Текст книги "Придурки"

Москва

О Москва! О величайший из пупов Земли Русской!

Всё глубже ты, и всё шире расходятся от тебя круги во все стороны: первое кольцо, второе, пятое… Всё поглощаешь ты, что попадается на твоём пути: поля, нивы, рощи, дубравы, зверей и птиц, селения и полустанки.

Вот шла только что по тропинке баба с пустыми вёдрами, громыхнуло что-то – и уже вбита в этом самом месте железобетонная свая. Был пруд с лягушкой – стал сияющий дворец. Ничто тебя не остановит – ни крутой овраг, ни река, ни бескрайнее Московское море, что раскинулось чуть ли не до самой Дубны.

День и ночь идут к тебе пароходы и поезда с провиантом, со всех сторон мчатся фургоны, набитые миллиардами тонн всего того, что только бывает на свете и чего не бывает, и уезжают прочь опустевшие – всё-всё проглатывают бездонные твои глубины. Всё исчезает в тебе без следа, ничего не остаётся – даже и ржавая гайка не проскользнёт незамеченной: подберут на свалке и сдадут куда нужно. По самой толстой в мире трубе вливаются в тебя несметные богатства и распускаются в тебе радужными электрическими кругами.

Нет такого человека, который не мечтал бы жить в Москве. И если кто-то говорит, что терпеть не может Москву, то москвичам с этим человеком нужно быть особенно осторожными: как раз он больше всех и хочет в ней жить, но его туда не берут, и он от зависти всех ненавидит. Такого человека если пустить в Москве в свою квартиру переночевать, он наутро попросит его временно зарегистрировать (будто бы для того, чтобы милиция не арестовала), а потом и рот разинуть не успеешь, как он уже прописал на твоей жилплощади всех своих родственников из Медвежьегорска и требует размена квартиры. Таких надо сразу гнать – сразу видно, что жулик.

Нормальный же человек просто не может не хотеть жить в Москве – так было всегда и всегда так будет. Если бы в Москве с давних пор не было ограничений на прописку и регистрацию, в ней давно бы уже жили все двести пятьдесят миллионов жителей бывшего Советского Союза. Московская прописка всегда была самой лучшей наградой – лучше любого, самого почётного ордена.

Сколько нашествий желающих поселиться в Москве было отбито её жителями! Татары, поляки, французы, немцы – все хотели в ней жить. Орды и полчища. И все отбиты – лишь немногие бежали назад в свои европы и азии в одних подштанниках, стуча зубами от горя и холода.

Потом, уже совсем в мирное, казалось бы, время, рязанские женские отряды штурмовали Москву в стальных электричках и жадно рвали изо ртов коренных жителей докторскую колбасу и сливочное масло – и их тоже отбили.

И по сей день миллионы приезжих из самых отдалённых краёв света каждую секунду высаживаются на московских вокзалах, аэродромах, идут из Сибири пешком, едут в телегах и тарантасах со своими матрасами, юртами, чумами и саклями. Абитуриенты из Крыжополя, девушки для фабрики звёзд, веб-дизайнеры, да кого только нет – все мечтают хотя бы поставить ногу на московскую землю, уцепиться зубами, пустить маленький тоненький корешок.

И это понятно. Во-первых, конечно, культура: театры, музеи, Третьяковская галерея, Мавзолей.

Потом люди – именно потому, что поселиться в Москве всегда было очень непросто, в ней поселялись только самые лучшие и талантливые люди. Где ещё, как не в Москве, можно встретить любимого артиста, писателя или телеведущего вот так запросто – где-нибудь в супермаркете? Стоишь, например, в очереди в кассу, а за тобой пристраивается с тележкой Лолита Милявская или Максим Галкин.

Кроме того, Москва – очень красивый город. Только в нём растут электрические деревья и на каждых двух жителей приходится один эксклюзивный бутик.

Ну и деньги, конечно. Деньги, хотя и не в них счастье, тоже, что ни говори, не самое последнее дело. А через Москву ведь проходит самая толстая в мире денежная труба. Каждый москвич, у которого есть хотя бы десять метров жилплощади, – миллионер. У москвичей вообще нет никаких денег мельче чем тысяча рублей. Они за всё всегда дают тысячную бумажку – за чай, кофе, жетон в метро. Если им вдруг дают сдачу, они очень удивляются: что это ещё за мятые бумажки? А если видят у какого-нибудь приезжего монетку в один рубль, то смеются и просят подарить для коллекции.

Понятно, что такого счастья для всех быть не может. Но не стоит опускать руки. Просто, если хочешь жить в Москве, нужно много работать, ходить в фитнес-центр, к стоматологу, в солярий. И тогда всё получится. Мечты – они иногда сбываются.

Муравьиный Лев

Некоторые думают, что Москва – это Пуп Земли Русской, глубокий и прекрасный. И действительно: вокруг кудрявятся или просто вздымаются холмы, бурчит что-то во глубине, а там, за извилистыми поворотами, прячется Полная Жопа.

Но все это не так – нихуя это не Пуп, а гнездо Муравьиного Льва.

Чуть кто зазевается, проходя мимо, и тут же скатывается в воронку, прямо ему в пасть. Муравьиный Лев никого мелкого не ест: так, пожуёт и выплюнет. И вот уже бывший прохожий в галстуке, фартуке, каске или в разноцветных перьях занимается углублением и расширением этого гнезда или же просто образует его покатые склоны. И вид у него такой счастливый, что всякий, кто ему не позавидует, тут же получит в рыло.

Но вот зачем Муравьиному Льву такая большая воронка и кого он в конце концов собирается туда поймать – это очень интересный вопрос.

Про одного человека

Скрепки

В одной далёкой стране жил один человек.

Этот человек сильно любил одну женщину. Только он очень редко её видел. Один раз в четырнадцать лет. И всего один раз.

Однажды этому человеку что-то такое сильно понадобилось. Скрепки, что ли. Или, может быть, вермишель, кто его знает.

А в той стране был такой порядок – всё кругом бесплатно, потому что денег всё равно ни у кого нету.

Нужен тебе, скажем, веник – получай даром веник. Только сначала нужно написать заявление в специальную комиссию. Так, мол, и так – имею большую потребность в венике. Комиссия придёт, всё проверит, соседей расспросит, и через месяц можно пойти и получить свой веник. Главное, что даром.

А без комиссии нельзя. Может, у тебя уже есть веник. Или тебе им и подметать-то нечего. Да мало ли чего – может, у тебя и рук-то нету. А веников где на всех напасёшь.

Поэтому человек сел и написал заявление. Имею, мол, большую потребность в скрепках. Или, может быть, в вермишели. Отнёс куда следует и пошёл домой ждать комиссии.

Только комиссия всё не идёт.

У человека этого даже ноги уже холодеть начали. Видно, сильно ему нужны были эти скрепки. Или вермишель.

Как вдруг однажды кто-то стучит ему в двери. Войдите, говорит человек. А сам с пола не встаёт, чтобы двери открыть, потому что сил нет. Да и замка в двери всё равно тоже нет.

Зачем ему замок. В той стране вообще ни у кого замков не было.

А то ведь как может быть – выдадут кому-нибудь ботинки. А он, скажем, домой пришёл да и помер. А дверь на замке. Как, спрашивается, комиссия будет с него ботинки снимать? Поэтому замков ни у кого в стране не было.

Тут двери открываются, и заходит женщина. Та самая, которую тот человек любил. Он даже испугался от радости.

Посадить бы её на стул, думает. Так ведь нет стула.

А женщина и не собиралась садиться. Это вы, говорит, такой-то?

Конечно я, он самый, думает человек. А сказать ничего от радости не может. Водички бы ей налить, думает. Так ведь стакана нет. И воду когда ещё отключили.

Но женщина и сама про него всё давно знает. У вас, говорит, в прошлом году была большая потребность заделать окно, так вам чуть ли не полкило замазки даром выдали. Зима уже семь месяцев как кончилась, а вы до сих пор замазку назад не сдали. Так что давайте-ка её побыстрее отковыривайте, а я завтра приду заберу. И ушла.

Господи, думает человек, да неужто мне ей замазки жалко. Встал кое-как и замазку всю отковырял. А стёклышко, которое на ней держалось, аккуратно так в уголок поставил. Снова лёг на пол и стал ждать, когда женщина эта опять придёт.

Только она больше не пришла. Вместо неё пришёл какой-то совсем другой мужчина и забрал замазку. И стёклышко тоже зачем-то забрал. А человек ничего ему на это не сказал.

Зато когда пришла комиссия, чтобы про скрепки расспросить, оказалось, что человек уже умер. Он лежал на полу, весь занесённый снегом, и, когда комиссия разгребла снег, она увидела, что человек улыбается.

И улыбался он так хорошо, что комиссия поскорее сняла с него ботинки и закопала его во дворе.

И никто не спросил – кого, мол, закапываете? Потому что он был один человек.

Гипертония

Пришёл однажды один человек к доктору.

А доктор сидит очень занятой, потому что думает, как бы у кого-нибудь взятку бензонасосом взять.

Тут заходит этот человек, и по нему сразу видно, что нет у него никакого бензонасоса, не было никогда и уже не будет. Слушаю, говорит доктор. А сам врёт – ничего-то он не слушает.

Стал тогда ему человек что-то про жизнь свою рассказывать. Какая там у него жизнь? А он рассказывал-рассказывал, запутался даже и сначала начал.

Тут как раз доктор всё про бензонасос придумал и стал прислушиваться к человеку. Слышит, а тот ему про какую-то женщину рассказывает. Ага, обрадовался доктор, так это вам не ко мне, а совсем в другой конец города. Позовите следующего.

Человек хотел что-то ещё сказать, уронил шапку, поднял и пошёл к себе домой.

А дома взял да и умер.

И никто так и не узнал бы, что он умер, да хорошо, цыганка беременная пришла к нему мыла для детишек голодных попросить. Уж она в двери колотила-колотила, а потом пошла в милицию. Там, говорит, человек умер.

Милиция хохочет – совсем, мол, ты, товарищ цыганка, с ума сбрендила. Может быть, он вовсе за хлебом в магазин пошёл. А та – нет, и всё. Я, говорит, всё на свете знаю, я цыганка-сербиянка, у меня даже паспорта нету.

Проверила милиция цыганку, и действительно – нет у неё никакого паспорта. Что поделаешь, пришлось милиции идти с ней вместе двери ломать.

Поломали двери, заходят, сапогами топочут. Видят – а человек тот и правда умер. Свет везде горит, на кухне радио разговаривает, а он калачиком свернулся и как бы спит. А сам умер.

Посмотрела милиция кругом – окна-двери целые, ничего не перевёрнуто. А украли там чего или нет – так кто ж знает, что у этого человека было?

Один милиционер, молодой ещё, глупый, цыганку спрашивает – эй, скажи-ка, отчего он умер? И улыбается заранее.

Только та ничего ему на это не ответила и ушла куда-то по своим цыганским делам. Цыгане, они всё на свете знают, только никому ничего не рассказывают. Разве что за деньги. Да и то наврут специально.

Ну, милиция не стала сильно переживать. Вызвали почему-то скорую помощь и увезли того человека в морг.

Там два врача в зелёных халатах его резали-резали, да так ничего и не нашли. Ему с такими симптомами даже бюллетень на три дня бы не дали. А он умер.

Почесали врачи в затылках резиновыми перчатками и написали справку: такой-то умер вроде как от гипертонии.

В загсе эту справку почитали, тоже в затылках почесали и выписали свидетельство. И там, где причина смерти, – написали специально неразборчивым почерком: «вроде как гипертония».

Смешно даже читать такое, ей-богу.

Хорошо, что свидетельство это так никто из загса не забрал. Оно там до сих пор лежит в архиве. И все в нём есть – и номер, и печать, и фамилия даже какая-то.

Откуда они её взяли – эту фамилию? У него и фамилии-то никакой не было.

Так, просто один человек.

Кепка

Один человек купил себе в магазине кепку. Надел её тут же себе на голову и пошёл домой. Только замечает он, что все люди на него оборачиваются и ласково так улыбаются.

Человек, конечно, тут же заволновался. Люди, они просто так никогда ласково не улыбаются. Только если у тебя спина краской измазанная или ширинка расстёгнутая.

Проверил он потихоньку ширинку – нет, всё нормально на этот раз. Может быть, думает, они на кепку улыбаются? Тоже непонятно. Ладно бы она была какая-нибудь зелёная с красными драконами. Да нет – серенькая, в мелкий рубчик. Ну и ладно, подумал человек, пусть себе улыбаются. Может быть, они над штанами моими смеются. Штаны у него и правда не очень хорошие были.

Идёт он себе домой, как вдруг подходит к нему женщина и говорит. Я, говорит, когда увидела, какой вы замечательный, так желаю, не сходя с места, вам отдаться прямо здесь, на мостовой.

Ну, зачем же на мостовой, удивился человек. Пойдёмте лучше ко мне в гости. Я, например, чаю купил недавно.

Пришли они к нему домой. Человек кепку снял и повесил на вешалку.

А женщина как закричит. Как ваше фамилие, кричит. Вы как меня сюда заманили, у меня даже муж есть. Не иначе, кричит, вы надо мной надругаться задумали.

И, хотя её никто и не удерживал, она всё равно вырвалась и убежала вниз по лестнице.

А человек пожал плечами и стал телевизор смотреть. Только никак у него из головы эта женщина не выходит.

Посмотрел он ещё телевизор и понял, что кепка эта не простая. Её когда наденешь, то все сразу видят, какой ты на самом деле замечательный. А без кепки не видят. Плевать они хотели.

Посмотрел он ещё телевизор.

Ну и что, думает, буду я в этой кепке ходить, а потом она свалится, и все закричат «а как ваше фамилие». Не хочу я никого обманывать, думает.

Встал он тогда, взял кепку с вешалки, выбросил её в мусорное ведро, а ведро во двор в бак вынес, не поленился.

Пришёл домой и опять стал смотреть телевизор. А сам всё про кепку думает.

Можно, например, думает, пришить к кепке лямочки и завязать на подбородке. И никто меня, такого замечательного, ни в чём не заподозрит и не спросит, почему я в кепке купаюсь. Я же никого обманывать не собираюсь. Я же и в самом деле замечательный, только никто этого никогда не замечает, потому что штаны у меня не очень хорошие. Или ещё почему-нибудь. Зря, думает, я эту кепку выкинул.

Вскочил он, побежал во двор, а мусорные баки, оказывается, уже увезли. Три месяца не увозили, а тут за пять минут подъехали и увезли неизвестно куда.

Вернулся человек домой, лёг на свой диван и, конечно же, не умер.

Так и живёт он до сих пор, телевизор смотрит. И никто не знает, какой он на самом деле замечательный.

Да нет, конечно же, всё было не так.

Кто же станет такую кепку выкидывать? С ней же огромные тыщи зарабатывать можно.

Этот человек пришил к своей кепке тесёмки и завязал покрепче под подбородком.

И действительно – всё у него теперь есть. И жена, и любовницы три штуки зачем-то, и квартира, и мебели откуда-то полный дом привезли. Кепка, конечно, грязная стала, воняет. Только никто не обращает на это внимания.

Соберутся, бывало, у него двести человек гостей и пляшут до утра. А человек этот сидит на диване, телевизор смотрит. И всё время думает.

А что, думает, случится, если я сейчас тесёмки развяжу?

А я так думаю, что ничего такого особенного уже не случится.

Троллейбус

С одним водителем приключилась такая незадача: от него уехал его собственный троллейбус.

Водитель вышел на перекрёстке, когда у троллейбуса слетели рога, а какой-то рычажок выключить забыл. Или сломалось что-то, это не важно. Важно, что, когда он поставил рога на место, троллейбус взвыл и уехал. Пассажиры делали водителю какие-то знаки в заднее окно, потом троллейбус затерялся в толпе грузовиков, а водитель всё стоял неподвижно и смотрел ему вслед.

«Ну вот… И троллейбус тоже…» – сказал он наконец, вздохнул и пошёл в рюмочную.

Там он заказал стакан водки, выпил, поднял воротник тулупа и, ссутулившись, пошёл домой.

Сказки

Сказка, которую все знают

Вы все, конечно, эту сказку знаете.

Ну, про то, как жила-была капризная принцесса и её выдали замуж за первого встречного нищего, чтобы не очень о себе воображала. А нищий впоследствии оказался соседним королём.

Не знаю, как вам, а мне эта история всегда была подозрительна. Что это за принцесса такая, что, вместо того чтобы хорошенько треснуть по уху своего нищего, который, оказывается, над ней столько времени издевался и делал из неё круглую дуру, разулыбалась до ушей и умерла с ним в один день? Я, конечно, принцесс не очень много знаю, но зато был неоднократно знаком со швеями-мотористками. Так вот, даже швея-мотористка немедленно плюнула бы этому королю на мантию и ушла бы к себе в общежитие.

Тут мне кто-нибудь начнёт жалостливо растолковывать, что та принцесса жила давным-давно, да ещё и в тридевятом государстве… Не хочу даже этого слушать. Почему-то считается, что давным-давно все были простые, как брюква, без всяких этих затей. Всем как-то кажется, что любое следующее поколение куда замысловатее предыдущего, а что умнее, так это наверняка. Даже на родителей своих мы смотрим, как на детей, – раз уж они, дожив до таких лет, не свихнулись, не утопились и не ушли в монастырь, стало быть, жизнь они прожили скучную и незатейливую и о бурях наших душ никакого понятия не имеют.

Нет, люди, они всегда одинаковые. Вот вы, дорогой читатель, если досюда дочитали, значит, вы очень сложный. А вон тот, который идёт мимо в болониевой куртке, – он как раз простой, как брюква, хотя, к сожалению, живёт с нами одновременно.

Ох ты, господи ты боже мой, помоги же мне как-нибудь выехать обратно на скользкую тропинку сюжета.

А то есть у меня знакомая. Начнёт она, бывало, рассказывать историю. Там и пройти-то – два шага, но после первого же предложения она убредает в какой-то бурелом и пишет там совершенно дикие кренделя, как казённый Дед Мороз в новогоднюю ночь после пятой поздравленной квартиры. Наконец она забредает в какую-то уже совершенно ледяную пустыню, где давно уже вымерли последние дальние знакомые малознакомых родственников, и тут происходит чудо – с помощью обыкновенного «так вот» она, как какое-то кенгуру, делает громадный прыжок и оказывается на финише, где её тоже, впрочем, уже никто не ждёт и судья давно спит в кустах, накрывшись клетчатым флажком, чтобы во сне не проглотить муху.

А к чему я это? Да ни к чему. Так просто.

Так вот (делаем прыжок), было всё с принцессой совсем не так. Хотя не настаиваю, что было совсем уж так, как я рассказываю. Я не Матфей и не Лука, но, как и в случае с их историей, ясно одно – что-то, однако, было.

Но больше всего меня, впрочем, беспокоит одно – не обиделась бы на меня та самая знакомая, которая так любит рассказывать истории.

А знаете, я уже однажды писал историю про принцессу. Та принцесса почему-то получилась у меня очень похожей на одну совсем другую мою знакомую.

Отчего это так? Зачем они всюду лезут, эти знакомые? Куда от них деться? То ли не знакомиться ни с кем? Так ведь поздно уже. Хорошо бы, конечно, возникнуть где-нибудь посреди океана в результате вулканического процесса, сидеть там на голой скале и творить, по совету Оскара Уайльда, чистое искусство.

Впрочем, этот самый Уайльд тоже гриб ещё тот был.

Тьфу ты, господи: надо твердить про себя: «принцесса-принцесса-принцесса», чтобы не забывать.

Или попробовать наоборот – забыть про неё к чёртовой матери? Вот тогда она и полезет изо всех щелей. А может, и нет. Это вам не «дёрни за верёвочку – дверь и откроется». Это в их сказке дверь откроется. А в моей – верёвочка оторвётся. Или не оторвётся, зато кирпич на голову упадёт. Или дверь откроется, а оттуда выйдет волосатый молодец и даст в зубы. Да мало ли чего – может, и принцессы никакой нет, а есть Пелагея Иванна Дундукова на семнадцатом месяце беременности.

Тут надо осторожненько. И ни за какие верёвочки, упаси Господь, не дёргать.

И всё-таки вернёмся к принцессе.

Вот говорят – принцесса была капризная. Неправда это. Она была совершенно нормальным человеком.

Посмотришь, кстати, порой на любое существо женского пола, на котором ты не женат, и даже удивительно – совершенно нормальный человек! Иногда даже более нормальный, чем сам человек. Тут-то их и можно раскусить. Они же, как шпионы в чужой стране, как Штирлиц, который куда хуже немец, чем самый разнаинемецкий Гитлер.

Но здесь нужен особый угол зрения, специальное искривление, которое возникает только после множественных контузий на личном фронте, эдакое удачное сотрясение, как у того человека, который заговорил по-древнегречески после того, как ему на голову упала люстра.

Тут я с грустью признаюсь, что лично я, несмотря на многочисленные контузии, таким искривлением не обладаю и всякий раз верю им как младенец, которого добрый дядя зовёт в кустики, чтобы угостить конфеткой.

Ну и пусть их. Им же тоже нужно как-то размножаться. Я их всё равно всех люблю. Ну, разве что, кроме некоторых, совсем уж вопиющих экземпляров.

А знаете что? Если вас действительно интересует история с принцессой, бросьте вы это читать. Я и сам не знаю, доберусь до конца или нет. Не подумайте только, что мне так уж наплевать на эту принцессу. Я её, может, больше вас люблю.

Хотя чего не бывает? Тогда я признаюсь, что именно Вас я люблю больше, чем принцессу, с которой, кстати сказать, совершенно не знаком.

Ажаль. Богты мой, как жаль, что я не знаком со столькими людьми! Но больше того жаль, что с некоторыми все ж таки знаком.

А с принцессой я бы с удовольствием познакомился. Она, притом что некапризная, была ещё и умная. Нет, про Шопенгауэра она ничего не рассказывала. И слава Богу. По мне, этот Шопенгауэр ещё хуже Ницше. А уж про Ницше вы в моём присутствии лучше и не заговаривайте. Зато у принцессы была та самая куча здравого смысла, которая с рождения отличает любое существо женского пола от этих сопливых игрунов в войнушку, прыщавых мастурбаторов и плешивых террористов.

Кроме того, принцесса была красивая. Нет, если мы подглядим из-за шторки, можно порассуждать, что, мол, вот тут бы потолще, а там – наоборот… Но мы даже про себя рассуждать ничего не станем. И упаси нас Боже от женщин совершенных форм и черт. Кем бы мы были рядом с ней? И так у самой неказистой из них всё устроено куда удачней, чему Аполлона Бельведерского. Да посмотрите на себя, мужики, – там мослы торчат где попало, здесь – пук волос зачем-то, а уж тут и вовсе такое, что только руками развести.

Поэтому, нисколько не кривя душой, скажу, что принцесса была красивая. Точно так же думали, или притворялись, что думали, все окрестные короли и принцы. Они слагали ей мадригалы и сонеты, а может, и не слагали. Может, заказывали их придворному дворнику, поди проверь. Очень редко случается, чтобы король был ещё и поэтом, и правильно. Видел я этих поэтов. Мало кто из них выговаривает больше тридцати букв, гугнявые все какие-то, бородавчатые. А король, он должен женщинам нравиться, а то их мужья живо республику установят.

Поэтов, их нужно искать где-то среди дворников и киоскёров, потому как для поэзии нужен недостаток женской ласки. Один знакомый мне говорил: «Я, когда был холостой, не поверишь – стихи даже сочинял». Впрочем, тут важно удачно жениться.

Только принцесса этих сонетов не читала. Она стихов вообще терпеть не могла и к королям и принцам относилась с сомнением.

Вся беда была в том самом полцарстве, которое её папа давал в придачу. У принцессы возникали вполне обоснованные сомнения – это не её ли хотят взять в придачу? Ведь даже принцессе хочется, чтобы кто-то взял да и полюбил именно её, а не полцарства. Полцарства-то полюбить – дело нехитрое, а ты поди-ка полюби меня, с моим дурным характером, с моими капризами, про которые я-то знаю, что они капризы, а тебе скажу, что это вопрос жизни и смерти.

Да, тяжело жить на свете с полцарством в придачу.

Я не пробовал, да и вы, подозреваю, тоже. Но все эти миллиардеры и миллиардерши так уж убедительно травятся снотворным и лечатся от депрессии, что у нищего, роющегося в плевательнице, вдруг возьмёт да и возникнет кощунственное подозрение – а вдруг и правда не в деньгах счастье? Да где ж оно тогда, это счастье? Зачем жить-то тогда? Нет, нас не надуешь, и нищий, затянувшись сопливым окурком, залезает по локоть в плевательницу, надеясь найти там бриллиант величиной с грецкий орех.

А что, дорогой читатель, давай шутки ради помечтаем, что всё у нас с тобой есть, а счастья как не было, так и нет. Где его тогда искать? Сейчас-то мы с тобой точно знаем – где, а тогда как?

Но мой добрый читатель машет на меня рукой – как, мол, так? Всё есть, а счастья нет? Так не бывает.

Не знаю, не знаю. Не пробовал.

Да, нелегко было принцессе.

Но королям и принцам тоже можно посочувствовать. Сидит, представьте, перед вами принцесса, вся при исполнении, как кондуктор в трамвае, застёгнутая на все пуговицы и затянутая в пуленепробиваемый корсет, а ты её возьми да не сходя с места полюби. А кругом все стоят и глазеют: полюбит или не полюбит? Им, людям, всегда интересно в чужую любовь пальцем потыкать. Своей-то любовью они заниматься не умеют.

Нет, любовь так не делается.

Когда заявляешь такое, со всех сторон набегают несчастные с вопросом – а как? Как она делается?

Да отстаньте вы от меня! Кабы я знал как, не писал бы я историй про принцесс.

Бывают, однако, специалисты. Взять, к примеру, того же кондуктора да подойти к ней с правильной стороны – вам такие сокровища откроются, что вы ещё десять лет в трамвай заходить побоитесь. А тут – принцесса!

Вот я, к примеру, ни за что не набрался бы духу её полюбить. Тут полюбишь, бывало, какую-нибудь швею-мотористку и то не знаешь – то ли в окошко выпрыгнуть, то ли стих сочинить. А с принцессой свяжись одни портянки останутся, и те обгорелые.

Нет, пускай их лучше герои любят. Герои, они ребята незамысловатые. Лбы у них казённые, и в головах у них окромя желания послужить отечеству всё равно ничего нет. И любовь им вовсе не страшна, а вполне даже приятна. Им только дай повод подвигов наделать.

Таких героев перед принцессой прошёл целый табун. Полюби такого – да он ради тебя кому хочешь голову проломит. Но принцесса, уже теоретически знакомая с тайнами любви, пожимала плечами – зачем совершать столько лишних телодвижений, чтобы всего лишь проломить кому-то голову? Можно ведь и просто утюгом. И очередной герой несолоно хлебавши брёл совершать никому не нужные подвиги во имя Прекрасной Принцессы.

Поймает, бывало, сарацина, высечет его по мягким местам и отпустит, строго-настрого наказав ему славить принцессу на каждом углу. Хорошо ещё, если сарацин окажется жулик. А если нет? Вот вы бы обрадовались, если бы какой-то немытый сарацин славил вас на каждом углу? Да ещё неизвестно, что он там плетёт по-сарацински.

Отчего-то считается, что принцессы это очень любят. Удивительно, но их никто не держит за нормальных людей. Ну разве можно нормальному человеку сказать: «О, звезда моих очей!» А принцессы ничего, терпят. Но при этом хотят-то они примерно того же, что вы, я или та самая швея-мотористка.

Хотя как раз швея-мотористка со мной наверняка не согласится. Я, скажет, хочу норковую шубу, а у принцессы твоей небось этими шубами два шкафа забито. Не знаю я, меня принцесса в эти шкафы ни от кого не прятала, а вот про шубу – это зря. Да не шубу тебе нужно, милая ты моя. Зачем тебе шуба-то? Чтоб тепло было? Так надень пару телогреек, ей-богу согреешься. Нет, ведь тебе же надо, чтоб на тебя мужики пялились и млели, а бабы зыркали и синели и чтоб всех их растолкал тот самый, который… Да чёрт его знает, что ей там видится, этой швее.

Вот и получается, что нужно-то всем одного, только все называют это одно по-разному – кто-то говорит «шуба», другой говорит ещё что-нибудь; принцессе, у которой всё уже есть, хочется просто немного любви, но непременно радостной, а я и вовсе говорю, что мне ничего не нужно. Да нужно, конечно же нужно, и примерно того же, что нужно принцессе, швее-мотористке, кондуктору в трамвае и плешивому герою, чтоб ему пусто было.

А теперь отвлечёмся от принцессы, которой я и так уделил не слишком много внимания.

Это, наверное, самый лучший метод обращения с ними. С принцессами следует разговаривать зевая и скучая, тогда они моментально начнут вас любить больше жизни. Только не вздумайте сами полюбить принцессу больше жизни, а то она тут же начнёт сама зевать и скучать.

Это вам мой частный совет. Можете как-нибудь попробовать. Только, если что не так, чур, морду мне не бить. Свою голову иметь надо.

А мы пока вместо принцессы займёмся соседним королём.

И сразу мне становится скучно. Ну что про него скажешь?

Поймать, к примеру, на улице мужика. Морда красная, нос как слива. И всё – пошёл, мужик, вон. Он и сам-то про себя ничего сказать не может.

Другое дело – принцесса. Про неё тоже ничего не скажешь. Только руками разведёшь да пальцами эдак пошевелишь – и всё. Они, принцессы, такие.

Только не спрашивайте, ради Бога, какие.

Поэтому принцессу мы пока отложим на экспозицию и займёмся соседним королём. Этот король заслуживает нашего внимания хотя бы потому, что никаких мадригалов он принцессе не посылал. И вовсе не потому, что решил выделиться из серой массы эрцгерцогов и падишахов, а по объективным причинам.

Дело в том, что единственный дворник в его королевстве, сколько-нибудь пригодный к сочинению мадригалов, был по приказу самого короля посажен на пожизненную гауптвахту за появление на утреннем разводе в нетрезвом виде.

Так что король, гремя амуницией, но без всякой поэтической поддержки, самолично явился на предмет полюбления к принцессе и самолично же был изгнан ею в три шеи с официальной формулировкой «фельдфебель и конюшня».

Какой-нибудь хлипкий королишко начал бы от такой обиды размахивать шпажонкой, объявлять войну и геройски падать на поле битвы в сурчиную нору.

Но наш король был не таков. Произведя внезапную ревизию на продуктовом и вещевом складах, он расстрелял соответствующих кладовщиков и понял, что войны ему не потянуть.

Но прилагаемое к принцессе полцарства настолько изобиловало стратегическими высотами, с которых можно было лупить прямой наводкой хоть по турецкому султану, что предпринять что-то было просто необходимо.

Тут бы спросить нашего короля – а что тебе, в сущности, этот султан сделал? Только это бесполезно. Пожал бы он плечами и сказал, как, мол, так, в турецкого султана, да не палить? Положено так.

Что тут возразишь, раз положено? Солнцу положено всходить на востоке, а по турецкому султану положено палить из пушек и писать ему матерщинные письма. Такой в этом мире порядок.

Поэтому пусть его этот дурак-король палит по султану. Султан, он и не такое терпел.

Что же было дальше, подумал я и вдруг вспомнил, что вы все эту сказку и так знаете.

Конечно же, всё было совсем не так, но, увы, сказка предполагает счастливый конец. Иначе это будет не сказка, а исторический роман про Марию Стюарт. Той-то хоть можно отрубить голову, а принцесса в сказке почему-то обязательно должна в конце выйти за кого-нибудь замуж. Я могу, конечно, сделать так, чтобы нищий король так и остался нищим, но не знаю зачем.

А своими руками делать из милой, некапризной и, как мы договорились, красивой принцессы толстую, скандальную и мучимую всеми известными болезнями королеву – это уж увольте. Пусть лучше она и дальше сидит пока на троне в пуленепробиваемом корсете и как бы никому не достанется.