Текст книги "Хозяин Амура"

Скандинавский полуостров, провинция Бохуслен. Местность близ Гетеборга. Март 7153 (1645)

Шторм, разметавший корабли в тот проклятый день, Новиков запомнил навсегда. Плавание на деревянных лоханях этого века, тяжелых и неповоротливых, было сущим испытанием нервной системы. А с какой любовью и добрым словом Василий вспоминал теперь свой БДК! Здесь же даже среднее волнение на море казалось уроженцу Североморска опасным для жизни. То счастливое утро, когда он проснулся после страшной ночи при абсолютно спокойном море, которое, будто извиняясь перед людьми, послало еще и попутный ветерок, было вскоре омрачено пропажей остальных кораблей каравана. Ни одного из них на горизонте не наблюдалось. Капитан корабля Ханс Йенсен сообщил ангарскому офицеру, что ничего страшного не произошло, просто «Хуртиг» отнесло на запад и теперь им предстоит добавить к путешествию еще пару дней. Однако вскоре выяснилось, что в корпусе корабля появились течи. В ходе аврала тогда вроде бы удалось их заделать, но через некоторое время течи возобновились, чем весьма озадачили капитана Йенсена.

Скалистые берега юго-запада Скандинавии показались на второй день пути. Датчанин направил корабль к берегам, намереваясь посадить его на мель, если не удастся причалить.

– До Христианзунда дойдем, с помощью Господа, а там на ремонт и встанем, – пробормотал боцман Бьерн, осеняя себя крестом.

Никто из ангарцев конечно же его не понял. К счастью для Новикова, его ребята не унывали – отряд состоял большей частью из молодых русичей, которые вполне сносно переносили тяготы морского похода. Нескольким марийцам и тунгусам было гораздо сложнее, но и они держались молодцом. Из первоангарцев, кроме Василия, было еще четыре человека, в том числе начальник медицинской службы батальона пятидесятидвухлетний Владимир Екишев, врач из Мурманска.

К вечеру прилично набравший забортной воды «Хуртиг» все же был посажен на песчаную отмель. И уже через некоторое время появились баркасы и лодки местных рыбаков. Первыми на берег переправились ангарцы. Престарелый полковник Миккельсен, начальник небольшого гарнизона Христианзунда, взглянув на бумаги своих гостей, немедленно обещал им помочь. И уже на следующее утро отряд Новикова погрузился на «Крутобокого Олафа» – корабль с грузом солонины, уходивший к Гетеборгу. Его капитан, толстяк, назвавшийся Олафом, часто и внимательно посматривал на ангарцев, будто хотел что-то спросить, но каждый раз сдерживал себя. Только на внутреннем рейде Гетеборга, когда корабль благодаря умелому лоцману проходил меж подводных и надводных камней, скальных нагромождений и небольших пустынных островков, поросших клочкообразной травой и мхом, он обратился-таки к старшему среди показавшимся ему знакомыми людей, которых вез.

– Слушай, друг! Знавал ли ты так же одетых славных мужчин, что я вез до Ютландии несколько лет назад? Карпи... – поскреб лоб Олаф, вспоминая имя того человека.

Однако Василий с сожалением развел руками, давая понять норвежцу, что совершенно не понимает его. Толстяк же для себя вопрос определенно решил и, хлопнув себя по лбу, с улыбкой указал на Новикова, а затем на его людей толстым, как сарделька, указательным пальцем с грязным ногтем и что-то проговорил, после чего взошел обратно на мостик, довольный собой.

Корабль между тем все дальше входил в шхеры Гетеборга, убрав большую часть парусов. Острова становились все больше, на них появлялись деревья, а то и неказистые домики рыбаков. Частенько «Крутобокий Олаф» проплывал мимо лодок хозяев этих домишек, над которыми кружили вечно голодные чайки.

Искусный лоцман таки привел судно в гавань, встав на якорь близ портовых причалов. Вскоре подвалили баркасы, и началась выгрузка ангарского отряда. Когда же стрелки оккупировали часть причала, а Сазонов уже хотел найти кого-либо, чтобы отдать бумаги, к ним приблизились несколько датчан. Все они и возглавлявший их офицер резко контрастировали с теми, кого Новиков видел в Христианзунде, – эти вояки явно побывали недавно в переделке. Помятая, вся в отметинах кираса офицера и рука на перевязи, в набухшей от крови повязке говорили об этом лучше всяких слов. Заросшее щетиной лицо казалось порядком изможденным, но его взгляд, холодный, пронизывающий насквозь, буравивший ангарцев из-под широкополой шляпы, утверждал его владельца решительным человеком.

Разговор не складывался, покуда Василий не передал офицеру Регнеру Торбенсону документы. Датчанин попробовал было перейти на немецкий, но и этот язык не помог установлению контакта. Среди ангарцев знатоков немецкого не нашлось. Коротко кивнув, после того как бумаги были им прочитаны, Регнер махнул здоровой рукой в кожаной перчатке, схожей с милицейской крагой, указав гостям направление движения.

– Стро-о-ойсь! – разнеслось над причалом – это лейтенанты мигом подали стрелкам команду.

И хотя среди портового гомона она не особенно была слышна, Торбенсон тут же обернулся. Его лицо выказало интерес к тому, как ловко наемники похватали свои сумки и оружие, разобрали большие ящики с ручками и встали в походную колонну, ожидая приказа к маршу. Он одобрительно покачал головой. «Определенно, это хорошие наемники, а иначе зачем бы королю собственноручно писать о них», – подумал Торбенсон. Его солдаты, державшие в руках тяжелые шпаги, стали раздвигать толпу, таращившуюся на ангарцев и мешавшую свободному проходу. Вскоре колонна ушла прочь, и постепенно портовые звуки замолкали, уступая место городскому шуму. Навстречу отряду стали попадаться местные жители, практически не обращавшие на них никакого внимания, разве что иная молодуха кинет оценивающий взгляд или старик-швед недобро зыркнет из-под колючих бровей.

В селении Регнер нашел для ангарцев несколько повозок с ездовыми, а сам и сопровождавшие его воины оседлали коней, оставленных в одном из дворов. Но прежде чем покинуть это место, медик Екишев жестами настоял на том, чтобы датчанин дал ему осмотреть руку. Неожиданно в первую очередь для себя Торбенсон согласился. Промыв раствором пенициллина уже начавшую гноиться и источать крайне неприятный запах рану, мурманчанин с некоторой осторожностью достал из сумки футляр. Шприц не испугал скандинава, который с уважением смотрел на действия медика, впрыскивающего пенициллин в края раны. После этого Владимир Михайлович наложил чистую повязку, с брезгливостью выбросив прежние грязные лоскуты. Поблагодарив лекаря наемников, Торбенсон приказал выезжать на дорогу, тянущуюся вдоль домов и переходящую в широкую просеку.

Оставляя жилые постройки в стороне, колонна проследовала на север, огибая тянущуюся вдоль небольшой реки каменную гряду, поросшую лесом. Через пару часов отряд вышел на открытое место, и взору ангарцев открылась картина укреплений Гетеборга. Город был оккупирован, и, по всей видимости, произошло это совсем недавно. Проезжая мимо полей, окружавших невысокие холмы, на которых стояли крепость и два бастиона, ангарцы видели все те мерзости, что принесла в этот край война. Ни одного более-менее целого крестьянского дома в округе не наблюдалось, однако хмурые, одетые в рванье крестьяне уже копошились возле своих пострадавших жилищ. Буквально в нескольких десятках метров от них, в придорожной канаве, были навалены гниющие трупы, скалящиеся обезображенными лицами на проезжающих мимо людей. Уже и не разобраться было, кто там лежит – шведские ли воины, датские или крестьяне, погибшие ни за что. А валялись эти тела еще с осени, только недавно проявившись из-под снега. Да и на полях там и сям торчали бугорки – трупы погибших, а вот от мертвых лошадей зачастую оставались лишь костяки – мясо срезали подчистую. Воздух был наполнен тяжелым смрадом разлагающейся плоти, лишь в редкие минуты дуновения ветра со стороны моря становилось немного легче.

Тем временем повозки приблизились к одному из бастионов настолько, что ангарцы могли рассмотреть его. Тут явно не обошлось без подрыва порохового заряда – часть стены укрепления просела и завалилась, виднелись закопченные от бушевавшего огня внутренности постройки.

Регнер Торбенсон вел отряд наемников к Тролльхэттену, месту сбора одной из частей войска, что должно было поддержать выступление норвежской армии в Скараборг. Поначалу весьма недовольный приказом сопровождать их, сейчас он благодарил Бога за то, что он встретил этих людей. Ведь один из них спас не только его руку, но и жизнь. Регнер знал, что случилось бы с его раной дальше, и внутренне содрогался от одной этой мысли. Теперь же рука его не беспокоила, боль ушла, спал жар, а лекарь еще несколько раз звал его, чтобы вонзить близ края раны тончайшую иглу. К тому же он накладывал повязку искусней всех лекарей, что успел повидать рейтарский капитан. А встречал он их немало. Капитан чувствовал облегчение и надежду на скорое излечение. Ему теперь хотелось отплатить им той же монетой.

«Надо бы подбодрить их, а то уж больно они унылые», – подумал Торбенсон.

Он направил коня к повозке, где рядом с ящиками, с которыми наемники обращались очень бережно, сидел их начальник.

– Насколько я понял, вы владеете московитским языком, – проговорил он, зная, что наемник не поймет ни слова. – Я приведу вас к серным мортирщикам.

Карелия, северный берег Ладоги, Сердоболь. Июнь 7153 (1645)

В Карелию, край бесчисленных озер да густых лесов, стоящих темной стеной на холмистой местности с частыми выходами гранитных скальных пород, пришло лето. Которое с самого начала выдалось сухое и теплое, причем некоторые сибиряки даже успели открыть купальный сезон. А многие уже с нетерпением ожидали того времени, когда можно будет отправиться домой, к родным. Да с победой!

Ангарцы рассаживались по длинным лавкам под навесами, ожидая своей порции каши с куриным мясом, кусок душистого ржаного хлеба и головку лука. Окрестные жители с удовольствием снабжали войско, к тому же за еду давали хорошую плату. Что было немаловажно для поселян, не раз ограбленных шаставшими по округе небольшими шведскими отрядами, состоявшими, правда, в основном из финнов. Сейчас же, едва «воевода Андрей Смирнов да Афанасий Ефремов с ратными людьми пришли в корельские земли, как они, кореляне, тех наших ратных людей встречали и крест нам да великому государю целовали», – писал сам воевода Ефремов в столицу.

Сидевшие за столами стрелки, по пояс голые, улыбающиеся и весело переговаривающиеся друг с другом, немного смущали почти привыкших к ним стрельцов Ефремова, расположившихся рядом, на земле у котлов. Больше притерпевшиеся к такому способу приема пищи, они все же нет-нет да присаживались на свободные места за столами.

– Но-но! Помолчите-ка, орлы! Дайте старику слово сказать! – хлопнул вдруг по краю стола полковник, сидевший во главе трапезничавших, одергивая галдящих стрелков.

Бойцы приготовились услышать о скором сборе и марше к Москве, как откуда-то сбоку к Смирнову вынырнул служка воеводы Ефремова, что-то с жаром зашептавший ему на ухо. Добродушно ухмыляясь, Андрей Валентинович поднял ладони вверх, словно извиняясь за то, что покидает стол, и проследовал за служкой. Вслед за ним направились двое офицеров.

Как оказалось, только что в Сердоболь прискакал гонец из Орешка, привезший указание из Москвы об оставлении корельских землиц, а также града Корелы и Сердобольского уезда среди прочих. Это было сильным ударом для ангарца. Первое время полковник Смирнов, как мог, гасил бурлящие внутри него эмоции. Но, несмотря на все старания, клокочущие в нем чувства несправедливости и унижения вырывались наружу. Выговориться у него не получалось, потому что связать даже пару слов Андрей Валентинович не мог – мешали ругательства, кои гремели на весь дом, как только он открывал рот. В итоге, махнув рукой, ангарец выскочил на двор и кликнул немедля собирать сержантов и офицеров своего батальона «Карелия».

Как же это, взять и отдать обратно, за здорово живешь северную Ладогу после того, как тут не осталось ни одного шведа, а народ местный ликует до сих пор?! Лютеранских священников карелы первыми погнали отсюда, добавляя для скорости хороших тумаков. И что, теперь им снова ожидать рыбоглазых святош в гости под защитой шведских мушкетов и пик? Да не бывать этому! Что они там, в Москве, ополоумели? Шведа давить надо, до конца давить! Гнать его дальше – к Выборгу, к Нейшлоту! Сбить с врага спесь – только тогда он будет на переговорах податливым и согласным на многое. А теперь датчане снова останутся одни лицом к лицу с врагом, ведь на поляков ни малейшей надежды нет. Теперь нам за Курляндию и Эзель переживать надо будет.

Продолжая таким образом накручивать себя, полковник вышел на двор, где, наскоро посовещавшись с офицерами-первоангарцами, взобрался на стоявшую телегу и обратился к собравшимся воинам:

– Мои боевые товарищи! Я имею в виду тех, кто учился и возмужал у нас, в Сибири! Вы должны понять меня! Все мы задачу свою выполнили: освободили от вражеской оккупации часть русской земли. Но сейчас половину этой земли, на которой живут русские и православные люди, временщики в Кремле отдали шведу обратно, желая поскорее завершить справедливую войну, которую начал покойный государь Михаил Федорович...

– Ишь как заговорил, – склонился к уху друга один из бывших морпехов, стоявших неподалеку в прибывающей толпе ладожан. – Государь...

– Сдается мне, полковник оставит-таки нас тут еще на год, это самое меньшее, – скрипнул зубами второй.

– Что вы думаете по этому поводу? – продолжал Смирнов, обращаясь к молодым ангарцам, стараясь также, чтобы и местный люд его услышал. – Нужен ли столь худой мир? Нужно ли снова ждать тут, на карельской земле, шведского хозяина?

Молодежь одобрительно зашумела, поддерживая своего начальника. Из толпы послышались гневные и язвительные выкрики, адресованные московским боярам. Находившиеся на дворе вперемежку ангарцы, стрельцы, мужики-обозники и местные крестьяне полностью поддержали порыв Андрея Валентиновича. А тот, чувствуя полную поддержку, указав на группу ладожан, воскликнул:

– Коли Москва отказывается от вас, то я предлагаю вам самим решить свою судьбу! Желаете ли вы бороться с врагом, помогая нам, или будете бежать с родной земли?

Ответом ему были возгласы крестьян, желавших с оружием в руках защищать родной край, а один пожилой ладожанин даже забрался на телегу и обратился к своим землякам:

– Ежели помните, яко блаженной памяти владыко корельский Сильвестр завещал нам ворогов земли родной и веры православной побивати, так нонче же сызнова беда пришла! Только государевы стрельцы свея погнали прочь, как отдали нас! Еще раз отдали, как бывало! Тогда люд поднялся и сейгод подымется! Верно ли говорю я, корельцы?

– Верно, Матвей! Не желаем лютеранских попов терпеть! Пошто они иконы наши топчут?! Детей крестить нельзя! – раздались возбужденные голоса.

Однако не все из присутствовавших разделяли общее возмущение и желание продолжать борьбу с врагом. Стоя в тени огромной сосны, двое офицеров лет сорока с кислыми лицами обозревали шумящую толпу разношерстного народа и фигуры двоих выступавших, возвышающихся над ними.

– А Ленин на броневик, помнится, вставал... – с усмешкой проговорил один.

– Я надеюсь, Смирнов знает, что делает, – сказал второй. – Иначе такая каша заварится, что нам не расхлебать будет.

Бывшие морпехи не горели желанием продолжать воевать в глухих лесах Карелии, желая поскорее вернуться на берега Ангары, ставшей им вторым домом, к которому они успели прикипеть. Там сейчас находились их домашние очаги, их семьи, их дети, наконец. Терять лишний год, а то и более им совершенно не хотелось. После черного дня окончательного закрытия аномалии, когда люди потеряли все то, что было им дорого, чувство привязанности к родным стало доминирующим. Вряд ли полковник этого не понимал.

В отличие от морпехов молодежь Ангарии, напротив, была настроена на продолжение войны. Та видимая легкость, с которой они шли от одной победы к следующей, занимая крепости, городки и поселения карельского края, вскружила им голову, и теперь стрелкам хотелось большего – еще побед, новых взятых крепостей. Смирнов это видел и чувствовал опасность, исходившую от такого шапкозакидательства. Ведь, по сути, с организованной силой шведского войска ангарцы еще не встречались. Да, они сумели взять две достаточно сильные крепости с гарнизонами в несколько сотен человек каждая. Да, они прошли маршем по западному берегу Ладоги, взяли Корелу, Тиурулу, еще несколько поселений, выгнав оттуда с активной помощью местного православного люда немногочисленных шведов и финнов. Но разве это можно считать убедительной победой? Конечно же нет. Для оной нужно было нечто действительно громкое, чтобы оглушительно аукнулось в Стокгольме. И полковник уже знал, что это будет.

– Пущай Якимку, пса, приведут! Живота лишить его, паскуду! – раздалось вдруг из толпы. – К лютеранству окаянному принуждал он люд православный!

Якимкой крестьяне назвали Якима Терентьева – священника православной церкви в Терву, который требовал от своей паствы переходить в шведскую веру. На службе он использовал лютеранский катехизис, переведенный на карельский язык другим пленником – карелом Ефимом Семеновым, который служил фогтом северного Кексгольмского лена, то есть состоял на шведской службе. Однако с ним ангарцы разобрались быстро – Ефим пользовался в народе уважением и открыто враждовал с Терентьевым. Кстати, карельский катехизис, отпечатанный в Стокгольме, писан был на основе кириллицы, что вызвало у Смирнова, взявшего его в руки, неподдельный интерес. Прежде он читал, что оный труд составлен был на финском, но правда жизни оказалась иной. Семенов, или Симо Весимаа, как звучало его имя по-карельски, заслужил уважение ангарцев своей твердой позицией. Полковник, а с ним многие согласились, посчитал необходимым использовать Ефима на своей стороне. Был и третий пленник – захваченный в селении Тиурула русский боярин Родион Лукьянович Лобанов, перешедший на службу к шведам почти три десятка лет назад, помогая войскам Якоба Делагарди, в то время хозяйничавших на этой земле. За это он получил от короля Швеции Густава грамоту на владение окрестными землями, став на продолжительное время фогтом северного Кексгольмского лена, являясь, таким образом, предшественником Семенова. Сейчас Лобанов вместе с Терентьевым находился в Сердоболе, заключенный под стражу. Смирнов планировал отвезти их в Москву, чтобы изменники были подвергнуты суду. Теперь же, в связи с изменившимися обстоятельствами, полковник решил использовать и боярина в своих интересах.

– Лобанова пусть после Терентьева приведут... – подозвал он своего зама, Евгения Лопахина. – Глянем, что народ скажет.

Под улюлюканье толпы, сдерживаемой стрельцами и стрелками, пред народом был поставлен Яким Терентьев. Словно волчок, он вертелся вокруг себя, выпучив совиные глаза. Борода его была всколочена, а нижняя челюсть лязгала от страха быть растерзанным крестьянами, кои его люто ненавидели. По знаку Смирнова стрелецкий воевода Афанасий Ефремов, поспешая, зачитал Якиму список его прегрешений перед верой и народом, после чего вопросил толпу:

– Как судить его будете, люд православный?

– Смерть! Повесить собаку! – раздалось множество возгласов. – В мешок и к водянику! – Гул напиравшей толпы нарастал.

Ефремов вопросительно взглянул на полковника – тот молча кивнул в ответ. И в тот же миг двое дюжих стрельцов, схватив хнычущего Якима под руки, потащили обмякшую и вяло подвывавшую жертву к перекинутой через крепкий сук удавке.

И нескольких минут не прошло, как привели и бывшего фогта, лицо которого местами отливало синевой, а топорщившиеся некогда усы теперь бессильно повисли. Боярин, не медля ни мгновения, правильно оценив критичность ситуации в виде еще бившегося в агонии Терентьева, громогласно принялся отрекаться от шведов, прося у народа прощения, напоминая о своих заслугах в деле защиты церкви и паствы от лютеран. Пустив слезу, он даже укорял ладожан в излишней жесточи, чем умилил многих, и на этот раз расправы не произошло. Полковник облегченно вздохнул: дойди дело до линчевания, пришлось бы боярина защищать. Стоявший у телеги стрелецкий воевода также расслабился, переглянувшись с ангарским военачальником. Первое дело было сделано – полковником-ангарцем был вершен суд, серьезный зачин для дальнейшего развития задумки Андрея Валентиновича. Да и с людьми повезло, особенно с воеводой Афанасием.

Ефремов, уже многое знавший об ангарцах из писем Вельского, поддержал Смирнова сразу же, как и все стрельцы. Лишь немногие из дьяков, находившихся при отряде стрельцов, были возмущены непослушанием онгарца, о чем они не молвили в тот момент открыто, справедливо опасаясь получить тумаков от взволнованных происходящим людей, но их возмущенные лица да недоуменные перегляды говорили о том прямо. Полковник, подозвав стрелецкого воеводу, приказал незамедлительно тех дьяков запереть до поры в сарае да охранять, чтоб не сбежали. Лишний шум за пределами карельских землиц сейчас был ни к чему.

– Может, зарезать их чутка попозже? – осведомился насчет дальнейшей судьбы новгородских чинуш Афанасий, но получил на сей счет отрицательный ответ.

– Лишняя кровь не нужна, – негромко проговорил полковник. – Сгодятся они нам на что-нибудь.

Между тем крестьяне привели еще и священника местной церквушки, и тот принялся зычно славословить прежнего владыку Сильвестра и поносить лютеран, припоминая все обиды, нанесенные ими православной вере, и те гонения, что претерпели от ворога священнослужители. В итоге он довел толпу до экзальтации: казалось, дай им дубины, и все крестьяне кинутся искать шведов в густых лесах северного Приладожья. Андрей Валентинович понял, что следует срочно заканчивать определивший многое митинг, и дал знак своим стрелкам и стрельцам Ефремова потихоньку раздвигать шумевший народ в стороны, чтобы покинуть собрание, прихватив с собой уже пришедшего в себя Родиона Лобанова и нескольких наиболее рьяно выступавших ораторов.

Теперь следовало провести собрание в более узком кругу первоангарцев с целью выработки дальнейшей стратегии и определить тактику ближайших действий. С тиурульским боярином, еще не совсем осознававшим, что происходит вокруг, Смирнов решил поговорить вечером, когда у него появится свободное время, а покуда Родиона снова заперли в темную, без единого окошка комнатенку. Лобанов не протестовал, смирившись со своим положением, и принялся ожидать обещанного разговора при свете огарка свечи, завалившись на застеленную тряпьем лавку. Крестьян же, похвалив за рвение и правильную позицию, отпустили по домам, снабдив первым заданием. За ближайшие пару седмиц им, с помощью Семенова и Лобанова, приказано было составить список окрестных поселений, указав численность проживающего там люда. Причем учесть надо было и самые мелкие, пусть и в пару дворов. Также требовалось выяснить число мужчин, способных без сильного ущерба хозяйствам встать под знамена ангарского отряда. Смирнов прикинул необходимое число рекрутов – три-четыре сотни. Такое количество можно было отлично вооружить и экипировать, используя захваченные у шведов трофеи. Основная часть этого имущества была оставлена в Кореле, вместе с некоторым количеством стрельцов и почти всем обозом. Таскать за собой толпу крестьян было глупо, а вот наученные стрельцами ополченцы сгодятся в обороне этой же самой Корелы, ежели придется им повторить свои недавние подвиги в деле сопротивления шведским оккупантам. Народ тут тертый, упрямый, любящий свой край, а потому надежный. Ангарцы вошли в эту среду непринужденно, показав свою силу и твердость духа. Поэтому корельцы да ладожане легко приняли новую власть, теперь же сибирякам оставалось не разочаровать этих людей. За неполные три десятка лет их предавали уже дважды, отдавая шведу, обрекая на противостояние с чуждой карельцам культурой. В прошлом ангарцев, которое они помнили, это дорого обошлось Руси, сильно оттесненной Швецией с бывших новгородских окраин.

Наконец, по прошествии часа, все двадцать морпехов собрались в горнице одного из лучших домов в Сердоболе, где ранее жил местный пастор, бежавший прочь со всех ног, едва первые стрельцы показались на окраинах селения. Когда полковник Смирнов, оставив сына за дверью и пригнувшись, чтобы не задеть головой низкую притолоку, вошел в помещение, на него сразу уставились два десятка пар глаз. Кто смотрел с напряжением, кто с ожиданием, кто явно выражал одобрение, а некоторые и покачивали головой, показывая свое неприятие идее пойти наперекор обстоятельствам. Андрей Валентинович молча прошел во главу стола и устало опустился на лавку.

– Ну, говорите, ребята! – Оперевшись локтями о шершавую поверхность стола, полковник сцепил пальцы рук и прижался к ним подбородком. – Все как есть говорите... – Он внимательно осматривал лица своих парней из-под нахмуренных густых бровей.

Здоровые, еще недавно уверенные в себе мужики в пропахших порохом форменных кафтанах переглянулись, решая, кому начать трудный разговор со Смирновым. Повисла неловкая пауза, во время которой было слышно сопение и покашливание бывших морпехов.

– Ну, раз так, то пока вы думаете, скажу я. – Полковник раскрыл свой портфель, положив на стол папку с бумагами. – Итак, для сопровождения до Ангарии наших пленных, числом четыреста двадцать шесть человек, мне необходимо отрядить пять человек. Для контроля над стрельцами, ну и общим поглядом. Необходимо довезти пленников до Енисейска, не допуская над ними насилия, грабежа и прочих неудовольствий. Желающие есть?

Он внимательно осмотрел удивленные лица подчиненных. В глазах некоторых он прочитал облегчение и внутренне усмехнулся, ожидая реакции подчиненных.

– Найдутся, товарищ полковник! – Лопахин, кивая, посматривал на товарищей.

– Старший группы мне нужен сейчас! – твердо сказал Смирнов. – В Твери и Нижнем надо будет осуществлять прием групп переселенцев. Леонов!

– Я, товарищ полковник! – тут же отозвался крепыш с поседевшими висками – тезка начальника.

– Назначаю тебя старшим группы доставки! Возражения есть? – деловым тоном проговорил полковник.

– Никак нет! – гаркнул Леонов.

– Хорошо, группу наберешь сам, вечером ко мне со списком и блокнотом.

– Есть!

– Далее... – Смирнов зашуршал бумагами, ища нужный лист. – По нашим стажерам. До сего момента мне были поданы двадцать отчетов с положительными характеристиками, с тех пор мнения о ребятах остались прежними?

– Так точно, без изменений! – таков был общий ответ офицеров о выпускниках Удинской школы, направленных в батальон «Карелия» для прохождения практики в боевых условиях.

У каждого выпускника, получившего от Саляева представление не на сержантскую, а на офицерскую должность, был свой «дядька» – офицер-первоангарец, который доводил своего заместителя до утверждения в офицерах либо оставлял сержантом набираться опыта дальше.

– Отлично, значит, я утверждаю в лейтенантах всех! – Полковник сделал соответствующие записи и отложил карандаш. – Теперь вернемся на грешную землю и обсудим наши перспективы в Карелии.

Для начала Андрей Валентинович шокировал многих известием о том, что он остается здесь навсегда. Желание это продуманное и согласованное с Соколовым, Радеком и прочими власть вершащими на ангарских берегах. Второй после Эзеля анклав Ангарии, а точнее, Руси Сибирской создавался на окраинах царства Русского с вполне определенной целью. А именно – сделать сибирскую державу доступной для возможных союзников из всех слоев русского общества. И если Эзель был нужен как морская и торговая, а также перевалочная база из Европы, то Карелия представлялась военно-политическим образованием, создаваемым на будущее.

– База силовой поддержки наших интересов на Руси, – пояснил Смирнов. – Так сказать, наш филиал на окраине Русского государства. Москва сама значительным образом облегчила мою задачу, отказавшись от карельского края. Вскоре здесь будет объявлено Корельское воеводство.

– А если Москва решит прибрать эти земли себе? – проговорил кто-то из морпехов.

– Мы отрежем Сибирь по Енисею! – не задумываясь, ответил полковник.

Морпехи были изумлены безмерно. Кто-то задумался, обхватив голову руками, кто-то встал из-за стола и стал прохаживаться вдоль лавки. Лопахин, уже знавший все заранее, с интересом посматривал за реакцией друзей.

– Почему мы узнали об этом только сейчас, Андрей Валентинович? – проговорил капитан Мартынюк. – Не доверяете?

– После того, как Леонов составит список, я узнаю, кому доверять, – пояснил Смирнов. – Если кому-то в тягость влачить на себе груз ответственности за свое дело, то лучше пусть это делают другие, понявшие свою миссию люди.

– Вы хотите слишком многое успеть, товарищ полковник! – воскликнул Мартынюк. – Это невозможно, неужели неправильным будет решение контролировать Сибирь и сотрудничать с Москвой? Зачем влезать в эти разборки? Я не понимаю!

– Юра, нет ничего страшного в том, что ты не понял этого, – терпеливо проговорил Смирнов. – Ты больше нужен нам там, на Ангаре, на Амуре. Но есть задача иного уровня, совершенно иного. И ее будут делать другие люди, которые будут понимать значение этой задачи.

– Какой задачи? – выдохнули все присутствующие члены пропавшей в веках экспедиции.

– Мы создадим цепь радиофицированных факторий, мы обустроим путь из Сибири на Русь, мы вовлечем в нашу орбиту нужных людей, мы получим исключительные торговые концессии... Мы создадим базу для взятия власти на Руси. В этом и состоит наша миссия.