Текст книги "Напиток жизни и смерти. Мистерия Мёда и Хмеля"

Хмельные напитки у славян и русских

«Веселие пити…»?

Возможно, первое упоминание о хмеле в древнерусских источниках встречается в Новгородской летописи малого извода:

«В лето 6493 [985]. Иде Володимиръ на Болгары съ Добрынею, уемъ своимъ, в лодьях, а Торкы берегомъ приведе на конехъ; и тако победи Болгары. И рече Добрыня к Володимеру: “соглядах колодникъ, и суть вси в сапозех; симъ намъ дани не даяти; поидеве искатъ лапотъникъ”. И сътвори миръ Володимиръ с Болгары и роте заходиша межи собою; и реша Болгаре: “толи не будет мира межи нами, елико же камень начнеть плавати, а хмель грязнути”»2424
  Для удобства чтения литера «ѣ» в цитируемых фрагментах заменена нами на «е».


[Закрыть] (Новгородская первая летопись).

Почти крылатой стала фраза Владимира Святославича, донесённая до нас в Ипатьевском летописце под 6494 (986) годом. Согласно известному преданию, чтобы выбрать «наилучшую веру» для Руси, князь призывает к себе представителей разных религий, в том числе мусульман. Узнав, что ислам запрещает употребление вина, к тому времени хорошо известного в Киеве, он изрекает: «Руси весельє питьє. Не можемь безъ того быти» (Ипатьевская летопись).

Иные авторы на том летописную историю потребления напитков на Руси и заканчивают. Мы же позволим себе внимание читателей на то, сколь много сведений можно почерпнуть из летописей (если, конечно, их читать и вообще давать себе труд работать с ними)…

Скажем, в древнейшем Новгородском летописце упомянут один из способов приготовления питейных медов (варка). Говорится и о цене мёда, причём не объёмной, а весовой доли, а также о поводе к употреблению медов. Вот выдержка из Синоидального списка Новгородской первой летописи старшего извода:

Месть княгини Ольги. Миниатюра Радзивилловской летописи (XV в.)

«В лето 6524 [1016] … И бяше Ярославу мужь въ приязнь у Святопълка; и посла к нему Ярославъ нощью отрокъ свои, рекъ к нему. И рекъ к нему: «”оньси, что ты тому велиши творити; меду мало варено а дружины много”. И рече ему мужь тъ: “рчи тако Ярославу: даче меду мало, а дружины много, да къ вечеру въдати…”

Въ лето 6678 [1170]. Бысть дорогъвь Новегороде: и купляху кадь ръжи по 4 гривне, а хлебъ по 2 ногате, а медъ по 10 кунъ пудъ…

Въ лето 6741 [1233]. Изгониша Изборьскъ Борисова чадь съ князьмь Ярославомь Володимирицемь и съ Немци. Пльсковици же, оступивше Изборьскъ, измаша и кънязя, и Немцинъ убиша Данилу, а ини побегоша; и даша я великому Ярославу; князь же, исковавъ, поточи я въ Переяслаль. Томь же лете преставися князь Феодоръ, сынъ Ярослаль вячьшии, июня въ 10, и положенъ бысть въ манастыри святого Георгия, и еще младъ. И кто не пожалуеть сего: сватба пристроена, меды изварены, невеста приведена, князи лозвани; и бысть въ веселия место длачь и сетование за грехы наша» (Новгородская первая летопись).

Пир Миниатюра Радзивилловской летописи (XV в.)

Ранее меды упомянуты в связи с жестоким ритуальным убийством княгиней Ольгой «лучших древлянских мужей». Этот летописный рассказ настолько информативен, что ещё многим исследователям предстоит не раз обращаться к нему за новыми деталями, которые позволяют раскрыть те или иные грани древнего славянского язычества.

Коллекция традиционной утвари, в первую очередь, посуды, в экспозиции одного из музеев

Княгиня просит древлян готовить меды к моменту её прибытия. Меды используются на тризне. Новгородская первая летопись младшего извода по Толстовскому списку гласит:

«В лето 6453 [945]. … И пакы приложи к тому Олга послати къ Древляном, сице глаголющи имъ: “се уже иду к вамъ; да пристроите ми меды многы у града, идеже убисте мужа моего, да поплачюся надъ гробомъ его, и створю тризну мужеви своему”. И они же то слышавше, свезоша мед многъ зело и извариша. А Олга же поимши мало дружины и легко идущи, прииде къ гробу его, и плакася по мужи своем плачемъ велиимъ зело. А людемъ въ время то повеле съсыпати могылу велику; и яко съсыпаша, и повелЂ трызну створити. И посемъ седоша пити Древляне; и повеле Олга отрокомъ своимъ служити пред ними. И реша Древляне къ Олзе: “где суть дружина наша, ихъ же послахомъ по тебе”. Она же рече: “идуть по мне с дружиною мужа моего”. И яко упишася Древляне, и повеле отроком своимъ пити на не, а сама отъиде кроме, и повеле дружине сечи Древляны; и исъсекоша ихъ 5 000. А Олга възратися в Киевъ, и пристрои вои на прокъ ихъ. (Новгородская первая летопись…)

Архаичная борть в музее народной архитектуры и быта Республики Беларусь

В той же летописи указано, что мёд (только неизвестно, сам мёд или мёд как напиток, но, похоже, и то, и другое) вообще являлся экспортным товаром Руси:

«В лето 6477. [969] И рече Святославъ къ матери своеи и къ бояромъ своимъ: «не любо ми есть жити въ Киеве, нь хощю жити въ Переяславци и в Дунаи, яко то есть среда земли моеи, яко ту вся благая сходятся: от Грекъ паволокы, злато и вино, овощеве различнии; а и-Щехъ и из Угровъ сребро и коне, а изъ Русе же скора и воскъ и мед и челядь…»

Что же касается князя Владимира, хорошо известен вошедший в ряд летописей эпизод о том, какой пир закатил князь, чудесным образом спасшийся от печенегов под мостом:

«По сихъ же приидоша Печенези к Василеву, и Володимеръ с малыми людми изыде противу, и не могъ Володимеръ стати противу имъ, подбегоста подъ мостомъ, одва укрыся отъ противныхъ. И тогда обещася Володимеръ поставити церковь в Василеве святаго Преображениа, бе бо в той день Преображение Господне, егда сиа бысть сеча. Избывь же Володимеръ сего, и постави церковь и сотвори праздникъ великъ, свари 300 берковскыхъ меду, созва боляры своа и посадникы и старейшины отъ всехъ градъ и люди многы и раздая убогымъ 300 гривенъ. И праздновавъ князь 8 дний и возвратися къ Кыеву на успение святей Богородици и ту сътвори праздникъ великъ, съзываа бесчисленое множество народа. Видяше людии хрестьаны суща, радовашеся душею и тьломъ. <…> повеле всякому нищему и убогому приходите на княжъ дворъ и взимати всяку потребу, питие и ядение и отъ скотникъ кунами. устрои же се, рекъ, яко немощнии, болнии, иже не могуть дойти двора моего, повеле пристроити кола, и въскладаше на кола хлебы и мяса, рыбы и овощь разноличный, медъ в бочкахъ и квасъ, возяху по граду, впрашающе, гдь болнии нищий, не могущей ходити, и темъ раздаваху напотребу».

Борть (бел. «колода») (по Цiтоў, 2001)

Отсюда, возможно, и пошла слава о былинных пирах князя Владимира. Мы приводим рассказ летописца, помещённый под 6504 г. (по Типографскому списку).

Впрочем, не все князья были ему под стать. Вот свидетельство того же списка летописи о владыке Великого Княжества Литовского и Русского Ольгерде:

«В лето 6849. …Тое же зимы умре князь великый Литовскый Гедиманъ, и по немъ седе на великомъ княжении Литовскомъ сынъ его Олгердъ. Не един же бе сынъ у Гедимана, но мнози братиа ему быша, бяху бо сынове великаго князя Гедимана: Наримантъ, нареченный во крещении Глебъ, Олгердъ, Евнустий, Кестутий, Кориядъ, Люборть, Мойтовитъ, въ всей же братьи своей Олгердъ превзыде властию и саномъ, понеже меду, ни вина, ни пива, ни квасу кислу не пиашеть, велико въздержание имяше, и оттого великумьство преобрете и крепку думу, отъ сего и много промыслъ притяжавъ и таковымъ коварствомъ многи страны и земли повоева и многы городы и княженья поима за себе и удръжа себе власть велику, темъ и множися княжение его». Это, кстати, и дополнительный штрих к уровню понимания русскими людьми того времени опасности бытового пьянства.

Важность мёда в повседневной жизни древнерусского государства подчёркивают сохранившиеся правовые документы. Скажем, «Русская Правда» во всех редакциях упоминает о наказаниях за повреждение бортей, например:

«21. А кто <…> разломает борть, или кто посечет древо на меже, то по верви искати татя в себе, а платити 12 гривен.

22. О посечении борти. Аще борть посечет кто, 3 гривны продажи, а за дерево пол гривны.

23. Аже пчелы выдерет, 3 гривны же» («Русская правда» сокращённой редакции по Толстовскому IV списку, Памятники права Киевского государства, 1952, с. 199).

12 гривен за повреждённую борть – весьма существенная сумма по тем временам.

Различные редакции древнейшего сохранившегося закона Руси упоминают мёд наравне с зерном и т. п., причём таким образом, что невольно подчёркивают его высокое значение. «Русская Правда» в некоторых списках содержит и экономические статьи, скажем, устанавливает также правила снабжения княжьих людей:

«42. А вот установление для вирника: вирнику (следует) взять в неделю 7 ведер солоду, а также барана или полтуши мяса или две ногаты; а в среду резану или сыры; также в пятницу, а хлеба и пшена (взять) сколько могут поесть; а кур (брать) по две в день; поставить 4 коня и кормить их досыта…» и т. д. («Русская правда» краткой редакции по Академическому списку, там же, с. 85).

Иногда в этой и подобных статьях «Правды росьской» видят указание на то, какое количество пива требовалось людям, состоявшим на княжеской службе, для личного пользования. Однако позволим отметить, что варка пива требует времени. К тому же несложно посчитать, сколько пива можно сварить из семи вёдер солоду. Даже на небольшой отряд получится немало… Что же им, только и делать, что пить?

Солод использовали прежде всего для приготовления кулаги – кушанья из толокна, заваренного кипячёной водой, а также безалкогольного напитка, похожего на пиво, но пивом не являвшегося. Об этих полузабытых видах пищи сохранились пословицы «кулажка – не бражка, непьяна, ешь вволю» и «русский гостинец – кулага с саламатой». Шёл солод и на приготовление кваса. Так что в каких целях вирник и спутники применяли такое количество солода – вопрос неоднозначный.

В любом случае значение мёда и солода, обозначенное в том числе и в «Русской правде», несомненно.

Пир. Древнерусское изображение

Мёд, вино, пиво и квас (в старом смысле слова) и спустя три с половиной столетия остаются главными хмельными напитками Руси2525
  Некоторые авторы считают, что первое упоминание о пиве у славян относится к V в., когда хроники говорят об антах и гуннах, поивших пивом византийских посланников. И указывают, что в X–XI вв. на Новгородском вече обсуждались правила и требования в части качества пива. Так что ещё вопрос, насколько уместно германским пивоварам гордиться древностью своих законов о качестве пива, что датируются пятьюстами годами позже.


[Закрыть]. Не стоит забывать и о браге…

Итак, несколько слов о пиве у восточных славян.

Первоначально слово «пиво» относилось не к тому напитку, который мы называем так сегодня, а к тому, что пьют вообще – или к какой-то части напитков, преимущественно безалкогольных. А вот собственно пивом называли «квас» (что вполне понятно), а ещё его один вид, довольно сложный в приготовлении, именовали «ол».

«В середине XIII века впервые появляется новый термин для обозначения ещё одного алкогольного напитка – “ол”, или “олус”. Есть также данные, что в XII веке зафиксировано название “олуй”, что, по всей видимости, означало то же самое, что и “ол”. Судя по скупому описанию источников, под олом понимали напиток, подобный современному пиву, но только приготавливали это пивоол не просто из ячменя, а с добавлением хмеля и полыни, то есть трав, зелий. Поэтому иногда ол называли зелием, зельем. Имеются также указания на то, что ол варили (а не гнали, как сикеру или квас), и это ещё более подтверждает, что ол был напитком, напоминающим современное пиво, но только сдобренное травами. Его наименование напоминает английский эль, также приготавливаемый из ячменя с травами (например, с добавлением цветов вереска). То, что позднее ол стали отождествлять с корчажным пивом, ещё более подтверждает, что олом в XII–XIII веках называли напиток, подобный пивному в современном понимании этого слова» (Похлёбкин, 2005)2626
  Тем не менее, на Британских островах традиционно различали эти напитки. Так, в балладе «Робин Гуд и лесники» (Robin Hood’s progress to Nottingham) говорится: «And a drinking bear, ale, and wine…» – дословно «пиво, эль и вино». Правда, в пер. Н. Гумилёва: «Пьют пиво, эль и мёд…» (возможно, не очень удачный выбор поэта).


[Закрыть].

Добывание же мёда, бортничество (от «борть»; этим словом первоначально именовали природный улей, дупло) известно славянам, видимо, с ранних веков их истории. В глазах окружающих бортничество, а вслед за ним и пчеловодство, в силу качеств, которые приписывали мёду и пчёлам, делало человека, который занимается ими, близким к иному миру, наделяло его волшебными способностями.

Платформа для бортей и бортевые знаки (знамёна) (по Цiтоў, 2001). Кстати, приведённые знаки, возможно (хотя и маловероятно), сохранили память о древней славянской письменности…

Впрочем, о дате появления мёда как напитка у исследователей однозначного мнения нет. Иногда пишут, что он получил распространение в X–XI вв., однако мы считаем, что говорить надо о первых письменных упоминаниях. Иное маловероятно по целому ряду оснований.

Во-первых, потому что мифология, связанная с мёдом, в том числе с напитками из него, – общая для индоевропейцев. Следовательно, в той или иной степени с питейным мёдом (или, на худой конец, чем-то подобным) ранние славяне не могли не быть знакомы.

Во-вторых, нет области более инертной и консервативной, чем область священного. Следовательно, вероятность того, что мёд появляется в X в. и тут же заменяет некий неизвестный нам обрядовый напиток, чрезвычайно мала. Тем не менее, в «Повести временных лет» меды упомянуты применительно к поминкам, то есть действию в высшей степени священному, по сей день сохраняющему множество древних черт (см. выше «И послала Ольга к древлянам…»).

В углу амбара стоят севернорусские чаны для варки общественного (братчинного пива)

Вот и значительно более поздние свидетельства: «По окончании погребения присутствующие располагаются около могилы умершего и в честь его начинается общее угощение, делают наверху могилы ямку, кладут в нее куски хлеба, мяса, льют вино и брагу» (Минх, 1890, с. 135).

«Вино или пиво, причем в изрядном количестве, было принадлежностью собраний возле покойника у карпатских горцев. Хмельные напитки составляли характерный элемент хорватских собраний. Рудименты обычая прослеживаются у украинцев, кашубов (угощение водкой на вечерних собраниях в доме покойника), а также у венгров и других европейских народов (пиршество с играми перед похоронами)» (Велецкая, 1983).

Употребляли меды, как мы уже знаем, и в праздники – вспомните князя Владимира и его пиры.

Обсуждая вопрос об употреблении хмельного как ритуальной составляющей праздничного действа нельзя, конечно же, не вспомнить и ставшие уже классикой тексты.

«…Когда жрец, по указанию гаданий, объявляет празднества в честь богов, собираются мужи и женщины с детьми и приносят богам своим жертвы волами и овцами, а многие и людьми – христианами, кровь которых, как уверяют они, доставляет особенное наслаждение их богам. После умерщвления жертвенного животного жрец отведывает его крови, чтобы стать более ревностным в получении божественных прорицаний. Ибо боги, как многие полагают, легче вызываются посредством крови. Совершив, согласно обычаю, жертвоприношения, народ предается пиршествам и веселью. Есть у славян удивительное заблуждение. А именно: во время пиров и возлияний они пускают вкруговую жертвенную чашу, произнося при этом, не скажу благословения, а скорее заклинания от имени богов…» [Выделено нами. – Авт.] (Гельмолд, Славянская хроника, 52).

В известном тексте «Слово некоего христолюбца и ревнителя по правой вере», который существует аж в восемнадцати (!) списках2727
  Самые ранние – Златая чепь (кон. XIV – нач. XV в.) (ГБЛ, собр. Тр. – Серг. лавры, № 11) и Паисиевский сборник (ГПБ, Кир. – Белоз. собр., № 4/1081).


[Закрыть] говорится: «I огневе Сварожичу молятся, i чесновитокъ – богомъ, же его творятъ – егда оу кого будетъ пир, тогда же кладутъ в ведра i иъ чаши, и пьютъ о iдолехъ своiхъ, веселяшись не хужьши суть еретиковъ»2828
  «…Сварожичу в огне молятся, его вспоминают, когда у кого будет пир, тогда же (льют вино) в вёдра и чаши. Пьют рядом с идолами своими, веселясь не хуже самих еретиков».


[Закрыть] (цит по: Гальковский, 1913, с. 36–48; см. также Аничков Е. В., 1914, с. 369–379).

Герберштейн изрядно позднее напишет: «Именитые либо богатые мужи чтут праздничные дни тем, что по окончании богослужения устрояют пиршества и пьянства и облекаются в более нарядное одеяние, а простой народ, слуги и рабы по большей части работают, говоря, что праздничать и воздерживаться от работы – дело господское. Граждане и ремесленники присутствуют на богослужении, по окончании которого возвращаются к работе, считая, что заняться работой более богоугодно, чем растрачивать достаток и время на питье, игру и тому подобные дела. Человеку простого звания воспрещены напитки: пиво и мед, но все же им позволено пить в некоторые особо торжественные дни, как, например, Рождество Господне, Масленица, праздник Пасхи, Пятидесятница и некоторые другие, в которые они воздерживаются от работы…» (Герберштейн, 1988).

И всё же, несмотря на большое число свидетельств, целостное предание о волшебном напитке как таковом у славян не сохранилось. Собственно, считается утраченным в целостном виде и его общеиндоевропейский источник. Однако известен весьма широкий ряд параллелей с мифами и обычаями родственных культур, которые побуждают нас считать, что нечто подобное должно было быть, но никому в голову не пришло сохранить его. Будь иначе, мы не имели бы сейчас ревнителей «трезвости народной», готовых лечь на плаху за своё убеждение, будто славяне не пили ничего крепче компота или, на худой конец, сыты (разведённого водой мёда)2929
  Впрочем, с такой же яростью они готовы убеждать нас, что обитатели лесной полосы Европы (причём, возможно, коренные) были сплошь невинными вегетарианцами. А то нам самим, как и множеству тех, кому доводилось поработать на раскопках ранних славянских поселений, не доводилось вынимать из раскопов килограммы костей съеденных животных… Вот уж, воистину, «иная простота хуже воровства». Кого обманываем-то? Себя самих? Никто ведь не против ни трезвенничества, ни вегетарианства, тем паче все разумные люди отвергают пьянство или, скажем, обжорство. Но обманывать-то зачем?


[Закрыть], а равно тех, кто склонен обвинять язычников в повальном пьянстве, а равно блуде, разврате и прочих прелестях. Но вернёмся к теме.

Традиционная русская посуда, в том числе братина в виде утки

В сохранившихся древнейших пластах представлений русских староверов мы также обнаруживаем следы архаического отождествления напитка с живущей в нём сущностью:

«На небе у Бога были андели. Их было много. Жили ладом, хорошо. Потом о чем-то застырили промеж собя – это андели и Бог-то. Бог-то взял и спихнул их с неба. Ну, они полетели вниз, на землю. Кто куда упал, тот таким и доспелся. Новой упал в лес, доспелся лешим, новой в баню – так банник, а другой на дом – тот суседка; на мельницах живут мельники, на гумне и ригах – рижники. В воде опеть же водные черти. А один упал в чан с пивом, баба наживила, ну там хмельник живет» (Фольклор Приангарья, 2000, с. 48).

Память о божественном происхождении мёда можно проследить не только в фольклоре старообрядцев. Филолог И. С. Лутовинова цитирует повесть XVII в. «Сказание о роскошном житии и веселии». В ней «говорится о том, что в некоей прекрасной стране, где жизнь проходит в радости и приятности на пирах стоят “велики чаны меду”» (Лутовинова, 1997, с. 218). А «в русских сказках герой, совершивший массу подвигов, спасший царевну, доставший молодильные яблоки, живую и мертвую воду, вернувшийся целым и невредимым в родное “царство, русское государство” вознаграждается пиром, на котором подают мед: “Я сам там был, мед и пиво пил …на душе пьяно и сытно стало”, “На том пиру и я был, мед и пиво пил”, “…а удалец на той царевне женился и раздиковинную пирушку сделал; я там обедал, мед пил”, “…и приехали и стали жить-поживать, да медок попивать”» (там же).

В старинных обрядовых песнях пелось, что «сам Бог меды сыциць, Илля пива вариць» (Новичкова, 1994). Народная традиция связывает мёд с Николаем Угодником, как о том свидетельствует, например, новгородское предание, восходящее к XIV в. Святой юродивый, будучи оскорблённый на пиру боярами, одним мановением руки заставил исчезнуть хмельные напитки из кубков и бочек. После полученных извинений юродивый, оказавшийся св. Николаем Угодником, тотчас же вернул их назад (Там же). В то же время в эпосе об Илье Муромце будущий богатырь получает чашу с пивом из рук самого Ильи-Пророка в Ильин день (есть и такой вариант!) и сразу же выздоравливает: «И от того часа встал, аки ни в чем не бывал» (Новичкова, 1994, с. 53).

 
«И будетъ во новее-городе
У тово ли Николы Можаискова, —
Те мужики новогороцкие
Соходилися на братшину Николшину.
Начинаютъ пить канунъ, пива яшныя, —
И пришолъ тутъ к намъ удалой доброй молодецъ.
Удалой молодецъ былъ вол(ж)ской суръ
Бъет челомъ, поклоняетца:
«А и гои вы еси мужики новогороцкие!
Примите меня во братшину Николшину, —
А и я вамъ сыпь плачу немалую!»
А и те мужики новогороцкие
Примали ево во братшину Николшину,
Далъ молодецъ имъ пятдесятъ рублевъ.
А и зачили пить пива яшныя —
Напивались модцы уже допьяна,
А и с хмелю тутъ Садко захвастался …»
 

(«Садко – богатой гость» в: Древние стихотворения… 1977, с. 302–304)

Похожий по смыслу отрывок присутствует в другой былине из того же сборника.

 
«Послышел Васинка Буслаевичь
У мужиков новгородцкиех
Канун варен, пива яшныя, —
Пошол Василеи со дружинею,
Пришол во братшину в Николшину:
– Немалу мы тебе сыпь платим:
За всякова брата по пяти рублев! —
А за себе Василей дает пятьдесят рублев,
А й тот-та староста церковной
Принимал их во братшину в Николшину,
А й зачали оне тут канун варен пить,
А й те-та пива ячныя.
Молоды Василей сын Буслаевичь
Бросился на царев кабак
Со своею дружиною хорабраю,
Напилися оне тута зелена вина
И пришли во братшину в Николшину».
 

(По рукописи XVIII  в. «Василий Буслаев и мужики Новгородские», № 10)

«Канун» в данном случае – пиво или брага, сваренные накануне3030
  О значении кануна – преддверия праздника и о возможном первоначальном смысле понятия, заменённого этим эллинизмом, см.: Ермаков, Гаврилов, 2009, с. 57–58.


[Закрыть] праздника. «Сыпь (сып)» – доля в складчине.

Уместно отвлечься и провести параллель между обычаями древнего Новгорода и сохранившимися до наших дней, скорее всего, родственными им обычаями архангельских поморов. В 2004 г. руководитель национальнокультурной поморской автономии П. Есипов, выступая с критикой думского законопроекта «Об ограничении розничной продажи и потребления в общественных местах пива и напитков, изготавливаемых на его основе» заявил, что неотъемлемой частью культуры поморов, одного из коренных народов России, является пивная церемония «Братчина». В основе этой древней культурной традиции поморов лежит употребление пива на праздниках, когда за большим длинным столом на улице, обязательно в гуще народа, собираются члены поморской общины: «Пивная братчина – неотъемлемая часть всех традиционных поморских праздников, в частности – древнего праздника встречи поморского нового года – Новолетия3131
  Это обстоятельство указывает на время закрепления обычая, примерно на XVII–XVIII вв., когда церковь пыталась ввести празднование нового года в сентябре (индиктион). Сегодня церковный календарь так и ведёт счёт лет с 1 сентября (которое по старому стилю приходится как раз на 14 сентября).


[Закрыть], который коренные поморы ежегодно отмечают 14 сентября. <…> …Этот законопроект откровенно нарушает конституционное право коренного народа поморов на сохранение своих культурных традиций. <…> Окончательная редакция закона должна учитывать обычаи и обрядовые особенности этнических праздников» (газета «Санкт-Петербургские ведомости», 30 сентября 2004 г.).

Таким образом, обычай братчины (в данном случае связанный с окончанием сезона рыбной ловли), неотъемлем от употребления пива. Языческое происхождение этого обычая рассмотрено Д. К. Зелениным, который в том числе указывает и что «…пиво варится или из продуктов, собранных в складчину, или же каждый варит у себя дома, но его приносят в церковь и здесь сливают в один общий сосуд, после чего его пьют» (Зеленин, 1926). Исследователь рассматривает братчины как отголоски древнейших празднеств в честь удачной охоты или сбора урожая, продлевая таким образом возраст обрядовых пиршеств более чем на тысячу, а то и две лет. Не можем с этим не согласиться, подчеркнув одновременно два важных обстоятельства. Первое заключается в том, что такие обрядовые действа и в позднее время сохранили множество сакральных черт. Можно даже предполагать, что по меньшей мере некоторая часть праздничных ритуалов сводилась не столько к молениям, сколько к приношению благодарственных жертв и совместному, по представлению язычника, их поеданию с богами и/ или духами. Второе обстоятельство напрямую вытекает из первого и, с учётом направленности таких пиршеств, прослеженной Д. К. Зелениным, проясняет связь их с соответствующими божествами.

Как было показано выше, устная традиция соотносит хмельные напитки с Николой (читай: Велесом) и Ильёйпророком, в котором уверенно распознаётся громовник Перун. Это сопоставление, как нетрудно убедиться, вполне соответствует и тому, что мы видим в родственных мифологиях.

К слову, обычай отмечен и чужеземцами, путешествовавшими по средневековой Руси:

«Москвитяне исповедуют религию греческую. Они весьма суеверны в живописи и изображении святых; поклоняются одному святому Николаю, почти не упоминая о других Божьих угодниках; и празднуют день этого святителя, больше чем всякого другого. Надобно знать, что они весьма наклонны к пьянству, и даже до такой степени, что от этого происходит у них много соблазна, зажигательство домов и тому подобное. Обыкновенно Государь строго воспрещает им это; но чуть настал Николин день, – дается им две недели праздника и полной свободы, и в это время им только и дела, что пить день и ночь! По домам, по улицам, везде, только и встречаете, что пьяных от водки, которой пьют много, да от пива и напитка, приготовляемого из меда» (Путешествие Барберини, 1842).

Нельзя совсем исключить, что напитки, посвящаемые богам, могли разниться в зависимости от представлений о их месте в Мироздании и происхождении напитка, хотя с течением времени, уже при двоеверии, разница сглаживалась и сходила на нет. Увы, прямые указания на бытование подобных правил у славян отсутствуют…

Вместе с тем, мы бы не осмелились вслед за А. Платовым рассматривать пиво и мёд как мифологические противоположности. Он пишет: «Хотя это не зафиксировано никакими специальными мифами, мы все же склонны полагать, что мед и пиво образовывали в традиционном представлении наших предков своеобразную пару, параллельную паре мужского и женского начал, или паре Небо (Дух) – Земля (Материя)» (Платов, 1998, с. 7–8).

Подобное отношение «не зафиксировано» не только «специальными мифами», но даже обычаем, который, как известно, сохраняет мифологические образы и после полного забвения первоосновы. Нет ни указаний, на особенностей разделения мёда (пива) по половому признаку, ни сведений о чём-либо ещё в том же духе. Опьяняющий напиток на основе мёда, скорее всего, старше пива. Он появляется в эпоху преобладания собирательского и охотничьего уклада. Источником мёда становятся дикие пчёлы. А вот пиво – напиток, скорее, земледельцев.

Так что совокупность сведений о бытии древних обществ не даёт, как нам кажется, основания для «бинарного» разделения. Более того, мы смеем думать, что смысловое значение пива и мёда (или мёда и пива – как угодно) одинаково. Разницу же, скорее, следует искать в способах их приготовления, стоимости готового напитка и прочих материально-исторических аспектах вопроса, а не в мифологическом дуализме.

Мёд более тяготеет к Нижнему миру, его создают хранят насекомые, причём первоначально в бортях, дуплистых деревьях, также связанных с нижним миром. Однако хотя, если он «осуривается» (подвергается воздействию солнечных лучей), то, возможно, становится частью мира Срединного. Медами могли возливать Велесу, воздавая тем же, что исходило от него.

Пиво – напиток скорее «светлый», он произошёл от зерна и символизирует вечное возвращение жизни. Пивом возливали Перуну. Дж. Фрезер в «Золотой ветви» пишет о нравах Великого Княжества Литовского и Русского: «Главным божеством литовцев был бог грома и молнии Перкунас или Перкунс, сходство которого с Зевсом и Юпитером часто отмечалось. Ему были посвящены дубовые деревья, и, когда христианские миссионеры вырубали их, местные жители открыто выражали недовольство тем, что подвергаются разрушению их лесные божества. В честь Перкунаса горели вечные огни, поддерживаемые древесиной определенных дубовых деревьев; если такой огонь угасал, его вновь зажигали путем трения кусков священного дерева. Чтобы урожай был хорошим, мужчины приносили жертвы дубам, а женщины – липам. Из этого можно заключить, что в дубах они видели существа мужского пола, а в липах – женского. Когда во время засухи литовцы нуждались в дожде, в лесной чаще богу молнии обычно приносили в жертву черную телку, черного козла и черного петуха. В таких случаях огромные толпы людей собирались со всей округи, пили, ели и взывали к Перкунасу. Они трижды обносили кубок с пивом вокруг огня, а затем выливали жидкость в пламя, молясь богу о ниспослании ливней» (Фрезер, 1980).

Известно, что хмельное питьё: пиво, брагу, медовуху каждая семья варила для себя самостоятельно. Однако также варили мирскую (то есть общественную) брагу и мирское же пиво для общественных нужд, совместных праздников. Правила при этом бывали самые разнообразные. Известны примеры, когда пиво варили, совместно закупая необходимые ингредиенты, когда каждый приносил их в равной доле; когда варили его все вместе, по очереди или поручая наиболее умелому пивовару. Так, иерей Е. Пуртов, рассказывая о братчинном обычае, свидетельствует, что в маленьких деревнях «обычно одна хозяйка брала на себя хлопоты по собиранию солода и хмеля со всех хозяев, участвовавших в ссыпках деревень и по приготовлению пива» (запись XIX в.)3232
  http://www.russned.ru/stats/442.


[Закрыть].