Текст книги "Белая фабрика"

7

Квартира Кауфманов в Лодзи. Все дома – Ривка, дети, Старый Йехезкель. Молчат. За окном продолжает полыхать Большая синагога, зарево видно сквозь задернутые занавески.

Старый Йехезкель. Вот тебе твои немчики-то, а? Мама у него австрийка, вишь.

Ривка. Я не хочу тут больше оставаться. Давай уедем?

Йосеф. Уедем! Да у нас и паспортов нету. Кто же думал, что это все так покатится…

Старый Йехезкель. Да бросьте вы! Что, это первая сожженная синагога?

Йосеф. Во Францию мы точно не попадем. Не пустят.

Ривка. Да куда угодно. Хоть в Америку.

Йосеф. Есть дорога в Палестину. Организация эта… «Мосад ле-Алия Бет». Вывозит наших из Гданьска. А потом оттуда уже… в Америку.

Ривка встает, достает из-под кровати чемодан, раскрывает его: тот набит детскими игрушками.

Ривка. Тут какой-то хлам. Все чемоданы забиты каким-то хламом.

Вольф. Это не хлам! Там наши игрушки старые! Они все очень ценные!

Йосеф. У пана Едрашевского был чиновник прикормленный… Если замириться с ним, может, получится через него поскорей выправить…

Старый Йехезкель. Да, выправьте мне паспорт, я им подотрусь! Слышал, Герман? Твой отец собрался во Францию!

Герман. А мне можно с тобой, пап?

Йосеф. Не вижу тут ничего смешного! Они весь Юденрат расстреляли!

Старый Йехезкель. Жидковат ты оказался. Ничего! В ту войну такое было, что громили нас, Мазепа когда восставал – тоже громили, каждый раз такое, и каждый раз Господь сберегал. Сейчас навоюется твоя немчура и забудет о нас. Верить просто надо тверже.

Йосеф (раздраженно). Сидеть тут на жопе и ждать чудес?

Ривка. Йосеф! Не при детях!

Старый Йехезкель. Послушай, дочка. Не подумай, что я вас тут хочу удержать. Пакуй чемоданы, езжайте с богом!

Ривка. Что ты такое говоришь? Мы никуда не поедем без тебя!

Старый Йехезкель. Я до ветру сходить без помощи не могу, а ты меня в Палестину! Ты мое мнение знаешь, Ривка. Я в этом гетто всю жизнь прожил. На Веселой улице родился, на Веселой и в землю лягу. Не переживай за меня, люди не дадут пропасть. Пришлешь мне карточку со Святой земли!

Ривка. Папа! Прекрати!

Йосеф. Ты слышишь? Он уже в землю собрался! Простите, папаша, я вам моих детей загубить не позволю. Мальчики… подумайте пока, что возьмете с собой. Каждый может взять по одной игрушке.

Вольф. Я возьму паровозик. Нет, всю железную дорогу. Это же считается как одна игрушка.

Герман. А я возьму кавалериста на коне. (Пауза.) Нет, мишку. (Пауза.) Пап, ну почему можно брать только по одной, это нечестно!

Старый Йехезкель. Если б я с вами ехал, мне пришлось бы выбирать между судном и костылями. Ой нет, костылей-то уже два! Хорошо, что я остаюсь. Идите ко мне, детки, давайте прощаться.

Вольф. А мы надолго уезжаем?

Старый Йехезкель. Навсегда. Так что прощаться надо будет как следует.

Герман, который ворошил разбросанные игрушки, бросает их.

Герман (Старому Йехезкелю). Нам нужно уезжать навсегда? От тебя?

Вольф. Я так не хочу! Я хочу с тобой ехать!

Они бросаются к своему деду, обнимают его, Вольф начинает рыдать.

Герман (Йосефу). Папа! Папа, пожалуйста, давай возьмем дедушку с собой!

Йосеф. А дедушка, видимо, хочет, чтобы немцы его тут убили, да, дедушка?

Вольф. Хватит меня пугать! Я еще маленький!

Ривка. Прекратите все! Папа! Ну зачем было все это устраивать? (Йосефу.) Послушай. Юденрат – это все-таки политика. Но мы-то кому нужны? Я швея, ты адвокат, отец старьевщик. Да у нас и денег нет сейчас вот так вот с места сорваться.

Дети плачут. Дед их утешает. Видно, что ему и самому неловко за эту сцену.

Старый Йехезкель. Ну-ка, отставить бояться! Давайте-ка я вам одну историю расскажу, которая случилась четыреста лет назад в Праге. Жил там великий еврейский мудрец по имени Йегуда Бен-Бецалель. Он прочел все святые книги и познал тайное учение – каббалу, за что его уважал сам тамошний император Рудольф. Тот сам был чернокнижник, жил в замке на горе и привечал у себя алхимиков со всего света. Но вот его подданные боялись евреев пуще любых колдунов, обычаев наших не понимали… Думали, что мы их младенцев воруем и кровь их пьем. И били евреев смертным боем.

Дети, завороженные его рассказом, подбираются к старику поближе. Йосеф тем временем захлопывает все оконные ставни, и зарево от горящей синагоги меркнет, а крики и колокольный звон, доносящиеся с улицы, становятся тише.

Йосеф. Опять эти дурацкие еврейские сказки! Чему он их учит?

Ривка. Оставь их, Йосеф… Видишь, они успокаиваются!

Йосеф цыкает недовольно, но подчиняется Ривке. Он подходит к столу, садится рядом с Ривкой и обнимает ее.

Вольф. Почему Бен-Бецалель тогда не уехал из этой дурацкой Праги?

Старый Йехезкель. Не хотел остальных евреев там бросать. И вот прочел он в тайной книге «Йецира» о том, как создать евреям защитника. Он вылепил из глины особое существо – Голема, похожего на человека, только куда выше и силищи просто огромной. А на лбу у него Бен-Бецалель начертал буквы «Алеф», «Мем» и «Тав». Что получилось?

Герман. «Эмет».

Старый Йехезкель. «Эмет» – «истина» значит. И случилось чудо: глиняный великан ожил. И приказал Бен-Бецалель ему ходить ночами по улицам Праги, чтобы охранять евреев от их врагов. Голем этот никому спуску не давал, и скоро уже наши обидчики прознали про него, перепугались и стали остерегаться бить евреев…

Вольф. Так им и надо! А дальше что было?

Старый Йехезкель. А потом Голем слишком много на себя взял и стал сам людей судить как хотел. Тогда Бен-Бецалель отыскал его и на лбу его букву «Алеф» стер. Что получилось тогда, какое слово на лбу осталось?

Герман. Мем, Тав. «Мет».

Старый Йехезкель. Все верно. «Мет», то есть «мертвый». И жизнь из Голема ушла. Бен-Бецалель закрыл его на чердаке пражской Староновой синагоги. Там, говорят, в каморке, Голем этот до сих пор и cтоит.

Вольф. Жалко, что нашу синагогу сожгли. Может, там тоже Голем стоял чей-нибудь!

Старый Йехезкель. Кто знает! Ну все, все. Поболтали – и хватит. Теперь спать!

Все укладываются. Йосеф задувает свечу, и наступает темнота.

Ривка. Все будет хорошо, Йосеф. Главное, что мы вместе.

Йосеф. Я тебя люблю. Я так люблю тебя…

Ривка. Ты что! Что ты делаешь… Дурачок… Перестань… Йосеф…

Йосеф. Ну… Пожалуйста… Твой запах… Боже, Ривка… Ты сводишь меня с ума…

Ривка. Какие глупости ты говоришь… (Ахает.) Тихо… Ай… Мальчики… услышат…

Йосеф. Скажем им, что колдуем над тем, чтобы у них появилась сестричка…

Ривка. Колдуем… Так вот кто у нас колдун… Ах… А не…

Йосеф. Это ты – ведьма… Обворожила… меня…

Кровать начинает мерно поскрипывать. Старый Йехезкель артистично кашляет, но они уже не могут остановиться.

Ривка. Пожалуйста… Пожалуйста… Ах… Ах… Господи…

Йосеф. Люблю… Ты… ты…

Скрип стихает. Пауза.

Старый Йехезкель (ворчливо). Бесстыдники.

Йосеф. Мы делали вам внучку, папаша.

Ривка прыскает со смеху. Долгая пауза.

Ривка (тихо). Мне так хорошо с тобой. Так спокойно.

Йосеф. Я все для вас сделаю. Чтобы с вами все было хорошо.

Ривка. А можешь еще мне лично сделать хорошо?

Старый Йехезкель. Ривка! Подай мне судно. Опростаться надо.

Ривка. Черт. Сейчас, пап.

Ривка поднимается, подходит к Старому Йехезкелю с судном.

Старый Йехезкель (шепотом). Вообще-то, кое-какие деньжата у меня завалялись. Гробовые, так сказать. Как знать, может, до Гданьска мы на них и доберемся… Кхм… Если паспорт и вправду можно выправить так скоро, как хвастает твой муженек…

Ривка. Спасибо, пап. (Целует отца.) Спасибо.

8

Вспышка. Вспышка. Вспышка. В квартире Кауфманов работает фотограф. Делают фотокарточки для паспортов – снимают Ривку, потом Йосефа, потом мальчиков, по очереди усаживая всех членов семьи на стул посреди комнаты. Все нарядные, в белых рубахах.

Ривка. Вольф, перестань вертеться! Бери с Германа пример. И хватит улыбаться, это фото на документы! А когда ждать карточки?

Фотограф. Через неделю.

Йосеф. Ну и отлично, нам как раз будет. А они-то с этими чертовыми паспортами затянули. Но теперь точно уж обещают.

Последним снимают Старого Йехезкеля. Ривка усаживает его повыше в постели, повязывает на нем галстук, просит смотреть в камеру.

Старый Йехезкель. Ну не на паспорт, так на могилку. Что раньше выйдет.

9

Площадь перед собором Вознесения Богоматери в гетто Лодзи.

Люди собрались послушать Хаима Румковского, который собирается обратиться к ним с речью, но толпа гомонит, не дает ему начать. К слушающим присоединяются и Ривка с Йосефом.

Женщина. Пан Румковский! Люди говорят, местечки под Лодзью пустые стоят! Ни живых, ни мертвых в них! Куда люди делись?

Мужчина. Неужели все деньги немцам отдать надо, пан Румковский? Как жить-то тогда, на что?

Румковский. Тихо! Тихо! Дайте сказать! Это нас всех касается! Ну?!

Он повышает голос, и люди стихают.

Румковский. С сегодняшнего дня выход из гетто запрещен. Его оцепят солдаты СС, кто попытается выйти, в того будут стрелять.

Мужчина. Как это – выйти нельзя? А я вот в городе работаю!

Румковский. Послушайте! Я просто передаю вам приказ немецкой администрации!

Йосеф. Мы уезжать должны, в Гданьск! У нас паспорта!

Румковский. Раньше надо было!

Йосеф. Вы не имеете права!

Румковский. Немцы издали декрет. Имеет силу закона. Точка.

Женщина. Они сгубить нас хотят! Чтобы мы от голода тут перемерли!

Румковский (визгливо). Тихо! Тишина, я сказал!

Ривка. Детям есть нечего, какое «тихо»!

Но остальные снова утихомириваются.

Румковский. Врать вам не стану – положение тяжелое. Все слухи о том, что происходит в селах вокруг Лодзи, имеют под собой самые страшные основания.

Йосеф. И что же нам делать? Смириться с этим?!

Румковский. Сопротивляться мы не можем. У нас нет ничего, мы не умеем воевать, а у них огромные, до зубов вооруженные армии!

Женщина. Что ж делать-то, пан Румковский? Как же быть-то?

Румковский. У меня есть план нашего спасения! Мы должны стать им полезны! Я говорил с паном Хансом Бибовым, главой немецкой администрации!

Мужчина. И что он?

Румковский. Прекратите перебивать! «Что он»! Германия воюет с Англией, с мировой империей. Ей нужны сейчас каждые рабочие руки. Пускай немцы нас презирают и ненавидят, но мы-то знаем, как искусны и трудолюбивы наши мастера! Зря ли Исраэль Познанский поставил тут свою мануфактуру, которая всю Российскую империю снабжала текстилем? Да и только ли текстиль! Мы все умеем, все можем! Наше гетто крохотное, да! Но это не тюремная камера! Не камера, если мы будем работать! Мы каждую квартиру превратим в мастерскую. Мы сделаем фабрики из школ и из храмов! Кто умеет шить?

Ривка и женщина тянут руки вверх.

Румковский. Будем обшивать вермахт! Латать военную форму! Жестянщики есть?

Мужчина поднимает руку.

Ривка. Шить форму для немецких солдат? Обстирывать палачей?!

Румковский. Послушайте, дамочка… Как вас звать?

Ривка. Ривка Каумфан.

Румковский. Пани Кауфман. Не хотите работать – я вас неволить не буду.

Мужчина (Ривке). Не мешай слушать! Так что с жестянщиками?

Румковский. Будут делать пуговицы для мундиров, посуду для солдат! Мы будем делать сапоги и плащи для немецких моряков! Да, для солдат и для моряков, потому что именно сейчас, во время войны, мы должны стать для немцев не-за-ме-ни-мы!

Мы должны работать для них дешевле и лучше, чем кто-либо на земле! Мы будем работать за еду! И тогда они не смогут без нас обойтись! И тогда они нас не тронут!

Йосеф. Но ведь это рабский труд! Вы предлагаете нам сделаться их рабами!

Ривка берет Йосефа за руку, поддерживая его.

Румковский. И что же! Да, пускай это будет рабский труд, но наш народ переживал уже рабство, братья мои, и снова становился свободным! Покуда мы живы, мы не оставим надежды на лучшее! А когда война закончится, немцы не забудут нам этой услуги и освободят нас!

Мужчина. А сколько еды будет положено за работу?

Румковский. Достаточно! Каждый трудоустроенный гражданин будет получать талоны на питание! Лично у меня, в моей канцелярии!

Йосеф. Вы что, готовы на это? Вот так, запросто?! За что? За то, что мы евреи?!

Румковский. Да! Мы не заслужили притеснений, но нам нечем ответить немцам, кроме кротости и послушания! Они безжалостны к мятежникам! Подумайте о своих детях и о своих стариках! Но если в гетто будет царить порядок, если мы поставим его на службу немецкой армии и немецкому народу, они не решатся ни на какие губительные действия в нашем отношении. Немцы уважают трудолюбие и дисциплину, и мы способны завоевать их уважение! Вот мои пять принципов: работа для безработных! Хлеб для голодных! Заботу для больных! Защиту для детей! И – спокойствие в гетто! А сейчас – прошу извинить…

Он спускается с помоста, с которого обращался к людям, и проходит мимо Ривки. Ривка плюет ему под ноги.

Румковский. Ух ты, какая задорная. И ладненькая! А ты приходи, приходи ко мне, если работа понадобится. Машинисткой возьму. Приказы печатать. Машинисточкой.

Йосеф. Да мы лучше с голоду сдохнем!

Румковский. А это как изволите.

10

Квартира Кауфманов в Лодзи. Ривка сидит за швейной машинкой. Йосеф за столом. Мальчики сидят на кровати у деда.

Вольф. Дедуль, ты чего картошку не ешь?

Старый Йехезкель. Вам оставил. Вам нужней. Вам жить еще, расти.

Герман. Тебе тоже жить.

Старый Йехезкель. Ну я и без картошки проживу. Я горб свой буду проедать, как верблюд. Мне еще надолго хватит. Ешьте-ка. Я же слышу, как у вас в животах урчит!

Вольф. Это у Германа.

Ривка. Папа, одну картофелину съесть ты просто обязан. Ты мне обещал.

Старый Йехезкель. Не хочу, Ривка. Нет настроения. Пусть мальчики едят. Или Йосеф вон. Вам работать еще, а я тут просто место зря занимаю.

Йосеф. Работать… Никто теперь даже завещаний оформлять не хочет. Боятся, что, если заикнутся при посторонних про оставшееся добро, на них тут же донесут в Красный дом, и конец. Кому нужны адвокаты, когда законов больше никаких нету…

Ривка. Тебя никто ни в чем не винит, Йосеф.

Йосеф. Этот старый черт развернул все дело так, что другой работы в этом городе, кроме работы на него, нету. Уж юристу-то точно. И что теперь? Идти унижаться?

Ривка. Не нужно. У меня есть еще кое-какие заказы. Шоша просила перешить материно платье под себя, и там еще…

Йосеф. А его прихвостни эти продуктовые карточки, которые сами же и печатают, потом в подворотне людям за золото толкают.

В дверь стучат. Йосеф подходит открыть. Входит полицай Мордке – на руке у него белая повязка с синей звездой Давида, на голове фуражка. Он вручает Йосефу листок бумаги.

Полицай Мордке. Бонжур. Читайте.

Ривка. Что это?

Старый Йехезкель. А это что за паяц? Что за идиотский наряд? Что за повязка?

Полицай Мордке. Ordnungdienst. Еврейская полиция.

Йосеф. Сделали все же! И кто у вас начальником?

Полицай Мордке. Авром Баренбойм.

Йосеф. Его же адвокатской лицензии лишили! За жульничество!

Ривка (подозрительно). Что это такое? Не повестка?

Отрывается от швейной машинки, подходит к Йосефу, заглядывает в бумажку.

Полицай Мордке. Приказ немецкой администрации. Всем евреям предписано нашить звезды Давида из желтой материи. Сюда и сюда. (Хлопает стоящую в дверях Ривку по плечу и по спине.) Справишься, сестричка?

Йосеф. Не смей к ней прикасаться! Мы не будем ничего нашивать!

Отталкивает полицая Мордке.

Полицай Мордке. Как угодно. Не хочешь слушаться еврейской полиции – послушаешься немецкой.

Йосеф. Ты хоть понимаешь, куда пошел работать? Во что ввязался?!

Полицай Мордке. Я на пана Румковского работаю. Если мы сами не будем порядок поддерживать, в гетто зайдут немцы, а их Ordnung тебе точно не понравится. Все мы тут в одной лодке, братец. Так что ты меня не стыди.

Ривка. Погодите… А что же, детям тоже нужно эти звездочки нашивать?

Полицай Мордке (со смешком). Дети у вас евреи?

Ривка. Ну… Да, разумеется.

Полицай Мордке. Значит, нашивайте. У вас и машинка есть. Чик-чик, всех делов!

Йосеф. Мы не собираемся ничего нашивать!

Полицай Мордке. Ладно, братцы, дело ваше. У меня таких ершистых знаете сегодня еще сколько обойти нужно? И всем поговорить хочется. Адью!

Он козыряет им и выходит вон. Йосеф подбегает к двери и кричит ему вслед.

Йосеф. И чтоб больше ноги твоей тут не было!

Йосеф принимается расхаживать по квартире, будто загнанный зверь.

Йосеф. Это клеймо, Ривка, ты понимаешь? Это унизительно. Ведь не всякого еврея отличишь от немца и от поляка! Но они хотят на расстоянии уже знать, что перед ними – недочеловек, изгой, неприкасаемый. Чтобы, не дай бог, не замараться о нас!

Ривка. Или чтобы мы не могли выйти из гетто незамеченными…

Йосеф. Было бы куда бежать!

11

Улица гетто. Две женщины, Иппе и Шоша, судачат о чем-то, стоя на углу. У Иппе на одежде нашита желтая звезда, у Шоши нет. Йосеф – на нем желтой звезды тоже нет – бредет мимо, потерянный, они его окликают, он останавливается.

Иппе. А вот и пан адвокат. Пан Кауфман, пан Кауфман! Позвольте на минутку.

Шоша. Пан Кауфман, а вы же можете, если придется, передачу жилья оформить?

Йосеф. Разумеется! И недорого.

Шоша. Ну вот, Иппе. Комнату оформишь на брата, и езжай себе с богом.

Йосеф. Куда это вы собрались, пани Шмойль?

Иппе. Говорят, немцы разрешат желающим уехать. Румковский давеча сказал.

Йосеф. Ого! Не слышал!

Шоша. Было, было. Будут целые поезда подавать к станции Радегаст. И прямо оттуда на восток. Там, говорят, большие земли освобождаются. Которые немцы у русских отвоевали. Некому работать на них. Это тут мы как сардины в банке!

Иппе. Вот я покумекала и решила – заберу дочку, мать, да и поедем.

Йосеф. Интересно. Это в газете писали или речь была? Я бы сам почитал.

Иппе. Листовку дали. Поможете комнату на брата переписать? А то подселят еще чужих! Вон, опять моравских евреев пригнали, да еще и цыган.

Йосеф. Конечно! Заходите к нам хоть сегодня вечером!

В этот момент с другого края сцены появляются Коппе и Ланге. Они обсуждают что-то, но вдруг Коппе замечает Йосефа, Иппе и Шошу – через улицу.

Коппе. Гляньте, Ланге. Не очень-то они торопятся соблюдать декрет о маркировке!

Ланге (Йосефу и женщинам). Halt! Эй, вы! А ну, шапки долой!

Иппе. Господи, напугал как. Чего он хочет?

Йосеф. Говорит, чтобы мы шапки сняли.

Женщины снимают с головы косынки, сам Йосеф тоже нехотя повинуется, стаскивая с головы шапку.

Коппе. Скажи той, у которой звезда нашита, что может идти.

Ланге и Йосеф. Ты, со звездой, свободна.

Иппе шажок за шажком уходит. Йосеф напряжен, но стоит, выжидая.

Коппе. А с этими, Ланге, вам придется разобраться.

Ланге. Яволь, герр группенфюрер. (Йосефу и Шоше.) Подойдите для проверки документов. Ну? Живей!

Йосеф и Шоша делают нерешительный шаг вперед. Ланге расстегивает кобуру и машет рукой, давая понять, что нужно подойти ближе. Йосеф и Шоша приближаются еще на несколько шагов, замирая на почтительном расстоянии.

Коппе. Объясните им, в чем суть допущенного ими нарушения, Ланге.

Ланге. Вы евреи?

Йосеф. Спрашивает, евреи ли мы. Постой!

Шоша (кивает). Истинно так, пан командир. Евреи мы.

Ланге. Почему на вас не нашито желтой звезды в соответствии с требованием декрета о маркировке лиц еврейской национальности?

Шоша. Что он говорит?

Йосеф. Спрашивает, почему мы не нашили желтые звезды.

Шоша. Ткани не хватило.

Йосеф. Ткани не хватило.

Коппе. Меня не устраивает это объяснение. В лучшем случае инфантилизм, в худшем – саботаж. Боюсь, без дисциплинарных мер нам тут никак не обойтись.

Ланге. Так точно.

Он поднимает пистолет и стреляет в Шошу. Та падает замертво. Йосеф вздрагивает, парализованный ужасом. Ланге переводит ствол на него, спускает курок, но затвор заклинивает.

Ланге. Чертов «вальтер»!

Коппе. Думаю, тут дело в итальянских патронах.

Ланге. Когда уже макаронники наконец научатся делать что-то толковое…

Ланге хватается за затвор, пытаясь высвободить застрявший патрон. Йосеф загнанно смотрит то на Ланге, то на Шошу.

Ланге. Ты! Подойди сюда. Что, забыл немецкий? Подойди сюда живо!

Ланге нашаривает ножны с офицерским кортиком, оглядывается на Коппе, тот лишь скрещивает руки, насмешливо наблюдая за этой возней. Йосеф, все еще скованный судорогой, делает неуверенный шаг назад. Ланге достает кортик, и Йосеф бросается бежать. Коппе смеется.

Коппе. Ерунда, Ланге. Зато не пришлось пачкать мундир. Попросим нашу еврейскую полицию его отыскать. У нас же сейчас по плану встреча со старейшиной, так ведь?

Ланге (убирает кортик в ножны). Так точно.

Коппе. Мне, кстати, пришли новые цифры от Гейдриха. Специальной обработке необходимо подвергнуть не менее семи тысяч евреев. Это план для Литцманнштадта. Это чтобы очертить вам фронт работ на ближайшее время, Ланге.

На сцену выходит Румковский, с ним – полицай Мордке, который тут будет выполнять функцию переводчика. Подходит к Коппе, кланяясь, снимает и мнет в руках шляпу. Запыхавшийся Ланге делает шаг к нему.

Ланге. Вы знаете, старейшина, какой бардак царит в вашем гетто?

Румковский и Мордке. О чем идет речь, пан начальник?

Ланге и Мордке. Ваши люди отказываются носить маркировку. Это саботаж!

Румковский и Мордке. Никак нет, пан начальник, я лично слежу за тем, чтобы…

Ланге и Мордке. Ты спорить со мной будешь, мразь?!

Ланге делает большой шаг к Румковскому и ударом в челюсть сбивает его с ног. Пинает упавшего Румковского ногой раз, другой. Тот закрывает лицо.

Коппе. Ну будет, будет, Ланге. Не переусердствуйте, нам еще надо кое-что обсудить.

Ланге (Румковскому). Вставай, мразь! Подъем!

Полицай Мордке помогает подняться Румковскому.

Коппе. Итак, Румковский, о ваших недоработках мы вам сообщили. Теперь перейдем к вашим успехам. Вам же есть чем похвастаться, надеюсь?

Ланге. К группенфюреру Коппе обращаться – герр группенфюрер СС!

Румковский поджимается, Коппе нетерпеливо машет перчаткой: быстрей.

Румковский. Да, пан группенфюрер СС. Нам в краткие сроки удалось наладить производство важных товаров для немецкой армии и тыла. На четырех квадратных километрах гетто у нас действуют сто пятьдесят мастерских, в которых задействованы более ста тысяч работников, почти все взрослое население. Мы производим форму для вермахта и флота, от шинелей и сапог до пуговиц и кокард, мебель и даже кукол для немецких детей! Для эффективного управления я создал статистическое бюро, которое ведет все подсчеты. Мы создаем тут город труда, пан группенфюрер! Мой девиз: работа, мир и порядок!

Коппе. Да-да. Но вы сказали, что у вас занято почти все взрослое население гетто Литцманнштадта. Что значит «почти» на языке статистики?

Румковский. Около девяноста процентов, пан группенфюрер.

Коппе. Кто эти десять процентов дармоедов?

Румковский. Главным образом больные. В гетто свирепствуют тиф и дизентерия, наши врачи делают все возможное… Но больницы переполнены.

Коппе. Это нерационально. Мало того, что больные ничего не производят, они отвлекают на себя врачебный персонал, который тоже можно было бы задействовать на производстве, и, наконец, простаивают помещения больниц.

Румковский. Но если бы нам удалось поставить их на ноги…

Коппе. Это ни к чему. Сюда прибывают составы с евреями из Чехии и Австрии. Их тоже еще надо расселить и найти им работу.

Румковский. Но у нас и так слишком высокая плотность заселения… Куда их?

Коппе. Мне кажется, мы с вами уже нашли решение. Ланге, распорядитесь прислать сюда СС. Нужно оздоровить этот клоповник.

Румковский и полицай Мордке стоят молча, переглядываясь. Коппе оглядывается на стоящий неподалеку собор Вознесения Богоматери.

Коппе. А это что за здание?

Румковский. Собор Вознесения Пресвятой Девы Марии, пан начальник.

Коппе. Вряд ли вам от него большая польза. Используйте-ка его тоже для производства чего-нибудь. Работайте, Румковский. Трудитесь на благо своей братии.