Текст книги "Осколок жизни"

Дмитрий Казаков
Осколок жизни

Над миром властвовала метель.

Капитан городской стражи Альбрехт Шор неспешно шагал по улице Медных Грошей и с наслаждением вдыхал морозный и свежий воздух. Сапоги поскрипывали, блестели в вечернем полумраке вывески лавок. С негромким лязгом покачивались на ветру фонари, вывешенные над дверями таверн.

Окна каждого заведения были ярко освещены, но внутри царила необычная тишина. Хозяева на месте, готовятся встречать посетителей. Те сейчас в храмах, на торжественной службе, что бывает раз в год.

Вечером самого короткого дня, в канун праздника Первой Искры.

Через час-другой свет в храмах вольного города Ринбург, да и всей Нижней Лаксии погаснет. Старший из жрецов возьмет палочки из освященного ясеня и трением добудет новый огонь, новый свет для нового года.

А еще через час добрые ринбуржцы с гомоном повалят из святилищ в таверны – отмечать. Тогда найдется работа и для капитана – разнимать передравшихся выпивох, растаскивать по домам тех, кто во имя Первой Искры попытался насмерть залить вином или пивом искру жизни и разума в собственном теле.

А пока можно дышать чистым праздничным воздухом, слушать тишину, столь редкую для улиц Ринбурга.

Альбрехт прошел Дом Золотых Цапель, расписанный желтыми птицами. Миновал закрытую на замок лавку мясника Клоха. Поморщился, увидев в сточной канаве собачий труп.

Из-за угла, с Кривой улицы, навстречу капитану вывернула согбенная, замотанная в тряпки фигура.

– Ха, кто такой? – спросил Альбрехт, больше для вида опуская руку на эфес короткого катценбальгера.

Помимо этого меча, незаменимого в ближнем бою, капитан не носил иного оружия.

– Я это… Плоский Ганс, – сиплым голосом ответила фигура, замедлив шаг. – Не узнал, что ли?

Альбрехт разглядел грязные лохмотья, седые патлы, морщинистое лицо с черным провалом повыше рта. Нос Ганс потерял из-за дурной болезни еще в молодости и тогда же заработал прозвище.

– Узнал, – кивнул капитан. – Хотя в такой вьюге родного брата за пару шагов не узнаешь.

Мело и в самом деле знатно. Крупные снежинки завивались в столбы, кружились и танцевали. В вихрящейся тьме прятались стены домов, пропал из виду обычно торчавший над Серой площадью шпиль храма Пяти Шагов. Сугробы росли и толстели на глазах, как безногие белые свиньи.

– Это уж точно, клянусь Злым Пророком, – Ганс прокашлялся и сплюнул. – Ты почему не на службе?

– Я-то как раз на службе, – Альбрехт хмыкнул. – А что до храмов, Первая Искра родится и без меня. За сорок пять лет я, видит Творец, насмотрелся на жрецов и на их пыхтение. Ну и должен же кто-то приглядывать за порядком, пока мои парни молятся и дышат ладаном?

Час назад капитан отпустил подчиненных на праздник. Остались караулы у Речных и Южных ворот, а с полдюжины стражников присоединятся к командиру после того, как завершится служба.

– Тоже верно, – Ганс закашлялся. – А я приболел, отлеживался два дня. Но сейчас нужно работать. Нельзя, чтобы горожане упустили шанс начать новый год с доброго дела. Ведь так?

В цеху нищих Ринбурга Плоский занимал высокое положение, был одним из трех старшин. Ему принадлежало очень доходное место у главных дверей храма Пяти Шагов.

– Поторопись, а не то кто-нибудь покусится на твой «прилавок».

– Я им покушусь! – И Ганс, помянув кишки Разрушителя, поспешно заковылял в сторону Серой площади.

Его согбенная фигура исчезла за пеленой метели. А Альбрехт стряхнул с усов налипшие снежинки и пошел дальше.

Молодые годы Шор, четвертый сын богатого стеклодува, провел в странствиях. В пятнадцать сбежал из дома, присоединился к шайке бродяг. Выжил во время крысиного мора, охватившего северную Арманию. Выучился обращаться с пикой и мечом, угодил в ландскнехты. В составе роты наемников побывал далеко на юге, у теплого моря, видел горы Гельвеции и каналы Нодера, сражался под знаменами дюжины герцогов и полусотни баронов. Получил с полдюжины ран и несколько раз едва не отдал душу.

И двенадцать лет назад, будучи уже лейтенантом в кампании Лоренцо Страшного, решил, что хватит.

Вернулся в родной Ринбург, купил дом и женился. Но тихая жизнь не сложилась – торговля не пошла, жена умерла при родах. И Альбрехт Шор снова взял в руки оружие, чтобы защищать от разбойников и лиходеев город, где появился на свет и где ему, скорее всего, предстояло умереть.

За годы его капитанства в Ринбурге сделалось тише, бандиты и воры присмирели, и даже нищие потеряли толику наглости. А Альбрехт привык, втянулся в работу стражника и даже полюбил ее.

Он дошел до Дома Толстого Монаха, подмигнул изваянию пухлого францисканца, что было расположено в нише над дверью. Раскланялся с хозяином таверны «У Коричневого Пса», выбравшимся на крыльцо, чтобы вытряхнуть коврик. И по улице Пекарей добрался до площади Великих Бургомистров, откуда в хорошую погоду открывается вид на синий Везер.

Сейчас река пряталась за пологом из снега. Стоявшие полукругом статуи градоначальников выглядели такими белыми, словно их атаковала огромная стая страдающих поносом голубей.

Ветер ударил в лицо, запорошил глаза, захлопали полы плаща. Альбрехт подумал, что в такую погоду ни один преступник на улицу не вылезет и что пора зайти в одну из таверн, выпить стаканчик глинтвейна. Осталось только выбрать в какую, ведь капитану будут рады почти везде…

И в этот момент с улицы Башмачников донесся пронзительный крик.

– Стой, негодяй! – завопил кто-то фальцетом. – Убили! Убили, люди добрые!

– Глинтвейн отменяется, – пробормотал Шор, вытер лицо и скорым шагом направился в сторону кричавшего. Когда повернул на улицу Башмачников, стал виден желтый фонарь над дверью и рядом с ним – круглая вывеска из жести. Изображенный на ней рыцарь держал кружку с пивом, по широкому и довольному лицу ползали блики. Прямо под вывеской прыгал, орал и размахивал руками толстяк в белом фартуке и широких черных штанах. Глаза у него были вытаращены, на упитанной физиономии застыл ужас.

– Тихо, Йохан! – рыкнул Альбрехт, понимая, что в такой ситуации лучше всего помогут громкий голос и уверенные манеры. – Не ори!

– О, капитан! Слава Творцу! – хозяин таверны «Бодрый паладин» всплеснул руками. – Как ты вовремя!

– Это уж точно, – хмыкнул Шор. – Прекращай стонать и рассказывай – кто и кого убил, куда побежал.

– Ну, оборванец… гостя, а потом умчался вон туда, – и пребывавший в откровенном помрачении чувств толстяк Йохан ткнул пальцем в сторону храма Прозревшего Яна.

Альбрехт разглядел следы, прикинул, что они останутся различимыми еще минут пятнадцать, затем их заметет снегом.

– Хорошо, – сказал он. – Веди меня внутрь. Гляну на тело. И чего это во время праздника людям по святилищам не сидится?

Раздраженно дернув головой, он вслед за Йоханом взошел на крыльцо «Бодрого паладина».

Внутри было тепло и тихо. Потрескивал огонь в большом очаге, с кухни долетали вкусные запахи жареного лука, острых колбас и жира. А на лавке у стены, откинувшись на спину и глядя в потолок удивленными глазами, лежал труп. На столе перед ним валялась кружка, блестела лужица пролитого пива.

– Он сидел… тот подошел и сделал что-то, а этот упал… – икая и шмыгая носом, принялся бормотать Йохан.

– Конечно, – Альбрехт снял перчатки, подошел к мертвецу и начал его осматривать.

Одет убитый был в серый камзол, протершийся и кое-где залатанный. Лицо его выглядело изможденным, под глазами – мешки, из коротких седых волос розовела лысина. Рядом с убитым на лавке лежал короткий меч в кожаных ножнах, на поясе висел кошель из замши, пустой и сморщенный.

И, что странно, на теле не было никаких повреждений.

– Хм… – Альбрехт пощупал запястье трупа, биения крови в руке не обнаружил. – Я его не знаю. Похож на обедневшего дворянина откуда-нибудь с запада, из Нодера или Фаллонии. Так, теперь рассказывай…

Из спутанной и торопливой речи хозяина «Бодрого паладина» стало ясно, что седой приехал, когда начало темнеть. Его лошадь поставили в конюшню, а постоялец въехал в маленькую комнату, что на втором этаже. Занес вещи, сам сошел в общий зал, чтобы поужинать.

– А второй, тот, который убийца, зашел только что… грязный, какой-то черный весь, ободранный, одет странно… Я хотел его выгнать, клянусь Творцом, ведь нечего бродягам приличное заведение пачкать. Но не успел. Он сразу к этому господину шмыгнул, – здесь голос Йохана дрогнул. – И руку так… протянул, словно за милостыней…. А господин захрипел и повалился…

– Вот как? Ты не заметил оружия?

– Э… вроде бы нет… – хозяин «Бодрого паладина» выпучил глаза. – Нет… ничего не заметил.

– Очень странно, – Альбрехт нахмурился, еще раз осмотрел лицо, шею и руки погибшего – вдруг где остался след от отравленной иглы? Но ничего не обнаружил, на коже трупа не было ни малейшей царапины. – Я не понимаю, отчего он умер… Такое впечатление, что твой гость просто прекратил дышать.

– Магия? – Йохан и сам, судя по побагровевшей физиономии, дышать перестал. – Надо позвать господина Юлиуса…

Ринбург, как и любой другой вольный имперский город, имел право нанимать мага. А поскольку денежки у магистрата водились, он этим правом пользовался. Юлиус Штайн, колдун довольно молодой, но умелый и опытный, жил в большом доме около Северных ворот.

– Можно и позвать. Да только он вернется не раньше чем через три дня. Уехал к родне на праздники, – Альбрехт, как хороший капитан стражи, знал обо всем, что происходит у него в городе. – Поэтому придется обойтись так. Прикажи тело унести в комнату и позови лекаря. Лучше всего – старого Герхарда с Гнилой улицы. Пусть осмотрит труп. Вдруг я не заметил чего-нибудь? Во-вторых, прикажи слугам не болтать, хотя бы до завтрашнего утра. Понял?

– Да, клянусь Творцом! – хозяин «Бодрого паладина» кивнул.

– Я пойду по следу. Попробую выяснить, что это за бродяга, – Шор поднял руку к груди и нащупал под камзолом и рубахой твердый кругляш амулета. – Так, а это что у тебя такое?

В покрывающей пол золотистой, свежей соломе белел обрывок грязной ткани. А рядом лежал комочек черной, сырой земли.

– Не знаю.

– Хм, посмотрим, – Альбрехт нагнулся, подобрал то и другое.

Лоскут выглядел таким ветхим, словно его соткали лет сто назад, и пах гнилью. Земля, наоборот, казалась свежей, ничуть не промерзшей, точно ее выкопали не посреди холодной зимы, а весной.

– Только час назад пол подмели, Творцом клянусь, – сказал Йохан. – Солому свежую вот постелили…

– Ладно, я понял, – прервал его Альбрехт. – Сделай то, о чем я просил. Сам зайду позже.

– Э, капитан, а может быть… – хозяин «Бодрого паладина» помялся, – дать вам кого-то из парней поздоровее? Да с дубиной. Кто знает, куда этот тип побежал? Он ведь убийца. Или ты своих позови…

– Не бойся за меня, – Шор хмыкнул и огладил усы. – В этом городе нет такой опасности, с которой я не справлюсь в одиночку.

И он положил руку на эфес катценбальгера.

– Как знаешь, – в голосе Йохана не было убежденности. – Да сбережет тебя Хранитель и все Прозревшие его…

– Надеюсь, что им не придется вмешиваться.

Альбрехт натянул перчатки, запахнул плащ на груди и вышел из таверны. Закрыл дверь, повернулся. В лицо швырнуло целую горсть снежинок, глаза запорошило, а кожу неприятно защекотало.

– Вот зараза, укуси ее демон, – прорычал капитан, прикрывая глаза рукой.

Снег усилился, повалил стеной. И на мостовой, где недавно темнели отпечатки, не осталось ничего. Похоже, что сегодня не удастся обойтись без амулета, что делает взгляд более зорким и обостряет внимание.

Изготовил медный кругляш на цепочке Юлиус Штайн, причем сделал это за счет городской казны. Поэтому Альбрехту приходилось носить его. Но пользовался им капитан очень редко и неохотно. Он полагал, что настоящий мужчина должен решать проблемы без помощи колдовства. Но упертым дурнем Шор не был и хорошо понимал, когда имеет смысл отступить от собственных принципов.

Засунул руку под плащ и сквозь камзол снова взялся за амулет. По предплечью побежала едва заметная щекотка, глаза кольнуло. Нафаршированный снежинками мрак стал будто прозрачнее, а на мостовой обозначились места, где сохранились еле заметные вмятины.

– Так-то лучше, – пробормотал Альбрехт и пошел по следу.

Метель выла и бесновалась, через стоны ветра с трудом прорывался праздничный звон колоколов. Капитан шагал, прикрывая лицо от свирепых порывов и нагнувшись вперед. Левую руку не убирал от амулета, опасаясь потерять след, а правую держал на мече.

Под ногами хрустел снег, полы плаща хлопали, холод лез под одежду.

Альбрехт прошел улицу Башмачников до конца, обогнул храм Прозревшего Яна. Через Кошачий переулок вышел к таверне «Пьяный гном» и начал спускаться к Везеру, к той части города, что лежит у городской стены и носит прозвание Разоренный Порт. Почему – не помнил никто из старожилов и даже из магов. Обитал в Разоренном Порту народ солидный: цеховые старшины, известные мастеровые, купцы из Торговой Сотни. Люд победнее селился только у самой стены.

– Что за ерунда? – пробурчал капитан, обнаружив, что след, миновав Дом Серой Мыши, сворачивает налево. – Откуда тут эта улочка? Здесь должна быть лавка Старого Франца.

Он потряс головой, но улица, которой тут раньше не было, и не подумала исчезать. Пригляделся и обнаружил, что лавка ювелира находится чуть дальше и что на ставнях ее, как обычно, блестят нанесенные золотой краской изображения змей.

Знак для любителей чужого добра.

– Это что, морок? Или память подводит? – Альбрехт нахмурился и обтер с усов налипший снег.

Улочка была узкой и темной. Детали мешал разглядеть снег, и чудилось за его пеленой странное движение. Мрак колыхался, по нему шла рябь, как по поверхности пруда.

– Что за ерунда? – Капитан подумал, почесал в затылке, сделал знак Творца и решительно шагнул вперед.

И буквально через десяток шагов уткнулся в крыльцо каменного дома.

Этого строения Шор тоже не помнил. Двухэтажное, с мощной дверью, окованной стальными полосами, и с застекленными окнами, оно напоминало жилище зажиточного купца. Некоторые окна были освещены, тусклый желтый свет еле пробивался через щели меж занавесками.

И след, вне всяких сомнений, вел сюда.

– Вразуми меня Прозревший Георг, – Альбрехт помянул небесного покровителя воинов, взошел на крыльцо и постучал.

Невольно вздрогнул, когда дверная ручка, отлитая в виде головы волка, недобро оскалилась.

– Вот ведь чушь мерещится… – пробормотал капитан, нервно сглатывая.

На стук никто не отозвался. Альбрехт постучал еще раз. Подождал немного и, чуть помявшись, взялся за ручку и повернул. Дверь открылась с мягким скрипом, и он шагнул внутрь.

Оказался в просторной прихожей с высоким потолком и масляными лампами на стенах. В их свете капитан разглядел большое зеркало на стене напротив входа, увидел в нем свое отражение – мрачное, промокшее и даже немного испуганное. Усы торчат, как у рассерженного кота, в серых глазах – недоумение.

Почти незаметная до этого момента дверь справа от зеркала распахнулась. В прихожую вошел статный, маленького роста мужчина с пышными седыми волосами. Падающие на плечи локоны блеснули в свете ламп, сверкнуло серебряное шитье на черном колете.

– Добрый вечер, – проговорил мужчина. – Чем могу помочь, капитан?

– Вы меня знаете? – удивился Альбрехт.

– Конечно, – седой подошел ближе, стали видны мерцающие, очень большие глаза и необычно белое лицо. – Все обитатели Ринбурга наслышаны о вас, даже некоторые жители этого дома.

– Почему тогда я не знаю вас? – Шор почувствовал, что начинает злиться – слишком много непонятного и странного произошло за один вечер.

– Потому что Богадельня Прозревшего Саймона обычно не нуждается в вашей помощи.

– Богадельня? Это богадельня? – Злость ослабела, уступив место удивлению. – И о ней я никогда не слышал…

Богаделен, где давали приют больным и одиноким старикам, в городе было две. Одна располагалась в восточном пригороде, при монастыре сестер Ордена Серебряной Розы. Вторая занимала дом у Речных ворот и содержалась на деньги нескольких очень богатых купцов.

– Это неудивительно. О нас мало кто знает, – седой пожал плечами, точно извиняясь. – Хотя я должен представиться. Возможно, что мое имя вам многое объяснит. По всей Армании я известен как Рутгер Красный.

– Э… – Это имя Альбрехт знал, вот только не помнил откуда. – Красный… Рутгер… маг?!

Вспомнил, что года два назад по тавернам болтали что-то о буйствах кобольдов в шахтах Рудных гор. Говорили о том, что справиться с ними сумел только один колдун, и называли его странное прозвище…

– Точно, – кивнул седой. – Наша богадельня, скажем так, не для простых людей… Поэтому обычно даже увидеть ее невозможно.

Мысли в голове капитана заскакали, точно испуганные белки. Богадельня не для простых людей? Почему в ней оказался маг? И при чем тут Прозревший Саймон? Для приютов обычно выбирают иного небесного покровителя. Что про этого типа написано в Триедином Писании?

Альбрехт вспомнил, и его прошиб холодный пот – Саймоном звали того колдуна, что пытался состязаться с воплотившимся Хранителем, а затем уверовал в него, вроде бы получил прощение и…

Так что, в богадельне, укрытой в самом центре города, обитают старые, лишенные сил маги?

– Вижу, вы поняли, – благосклонно проговорил Рутгер Красный. – А я повторю вопрос – чем могу помочь, капитан?

– А… ну да, – Шор кашлянул, пытаясь вернуть мыслям стройность, огладил усы. – Дело в том, что в вашей… вашем здании скрывается убийца.

– Вряд ли, – Рутгер покачал головой, глаза его на мгновение замерцали чуть ярче. – Дом невозможно заметить…

– Но я-то его увидел и вошел сюда!

– Да. Но вы, капитан, шли по следу, ведомые чувством долга и амулетом, сработанным, если не ошибаюсь, коллегой Юлиусом. Против такого сочетания не устоит даже Стена Иллюзий. Но едва вы перешагнули порог, я узнал об этом. Как узнал бы и о том, что в богадельню проник кто-нибудь другой…

– Да? А что вы скажете на это? – и Альбрехт указал туда, где на дощатом полу лежала щепоть черной сырой земли.

Точно такой же, какую Шор обнаружил в «Бодром паладине».

– Хм, да… – Рутгер сделал мягкий, скользящий шаг и присел на корточки. Взял землю и осторожно понюхал. – Очень, очень странно, клянусь гнездами никси. Этого не было тут час назад…

– Теперь вы мне верите? – спросил Альберт.

– Я с самого начала не сомневался в вас, капитан, – голос мага сделался чуть жестче. – Но и вас можно ввести в заблуждение, как любого человека или не человека… Так, если нет возражений, я попробую узнать кое-что…

Рутгер встряхнул руками, точно сбрасывая с них капли воды. Около его кистей вспыхнуло и погасло призрачное мерцание. Пол вздрогнул, взлетели пылинки, образуя что-то вроде дымного столба. В углах задвигались, оживая, тени, откуда-то донесся неприятный шелест.

Капитан наблюдал за происходящим с тревогой и удивлением. Он многое видел в жизни, но никогда – как творит волшебство настоящий, могущественный маг.

– Да, удивительно… – проговорил Рутгер, морща лоб. – Похоже, что кто-то тут и в самом деле прошел. Пойдемте, капитан, посмотрим…

И он двинулся к двери слева от зеркала. За ней обнаружилась широкая лестница, ведущая на второй этаж. Перила из коричневого дерева блестели, как отполированные, ступеньки скрывал бордовый ковер с золотым рисунком. На стенах, как и в прихожей, горели лампы.

– Похоже, что кто-то из наших обитателей стал причиной ваших неприятностей, капитан, – говорил Рутгер, пока они неспешно поднимались. – Хотя каким именно образом, понять не могу. Мало кто из них вообще выходит из богадельни… Сегодня на службу ушли лишь пятеро. И это в главный праздник года!

– Но они же… э, маги.

– Это верно, а магия может лишать жизни. В том числе и на расстоянии. Но к старости колдунов, как и простых людей, начинают меньше интересовать обычные удовольствия. Вино, любовь, еда, убийства – то, что горячит молодую кровь, не привлечет внимания пожилого волшебника. Да и чародейство их становится другим, оно все больше уходит внутрь их самих… Надеюсь, я понятно объясняю?

– Вроде да, – буркнул Альбрехт без особой уверенности.

Лестница закончилась, они оказались в коридоре, проходившем через весь дом. Тут имелись те же лампы, в покрытых деревянными панелями стенах виднелись двери, пол устилали ковры, толстые и зеленые, как молодая трава. Пахло чудно – смолой и цветами.

– Другими словами, они больше не мечут молнии, не заклинают духов и не создают чего-либо вещественного, вроде зачарованных мечей или амулетов. – Рутгер повернул направо. – Старики колдуют, но так дивно и изощренно, что их магия непонятна даже мне, хотя я посвятил чародейству много лет. – Он остановился у одной из дверей. – Сюда, если верить следам, вошел тот, кого вы ищете…

На двери белой краской был нарисован всадник из Дикой Охоты – скелет с мечом и в шлеме. Глаза его горели багровыми огоньками, плащ за спиной развевался, а призрачная лошадь шевелила ногами.

– Тут живет Август Хунтцель, тишайший из стариков, которого я знаю. И он-то как раз ушел в храм. – Рутгер провел рукой перед дверью, и глаза всадника погасли, он умер, стал обычным рисунком. – Попробуем зайти, посмотрим, что творится внутри.

Дверь открылась, и в тот же момент Альбрехт ощутил сильный запах падали, будто где-то рядом давно сдохло крупное животное. Вслед за магом шагнул за порог и оказался в просторной, очень уютной комнате.

Стены были затянуты голубой тканью, в углу стояла большая кровать с пологом на столбиках. Окно скрывали занавеси, от него доносился шорох бьющего в стекло снега и голос метели. Рядом с окном располагался большой шкаф темного дерева. Потрескивали угли в небольшом камине, от которого шло тепло. В центре помещения находился столик, на нем горела необычно толстая свеча из черного воска. У стола стояло роскошное кресло с высокой спинкой, на ней валялась медвежья шкура.

А на полу, около стола, лежал мертвец в драной и грязной одежде.

– Ох, Творец и все Прозревшие его! – не удержавшись, воскликнул Альбрехт. – И это ваш тихий старик?

– Это некровитал, – помрачневший Рутгер покачал головой. – Труп, с помощью колдовства обретший возможность ходить и даже разговаривать. Создать такого сложно, и пользы от него мало…

– И этот некро-кто-то-там сегодня убил человека.

Труп подходил под описание хозяина «Бодрого паладина» – черная кожа, покрытая пятнами, грязный балахон, сделанный, судя по всему, из погребального савана и одежды, в которую обряжают мертвецов перед похоронами. Воняло от лежавшего жутко, а в руке его было зажато что-то крохотное, мерцающее.

– Невероятно… очень странно. Не может быть. Зачем? – Рутгер Красный выглядел сбитым с толку. – Если маг хочет убить кого-то, то есть сотни простых способов. С некровиталом очень много возни… Да и силы с ловкостью в нем меньше, чем в простом человеке. Ума и вовсе нет. Он годится лишь для простых, шаблонных дел.

– А что у него в руке?

– Давайте посмотрим, – маг шагнул вперед, наклонился. Когда отогнул полусгнившие пальцы, из них выскользнул сверкающий шарик. Замерцал, в нем замелькали картинки, капитану показалось, что он услышал тонкий, писклявый голос. Но тут Рутгер схватил шарик, и все затихло. – Да, очень странно… Кем, вы говорите, был погибший?

– Дворянином откуда-то с запада, – буркнул Альбрехт. – Пожилой, небогатый. Приехал только сегодня…

– И умер, – закончил фразу Рутгер. – Причина смерти мне ясна. Она вот в этой штуке.

Он развернул ладонь и продемонстрировал шарик, по светящимся стенкам которого плыли разноцветные пятна, похожие на розовые облака или на искаженные лица.

– Что это? – спросил капитан.

– Осколок жизни. Воспоминаний, силы, энергии, памяти – называйте, как хотите. То, что еще недавно принадлежало дворянину с запада. А потом было у него отобрано вот этим некровиталом.

– Но зачем? Чтобы убить?

– Вряд ли, – маг покачал головой. – Забери он подобный кусочек у вас, вы бы ничего не почувствовали, ну разве что легкое недомогание. Но в нашем госте оказалось слишком мало жизни, и так получилось, что некровитал, умеющий лишь исполнять возложенную на него задачу, забрал ее всю. Исчерпал до дна. И бедняга умер, не успев даже понять, что происходит. Но зачем все это затеяно – пока непонятно… Ясно одно – труп будет ходить и вести себя подобно живому, пока горит эта свеча. Пожалуй, стоит избавиться от него.

Рутгер шагнул вперед и свел пальцы на фитиле. Пламя зашипело, погасло, комната погрузилась во мрак. С пола донесся тяжелый всхлип, заставивший Альбрехта покрыться холодным потом и схватиться за катценбальгер.

Мертвец медленно, двигаясь рывками, встал, глаза его повернулись, пальцы на руках согнулись.

– Сейчас он вернется к себе в могилу и погрузится в землю до того момента, пока свеча не загорится вновь, – маг отступил в сторону, давая некровиталу дорогу. Тот проковылял к двери и исчез в коридоре. Шаги его затихли. – Но надеюсь, что последнего не будет. Больно уж отвратительное колдовство…

– А почему вы не замечали, когда он входил?

– Сторожевые заклинания рассчитаны на живых, – Рутгер вынул из кармана другую свечу, самую обычную, зажег ее щелчком пальцев. – Мертвеца для них не существует… а ну-ка, осмотримся… зачем нашему тишайшему Августу Хунтцелю нужен лоскут чужой жизни?

Осматривался маг странно, ходил из угла в угол, бормоча себе под нос и даже не вглядываясь в обстановку.

– Что там такое? – Шор, которому надоело бездействие, указал на шкаф, чьи створки как-то чудно светились.

– Там? – Маг оглянулся, стало видно, что его глаза мерцают, подобно углям. – О, амулет коллеги Юлиуса творит чудеса. Вы разглядели то, чего не заметил я. Хотя искал совсем другое.

Он подошел к шкафу и распахнул его. Стала видна куча одежды и стоявшее на ней зеркало, точнее – рама от зеркала, на две трети от нижней грани заполненная осколками цветного стекла.

– Витраж? – Альбрехт выпучил глаза и понял, что перед ним вовсе не стекло.

Осколки мигали, меняли цвет, в них появлялись и исчезали картинки, мутные и яркие, прекрасные и жуткие. Там появлялись люди и здания, леса и моря, животные и улицы, все, что видит человек в жизни. Сцены рождения, обыденного существования и смерти.

– Невероятно… – Рутгер осторожно наклонился, чуть ли не уткнулся носом в «зеркало». – Совершенно не представляю, как это можно сделать. Хотя в нашем ремесле я далеко не из последних. Невероятно…

– Что это, во имя Творца? – капитан облизал пересохшие губы.

– Трудно ответить. Это, ну… что-то вроде полотна, сотканного из осколков чужих жизней. То, что принес некровитал сегодня, заняло бы место именно тут. Здесь появился бы новый кусочек…

– Но зачем?

– Создавать такую штуку? – Маг поскреб в затылке. – На этот вопрос ответить просто. Старики есть старики, и жизни в них все меньше, а то, что случается с ними, большей частью скучно и неприятно. Но желание ощутить существование во всей полноте не меньше, чем в молодости. Именно поэтому обычные люди в пожилом возрасте часто надоедают детям и внукам беспрерывными расспросами о деталях их жизни. Чтобы хоть как-то прикоснуться к ее течению. Понятно?

– Да.

– Но чародей имеет больше возможностей, чем обычный человек. – Рутгер поднес ладонь со светящимся шариком к самым глазам, словно пытаясь заглянуть в него. – И Август пустил свою силу в ход. Поднял некровитала, вложил в него задание. Когда тот приносил осколки чужих жизней, Хунтцель ловко вставлял их сюда и наслаждался. Каждый кусочек можно оживить. Скорее всего, нужно просто дотронуться. Но нам этого делать не следует, полотно слушается только хозяина.

– Да, я понял, – Альбрехт подумал, что с подобным убийством (или ограблением?) ему не приходилось сталкиваться за все годы в страже. – Но что надо сделать… ну, чтобы это не повторилось?

– Вот и я думаю над тем же, – маг сделал сложное движение, и шарик на его ладони истаял разноцветным дымом. – Уничтожить некровитала? Август создаст еще одного. Подчинить старого и сделать так, чтобы он брал у тех, у кого жизни излишек? Не получится. Разбить полотно – жестоко по отношению к старому человеку.

– А если рассказать ему, что произошло? – предложил Шор.

– Ты знаешь, что такое разговаривать с упрямыми стариками? – вопросом ответил Рутгер. – Вот тут как раз такой случай, усложненный тем, что старик может запросто тебя, да и меня, зачаровать. А чужую магию он мигом почует и разрушит, пошевелив пальцем. Так что мы поступим проще. Жди меня здесь, – он передал свечу капитану и направился к двери.

Альбрехт остался в комнате один, и ему начало казаться, что из-за шкафа за ним кто-то наблюдает, а из-под кровати раздаются подозрительные шорохи. Захотелось оказаться где-нибудь подальше от этой комнаты, желательно – в таверне, с кружкой пива в руке.

Маг, к счастью, вернулся быстро.

– Вот, – сказал он, выкладывая на стол тарелку синего фарфора, украшенную узором из белых цветов.

– Что это? – Шор выпучил глаза.

– Названия у нее нет. Но работает следующим образом, – Рутгер вынул из кармана спелое краснобокое яблоко, по комнате поплыл сладкий аромат. – Кладем его сюда, чуть толкаем и…

Яблоко качнулось, перевернулось и неожиданно покатилось дальше, держась края тарелки. А в центре ее цветочный рисунок задрожал, сделался нечетким. Что-то начало проступать через него, очертания высоких домов с черепичными крышами, цветущие сады…

– Ого! – только и сказал Альбрехт, увидев, как картинка оживает – меж домов ходят люди в длинных цветастых одеждах, шныряют крысы, летит воздушный змей и несется за ним детвора…

– Надеюсь, что Хунтцелю эту штука тоже понравится, – маг улыбнулся. – Нашел я ее в одной из кладовых нашей богадельни месяц назад, когда копался там со скуки. Кто это изготовил, когда – неведомо. Вещи в кладовых копятся давно, и вещи непростые. Лишь такие, что остаются после умерших чародеев. Сейчас мы положим тарелку на стол и тихо удалимся. Август вернется из храма, найдет ее и непременно заинтересуется. А когда разберется, что к чему, а он непременно разберется, то забудет и о некровитале, и о своем зеркале. Ведь это яблоко позволяет заглядывать куда угодно, наблюдать за чьей хочешь жизнью…

– А если… если кто-нибудь еще из обитателей вашего приюта, ну… тоже лишит кого-нибудь жизни?

– Проблемы нужно решать только после их появления, дорогой капитан. – Рутгер повел рукой над тарелкой. Яблоко прекратило кататься, картинка побледнела и исчезла, будто утренний туман под лучами солнца. – Лишит – тогда и будем разбираться. Дорогу сюда вы теперь знаете. Но не советую показывать ее еще кому-нибудь. Это может кончиться плохо.

И он улыбнулся, холодно и равнодушно, блеснули острые белые зубы.

– Да я и в мыслях не держал, клянусь Прозревшим Георгом… – забормотал Альбрехт.

– Вот и хорошо, что мы друг друга поняли. Так, – маг огляделся. – Теперь осталось убрать следы нашего пребывания. – Он хлопнул в ладоши, по стенам прошла судорога, в комнате что-то неуловимо изменилось, хотя все вроде бы осталось на тех же местах. – Ну вот, мы можем уходить. Старик, готов поставить что угодно, решит, что тарелка – праздничный подарок, и возьмется за нее сегодня же…