало дела.
Поэт от счастья целый мир обнять
Желал душой, которая запела.
 
 
Его восторг не выкрасть, не распять;
Она певца отметить захотела
И этому стремлению – сиять
Сиятельным особам без предела.
 
 
Здесь море кружев, шелка и цветов.
Графиня в белом платье на виду
Любуется своим одесским светом.
 
 
Поэт ее боготворить готов
За ум блистательный, за красоту,
Усиленные строгим менуэтом.
8
Усиленные строгим менуэтом,
Любезность, не строптивость, доброта,
Вальсируя, продолжились дуэтом,
К мазурке вместе выйдя неспроста.
 
 
И заслонили мощным силуэтом
В тот миг, как породила суета,
Надменность, рот открывшую наветам,
И властность, что безвластию чета.
 
 
Мужские соло – соль и шик мазурки,
А после них она идет на спад;
Устала, и в усталости светла.
 
 
И кажется, как будто для прогулки
Мелькают, и мерцают, и спешат
Тут нежные воздушные тела.
9
Тут нежные воздушные тела
Как символы души простой, открытой,
Которая кружилась и плыла,
Кружила зал, как легкое корыто.
 
 
И каждая любимого ждала,
Сверкнув поэту грацией забытой:
Она из материнского крыла,
Пушинкой из усадебного быта
 
 
С надеждой тайною явилась в свет
Под множество строжайших глаз
С напутствием бодрящим, кратким, лестным.
 
 
А талию ее стянул корсет,
А ножки из-под платья напоказ
Наполнены изяществом прелестным.
10
Наполнены изяществом прелестным
Все те, кто ожидает котильон.
В роду кадрили больше всех известным
Считается в роскошном вихре он.
 
 
И вертопрахам, и кокеткам местным
Веселья будет полный павильон,
А шум пойдет по всем домам окрестным,
Что Пушкин платьем белым окрылен.
 
 
О, не проста графиня Воронцова!
Жена вельможи не заметна в ней,
В ее живых пленительных чертах.
 
 
Горят, пылают губки так пунцово,
Как будто привлекают все верней
Невинностью в брильянтах и цветах.
11
Невинностью в брильянтах и цветах
Не каждый ангел прелести отмечен,
Когда на грешных, на земных устах
Печать любви и враг бесчеловечен.
 
 
Такие розы, а не на кустах!
Их след блистателен и быстротечен,
Как свет от чудных перстней на перстах.
Лишь давний бал неповторим и вечен.
 
 
Упал цветок, красу боготворя,
На грудь полуоткрытую графине,
Где кожа, словно первый снег, бела.
 
 
Раскрылась величавая заря,
И для ее величия отныне
Оставил Пушкин важные дела.
12
Оставил Пушкин важные дела,
Задорный, молодой и кучерявый.
От жесткого рабочего стола
Он к ней пришел, забыв заботу славы.
 
 
Причудливо фортуна их свела!
Одесса, как Помпея в бликах лавы,
Царицею сидит среди села
И улыбается, о Боже правый!
 
 
Где лесть свила покойный уголок
И фоб, и фил, и фавн, и англоман
На редкость злоязычны и бесчестны.
 
 
Печально улыбается пророк,
Предвидя кратковременный роман,
Спеша на бал к волшебницам чудесным.
13
Спеша на бал к волшебницам чудесным,
Нельзя не слышать крылья за спиной.
Они плясать помогут в круге тесном
Вдоль зрителей, столпившихся стеной.
 
 
Зашаловливит котильон, и здесь в нем
Графине не бывать уже одной.
Надежда в сердце Пушкина воскреснет
На радостную связь с душой родной.
 
 
И непременно станет на колени,
И угадает искренний девиз,
Разгадывать незримое мастак.
 
 
Через платок без устали и лени
Перемахнет в присутствии девиц,
Лелея женщину в своих мечтах.
14
Лелея женщину в своих мечтах,
Он пребывал в рассеянье великом,
Держал ее – остался же в руках
Лишь перстень с ярко-красным сердоликом.
 
 
Подарок сей запомнится в веках
Таинственным и неподкупным бликом,
Окажется в заснеженных местах
Для ссыльного призывным милым кликом.
 
 
Любое заточенье – как подвал!
Вельможа из прославленного рода
Изрек отборнейших ругательств град
 
 
И Пушкина мерзавцем обозвал,
Когда притихла за окном природа,
Закончился роскошный листопад.
15
Закончился роскошный листопад,
Зашелестели платья над паркетом.
Прекрасна дама с головы до пят,
Воспета восхитительным поэтом.
 
 
Деревья вековые сладко спят
И все-таки волнуются при этом.
В шикарном зале блеск и шум опять,
Усиленные строгим менуэтом.
 
 
Тут нежные воздушные тела
Наполнены изяществом прелестным,
Невинностью в брильянтах и цветах.
 
 
Оставил Пушкин важные дела,
Спеша на бал к волшебницам чудесным,
Лелея женщину в своих мечтах.
 

1997

 
***
Осени чистые очи
Долгой любовью люблю.
Дни листопада и ночи
Я ни за что не просплю.
Сердце готово молиться
Деревцу в пёстрой красе.
В небе высокие птицы
С нею прощаются все.
Прелести этой тревожной
Им не увидеть нигде.
И потемнел невозможно
Пух в охладевшем гнезде.
 

2000

 
Венок поэту
 

Я Пушкина младенцем полюбил…

Антон Дельвиг

 
1
Темноволосый, шустрый, ясноглазый
С друзьями веселится на пиру,
А позади – лицейские проказы.
А впереди – прикованность к перу.
 
 
Приятелей шумливые приказы
Похожи на беспечную игру:
«Достаньте нам, поэты-скалолазы,
Волшебный чистый камень поутру.
 
 
Прозрачный камень принесет свободу,
Властителю попав и в глаз, и в бровь,
Напомнив зримо нашу старину.»
 
 
Возможно ли: пройдя огонь и воду,
Приблизил разрушение и кровь
Поэт, возвысивший свою страну?
2
Поэт, возвысивший свою страну,
От ненависти жил далековато.
Роскошный бал, сплошную тишину
На выбор, если хочешь, бойко сватай.
 
 
Он выбрал бал, красавицу одну:
Вся кожа белизною схожа с ватой,
Лицом затмила светлую луну,
Что пух, легка, хотя и полновата.
 
 
А ножка самой маленькой была.
Однако от родителей – отказ,
Как будто их обязанность – отказы.
 
 
И вот жених у краешка стола,
Прощаясь с милою в последний раз,
Рассыпал чудо-строчки, как алмазы.
3
Рассыпал чудо-строчки, как алмазы,
О чувстве сокровенном на листке.
Цветком пунцовым, вынутым из вазы,
Поэт увидел счастье вдалеке.
 
 
Узнал его волнующие фазы,
Зовущие пуститься налегке
Без ложной скромности и лживой фразы
Все с тем же милым символом в руке.
 
 
И вот она, высокая удача!
Прелестная, изящна и чиста,
Уже находится в его плену.
 
 
Разгадана труднейшая задача,
Сияет для поэта красота
На всю ее большую глубину.
4
На всю ее большую глубину
Светилась мысль в сознании поэта,
Как солнце, озарившее сосну
И давшее смоле источник света.
 
 
Так истинную жизнь – свою весну,
Что молода еще и не одета,
Он посвятил единственному сну,
Где творчество царем заходит в лето.
 
 
Престол его подвижен, словно ртуть,
Блестящ, и недоступен, и суров,
Ужасен, как пришествие проказы.
 
 
Попробуй из великих кто-нибудь
Разжечь из белых сыроватых дров
Роман в стихах и сказок лик чумазый.
5
Роман в стихах и сказок лик чумазый
На гибком языкастом языке
Возникли долгожданно, как оазис,
Как пышные растенья на песке.
 
 
Синонимы любви и перифразы
Кувшинками купаются в реке
И раскрывают с помощью эмфазы
Весь мир, что лишь забрезжил в уголке.
 
 
Пять быстрых пальцев с длинными ногтями,
Что лодки с веслами, плывут из строк
Величественно, словно на войну.
 
 
Он маленький один между гостями,
Как знамя, поднял, исподволь и впрок,
И честь семьи, и лирики волну.
6
И честь семьи, и лирики волну
Взлелеял лилией плавучей,
Стремясь в эпоху смутную одну,
Где ненависть висела тучной тучей.
 
 
Там не было покоя даже сну,
Уставшему вконец в тайге дремучей.
Бунтовщики стреножили страну
И вместе с нею замерли над кручей.
 
 
Прекрасно видел, ясно понимал
Народ, и самозванца, и царя,
И противоречивые указы.
 
 
Какую ношу Пушкин поднимал!
Свой идеал, его боготворя,
Он защитил, как лучшие наказы.
7
Он защитил, как лучшие наказы,
Вино любви, и дружбы, и добра,
Шипучее и вязкое, как вязы,
И нужное, как солнышко с утра.
 
 
Сиятельный поэт! Надежны связи
И с Африкой, и с временем Петра.
Из черной липкой грязи вышел в князи
Его противник – духа и пера.
 
 
Ни пуха ни пера друзьям Пегаса!
Хорош очаг, навеявший тепло
В домашнем, нежном, сказочном плену.
 
 
Невидимое пламя не погасло:
Поэт и мыслил, и смотрел светло,
Очаровав и новь, и старину.
8
Очаровав и новь, и старину,
Блеснул своею честью и свободой.
Зажег свечу ярчайшую одну
И вместе с ней воспламенился одой.
 
 
Державин там. Державин восхищен.
Звучит везде: «Мы близимся к началу…»
Опять, как встарь, благословляет он
И отрока, и замершую залу.
 
 
А мы сейчас восхищены с тобой,
Страна моя, кудрявым крепышом,
Поэзия – твоей земли основа.
 
 
Как он поднялся над большой толпой,
Решительно к бессмертию пришел,
О Русь, взгляни попристальнее снова.
9
О Русь, взгляни попристальнее снова
На главного героя и борца.
Как свежий век, так яркая обнова,
Кипучие сужденья без конца.
 
 
Опять о нем, о Пушкине – и ново,
И горячо, от сердца, от сосца.
Земного счастья где она, подкова?
В Михайловском не видно ли с крыльца?
 
 
И кажется: поэт заходит в гости
К себе, в знакомый мягкий кабинет,
В котором притаилось торжество.
 
 
Он замер здесь, как будто на погосте,
И кажется, что посмотрел в лорнет
На дивный свет наследства своего.
10
На дивный свет наследства своего
Глядит страна усталая, больная.
Она в очках не видит никого,
На память необычный облик зная.
 
 
Хранит арапский профиль оттого,
Что в нем, дыша, душа живет родная,
Ее убожество и божество, —
О славных мощных предках вспоминая.
 
 
Нам всем читать и не перечитать
И ветхие, и вещие страницы,
С которых раздается трубный глас.
 
 
О мудрость емких пушкинских цитат!
Они у нас в руках, его синицы,
Пока источник давний не погас.
11
Пока источник давний не погас,
Пока величие поэта с нами,
Мы разберемся с будущим сейчас,
Поленья расчихвостив колунами.
 
 
Надежен у поэзии каркас,
Устойчив под житейскими волнами,
Прекрасен без особенных прикрас.
Коль нет в печи огня, душа вольна ли?
 
 
Слизнет огонь хулу клеветников
И похвалу завистников-котов,
Стащивших весь кукан у рыболова.
 
 
Среди холодных, чистых родников
И непрозрачный напоить готов —
Вот скрытый смысл у пушкинского слова.
12
Вот скрытый смысл у пушкинского слова,
Но он – увы! – доступен не для всех.
Глаза, исполненные духа злого,
Насупясь, видят озорство и смех.
 
 
Не слышат уши радостного зова,
Природы милой, закопавшись в мех.
Поэт откроет главный лик былого
В конце тысячелетья без помех.
 
 
Прислушайтесь, провидцы и пророки:
Вещает и провидец, и пророк
С кудрявой золотою головой.
 
 
Теперь, когда все на исходе сроки,
Для нас берег впередсмотрящий рок
Заветный лад, запретный клад живой.
13
Заветный лад, запретный клад живой —
Последнее сокровище, святыня.
Припорошив его своей листвой,
Хранит не африканская пустыня.
 
 
Ведь ночью раздается волчий вой,
И кровь завороженно в жилах стынет:
Копают здесь лопатой не впервой,
Вокруг мерцают головы на тыне.
 
 
Работайте! игра да стоит свеч!
И если не погибнете с позором,
Заплатит щедро золотой Парнас.
 
 
Взмывая вверх с его могучих плеч,
Поэт прославленный кружит дозором —
Он вовремя спасет, разбудит нас.
14
Он вовремя спасет, разбудит нас,
Поддержит и душевно, и духовно.
Его глаза, сверкая, как атлас,
Со мною говорят немногословно.
 
 
Задумчивость, и дерзость, и экстаз,
И преданность семье стезею ровной
Живут в зрачках совсем не напоказ,
Не на картине прелести условной.
 
 
Отточен ум, полупрозрачен взор,
И четко вижу я издалека
Лицейские, им пройденные классы.
 
 
Растет разъединяющий простор,
А Пушкин остается на века
Темноволосый, шустрый, ясноглазый.
15
Темноволосый, шустрый, ясноглазый
Поэт, возвысивший свою страну,
Рассыпал чудо-строчки, как алмазы,
На всю ее большую глубину.
 
 
Роман в стихах и сказок лик чумазый,
И честь семьи, и лирики волну
Он защитил, как лучшие наказы,
Очаровав и новь, и старину.
 
 
О Русь, взгляни попристальнее снова
На дивный свет наследства своего,
Пока источник давний не погас.
 
 
Вот скрытый смысл у пушкинского слова:
Заветный лад, запретный клад живой —
Он вовремя спасет, разбудит нас.
 

2000

 
Наша ёлка
Наша ёлка умеет плясать.
Как стучат и звучат каблучки!
Загляделись луга и леса
На хвоинки её и сучки.
Машет лапой и песню поёт,
А притопнет – посуда звенит.
И присяд, и пригляд, и полёт —
Воплощённого счастья зенит,
Потому что любуемся мы
Смелой зеленью кроны живой.
На взъерошенных космах зимы —
Несклонённой её головой.
 

2000

 
У границы
Мой отец у границы залег:
Три патрона к винтовке,
А ему-то всего двадцать лет.
Жизни неоценимый залог —
Свой окопчик, и наизготовку
И винтовка, и весь Божий свет.
А вокруг колготит благодать.
Ранним утром так весело птицы
Воспевают расцвет бытия!
Здесь душе б от восторга рыдать,
Не в окоп, словно гроб, опуститься,
А взлететь, наготы не тая.
Но не зря вырыт свежий окоп
Возле грядок, где зрели томаты,
И завязывались огурцы,
И дышал духовито укроп.
Танки прут, и строчат автоматы,
Тишину съели гусеницы.
Сворный крик на чужом языке
Хуже брани последней на русском
И немецкого хуже дерьма.
Он сначала звучал вдалеке,
Еле слышный в окопчике узком,
И окреп, и пошла кутерьма.
Метко враг вел кромешный огонь:
Только высунься чуть из окопа —
И готов, пули – прямо и вбок,
Ни погон, ни ворон, ни погонь…
Здесь Европа, и там прет Европа —
Хорошо, что окоп был глубок.
Как раздавленный пахнет укроп!
Словно кровь его – рядом томаты.
И под утро уж несколько лет
Снится мне: вдоль завещанных троп
Танки прут и строчат автоматы,
Но не вырыт окоп и оружия нет.
 

2000

 
***
Им не боязно возле трона,
Знать, от веку такая судьба.
Раб египетского фараона,
Раб египетского раба.
Темнота, что чернее неба, —
Нет ни месяца, ни звезды.
До чего прозвучал нелепо
Скрежет прошлого из борозды!
Все засеяли, все распахали
У подножия пирамид,
Но не пахари, а нахалы
Потревожили мира мир.
Без какого-либо урона
Захватили в бою погреба
Раб египетского фараона,
Раб египетского раба.
 

2000