Текст книги "Дао Вероники. Книга о необычайном"

•••

Дома Вероника достала нитку, иголку и принялась чинить рюкзак. Я поинтересовался, не требуется ли ей помощь, она помотала головой, и я вышел во двор. Услышанная история настолько потрясла меня, что хотелось побыть одному.

Я уселся за общий стол под навесом и принялся рассматривать трещинки на его поверхности, пытаясь успокоиться. Получалось это плохо. Постепенно я начал приходить к выводу, что Вероника врала самой себе, объясняя произошедшее с ней происками зова. Вскоре я уже злился и чувствовал, что вот-вот начну разочаровываться в своей подруге. Тогда я встал и направился обратно в комнату.

Вероника сидела на кровати, целиком поглощённая вознёй со своим рюкзаком.

– Ника, скажи мне честно, – начал я издалека, – вот ты живёшь не так, как другие. У тебя нет ни семьи, ни будущего, к которому бы ты стремилась, и вроде бы ты в них не нуждаешься, по крайней мере, создаёшь такое впечатление. Ты самостоятельная, сильная, уверенная в себе женщина. Но в твоих глазах кое-чего не хватает. И знаешь, чего именно?

– А? – откликнулась она, сосредоточенно пытаясь просунуть нитку в иголку.

– Ты не выглядишь счастливой. А ведь тебе уже тридцать шесть. Не боишься, что твой поезд уходит?

Словно не услышав меня, она пробормотала:

– Вот же дурацкая иголка. Надо купить новую. У этой ушко слишком маленькое для моих ниток.

Я потрогал её за плечо.

– Эй, ты меня не слышишь? Или не хочешь говорить на эту тему?

Вероника подняла голову, секунду рассеянно смотрела на меня, и вдруг из её глаз потекли слёзы. Она бессильно опустила руки, вся как-то съёжилась и завсхлипывала, явно пытаясь справиться с собой. Её реакция застала меня врасплох. Вероника вдруг предстала передо мной совершенно беззащитной, несчастной и одинокой. Стало жутко стыдно за свою дурацкую выходку, и я присел рядом.

– Ника, прости меня… Какой же я идиот!

Она зарылась в моё плечо и затряслась в рыданиях. Её боль окутала меня, заставив сердце сжаться. Я молча гладил её по волосам, не в силах произнести ни слова, да и не требовалось тут никаких слов. Вероника, без сомнения, страдала от одиночества и изо всех сил старалась его чем-то наполнить: зовом, знаками, личной сказкой, но это не приносило ей счастья. Я уткнулся носом в её макушку, разделяя горе вместе с ней.

Не знаю, сколько мы так сидели, но когда я испытал очередной приступ жалости к своей подруге, то вдруг почувствовал резкую и невыносимую боль в ноге. Я машинально отпрянул и вскрикнул. Вероника смотрела на меня красными от слёз глазами, в которых больше не было ни тени горя, зато вовсю плясали безумные искорки. В пальцах она сжимала иглу, которой только что зашивала рюкзак.

– Ты чего творишь?! – завопил я, потирая бедро.

– А как я ещё могла остановить твоё саможаление? – проговорила Вероника и быстро прижала ладонь к моим губам. – Молчи, я сейчас всё объясню. Я не притворялась. Я переживала горе, и мои слёзы были настоящими. Я знаю это состояние наизусть, потому что помню, как оно следовало за мной постоянной тенью. И я могу воспроизвести его в любой момент.

– Ты… знаешь, ты… – от злости и возмущения я не мог подобрать слов.

– А ты молодец, я не ожидала! – перебила Вероника, и её глаза засияли неподдельной радостью. – Сегодня тебе уже дважды удалось считать моё состояние. Но ты начал всё портить своей жалостью, и мне пришлось остановить тебя вот этим инструментом.

Она подняла руку с зажатой в пальцах иголкой. Я с упрёком воскликнул:

– Я сочувствовал тебе! Я-то думал, ты страдаешь!

– Я не страдала, – моя подруга покачала головой. – Я переживала горе. И до тех пор, пока ты не начал меня жалеть, ты оставался со мной в этом переживании. Но как только появилась жалость, ты подставил себя на моё место и мгновенно потерял меня из виду.

Она примиряюще улыбнулась и добавила:

– Человек не может жалеть другого. В другом он всегда жалеет только себя.

Я хотел было возразить, но понял, что в данном случае Вероника права.

– Но ты счастлива или нет? – пробурчал я, всё ещё опасливо косясь на её руку с зажатой между пальцами иголкой.

– Сейчас, в нынешней жизни? Нет.

– Несчастна?

– Нет.

– Ты издеваешься, что ли?

– Да нет же. Просто для меня это неважно. Счастье не имеет значения на моём пути. Спрашивать меня, счастлива я или нет, бессмысленно – это всё равно, что спрашивать, страдаю ли я от того, что не родилась в облике насекомого.

Я помолчал, а потом спросил:

– Ника, я правда не обидел тебя своей выходкой?

– Брось, всё нормально, – она дружески похлопала меня по плечу. – А теперь оставь меня в покое и дай наконец дошить рюкзак. Сходи, принеси мне манговый коктейль, что ли.

§8. За пределами счастья

Вот глупый соловей!

Он принял за тенистый лес

Бамбуковый плетень.

– Такараи Кикаку.

Вероникино отношение к счастью никак не желало укладываться в моей голове. Вместо этого начало закрадываться подозрение, что мою подругу так травмировала произошедшая с ней история поломанной любви, что теперь она вовсе отказалась от любых отношений, просто боясь повторения своей трагедии.

Когда мы пришли позавтракать в кафе, я завёл разговор на эту тему. Вероника сначала слушала меня, а потом насмешливо спросила:

– Ты всё не уймёшься? Не можешь себе представить, как это девушка не стремится к тихой гавани семейной жизни?

– Честно говоря, для меня это нонсенс, – признался я. – Мне проще поверить, что шесть лет назад ты совершила фатальную ошибку, и теперь…

– Ты меня замуж, что ли, зовёшь? – перебила она.

– Чего? – я опешил.

– Ну ты же пытаешься убедить меня в том, что я, которая сидит перед тобой, – она приложила руку к груди, – несчастнее той предполагаемой Вероники, которая вышла бы замуж шесть лет назад. В моей истории ты увидел счастье, которое я так бездарно, по твоему мнению, упустила. Ведь так?

Я неопределённо покачал головой.

– Ты представил меня в образе счастливой жены, – продолжала Вероника, – у которой муж, дети и налаженная жизнь. Я уже не одна перед враждебным миром, я в семье, защищена со всех сторон, и вообще состоялась как женщина. Верно?

– Ход твоей мысли понятен, однако… – начал было я, но она опять перебила меня:

– Это ход твоего ума, а не моей мысли. И в роли жены я нравилась бы тебе явно больше.

Я искренне запротестовал:

– Это неправда! Ты мне нравишься именно такой, какая ты есть сейчас.

Вероника многозначительно вскинула брови.

– Да? Тогда почему ты засомневался в правильности моего выбора? Не потому ли, что на самом деле веришь мне меньше, чем своим представлениям о том, каким должно быть счастье для меня?

«А ведь и правда…» – подумал я и ощутил себя очень глупо. Ведь я действительно усомнился в Вероникином выборе, примерил к ней ярлык «жена», да ещё и пытался убедить её, что именно в этом состоит её настоящее счастье.

– Ника, я совсем не то имел в виду… – принялся оправдываться я, но она подмигнула мне и рассмеялась.

– Передумал, что ли, замуж звать?

Я смущённо уставился на свои ногти. Вероника некоторое время с усмешкой наблюдала за мной, а потом сказала:

– Тебе кажется, что в моей истории ты увидел упущенный шанс на счастье. Но ты не можешь видеть во мне ничего, что не было бы в тебе самом. На самом деле ты увидел отражение какой-то своей потери. Когда ты слышишь, что я отказалась идти замуж за того, кто был для меня смыслом жизни, ты испытываешь разочарование и злость. «Уж я бы так не поступил!» – думаешь ты. Ты считаешь, что сопереживаешь мне, но на самом деле ты кусаешь свои собственные локти. Признайся, тебе самому хочется тихой гавани семейной жизни?

Я не ответил. Вероника принялась за фруктовый салат, выковыривая из него белые кусочки драгонфрута*.

* Драгонфрут – распространённый в Юго-Восточной Азии тропический фрукт, по вкусу что-то среднее между бананом и киви.

– Так тебе хочется тихой гавани? – повторила она, на секунду оторвавшись от салата.

– Не знаю. Я думал, что мне всё равно, но теперь… – я вздохнул и замолчал.

Официант принёс пиццу и принялся убирать пустые тарелки. Когда он ушёл, Вероника оторвала кусочек и начала с удовольствием жевать, чуть прикрыв глаза и став от того похожей на кошку. Она тут же напомнила мне одну мою бывшую подругу, Настю, которая тоже приобретала кошачий вид, когда что-нибудь ела.

С этой Настей мы некоторое время жили вместе, но наш союз продлился недолго и оставил после себя ощущение незавершённости, которое я так и не смог в себе преодолеть. У неё был ужасный характер, и порой она так изводила меня своими придирками, что не хотелось возвращаться домой. Настя манипулировала мной, и когда я понял это, то был вынужден с ней расстаться. Но ещё целый год после этого я не мог её забыть.

Когда я поведал эту историю Веронике, она окинула меня сочувствующим взглядом и сказала:

– Бедненький, как я тебя понимаю. Ты просто хотел спокойствия и тишины.

– Да, именно так. Впрочем, ладно, это пройденный этап, – я махнул рукой. – Это было мне уроком. Теперь я держусь подальше от таких манипуляторов.

Вероника усмехнулась.

– То есть ты решил ничему у них не учиться?

– В смысле? – я насторожился, чувствуя подвох. – Чему же можно у них научиться?

Она поцокала языком.

– Ты мог бы научиться у своей девушки гибкости. А вместо этого ты забился обратно в уютную конуру, да ещё и решил никогда больше не связываться с волками.

Я ощутил укол обиды и с вызовом произнёс:

– А не слишком ли велика цена за такое обучение?

– А какая цена? – захлопала глазами Вероника.

– Эмоциональное опустошение!

– Это же прекрасно. В полный сосуд нельзя налить свежей воды, а в той ситуации ты и был таким сосудом. И плохо тебе было не от опустошения, а от того, что ты слишком цеплялся за свою наполненность, которая на самом деле и яйца выеденного не стоила.

– Ника, вообще-то я хотел просто жить, а Настя… – начал возражать я, но Вероника перебила меня:

– В её лице мир предоставил тебе такого великолепного учителя! Если бы ты осознал, что опустошённость, которую она несла в твою жизнь – это шанс, ты смог бы научиться настоящей гибкости. Но ты просто сбежал, и в итоге у тебя осталось лишь разочарование.

Выражение, с которым она смотрела на меня, совсем мне не понравилось, потому что заставило почувствовать себя каким-то не сдавшим экзамен студентом. Я взъелся:

– Чушь! Как бы я мог научиться гибкости у манипулятора?

– Любая манипуляция – это танец, – спокойно пояснила Вероника, не обратив никакого внимания на моё недовольство. – В этом танце манипулятор ведёт свою жертву. Да, при этом он высасывает силы. Можно, конечно, просто отказаться от этой игры, остаться при своём, но ничему так и не научиться. А можно согласиться быть ведомым и выслеживать в себе те ниточки, за которые тебя дёргают, заставляя исполнять чужую волю. Такие ниточки всегда связаны с жёсткостью представлений о самом себе. Разрушая эту жёсткость, становишься непредсказуемым, а непредсказуемым человеком манипулировать невозможно. Понимаешь?

Я поморщился, но кивнул, признавая её аргументы.

– Кстати, пока не забыла! – спохватилась Вероника. – Мы вчера много где были, и ты везде за меня платил. Вот, возьми мою часть.

Она протянула мне двадцатидолларовую купюру.

– Ты чего? Не надо, – я помотал головой.

– Возьми-возьми, – настойчиво повторила она.

– Не буду я брать никаких денег!

– Почему?

– Ника, отстань! – начал злиться я. – Оставь их себе.

– Но я хочу, чтобы ты их взял!

– А я не хочу!

Она помолчала, потом прищурилась и спросила:

– А если бы ты вчера платил за другую девушку, ты взял бы у неё деньги?

– Не знаю.

– А если бы это был парень?

– Тогда взял бы.

– Но я хочу вернуть тебе эти деньги! – Вероника попыталась сунуть купюру мне в ладонь, но я немедленно убрал руку и категорично отрезал:

– Нет! Даже не уговаривай.

– Почему, можно узнать причину?

– Я ухаживал за тобой, хотел сделать тебе приятное! И очень жаль, что ты не понимаешь таких очевидных вещей.

– Зато я понимаю другое, – едко усмехнулась моя подруга, – что ты опять врёшь. Ты просто боишься повредить своё представление о собственной хорошести. Ты даже не способен почувствовать, что я искренне хочу, чтобы ты взял эти несчастные двадцать баксов.

Я посмотрел на неё и понял, что сейчас будет проще уступить, чем продолжать спорить.

– Ладно, давай свою двадцатку, – я протянул руку, но Вероника тут же спрятала деньги в карман.

– Всё, поезд ушёл, – рассмеялась она. – В следующий раз будь порасторопней в выслеживании себя.

•••

Вечером того же дня мы сидели на берегу моря в сгущающихся сумерках и ели купленные на местном рынке фрукты. Мы болтали о том о сём, и в какой-то момент Вероника попросила рассказать что-нибудь о моих прошлых отношениях.

Я рассказал ей основные моменты своей биографии, связанные с женщинами. Женщин в моей жизни было не сказать чтобы много; сам я относил себя к той категории однолюбов, которые каждые свои серьёзные отношения воспринимают не иначе как «на всю жизнь». Такой подход, однако, не уберёг ни один из моих союзов. Я не всегда понимал, почему так происходило, ведь я любил своих избранниц и, как мне казалось, в достаточной степени вкладывался в отношения.

Вероника выслушала меня и сказала:

– Ничего удивительного нет. Все твои отношения с женщинами были изначально обречены. И совершенно не важно, любил ли ты и как сильно, потому что ты постоянно искал вторую половинку, в которой мог бы забыться. Ты хотел уюта для себя и хотел получать удовольствие, хотя сам ты это называешь «просто жить».

Я горячо возразил, что это неправда, и что в женщинах меня всегда интересовало гораздо большее, чем постель, уют и удобство. Вероника усмехнулась.

– Что же тебя интересовало ещё?

– Человеческая личность, – не задумываясь, ответил я.

– Мм, – она многозначительно приподняла брови. – А почему же все твои союзы разрушились?

– Причины были самые разные… – начал было я, но Вероника жестом остановила меня и заявила:

– Причина была одной и той же: ты не любил по-настоящему. Каждый раз ты говорил себе: «Я буду с ней до конца жизни», и тем самым в центр своей любви ставил собственное «я». А как можно любить по-настоящему, если смотришь через призму своего «я»? Тебе ведь и в голову не пришло сказать: «Я буду с ней до тех пор, пока она будет этого хотеть». Понимаешь разницу? В этом – весь секрет простой человеческой любви.

Я задумался и долго молчал. Вероника рассеянно смотрела на меня, а потом сказала:

– Успех любви зависит не от секса, общих увлечений или интереса к личности. В первую очередь он определяется тем, понимают ли партнёры, для чего каждый из них вообще появился на свет. Вот, например, ради чего живёшь ты?

– Не знаю, – я вздохнул. – Я всё время жил по инерции.

Она дотронулась до моей руки и мягко улыбнулась.

– Вот и все твои отношения шли по инерции, и итог был всегда одним и тем же. А всё потому, что ты думал, будто отношения, как и жизнь – это навечно. Ты не уважаешь любовь, потому что не уважаешь смерть.

– А как это, уважать смерть?

– Принимать её, но не умом, а сердцем. Таинство смерти недоступно уму, потому что ум полагает себя бессмертным. Здесь надо действовать хитростью. Ты можешь вспомнить тот момент, когда впервые осознал, что умрёшь?

Немного помедлив, я кивнул и рассказал Веронике историю, произошедшую, когда мне было около пяти лет.

В то время я задавал взрослым один-единственный вопрос: «Зачем мы живём?». Никто так и дал мне внятного ответа. Самым нелепым мне казалось объяснение, что люди живут для того, чтобы радоваться жизни. Другие взрослые говорили, что когда я вырасту и у меня появятся дети, я продолжусь в них, и в этом заключён смысл жизни. Но когда я возражал, что и дети умрут, и внуки, и правнуки, и в конце концов исчезнет весь человеческий род, от меня лишь досадно отмахивались. Третьи объясняли, что люди живут, чтобы оставить после себя след, но этот ответ тоже казался мне глупым: зачем, если рано или поздно исчезнет всё человечество? А остальные просто заявляли, чтобы я не забивал себе голову чушью. И тогда я понял, что взрослые вовсе не такие уж мудрые и всезнающие, раз не могут даже понять, для чего живут.

– Жаль, что там, в детстве, я так и не нашёл этого ответа, – вздохнув, добавил я.

– Нашёл, – тихо сказала Вероника. – Именно тогда ты и нашёл свой собственный верный ответ. Ты просто забыл. Посмотри на звёзды. Правда, красиво?

Я поднял голову. Яркая россыпь звёзд совсем близко нависала над нами причудливой волшебной сетью, как это всегда бывает на широтах, близких к экватору. Громкий стрёкот цикад показался мне песней, которую природа исполняла самой вечности. Я испытал неожиданный порыв нежности к Веронике и обнял её за плечи. Она тихо сказала:

– Когда ты впервые задумался о смерти, ты прикоснулся к пустоте и почувствовал, насколько ты мал в этом мире. Пришло время вернуться назад и найти свой ответ. Это алхимическая практика, и она тебе уже знакома.

Я вдруг почувствовал, что мне выпадает шанс, возможно – единственный, приблизиться наконец к пониманию смысла своей жизни. И ещё я понял, что это вряд ли будет приятно.

– Я готов, Ника, – кивнул я. – Что надо делать?

Она пересела напротив и положила руки мне на виски.

– Закрой глаза и вернись в то детское время. Вспомни любую мелочь, которая придёт тебе в голову. Вспоминай не умом, а следуй за образами и чувствами, и что бы ни происходило, не открывай глаз до тех пор, пока не обнаружишь ответ.

Мне пять лет. Дача. Лето. Я сижу на корточках под берёзой и рассматриваю кротовую нору. По её краю ползёт маленькая жужелица. Земля под её лапками начинает осыпаться, и жужелица сползает внутрь. Я протягиваю руку, хочу схватить её, чтобы спасти, и… в этот момент сердце пронзает молния: я осознаю, что когда-нибудь умру. Внутри образуется пустота. Я умру! Умру! Я мотаю головой. Не думать, не думать! Выгнать эту мысль! Я не хочу умирать!

Лёгкий хлопок по вискам – это Вероникины ладони.

Я проваливаюсь в кротовую нору и лечу вниз. Жужелица надо мной стремительно уменьшается, пока совсем не скрывается из виду. Я падаю в темноту. Всё, что во мне остаётся – только тонкая чёрная нить бесконечного ужаса. Кажется, я теряю сознание, и в следующий момент уже стою на краю отвесной скалы. Вокруг меня безмирье; один маленький шаг – и дальше пропасть. Это – последний шаг меня живого, потом меня не будет никогда и нигде. Рядом ощущается чьё-то присутствие. Это смерть. Она даёт мне время, – шанс, чтобы я смог сделать свой последний шаг самостоятельно. Ужаса больше нет, только благодарность смотрящей на меня смерти. Сердце заполняется радостью. Я люблю свою смерть. Я благодарен ей!

Вероника затрясла меня за плечи. Я открыл глаза и уставился на неё бессмысленным взглядом.

– Послушай… я узнал ответ… – пробормотал я.

Она молча смотрела на меня и ждала. Собравшись с мыслями, я прошептал:

– Жизнь и смерть едины! Тот, кто отрицает смерть, тот отрицает жизнь. Кто поклоняется жизни – теряет жизнь, а тот, кто ценит и ждёт свою смерть с любовью, приобретает жизнь. Тот, кто видит в жизни – смерть, а в смерти – истинную жизнь, тот знает себя.

Вероника сияла.

– Да, – тихо сказала она. – Каждое существо приходит в этот мир ради своего последнего шага. От безупречности этого шага зависит, продолжится ли наш путь с нами, или уже без нас. Ради приобретения этой безупречности мы и должны прожить целую жизнь. И только тот, кто искренне намеревается окончательно умереть, получает малюсенький шанс продолжить свою жизнь в смерти.

Я вздрогнул.

– Верно! Продолжить жить можно только в смерти, а не после неё. Я не знаю, как это выразить словами, но там появляется возможность… остановить всю свою судьбу.

– Именно это я и называю «стать нерождённым», – мягко улыбнулась Вероника. – Остаться изначальной сущностью, которая никогда и нигде не воплощалась, ведь в её реальности нет времени, а значит, нет ни жизни, ни смерти, и нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего.

§9. Секс кармических оборотней

Я и забыла,

Что накрашены губы мои…

Чистый источник!

– Тиё Фукуда.

Полоса солнечного света, из-за жалюзи на окне напоминающая зебру, уже подобралась к подушке. «Пора вставать» – решил я и потянулся. Вероники не было, а на её половине кровати валялись вещи: деревянный гребешок, блузка, крем и целая россыпь заколок. Я повертел в руках гребешок; между зубчиков запутался длинный каштановый волос, который я вынул и положил на тумбочку.

– Ника! – позвал я.

Во дворе кто-то оживлённо тараторил по-немецки, потом хлопнула дверь и стало потише. Я встал, оделся, зачем-то положил волос в карман шорт и вышел во двор.

Там я сразу же столкнулся с Вероникой. Она сидела на земле возле крыльца, закрыв глаза и вытянув перед собой босые ноги. По сосредоточенно—расслабленному выражению её лица было понятно, что сейчас она чем-то очень занята. Я не стал её беспокоить и направился под навес к небольшой барной стойке. Оттуда с тряпкой в руках вынырнула и приветливо закивала головой Ченда, смешливая кхмерка с умными глазами. Приготовила два кофе, махнула рукой, когда я потянулся за кошельком – «Later!*», – и, сверкнув зубами в улыбке, скрылась в глубине кухни.

* Позже! (англ.).

– Утренняя манна от Ченды, – я поставил чашку возле Вероники и устроился рядом. – У тебя очень красивый гребешок, кстати. Чем занимаешься?

Вероника приоткрыла один глаз и торжественно подняла вверх указательный палец.

– Всё, чему ты научился, всё, что узнал на своей шкуре, вся мудрость, которую ты приобрёл, – всё однажды будет выброшено на помойку. Туда же должна отправиться и вся мудрость предков.

– Как тебе хорошо прямо с утра! – я искренне порадовался её настроению.

– Кофе! – оживилась Вероника, хватая чашечку. – А пошли сегодня на пляж к пенсионерам и хиппам?

Этот пляж располагался в километре от нашего гестхауса, а окрестили мы его так за контингент: чинные белые пенсионеры с бокалами местного пива удивительным образом гармонировали здесь с разношёрстными хиппи, уходящими в нирвану прямо на пляже.

Когда мы пришли, солнце уже вовсю припекало. Наше знакомое место возле груды каких-то веток и корешков оказалось свободным. Я отодвинул в сторону лежаки, чтобы расстелить на песке полотенца и быть «поближе к земле», как любила Вероника.

– Что тебе заказать на завтрак? – спросил я.

– Яичницу, хлеб с джемом и два шейка: папайя и ещё какой-нибудь. И кофе с молоком.

Я повернулся в сторону кафе и выжидающе уставился на возившуюся там девочку. Когда она заметила мой взгляд, поднял руку. Через несколько секунд возле нас появился официант – маленький загорелый кхмер лет двадцати с хитрющим выражением на лице. Принимая заказ, он пританцовывал, гримасничал, смешно комментировал каждое блюдо и делал вид, что записывает заказ в воображаемый блокнот воображаемой же ручкой. У парня явно был талант комика. Исчез он так же внезапно, как и появился – будто ветром сдуло. Вероника проводила его взглядом и сказала:

– Молодец мальчик. Делает много бессмысленных движений.

– А молодец почему?

– Потому что он от этого по-настоящему счастлив.

Не дожидаясь, пока нам принесут завтрак, мы побежали в море. Настроение у обоих было отличное, и мы плавали наперегонки, в шутку утягивали друг друга в глубину, смеялись, возились и просто лежали на воде, глядя в небо. Я любовался своей подругой, – всей, целиком и сразу, – так, как можно любоваться только человеком, в которого по-настоящему влюблён.

После завтрака Вероника распласталась на песке, подставив спину и ноги солнцу. Кажется, она задремала, и я не стал её тревожить. Снова идти купаться не хотелось, читать – тоже, так что я занялся разглядыванием окружающих людей. За те дни, что нас здесь не было, контингент несколько сменился: место, где раньше сидели бойкие поляки, пустовало, а под ближайшим зонтиком вместо французской парочки развалился бородатый хиппи лет сорока пяти, с дредами и в модных солнцезащитных очках.

«Вот так и нас потом поищет кто-нибудь глазами, а на нашем месте будут только волосатые хиппи» – философски подумал я, понимая, что мы с Вероникой ничем от этих хиппи, по сути, не отличаемся. И хотя пока нам хорошо, но всё в жизни когда-нибудь заканчивается, и теперешнее моё умиротворение не имеет ровным счётом никакого значения просто потому, что скоро станет частью прошлого. И Вероника, кстати, тоже, а я к ней уже так привык.

Я вытащил из кармана её волос и подкинул в воздух. Ветер подхватил волосок и понёс в сторону посёлка, навсегда отдавая часть моей подруги этому месту. Стало грустно, и я уставился на худощавую Вероникину спину. «Какая же она всё-таки вся красивая…» – я снова поймал себя на том, что любуюсь ею, и вдруг понял, что сильно её хочу.

– Ника! – позвал я, касаясь ладонью её талии. – Ты спишь?

Не открывая глаз, она повернула ко мне голову и шлёпнулась щекой о песок.

– Слушай, а почему у нас до сих пор не было секса? – вкрадчиво поинтересовался я. – Спим вместе, а секса нет. Как так?

Вероника открыла глаза и с интересом посмотрела на меня.

– И давно ты это понял?

– Будешь смеяться, но только сейчас, – несколько смутился я, сам толком не понимая, как это мысль о сексе ни разу не посетила меня за целых три недели нашей совместной жизни.

Вероника состроила невинно-удивлённое лицо и захлопала ресницами.

– А как ты себе это представляешь?

– Очень даже хорошо представляю, – ощерился я улыбкой мартовского кота, – могу во всех подробностях!

– Да-а? Тогда давай, представь, – она перевернулась на бок, изогнулась в талии и плавно провела рукой по бедру. Мне показалось, что по её телу пробежала неуловимая рябь, и вот передо мной уже возлежало само воплощение женственности и сексуальности – нимфа, не хотеть которую было попросту невозможно.

– Ну-у?.. – она слегка закусила губу, опустила уголки рта и уставилась на меня блестящим взглядом, полным откровенного желания.

По телу пробежала дрожь. Я еле удержался, чтобы не схватить Веронику, но что-то в последний момент меня остановило. Я начал представлять, что сделал бы с её телом. Медленно, ладонью едва касаясь бёдер, живота, губами от шеи до скулы, ресницами по щеке, сумасшедший запах нагретых на солнце волос… ладонь поднимается чуть выше, нежно накрывает её небольшую упругую грудь, нога прижимается к её стопе…

И – всё. Я с размаху наталкиваюсь на стену. Кино закончилось на самом интересном месте, а вторую серию забыли снять. Вероника каким-то чудом ускользнула от моего внимания, и я попросту забыл, чем я тут занимаюсь.

– Ну ты чего? Приступай уже к делу… – в её голосе прозвучало столько девичьей страсти, что я немедленно вспомнил, что я собирался делать и как сильно её хочу.

Вероника поднялась – в каждом её движении сквозила кошачесть, переместилась ко мне и улеглась рядом, вытянувшись и тесно прижавшись всем телом. Обвила ногой, медленно заскользила ладонью по моему животу, добралась до лица и, едва касаясь пальцами, провела ими по губам. Коснулась носом моего носа и прошептала прямо в губы:

– Попробуй теперь…

Пробовать я не стал, а сразу впился в её мягкие губы и сжал тело в объятьях. Она ответила сложным, бесконечно долгим поцелуем, в котором, кроме искусности и страсти, было что-то такое инопланетное, что я забыл даже, как меня зовут. Наши тела в унисон дрожали от желания, а Вероникин запах… она пахла так, что я больше ничего уже не соображал. Зато я чувствовал, что просто физически взорвусь, если мы немедленно не займёмся сексом, не обращая внимания на окружающих людей. Впрочем, здесь это вряд ли кого-то сильно смутит: пенсионеры просто отведут глаза, а хиппи – этим вообще всё равно, они уже наелись хэппи-пиццы до нирваны, и разве что хитрый кхмерский официантишка после того, как всё случится, будет при встрече многозначительно щериться в улыбке.

Плевать на всех! Я сильнее прижал к себе Веронику, её тело отреагировало новой волной дрожи, она обвила меня руками и еле слышно застонала. Моя ладонь заскользила вдоль её живота, прошла между ног и…

«А что я, собственно, собирался делать?..» – лениво проплыла мысль. Я со всего размаху налетел на невидимую стену и отскочил от неё, как теннисный мячик. Мячик попрыгал куда-то вдаль и исчез за горизонтом, а я всё пытался вспомнить, чего же я, собственно, хотел. И хотя моё тело по-прежнему было до предела возбуждено, и я хотел Веронику так, как ещё никого и никогда до этого, – я больше не хотел секса.

То есть, нет. Именно секса и именно с ней я хотел сейчас больше всего на свете, но меня словно бы вообще отменили для секса! И сделала это не какая-то неведомая сила, а я сам, – точнее, изнанка моего «я».

«Что за бред?! – застучало в висках. – Как это меня два? Что это за неведомая и незваная сила, изнанка, которая всё отменила?».

Я очень ясно ощутил себя расколотым надвое. Вот, собственно, сам я, нормальный, человеческий, страстно желающий Веронику. А вот изнанка моего «я» – химера, не менее живая, чем я сам, но значительное более могущественная, в жизненной парадигме которой самого понятия «сексуальное желание» просто не существует. И сейчас эта химера наблюдает за моими тщетными попытками раствориться в любовной мистерии с Вероникой, и ей нет никакого дела ни до моих желаний, ни до моих чувств, – она просто взяла и всё отменила! Это было настолько абсурдным, что я вздрогнул и резко отпрянул от Вероникиных губ.

На её лице появилось озабоченное разочарование.

– Не мила я тебе, что ли? – протянула она плаксивым тоном, который никак не вязался с лукаво улыбающимися глазами. И глаза эти выдавали, что их хозяйка прекрасно понимает, что именно со мной сейчас творится.

– Что происходит?.. – пробормотал я. – Как это? Сюрреализм какой-то…

– Просто ты меня не хочешь! – капризно констатировала Вероника и надула губы. Несколько секунд она смотрела исподлобья, а потом развеселилась.

– Да не переживай. Меня ведь в принципе нельзя хотеть.

– Чего? – я в недоумении потряс головой. – Как это, если я тебя хочу?!

– Это тебе только кажется. Невозможно хотеть ту, которая по-настоящему не хочет, чтобы её хотели, – довольно промурлыкала она.

Мне было не до шуток и каламбуров. Я нервничал, а в голове самым подлым образом мусолилась невесть откуда взявшаяся фраза «психологический импотентный блок», хотя я сомневался, что она вообще несёт в себе какой-то смысл.

– А если без метафизики? Что это было? Ты что, умеешь отводить глаза, как ведьма или колдунья какая? Я серьёзно, Ника! Или дело во мне?

– Ну и капризный же ты! – Вероника покачала головой. – Метафизика тебе не подходит, а ведьмы-колдуны – вполне, да? Только что ты почувствовал кое-что важное, ну кроме желания со мной переспать, разумеется. Расскажи, что именно. Только не скрытничай.

– Меня стало два, – неохотно начал я, отмечая, что Вероника уже пришла в норму, а я всё никак не могу совладать со своим возбуждением. – Один «я» хотел тебя, а другой «я», его изнанка, всё отменил. Моя изнанка отменила меня для секса. Тьфу ты! Звучит дико, но это именно так! Такого никогда раньше не было, веришь?