Текст книги "Дао Вероники. Книга о необычайном"

Мы долго молчали, глядя на море. Вероника теребила в руках какую-то веточку, а я просто сидел, не в силах вернуться в настоящий момент. Все мои мысли были там, в прошлом.

– Ладно, – наконец вздохнул я. – Уже светает. Может, нам пойти домой и немного поспать?

– Поспать? – вскинула брови Вероника. – А сейчас мы чем, по-твоему, занимаемся?

– Не понял?

Она вытянула перед собой ладони и принялась внимательно их разглядывать.

– Красивые у меня ногти, правда? – как бы между прочим заметила она.

– Да, жёлтый и фиолетовый тебе… – я запнулся и уставился на её руки. Вчера, когда мы ложились спать, её ногти не были накрашены!

– Это что же получается… – ошеломлённо пробормотал я. – Этого не может быть!

– Почему ты так решил? – Вероника прищурилась.

– Потому что это не может быть сном! Я же всё чувствую… даже боль, – и я сильно, до слёз, укусил себя за руку.

•••

Когда я вскочил на кровати, едва успев сдержать крик, было уже совсем светло. За окном раздавались громкие птичьи трели. Вероника спала, повернувшись ко мне спиной, и я осторожно вытащил из-под одеяла её руку, чтобы осмотреть ногти. Они были не накрашенными.

– Ты чего? – зашевелилась моя подруга.

Я что-то пробормотал и принялся быстро одеваться. Она приподняла голову с подушки.

– Ты куда?

– Я… надо кое-что проверить.

– Что проверить?

– Я ненадолго. Скоро вернусь.

Она села на кровати и с интересом уставилась на меня сквозь растрёпанные волосы.

– Подожди, я с тобой.

Пока она собиралась, я вышел во двор и, пошарив взглядом по земле, обнаружил тот самый камень, который сжимал в руках. Я поднял его, и когда Вероника появилась на пороге, протянул ей. Она очень странно посмотрела на меня, повертела камень в руках, но ничего не сказала.

Мы вышли к заливу и двинулись вдоль берега. Было около восьми утра, и пляж только-только начал заполняться народом. Вскоре мы дошли до того места, где я сновидел забайкальскую тайгу. Внимательно осмотрев песок, я не обнаружил никаких наших следов.

– Что ты ищешь? – наконец спросила Вероника, которая всё это время молча шла за мной.

Я собрался было рассказать ей о своём сновидении, как вдруг она улыбнулась и проговорила куда-то в сторону:

– А твой путь пахнет кедровыми шишками…

Я уставился на неё с раскрытым ртом. Она улыбнулась и как ни в чём ни бывало спросила:

– Как ты думаешь, подошло бы мне сочетание жёлтого и фиолетового?

Выражение «сходить с ума» вдруг обрело для меня самый непосредственный смысл. Если Вероника была в курсе всех подробностей моего сна, это могло означать только одно: сновидение всё ещё продолжается.

– Это что, опять сон?! – заорал я.

– Не ори! – шикнула на меня Вероника. – Сон – не сон, но зачем же так орать?

– Когда я наконец проснусь? – продолжал вопить я.

– Куда? – рассмеялась она. – Куда ты собрался проснуться?

Сейчас она стояла передо мной в потёртых шортах и длинной балахонистой майке, неумытая, с растрёпанными волосами, и с любопытством смотрела на меня.

– Мне не до шуток, Ника! – продолжал шуметь я. – Эта твоя алхимия… есть области, куда человеку влезать нельзя!

– Ты даже не представляешь, насколько ты прав! – с энтузиазмом откликнулась она. – Есть вещи, куда человек не должен совать свой нос, а если сунет – быть беде. Вот потому-то пора перестать говорить себе, что ты человек. И перестать слушать все голоса, говорящие об этом. Иначе останешься без носа, если вообще останешься.

Мимо нас прошла пожилая кхмерка со связкой фруктов. Вероника подбежала к ней и купила две половинки ананаса.

– Съешь вот, успокойся, – она протянула мне одну из них.

Я машинально откусил кусочек. Ананас оказался вкусным.

– Вкусные нынче сны, да? – засмеялась моя подруга.

– Ника, кажется, у меня крыша сейчас поедет. Я запутался.

– А ты ожидал увлекательной прогулки под названием «самопознание»? – насмешливо поинтересовалась она. – Ничего, бывает. Особенно с теми, кто суёт свой нос, куда не следует, например, шарится по неизведанным лесам в компании Лепесточных псов.

– Ты всё знаешь… – обречённо пробормотал я. – Всё было по-настоящему, да?

– Ну как тебе сказать. Вот ананас, который ты сейчас ешь – это по-настоящему?

– Уже не знаю…

– Так, – Вероника внимательно посмотрела на меня и решительно потянула за руку, – что-то ты совсем расклеился. Пойдём-ка завтракать, нечего тут сидеть без дела. Мне ещё сегодня надо пройтись по магазинам и купить кое-какой одежды. Ты мне поможешь?

– Ника, что первично? – с тоской спросил я, даже не делая попыток встать. – Сон или сновидящий? Я не понимаю больше, где сон, а где явь, и при чём здесь я.

Она снова потянула меня за руку.

– Вот что ты за человек! Тебе не всё ли равно? Тут рядом с тобой такая девушка, а ты о какой-то ерунде. Не надоело?

Я вздохнул и поднялся на ноги.

– Ну тогда после завтрака пойдём делать тебе маникюр. Жёлто-фиолетовый.

– Я согласна, – подмигнула Вероника. – Эта деталь твоего сна мне особенно понравилась.

§7. Шаманская болезнь Вероники

Как завидна их судьба!

К северу от суетного мира

Вишни зацвели в горах.

– Мацуо Басё.

Есть такая редкая порода людей, при общении с которыми не думаешь о подробностях их биографии: они столь ярко присутствуют в настоящем моменте, что, кажется, их жизнь «до» не важна даже для них самих. Вероника была как раз из этой породы, так что к концу третьей недели нашего путешествия я всё ещё мало знал о её прошлом. «Дитя арбатских переулков, интеллектуальной анархии и бунта против двуличия» – так сама Вероника отзывалась о своей юности. Она была типичным представителем той части поколения Икс*, что приспосабливалась к суровой действительности по-своему: заново изобретала велосипеды, экспериментировала с сознанием и смело наступала на разнообразные грабли. И в этом между нами наблюдалось очевидное сходство.

* Поколение Икс – люди, родившиеся в 1965—1979 гг.

Неугомонная молодость и бунтарский дух не помешали, а может, наоборот, поспособствовали тому, что Вероника легко нашла своё место в жизни. К тридцати годам она была талантливой, активно живущей молодой женщиной, прекрасно представляющей, чего хочет от жизни. Она зарабатывала переводами с испанского и португальского языков, постоянно сопровождала какие-то латиноамериканские делегации, живо интересовалась этим регионом, и всё это было для неё не только источником денег, но и большим увлечением в жизни. Была у Вероники и частная практика, где она не просто преподавала языки, но экспериментировала с собственной методикой обучения, мечтая в будущем открыть свою языковую школу. Где-то на горизонте маячило желание завести семью, однако про свою тогдашнюю личную жизнь Вероника рассказывала неохотно. Я знал только, что у неё была большая любовь и практически состоявшиеся планы на замужество.

В общем, Вероника была хорошо устроенной, довольной жизнью и вполне счастливой девушкой. «Тогда я чувствовала себя совершенно на своём месте» – говорила она сама. Однако затем произошла катастрофа, полностью развернувшая вектор её жизни. В детали этого моя подруга вдаваться не желала, отшучиваясь, что тогда просто сошла с ума, и тут же меняла тему. Я же на подробностях не настаивал.

И вот однажды, когда мы бродили в предрассветных сумерках по берегу залива, Вероника вдруг решила поведать мне свою личную историю.

– Всё началось шесть лет назад. Тогда я и в страшном сне не могла представить, что буду вести такой образ жизни, как сейчас, – начала она свой рассказ.

К тридцати годам Вероника была уверена, что бешеный период её молодости уже позади, и она, как почти все её друзья, стала гармоничным винтиком той самой системы, против которой вдохновенно бунтовала прежде. У неё было всё, что необходимо для счастливой жизни, включая врождённое везение, природное обаяние и избыток энергии. Ей многие завидовали, а кое-кто даже полагал примером для подражания. Вероникины планы на жизнь были достижимы и реалистичны: сначала она хотела обеспечить себя более-менее стабильным доходом, а потом обзавестись полноценной семьёй.

Вероника не планировала долго жить на родине, поскольку, по её собственным словам, сердце её тогда всецело принадлежало Латинской Америке. Она собиралась прожить интересную жизнь, а старость встретить где-нибудь в тихом уголке на южноамериканском континенте, занимаясь вторым своим любимым увлечением – рисованием, и воспитывая внуков.

– Я была пробивной девицей, перед которой лежал весь мир. Я не боялась открывать двери, а если они не открывались, была готова взламывать замки, – смеясь, вспоминала она.

С личной жизнью у неё тоже всё было в порядке. Вероника жила с другом, который был для неё надеждой, опорой и разделял все её устремления. Они любили друг друга, и вопрос о замужестве оба полагали уже решённым.

Он сделал ей предложение ровно накануне её тридцать первого дня рождения.

– Тогда мне хотелось кричать от счастья, – рассказывала Вероника, и в её глазах читалась лёгкая грусть. – Я до сих пор помню тот вечер: замысловатый ужин, который он сам приготовил для меня, орхидеи, потрясающие обручальные кольца… Он умел красиво ухаживать и любил это делать. Если честно, я давно ждала этого предложения, так что не раздумывая ответила, что согласна стать его женой. И ту ночь я помню до сих пор: я засыпала самой счастливой женщиной на свете. В моей жизни всё складывалось именно так, как я мечтала. А следующим утром…

Следующим утром случилось то, что Вероника определила как начало своего личного апокалипсиса. Проснувшись, она поняла, что больше не испытывает к своему жениху ничего: ни любви, ни теплоты, ни желания строить будущее. За одну ночь самый значимый для неё человек стал чужим, словно где-то в сердце выключили свет.

Для Вероники это было как гром среди ясного неба. Сначала она не поверила себе. Потом испугалась, запаниковала, снова и снова спрашивала своё сердце, с замиранием ожидая хоть какого-то отклика, но сердце молчало.

– Я перестала любить. Мой любимый стал мне безразличен. Я не видела его рядом с собой в жизни, как будто оборвалась ниточка судьбы… – её голос слегка дрожал, и было очевидно, что воспоминания об этих трагических событиях до сих пор ранят мою подругу. Пытаясь приободрить, я слегка сжал её ладонь. Она едва заметно улыбнулась, сжала мою руку в ответ и вдруг расплакалась.

– Я поняла, что эту любовь вернуть невозможно, – сквозь слёзы проговорила она. – Знаешь, я всегда была честна со своим другом, не хотела врать ему и теперь. Наутро, когда он принёс мне завтрак в постель, – он любил так делать, – я обняла его, расплакалась и во всём честно призналась. Сказала, что не знаю, что произошло. Не знаю, сможет ли он понять, но я больше не люблю. И попросила, чтобы он ушёл.

Я поморщился, представляя то, что они оба чувствовали в тот момент.

– И он ушёл, – тихо продолжила Вероника. – Не потребовал никаких объяснений, только спросил, есть ли у меня кто-нибудь. Я сказала, что нет, но он, кажется, не поверил. Больше мы никогда не виделись – я сама не хотела этого. Я избегала его звонков и писем. Знаешь, раньше, когда он был со мной, мне не нужен был никто. Я чувствовала, что он продолжает меня любить, ждёт, и от этого моё сердце разрывалось на части. Я понимала, какое страдание причинила ему, и, не задумываясь, забрала бы всю его боль, если бы только могла.

Вместе они прожили больше трёх лет. «Ровно тысячу двести дней – я много раз пересчитывала после того, как оставила его» – говорила Вероника. Много это или мало, она не знала, но каждый из этих дней она была счастлива. Даже когда они ссорились, эти ссоры не казались чем-то серьёзным и в итоге лишь укрепляли их союз.

– Если и существует настоящая любовь, то это была она, – Вероника печально смотрела на восходящее солнце. Она рассказала, как её захлестывали волны жалости: ей было жалко своего друга, жалко себя, жалко проведённые вместе годы, рухнувшие надежды, несбывшиеся мечты. Находясь вместе, они выглядели прекрасной парой, и её поступка не понял никто: ни друзья, ни родные. Вероника не винила их, хотя больше всего в тот момент ей не хватало простой человеческой поддержки. Но она верила, что боль пройдёт, всё забудется, и жизнь снова войдёт в своё привычное русло.

Её надежды не сбылись, и вскоре начался настоящий кошмар. С каждым днём Веронике становилось только хуже. Она на глазах превращалась в раздражительную, угрюмую и неулыбчивую особу. Если прежде она любила поесть, то теперь ей приходилось буквально заставлять себя принимать пищу, вкус которой уже мало отличался от картона. Она прекрасно понимала, что всё это явные звоночки надвигающейся большой беды, но упрямо продолжала надеяться, что время лечит, и надо лишь немного подождать.

Так прошёл месяц, потом другой, третий… Веронике начали сниться кошмары. Порой она вскакивала посреди ночи с криком, вся в поту, но не могла даже вспомнить, что и как именно её мучило.

Человек ко всему привыкает – Вероника хорошо знала это по своему опыту. И она привыкала. Почти уже смирившись со своим состоянием, она упрямо убеждала себя, что ещё чуть-чуть – и всё наладится. Но беды нарастали, как снежный ком. Настроение стало меняться по двадцать раз на дню; она то горько рыдала без причины, то замирала, подолгу глядя в одну точку, то испытывала такие всплески эйфории, что кружилась по дому в танце. За три месяца она, и без того от природы тонкая и хрупкая, похудела настолько, что ей было страшно смотреть на себя в зеркало.

На четвёртый месяц после своего злополучного дня рождения Вероника начала болеть. Сначала развился гастрит. Потом экзема на ноге, которая разрасталась буквально на глазах, чесалась и причиняла серьёзное беспокойство. Дальше появилась непонятная аллергия. Лечение не помогало, и врачи только разводили руками, советуя ей взять отпуск и хорошенько отдохнуть вдали от города.

Вскоре Вероника с ужасом поняла, насколько сильно отдалилась от людей. Она всегда была общительной и открытой девушкой, могла часами болтать без умолку, и это придавало ей силы, но теперь она полностью замкнулась в себе. Она отгородилась от мира настолько, что даже избегала отвечать на телефонные звонки.

После того, как Веронику накрыл первый приступ необъяснимой паники и она расцарапала себе шею от того, что было трудно дышать, она испугалась по-настоящему. Едва выкарабкавшись, она совсем не была уверена, что сможет ещё раз выдержать этот кошмар. Пережитое состояние полной беспомощности, когда всё вокруг оборачивается зыбучим песком, и в мире не остаётся ничего, за что можно было бы зацепиться, напугало её до дрожи в коленях.

Нужно было срочно что-то предпринимать, и Вероника решилась на визит к психотерапевту. Через день она стояла на пороге его кабинета, держась за дверную ручку и отчаянно борясь с желанием сбежать – ей было страшно от того, что она узнает о себе такое, чего не сможет пережить.

Психотерапия не помогла. Целых три месяца Вероника вместе с врачом пыталась найти выход из того болота, в котором она оказалась, но толку от этого было мало. Врач выписал ей антидепрессанты. Таблетки чуть-чуть улучшили её состояние, по крайней мере, заглушили страх и тревогу, но как только появилась надежда, что наконец-то впереди замаячил выход, Вероника своими же руками забила последний гвоздь в крышку своего гроба.

Она ушла с работы. С той самой работы, которая раньше, что бы ни случалось, всегда оставалась её надёжным убежищем. Никакие уговоры начальства и коллег взять отпуск, отдохнуть и потом вернуться не подействовали. Вероника не просто ушла – она сожгла все мосты, прекратила всякое общение с бывшими уже теперь коллегами, отказалась от своих учеников, от планов создать языковую школу, от планов на будущее вообще.

– Фактически, я просто отказалась жить. Зачем я это сделала – не спрашивай, я не понимала, что творю. Но для меня это был конец. Больше у меня не осталось ничего: ни любви, ни друзей, ни любимого дела. Вся моя прежняя жизнь превратилась в руины.

Вероника рассказывала всё это, а я чувствовал, что меня вот-вот вывернет наизнанку.

– Как же ты выжила?! – только и сумел произнести я.

Она вдруг прильнула ко мне, уткнулась лицом в плечо и снова зарыдала. Я крепко сжал её в объятиях, а потом усадил на песок. Честно говоря, я не хотел слушать продолжение этой истории. Но Вероника, постепенно успокоившись, принялась рассказывать дальше.

После всего случившегося она закрылась дома, перестала отвечать на звонки, не выходила в интернет – в общем, полностью ушла от мира, сказав лишь паре близких подруг, что уехала и долго будет вне доступа. Обессиленная, она сутки напролёт проводила в кровати, не в силах преодолеть всё нарастающую слабость, с трудом заставляя себя иногда помыться и что-нибудь поесть. Вероника уже смирилась с тем, что сходит с ума, и лишь беспомощно наблюдала, как отчаяние и апатия убивают её. Ей больше не хотелось жить, и она опускалась всё глубже и глубже, на такое дно, которое невозможно даже представить тем, кто не проходил через подобное. И когда она достигла, наконец, самого дна, внезапно открылся выход.

– Меня как будто вышвырнуло из тела, – Вероника продолжала прижиматься ко мне, но уже не плакала. – Я смотрела на себя и видела, как лежу в своём персональном аду и корчусь в муках. И в этот момент я поняла, что по-настоящему сошла с ума. И вдруг мне стало так легко! Я почему-то решила, что жить мне осталось считаные часы, и от этого испытала огромное облегчение…

Она нашла в себе силы, чтобы встать с постели, приготовила какую-то еду, и, хотя поесть так и не смогла, это само по себе уже оказалось подвигом. А потом, преодолевая слабость и апатию, она из последних сил навела порядок в квартире. Она делала это потому, что не хотела умирать, просто лёжа в кровати. Ей хотелось встретить свою судьбу лицом к лицу.

– Понимаешь, – задумчиво произнесла Вероника, – я оказалась в таком состоянии, когда вся Вселенная вдруг стала зыбкой. Я жила, но это было так мимолётно и эфемерно, как будто понарошку… Представь, что ты оказался посреди океана, и вокруг – никого. И пока ты плывёшь, – ты живёшь, но очень скоро ты устанешь и утонешь, и никуда от этого не деться. Я и сдалась, перестала бороться, потому что какой толк плыть, если вот-вот утонешь? И когда я начала прибираться, самые простые бытовые действия приобрели вдруг такую глубину смысла, что я спросила себя: «Для чего ты так бездарно просуществовала всю жизнь? Что ты сейчас унесёшь с собой, если в твоей жизни не было ничего важнее вот этой дурацкой уборки?».

Она не смогла ответить себе на эти вопросы, но ответ пришёл совсем с другой стороны. Что-то величественное и такое огромное, по сравнению с чем Вероника была даже не пылинкой, а пеплом, развеянным по ветру сотни лет назад, ответило ей. Этот ответ звучал из таких потаённых глубин её сердца, о существовании которых она прежде не имела представления. Ответом стала беззвучная мелодия, которая захватила её всю целиком, скрутила, выжала, как лимон, и начертала всего одно слово: «путь».

– И я осознала о себе всё: кто я, зачем я и что должна делать. Это произошло внезапно, разом. В этот момент я, Вероника, умерла. Я переродилась во что-то такое, имени чему ещё не существовало. Я сама должна была создать это имя. Теперь я знала, что умереть не страшно, – страшно всю жизнь оставаться куском мяса, который живёт в иллюзиях, и лишь в конце жизни обнаруживает, что не приобрёл ничего, что не обратилось бы в прах.

Я потрясённо молчал. То, о чём рассказала Вероника, показалось мне гораздо более зловещим, чем любые психиатрические диагнозы, лезущие сейчас на ум. Но если тогда, шесть лет назад, она всё же сошла с ума, как же может быть, что сейчас я вижу её перед собой, здоровой и в совершенно трезвом рассудке?

Вероника высвободилась из моих объятий, встала и потянула за руку, приглашая идти дальше.

– Эту мелодию, которая убила и заново возродила меня, я назвала зовом, – сказала она, постепенно успокаиваясь. – Когда я смирилась со своей смертью, мир снова стал цветным и объёмным, а жизнь… В ней стало столько смысла, что я больше не беспокоилась о себе. Нужно было утонуть и захлебнуться, чтобы научиться дышать жабрами. И я осознала, что весь тот кошмар, который я пережила, был инициацией.

Кажется, я понимал, об инициации какого рода говорит Вероника. То, что с ней происходило, здорово напоминало шаманскую болезнь*, когда потенциальный шаман вдруг начинает спонтанно и неосознанно обращаться к миру духов, и это приносит в его жизнь разрушительные перемены. Выбор у Вероники был невелик: сопротивляться и быть уничтоженной, или же смириться и пройти через своё перерождение.

* Шаманская болезнь – комплекс патологических состояний, которые испытывает будущий шаман до тех пор, пока не ступит на путь духа.

Я попытался что-то сказать, но нужные слова никак не шли мне в голову. А Вероника вдруг хлопнула меня по плечу и совершенно будничным тоном предложила:

– А не пойти ли нам поесть? Что-то я уже голодна.

От переживаний, только что заставлявших её горько рыдать, не осталось ни следа. Я с удивлением посмотрел на свою противоречивую подругу и подумал, что до сих пор так и не смог привыкнуть к резким переменам её настроения.

– Да знаешь… – пробормотал я, – как-то расхотелось есть после всего услышанного.

– А я бы поела, – Вероника уже вовсю улыбалась. – Давай только сперва забежим домой, я починю рюкзак, а то, смотри, лямка почти оторвалась.

Мы свернули на дорогу, ведущую к нашему гестхаусу. До дома оставалось всего несколько минут.