Текст книги "Дао Вероники. Книга о необычайном"

•••

Так в мою жизнь вошли практики неделания. Хочется сказать, что эти практики были особенно любимы Вероникой. Она постоянно выполняла их сама, но так, что поначалу я этого даже не замечал, потому что они были полностью вплетены в её жизнь. Например, Вероника умела и любила рисовать, могла потратить на один рисунок несколько дней, но когда наконец заканчивала его, – просто сжигала своё творение. Она могла заняться переводом какой-нибудь понравившейся ей статьи, проработать над ней много часов, доводя до совершенства, а потом безжалостно стереть всё, что перевела.

Под разными предлогами, нередко хитростью, Вероника вынуждала практиковать и меня. Это оказывалось действительно непросто, и каждый раз подобные вещи вызывали во мне целую бурю протеста. Разумеется, сами по себе такие практики не могли убрать мои экзистенциальные рельсы и развоплотить тот метафизический поезд, которым являлась моя жизнь, однако, по словам Вероники, они были необходимым условием для трансформации, поскольку освобождали моё внимание и делали его гибким и эластичным, как росток.

Скоро ежедневные упражнения в неделании привели к тому, что я определил как начало трансформации своей личности. Произошло это через несколько дней, – тогда, когда я вспомнил о запахе кедровых шишек.

§6. Запах кедровых шишек

Осенняя луна.

О, если б вновь родиться

Сосною на горе.

– Рёта Осима.

В тот знаменательный день мы ездили к водопаду, располагавшемуся километрах в пятнадцати от города, долго лазали по окружающим джунглям и домой вернулись только к полуночи. Наскоро приняв душ, мы тут же повалились на кровать. Едва моя голова коснулась подушки и я начал засыпать, как Вероника затормошила меня.

– Дима, не желаешь ли разделить со мной сон?

– Какая ты витиеватая, – пробормотал я, – именно это я и собираюсь сделать.

– В смысле – одно и то же сновидение, – уточнила она.

От меня требовалось закрыть глаза, остановить мысли и поймать первый же образ, который появится перед внутренним взором. Не фокусируя на этом образе внимания, но и не упуская его из виду, нужно было подождать, пока вокруг не проявится какая-либо местность: город, поле, море, – что угодно. После этого следовало заснуть.

– А я тебя там найду, – Вероника беспокойно поворочалась и, наконец, примостилась ко мне.

Всё получилось очень легко, наверное, из-за сильной усталости. Я сразу смог остановить мысли, перед глазами возникла картинка: ржавое колесо от телеги, лежащее в пыли посреди просёлочной дороги, вдоль дороги появились длинные ряды обшарпанных построек, – то ли какое-то хранилище, то ли ферма, – и я провалился в сон.

Снилось мне такое чудовищное и безысходное, что, казалось, когда всё это закончится, я вернусь в реальность уже глубоким стариком. Пять или шесть раз я пытался проснуться, но каждый раз меня выкидывало в другое сновидение, где всё начиналось заново. Всё это время за мной охотились. Когда я наконец проснулся, то осознал себя сидящим на кровати с разинутым ртом и собирающимся заорать.

Я закрыл рот и осмотрелся. Вокруг стояла кромешная тьма, а в ушах выло так, словно рядом взлетал самолёт. Тускнеющие обрывки моего милого сновидения расползались по комнате, съёживались и исчезали. Тем не менее, я всё ещё чувствовал охотника – клубок переплетённых чёрных нитей, который мгновение назад высачивался из потрескавшейся коры сухого дерева где-то в загаженном парке на заводской окраине и надвигался на меня, парализуя совершенно потусторонним, раздирающим душу ужасом. Кажется, то, о чём предупреждала Вероника ещё в начале нашего путешествия, произошло: ко мне вернулись мои старые кошмары.

Я пошарил рукой в темноте, чтобы разбудить свою подругу, – оставаться наедине с самим собой было невозможно. Однако кровать была пуста. Мне стало настолько не по себе, что я метнулся к двери и защёлкал выключателем. Света не было. В туалете света не было тоже, и я, схватив с тумбочки телефон, принялся жать на кнопки, чтобы свет появился от дисплея. Но и телефон не работал. И тут я понял, что вокруг подозрительно тихо: не было привычного для тропиков сумасшедшего стрёкота цикад.

В висках застучала мысль: «Это всё нереально!», и я ощутил, как страх снова оседает камнем где-то в районе желудка. Нужно было немедленно проснуться. Собираясь выразить своё намерение вслух, я раскрыл рот и тут же понял: в этом сне я немой! Пространство снова наполнилось низким самолётным гулом. Медленно повернув голову, я заметил шевеление. В комнату, через щель между входной дверью и полом, заползали клубы уже знакомой черноты.

«Это всего лишь сон!» – мысленно заорал я, но это не изменило ровным счётом ничего. Охватившее меня гипнотическое оцепенение не позволяло даже пошевелить пальцем. Когда клубящееся чёрное марево доползло до моих ног, я отчаянным усилием собрался, бросился к окну, разбил руками стекло и… Хлынувший из окна поток воды сбил меня с ног и потащил в водоворот, прямо к разверзнувшейся в полу дыре. За мгновение до того, как захлебнуться, я всё же сумел заорать, вложив в этот крик всё своё желание жить.

•••

– Проснись! Это я! – Вероника трясла меня за плечи. Её лицо выражало озабоченность, а зловещая мультяшная рожица, смотревшая на меня с её ночной майки, как нельзя лучше отражала моё состояние. Вскочив на кровати, я попытался что-то сказать, но изо рта вырвались лишь нечленораздельные звуки. От мысли, что продолжаю спать, всё внутри похолодело, но тут я смог прохрипеть:

– Цикады!

Вокруг стрекотали цикады. Я бессмысленно уставился на Веронику. Она замахала рукой перед моим лицом.

– Всё-всё! Ты проснулся.

Я схватил её за плечи и принялся их ощупывать. Вероника была реальной и тёплой. Через секунду она буквально столкнула меня с кровати и потащила к двери.

– Куда? – закашлялся я.

Не дав мне даже одеться, она выволокла меня во двор и усадила на ступеньки перед крыльцом.

Снаружи было свежо, даже прохладно. Стояла ночь, и только яркая россыпь звёзд слабо освещала пространство, до краёв наполненное стрёкотом ночных насекомых, редкими голосами птиц да едва слышным шелестом моря. Луны не наблюдалось, – наверное, было новолуние. Нашарив рукой какой-то камень, я вцепился в него до боли в пальцах, всё ещё не веря до конца, что проснулся.

– Пить хочу. И это… холодно мне… – слова выпадали изо рта, будто комки засохшей земли.

Вероника нырнула обратно в комнату, вернулась и протянула мне бутылку с водой, а потом заботливо укутала пледом. Я сделал несколько глотков. В голове немного прояснилось.

– Который час? – прошептал я.

– Полчетвёртого, – моя подруга тоже забралась под плед и зевнула. – Напугал ты меня. Кошмары снились?

Я рассказал ей отрывки сна, которые сумел вспомнить. Она внимательно слушала, а когда я закончил говорить, спросила:

– Какого цвета была вода, в которой ты тонул?

– Мутного. Как в грязной луже.

– Плохо, – покачала она головой, сильно сжала мою руку и через несколько секунд произнесла: – Всё ясно. Ты забрался в такую глушь, что начал терять себя. Что-то произошло, твои привычные защиты не сработали. Если честно, тебе вообще повезло, что ты вернулся в здравом уме.

Я пробормотал что-то невразумительное.

– Ты очень далеко зашёл и мог по-настоящему сойти с ума, – добавила она. – Ты был в шаге от зова.

– Ах, это и есть зов? Как мило! – я снова закашлялся.

– Ну, пока всё позади, не переживай, – Вероника положила руку мне на плечо.

– Пока?! – воскликнул я.

– Успокойся! Не нервничай. Я знаю, каково тебе сейчас.

– Ника, я не понимаю, где я, кто я и что вообще происходит, вот каково мне сейчас!

Было непонятно, как какое-то сновидение смогло так выбить меня из колеи, что я до сих пор не могу собрать реальность. Вероника зашептала мне в самое ухо:

– Послушай. Дорога к зову лежит через теневую зону, которая обычно вселяет ужас. Твоя тень оказалась настолько сильна, что чуть не разрушила тебя. Но это означает, что трансформация началась, алхимический процесс запущен. Ты перестаёшь быть поездом, и перестанешь ли, зависит теперь только от тебя. Когда-то я сама проходила через это, так что хорошо знаю, о чём говорю. Сейчас главное – ни в коем случае ничего не забыть, как бы ни хотелось. Хочешь, принесу тебе что-нибудь поесть, чтобы ты успокоился?

– Нет. Расскажи ещё про теневую зону, – попросил я, чувствуя, что сейчас мне нужно слушать живую человеческую речь, но только не остаться наедине со своими мыслями.

– Ты видел самую её квинтэссенцию.

– Чёрного охотника?

Вероника кивнула. Я помолчал и тихо спросил:

– А он кто?

– Посланник Аниматора, – очень серьёзно ответила она, – его первый защитный кордон, так сказать. Твой охотник – это всё, чего ты сам не желаешь о себе знать.

Я поёжился от воспоминания, которое всё ещё шевелилось в районе желудка комком неясного страха, и сказал:

– Он был таким же реальным, как ты сейчас…

Вероника пристально посмотрела на меня.

– Он реален. Он – твоя тень. Он всегда следует за тобой, но когда ты бодрствуешь, ты не можешь его видеть, потому что сам становишься его тенью. И ты ничего не можешь сделать со своей тенью, а вот охотник запросто способен убить тебя.

– Но это же всего лишь сон… – пробормотал я, тут же понимая, что пытаюсь обмануть самого себя, чтобы поскорее начать забывать. Похоже, справиться с кошмаром по-другому не получалось. Но я понял также, что если сейчас пущу всё на самотёк и поддамся забвению, то охотник обязательно вернётся, и уже гораздо более могущественным. Надо было срочно что-то предпринимать.

– Что я сделал во сне не так? – спросил я.

Вероника вздохнула.

– Ты убегал, когда нужно было позволить себя добыть.

– Но я физически не мог этого сделать!

– Мог, – она мягко сжала мою руку. – Как только ты осознал себя спящим, у тебя появилась воля. Ты мог заставить себя повернуться к охотнику лицом.

– Не мог! – продолжал упрямиться я. – Инстинкт самосохранения, знаешь ли.

– Инстинкт самопотакания, – подмигнула моя подруга. – Если сейчас ты предпочитаешь искать оправдания, – что ж, ищи. Только это тебе не поможет, и к зову ты так не подойдёшь.

– А с чего ты взяла, что я вообще хочу к нему подходить?!

Вероника с досадой покачала головой.

– Ты опять? Пути назад нет, сколько можно повторять?

Самое неприятное заключалось в том, что я понимал, насколько она права. Игры закончились, интуитивно это было совершенно ясно, но мой разум всё ещё отказывался в это поверить. Во мне боролись два противоположных начала, и я совсем запутался.

– Это всё твои игры со снами! – нервно воскликнул я. – Почему ты сразу не предупредила? Ты вообще сказала, что найдёшь меня там!

Вероника поднесла палец к губам.

– Тсс! Весь дом перебудишь. Я искала тебя, но опоздала. И потом, я же предупреждала, чтобы ты ожидал возвращения своих кошмаров. Забыл?

– Да помню я, помню. Просто… – пробормотал я уже тише, решив не говорить, что тогда не поверил её словам. – Расскажи про зов. Только без таинственного тумана, пожалуйста.

Она улыбнулась.

– Ладно, постараюсь. Зов – это такое восприятие мира, когда ты знаешь себя Настоящего и ясно видишь свой путь, своё предназначение и дорогу к нему. Зов – это непосредственная связь с путём. Это настройка на определённые нити реальности, которые человеку нашего времени обычно недоступны.

Я пожал плечами, не представляя, о чём идёт речь. Вероника заботливо поправила на мне плед и продолжила:

– В прошлом ты иногда слышал зов, просто забыл об этом. Но когда именно это было, вспомнить можешь только ты сам. Сейчас перед тобой стоит выбор: последовать своему пути или же опять упустить шанс. Если ты последуешь пути, придётся отдать себя чёрному охотнику, это – неизбежная жертва. А если не последуешь, чёрный охотник сожрёт тебя в момент смерти, когда у тебя уже не останется никаких шансов.

– Какая ты милая, Ника! – с сарказмом заметил я.

Она ободряюще толкнула меня плечом и рассмеялась.

– Да всё просто. Выбор стоит между шансом на свободу и комфортной несвободой.

Вероника добавила, что путь – это не цепочка событий человеческой жизни и не предопределённая заранее судьба, а степень вероятности, с которой исполняется предназначение. Путь многовариантен. Он есть то самое движение, которое составляет основу всякой жизни. Путь существует до рождения и до появления судьбы, а зов – это музыка, под которую происходит танец с путём.

– В этом танце ты и путь – отдельны и едины одновременно, и ты есть путь, а путь есть ты, – говорила Вероника. – Вы оба создаёте музыку, под которую танцуете. Это полная завершённость, замкнутый внутри себя взрыв, начало потенциала. Понимаешь?

– Нет, – вздохнул я, – не понимаю. Никакой мелодии во сне я не слышал. Зато я слышал самолётный рёв, который очень соответствовал чёрному охотнику, и намерения там были явно не потанцевать!

Вероника захихикала.

– Да тебе, считай, крупно повезло! На дороге к зову можно встретиться с вещами и похуже твоего чёрного комка.

– Например? – спросил я. – Хотя, знаешь, не уверен, что хочу это знать.

– Например, просветлёнка, – усмехнулась она, – она случается тогда, когда человек, услышав зов, становится одержим его сакральным величием. Зов может вызывать экстаз, который порабощает волю, и если такое происходит, зов начинает уничтожать человека. Когда приходят мысли: «Я и бог – одно» или: «Я есть бог» – это просветлёнка. Так что тебе повезло, что у тебя оказалась такая незамутнённая в своей темноте теневая часть. С ней проще договориться.

Я тяжело вздохнул. Вероника немного помолчала, а потом добавила:

– Чтобы победить, нужно оказаться побеждённым – вот универсальное правило пути. Чтобы чёрный охотник стал твоим союзником, нужно узнать его имя, а для этого надо позволить ему добыть себя. И тогда ты обнаружишь, что он – это ты. Просто прекрати воевать с самим собой, и ты победишь.

– Это не вмещается в моей голове, – сокрушённо сказал я.

– Бедненький, – она погладила меня по волосам, – это потому, что ты мужчина. А мужчинам с детства внушают, что нужно непременно побеждать. Но я помогу тебе. Закрой глаза и представь, как…

– Э нет! – я вытянул перед собой руки. – Вчера я уже так закрыл глаза по твоей рекомендации!

Моя подруга развеселилась.

– Да не бойся ты, я рядом. Представь, как охотник поймал тебя. Что ты чувствуешь?

Я закрыл глаза, и шевелящийся сгусток чёрных нитей немедленно возник передо мной, словно всё это время сидел в засаде, только и выжидая этого момента. Испытывая непреодолимое желание бежать без оглядки, я почувствовал сильную тошноту. Я немного подождал, прижав руки к животу, а потом открыл глаза.

– Ощущение, что в мою глотку заливают свинец, – быстро проговорил я.

– Прекрасно! – обрадовалась Вероника. – Просто великолепно. Чернота и свинец. Чёрный свинец почитался древними алхимиками как первопричина. Ты определённо на верном пути. И пусть свинец зальёт твою глотку, ничего не бойся!

Трудно описать всю гамму чувств, которую я испытывал. Меня словно раздирало на части. Я отчаянно не хотел верить Веронике, но я верил ей, и верил безусловно и до конца. Эта невесть откуда взявшаяся вера сама по себе пугала почти так же, как и перспектива быть схваченным потусторонним охотником. И вряд ли дело тут было в уверенности, которая чувствовалась за Вероникиными словами…

«Она говорит не словами, а паузами тишины!» – неожиданно понял я. Вероника говорила тишиной. Это была изнанка речи, которая несла зашифрованное послание, и именно это заставляло меня безусловно верить ей.

– Ты… – я хотел было поделиться с ней своим озарением, и вдруг понял, что это невозможно. Я не мог подобрать ни единого слова.

Будто прочитав мои мысли, Вероника тихо сказала:

– Мне можно доверять, я искренняя. Я могу хитрить, но никогда не стану тебе врать. А теперь пойдём.

Она поднялась и потянула меня за руку.

– Я посижу тут, а ты иди, поспи, – вздохнул я. – Мне засыпать сейчас никак нельзя.

– Да нет же, пошли к морю. Чего тут-то сидеть.

Мы вернулись в комнату, быстро оделись, захватили Вероникин рюкзачок и отправились на залив. Ночное море встретило нас лёгким шелестом прибоя и свежестью. Вода была тёплой, и мы, разувшись, побрели вдоль берега по самой кромке. Мы шли молча, и постепенно в моей голове воцарился покой. Вскоре захотелось искупаться.

– Только не заплывай далеко, – попросила Вероника, расстилая на песке полотенце. – Я тебя тут подожду.

Немного поплавав и, кажется, окончательно вернувшись в норму, я вышел на берег. Вероника сидела со скрещёнными ногами, прямой как струна спиной и закрытыми глазами. Я тихонько устроился рядом, стараясь не потревожить её.

Наступало предрассветное время, таинственный промежуток между ночью и восходом солнца, когда вышедшие в реальность духи снов возвращаются обратно в свои владения, уступая место бодрствованию человеческих существ. Первые звуки просыпающегося городка напомнили мне сегодняшнее пробуждение, и я принялся размышлять о природе снов во снах. Не сказать, что это явление было мне незнакомым, – я и раньше изредка засыпал во сне, но сейчас я ощущал, что ещё никогда не погружался в своих сновидениях настолько глубоко. Поразмышляв и не найдя никаких внятных ответов, я решил всё же потревожить свою подругу.

– Ника, что такое сны во снах? – спросил я, дотронувшись до её плеча.

– Двери к состоянию нерождения, – загадочно изрекла она, плавно подняла руки и, сложив их ладонями над головой, замерла с полуприкрытыми глазами. Я зачем-то повторил все её движения. Она открыла один глаз и одобрительно кивнула.

– Давай вместе так посидим, – сказала она и снова зажмурила глаза.

Некоторое время мы неподвижно сидели в тишине. Я погрузился в странное, какое-то зыбкое состояние: словно не имея отношения к окружающему миру, я в то же время был полностью в нём растворён. Потом Вероника встала и снова уселась уже за моей спиной. Обхватив меня руками за грудь, она сильно и резко сдавила их. От неожиданности я попытался было извернуться, но она так крепко вцепилась в меня, что казалось, встань я сейчас и попытайся её стряхнуть – ничего бы не получилось. И вдруг внутри меня что-то щёлкнуло, и я с изумлением понял, что снова сплю.

Я огляделся. Вокруг всё было прежним, и тем не менее я знал, что нахожусь в сновидении. Сейчас можно было как проснуться, так и заснуть ещё глубже, в следующий сон.

Вероника слегка ослабила хватку, но не выпустила меня. Я посмотрел на её пальцы с разноцветными ногтями: часть покрашена жёлтым лаком, часть – фиолетовым, и машинально отметил, что такой маникюр ей идёт. Потом вытянул свои руки, посмотрел на них, ощупал голову и шею. Моё тело оставалось таким же, как и всегда, кроме одного: я перестал ощущать его как настоящее, словно оно было всего лишь плотной голограммой. Окинув взглядом окружающее пространство, я понял, что такой же голограммой является и всё вокруг. Это показалось мне настолько волшебным, что я чуть не захлебнулся от переполнившего меня восторга.

– Что это? – удивлённо прошептал я.

– Тебе не нравится? – раздался ответный шёпот.

– Очень!

– Тогда усни! – снова прошептало рядом.

Я поймал взглядом какую-то точку и сконцентрировался на ней. Точка стремительно увеличивалась, пока не поглотила всё моё внимание без остатка. Когда на периферии моего зрения возник дремучий лес, я провалился в сон.

•••

Это был очень странный сон. Мы с Вероникой шли по склону сопки среди лиственниц, елей и кедров, мощные стволы которых были покрыты причудливыми лишайниками. Забайкальская тайга из моего детства. То тут, то там возвышались огромные, вросшие в землю валуны, некоторые размером с трёхэтажный дом. Погода стояла солнечная, громко пели птицы, и сновидение было настолько реалистичным, что я слышал назойливый писк комаров и даже чувствовал их укусы. Комары были крупные, таёжные, хрустящие под прихлопывающей их ладонью. Терпко пахло нагретой на солнце хвоей.

Вероника чуть отставала, и я остановился, чтобы подождать её. Вот она карабкается, осторожно ступая по земле, одной рукой опирается на палку, а другую подсунула под лямку рюкзака. С растрёпанными волосами, почти незаметная среди леса в своей штормовке и штанах цвета хаки. Было видно, что она здорово устала, и я подумал, что пора бы устроить привал. Мы шли без остановки уже часа два и, хотя были совсем близки к цели, небольшой отдых сейчас бы не помешал.

Повертев головой, я приметил место у валуна и направился к нему. Пока я копался в своих вещах, доставая вяленое мясо и сухофрукты, подтянулась и Вероника. Сняла рюкзак и в изнеможении уселась рядом, прислонившись спиной к валуну.

«Ты как?» – я протянул ей полоску мяса и флягу с чаем.

«Устала страшно. А ты?».

Я молча кивнул и утёр пот со лба. Вероника отхлебнула из фляги и сказала: «Скоро река».

Мы направлялись к реке, за которой заканчивалась моя тайга. Дальше начиналась неизведанная тайга, моя персональная terra incognita. Там, у реки, Вероника оставит меня, и дальнейший путь мне предстоит проделать одному. Я не помнил, бывал ли я когда-нибудь за пределами своей тайги, но ясно понимал, что это путешествие может стать последним в моей жизни. Однако беспокойства по этому поводу не было.

Мы отдохнули, наполнили опустевшие фляги водой из обнаруженного неподалёку ручья и двинулись дальше. Когда мы наконец вышли к реке, Вероника остановилась, долго смотрела на беспокойное течение, а потом обняла меня так, словно прощалась.

«Не забывай, что ты во сне, – напутствовала она, – но здесь всё по-настоящему. Удачи тебе, и до встречи. Обязательно до встречи».

Она шагнула в заросли можжевельника и скрылась из виду. Я немного постоял, прислушиваясь к удаляющемуся потрескиванию веток, а потом направился к берегу. Река была не особенно широкой, но быстрой, так что переправа обещала быть непростой. Когда я подтащил к воде небольшой плот, спрятанный в прибрежных кустах, небо затянули тучи. Лес застонал от первых порывов штормового ветра, птичьи трели затихли, а я почувствовал пробежавший по позвоночнику страх.

«Началось» – понял я, сел возле плота и принялся ждать. Вскоре окружающее пространство едва ощутимо завибрировало – это чёрный охотник вышел на мой след. Наблюдая всё словно со стороны, я заметил, как еле заметные чёрные нити потянулись из земли. Меня обуял ужас. Сердце колотилось, тело мелко дрожало, и больше всего на свете хотелось сбежать, но я заставлял себя оставаться на месте.

«Обязательно до встречи, – пульсировали в ушах Вероникины слова, будто они были мантрой, дающей мне силы, – обязательно до встречи, обязательно до встречи…».

Чёрные нити сгустились и образовали плотное марево. Оно разрасталось, клубилось густым дымом, словно гарь от резиновых покрышек. Охотник внимательно смотрел на меня, и его намерение было предельно ясным.

«Чтобы победить, нужно оказаться побеждённым» – прошелестело в памяти. Пора. Действуя так, будто всё происходящее не имеет ко мне никакого отношения, я спустил плот на воду, запрыгнул на него и оттолкнулся шестом от берега. Марево немедленно дёрнулось и последовало за мной. Оно гулко вибрировало. Во рту появился отчётливый привкус свинца.

«Чёрный свинец!» – я услышал свой крик откуда-то издалека. Широко раскинув руки в стороны, я улыбнулся, глядя прямо на охотника.

Марево входило в меня через рот, ноздри, уши, глаза и даже, кажется, через каждую пору кожи… Невыносимо заболела голова, сильно затошнило, я тяжело опустился на брёвна и, прежде чем потерять сознание, успел подумать, что это – конец.

«Обязательно до встречи, обязательно до встречи, обязательно до…».

Я потерял сознание.

Очнулся я, кажется, через десять тысяч лет, лёжа на спине с раскинутыми руками. Чёрного охотника больше не было. Реки, тайги и сопки не было тоже, – плот парил в густом белом тумане, сквозь который едва проступали заснеженные вершины гор. Откуда здесь такие высокие горы?.. Я посмотрел на свои руки и не увидел их. Похоже, моего тела здесь не существовало, однако это казалось настолько естественным, что не вызвало ни малейшей тревоги.

Слева от меня кто-то был.

«Ника?» – позвал я. Но это была не она.

«Обязательно до встречи, обязательно до…».

«Открой своё сердце» – услышал я глухое нечеловеческое ворчание. Неужели это…

Да, это был он – Лепесточный пёс. Я видел его, но не глазами, а вдруг открывшимся во мне удивительным чувством, о существовании которого ещё секунду назад я даже не подозревал. Лепесточный выглядел как невыносимо яркое светло-голубое мерцание, – свет, непрерывно рождающийся и умирающий в самом себе. Это было самое прекрасное существо, какое я только мог себе вообразить. Оно ведало меня, ведало от начала и до конца, до последнего вздоха, до последнего удара сердца.

Это существо заворожило меня настолько, что я пропустил момент, когда плот уткнулся в крутой берег. Лепесточный тут же исчез, и я ощутил такую печаль и боль, что у меня потемнело в глазах. Преодолевая навалившуюся слабость, я шагнул на берег. Здесь всё было таким же, как и в моей тайге, где я давным-давно, ещё в прошлой жизни, оставил Веронику. Но в то же время вещи тут имели иную суть. Это был мир, которого я никогда не знал прежде. Он был похож на морок; здесь всё выглядело привычным только потому, что такими помнил вещи я сам. В неизведанной тайге не было формы и времени, это была нерождённая и непроявленная реальность, которая заполнялась лишь моими воспоминаниями. И когда я это осознал, то услышал музыку. В шевелении листьев, в дуновении ветра, в синеве неба была разлита неземная, невыносимо прекрасная и столь же невыносимо устрашающая мелодия.

Это была реальность алхимии – мир за пределами всего, что я знал, чувствовал и предполагал. Здесь находился источник безмолвного знания. Я понял, что знаю сейчас всё: о себе, о каждом существе во Вселенной, о самой Вселенной, и это знание не имело ничего общего с тем, что раньше я предполагал о природе знания. Здесь, в неизведанной тайге, я ведал, не разделяя мир на верх и низ, добро и зло, себя и не-себя. Я знал истинные имена вещей и истинные связи каждого с каждым.

Вскарабкавшись по крутому склону, я пробрался сквозь можжевеловые заросли и зашагал по лесу. Откуда-то мне было известно то место, куда я сейчас направлялся, хотя прежде я никогда там не был. Вскоре передо мной появилась опушка, и я подошёл к растущей на ней лиственнице. Сел возле неё, скрестил ноги и поднял сложенные в ладонях руки над головой. Сосредоточившись на точке между макушкой и ладонями, я зажмурился и увидел сиреневую воронку.

«Обязательно до встречи, обязательно до…» – воронка затянула меня, и я заново пережил давным-давно забытое воспоминание из глубокого детства, ради которого я и явился сюда, в неизведанную тайгу.

Забайкалье. Мне шесть лет. Последний день июля. Сегодня все ждут солнечного затмения, и я тоже, – в кармане лежит кусочек специально закопчённого стёклышка. С самого утра я был со своим дядей, который взял меня на угольный карьер. Дядя работает водителем КамАЗа, вывозит добытый уголь, и это вызывает у меня восторг. Это захватывающе интересно, целый день провести в огромной кабине грузовика и чувствовать свою причастность к настоящей взрослой жизни.

Сейчас мы заехали пообедать к дядиным родственникам в соседнюю деревню. Я устал и хочу спать, хотя и стараюсь не подавать виду.

После обеда взрослые ещё остаются за столом и, кажется, пьют самогон, а меня укладывают отдыхать на топчан в сенях. Я сжимаю в руке чёрное от копоти стёклышко и закрываю глаза. В сенях пахнет кедром.

Задремав, я вижу степь, бесконечную степь, – ту самую, что начинается прямо за порогом дома и простирается до едва видимых на горизонте сопок. Я иду куда-то по выжженной солнцем траве. По всей степи разлита музыка, и я – часть её. Я становлюсь огромным, обнимаю всю степь и наполняюсь чувством восторга ко всему, что вижу вокруг. Потом, когда я вырасту, мне расскажут, что такое состояние называется «любовь», но для меня шестилетнего это слово ещё не значит ровным счётом ничего.

Степь и я – нераздельны, мы – одно и то же. Я иду к сопке, иду на запах кедровых шишек. Там, на сопке, мой настоящий дом, и о нём не знает никто на свете, – только я и тот, кто всегда сопровождает меня даже во снах. Я не дойду туда сегодня, не дойду завтра и не дойду никогда, – потому что я с самого начала уже там. Но я иду туда, и мне легко и счастливо.

Меня будят. Я сажусь на топчане и протираю руками глаза. Дядя смеётся и говорит, что я проспал всё затмение, но мне даже не обидно. Я разжимаю кулак, смотрю на стёклышко и почему-то думаю, что не хочу становиться взрослым, ведь взрослые навсегда забывают о доме. Взрослые большие, сильные, но совсем-совсем слепые. А я не хочу перестать верить запаху кедровых шишек…

Что-то гулко ухнуло, меня мягко протащило по бесконечно длинному тоннелю, и я проснулся.

Вероникины руки, сцепленные на моей груди. Её разноцветные ногти, часть покрашена жёлтым лаком, часть – фиолетовым… Неземная тоска заставляла меня сейчас молчать. Я до мелочей помнил всё, что только что произошло, и больше всего на свете хотел обратно, домой, в неизведанную тайгу.

– Твой путь пахнет кедровыми шишками! – восторженно прошептала Вероника, почти касаясь губами моего уха и мягко обнимая за шею.

Я едва кивнул. Море, песок, Сиамский залив, Камбоджа, Азия, – зачем всё это? Какой смысл в том, что я сейчас здесь, если это не мой дом?! Стараясь удержать рвущиеся наружу слёзы, я пробормотал:

– Мне надо домой. На ту сторону. В неизведанную тайгу. Там – настоящее, а здесь…

Вероника уткнулась лбом мне в спину и тихо прошептала:

– Не сдерживайся, плачь.

Я судорожно вздохнул.

– Там был Лепесточный пёс… Я больше не хочу без него, без дома, без тайги…

– Он твой проводник, – мягко сказала она, – он приходит и уходит. Не привязывайся к нему, и он будет с тобой всегда, когда ты его позовёшь.

– Где я был, Ника?..

Она помолчала, а потом едва слышно проговорила:

– Это место до твоего рождения. Это единственная реальность, где ты есть всё.

Я сбивчиво рассказал ей о случае из детства, которое только что сновидел. Вероника объяснила, что это был один из тех моментов в моей жизни, когда я слышал зов, и что это воспоминание – совсем не прошлое. Оно до сих пор существует в реальности и является одним из моих персональных выходов в алхимию.

– В реальности зова время относительно, – сказала она, – и твоё воспоминание существует там так же, как ты и я прямо сейчас существуем здесь. В той реальности живы все твои встречи с зовом, и все их придётся вспомнить заново.

– Как же мне плохо! – простонал я, ясно понимая, что у меня действительно больше нет пути назад. – Ты знаешь дорогу туда, домой, Ника?

– Знаю, – она пересела напротив меня, взяла за руки и проникновенно заглянула в глаза. – Но моё знание не сможет тебе помочь. Ты сам должен отыскать свой путь. По-другому не бывает.