Текст книги "Воспоминания о службе в Финляндии во время Первой мировой войны. 1914–1917"

В дни февральской революции на Балтийском флоте погибли около сотни офицеров: в Гельсингфорсе около 45, немногим меньше в Кронштадте, в Ревеле – пятеро, в Петрограде – двое. Помимо офицеров погибли свыше 20 боцманов, кондукторов и сверхсрочников, четыре офицера покончили с собой, 11 пропали без вести. Аресту в Гельсингфорсе подверглись полсотни офицеров. Причины зверских убийств выжившие офицеры склонны были впоследствии объяснять действиями шпионов и провокаторов. Именно такая версия представлялась наиболее соответствующей истине, например, в случае с убийством вице-адмирала А. И. Непенина, когда волна самосудов (в ночь с 3 на 4 марта 1917 г.) уже схлынула. Однако российский историк М. А. Елизаров, исследовавший левацкие настроения на флоте в бурные события 1917 г. и первые послереволюционные годы, вполне уместно замечал, что никем не руководимое движение все-таки в основном выбирало не случайные жертвы. Та же толпа матросов, из которой раздался выстрел в спину Непенину, знала настроение проходившего в те же минуты гарнизонного митинга, высказавшегося резко против Непенина и избравшего командующим Балтийским флотом адмирала А. С. Максимова. Причины, по которым выбирались жертвы, были самыми различными: политические, сведение личных счетов, наличие немецкой фамилии. Не следует забывать и о том, что некоторые из матросов ранее добровольно сотрудничали с охранкой. Не случайно среди матросов бытовало мнение, что в числе убийц были заметавшие следы такого рода «добровольцы».

В «Оде революции» Владимир Маяковский очень точно передал атмосферу тех мартовских дней:

 
Ты шлешь моряков
на тонущий крейсер,
туда,
где забытый
мяукал котенок.
А после!
Пьяной толпой орала.
Ус залихватский закручен в форсе.
Прикладами гонишь седых адмиралов
вниз головой
с моста в Гельсингфорсе.
 

Не вызывает удивления то обстоятельство, что ни одна из политических сил не оказалась заинтересованной в расследовании и наказании убийц. Временное правительство отнеслось к произошедшему как к некой неизбежности, что, в сущности, лишь являлось свидетельством зыбкости самой новой власти. Для вождей левых партий (от эсеров и меньшевиков до большевиков) наличие жертв являлось своего рода свидетельством того, что происходящее именно революция, а не государственный переворот. Достаточно вспомнить в связи с этим инициативу с захоронением жертв революции на Марсовом поле в Петрограде.

Самосуды в начале марта не были последними. После подавления выступления Корнилова на кораблях матросы стали брать у офицеров подписку в том, что они осуждают мятеж Корнилова. Отказавшихся подписывать расстреливали. На линкоре «Петропавловск» такая участь постигла четырех офицеров. В Або был расстрелян начальник воздушной станции, в Выборге —11 офицеров. Следует сказать, что Гельсингфорсский ревком, как и другие выборные органы, стремился остановить новую волну самосудов. Так, в начале сентября им было издано специальное постановление, категорически запрещавшее самосуды. Центральный комитет

Балтийского моря (Центробалт), созданный в конце апреля 1917 г. для координации действий флотских комитетов, схожие решения выносил дважды – 31 августа и 3 сентября.

Казанцев неоднократно упоминает о роли большевиков в событиях в Гельсингфорсе. Однако среди моряков в столице княжества наиболее прочными позициями обладали эсеры. На Балтийском флоте численность их организации намного превосходила большевиков. К маю 1917 г. в Гельсингфорсе эсеров насчитывалось до 15 тыс., тогда как большевики в своих рядах имели не более 3 тыс. Во флотских эсеровских организациях преобладали левонастроенные эсеры, не считавшие грехом действовать вопреки указаниям партийного руководства. В отличие от эсеров и большевиков позиции анархистов среди флотских экипажей кораблей, стоявших в Гельсингфорсе, были относительно слабы. Слава анархистского досталась только флагману Балтфлота – линкору «Петропавловск». Казанцев о событиях на этом корабле повествует довольно подробно. Только к осени 1917 г. влияние анархистов стало более заметным.

Воспоминания Дмитрия Леонидовича Казанцева были написаны в 1931 г. Начало 1930-х гг. в истории Финляндии было богатым на события. Политическая ситуация в стране была предельно напряжена, Лапуаское движение – на подъеме. Радикальные правые элементы организовали похищения различных политических деятелей, прежде всего коммунистов и социал-демократов, но в числе похищенных оказались и бывший президент страны Стольберг со своей супругой. Самые радикальные представители движения требовали создания в стране режима сильной власти. Достижение этой цели считалось невозможным в рамках парламентских процедур, поэтому и требовало использования особых методов воздействия на государство. Законные методы и процедуры отнюдь не отвергались, но считались приемлемыми лишь до тех пор, пока могли служить целям

Лапуаского движения. Однако, если законность оказывалась не совместимой с «благом Родины», на первый план выступала высшая форма справедливости – закон Лапуа, оправдывавший все самые радикальные меры. «Мы делаем, что нам нравится, другие делают то, что могут», – говорил лидер движения Вихтори Косола. Чем-то происходившее должно было напоминать Казанцеву события 1917 г. Возможно, эта напряженная политическая атмосфера добавила эмоциональности его воспоминаниям.

Рупасов А. И.

Воспоминания о службе в Финляндии во время Первой мировой войны 1914–1917

Глава 1

Активистское (егерское) движение в Финляндии, история его развития и сформирование из финляндцев Королевского Прусского егерского батальона 27-го в германской армии. Меры борьбы русских военных властей в крае с активистским движением и вербовкой в германскую армию

Активистское движение, появившееся в Финляндии почти в самом начале войны нашей с Германией, не было новым. Оно явилось лишь выявлением в новую форму тех движений, которые давно существовали в крае и начало коих следует искать еще в те времена, когда краем управлял генерал-адъютант граф Берг. Эти организации, первоначально пассивные, затем понемногу начали изменять свой характер. После расформирования в 1900–1905 годах финских войск, когда главари сепаратизма увидели, что нет более той точки, на которую можно было бы опереться, а раздробленные при упразднении части, распыляясь, могли стать совершенно бесполезными для дела, то было решено создать в крае ряд организаций, которые могли бы послужить средством к объединению и созданию обученных военному делу кадров. Удалось это сделать только в период наших неудач в войне с Японией образованием полицейского резерва в городе Гельсингфорсе, своей численностью во много раз превышавшего действительную потребность в городовых во всей стране. Затем в каждом городе и даже общине были образованы добровольные пожарные дружины, обучавшиеся два раза в неделю летом военному строю. В печати 1906 года возник союз «Войма», а когда он был ликвидирован русским правительством, то появились различные стрелковые общества, спортивные и атлетические организации и т. п.

В таком виде находилось это дело перед нашей войной с Германией.

Настроение населения края в начале войны было не только лояльное по отношению к России, но даже дружелюбное, показателем чего могут служить сердечные проводы населением городов уходивших на войну войск и отзывчивость на нужды наших раненых. Впрочем, стоявшие в течение 25 лет в крае финляндские стрелки и артиллеристы смело офинились, переженившись на местных уроженках, особенно полки 1-й стрелковой бригады, где половина офицеров была в родственных связях с местным населением. Когда война начала принимать затяжной характер, а германцам удалось занять часть нашей территории, то главари движения начали очень осторожно зондировать почву для возобновления своей деятельности.

Заветным желанием было, конечно, восстановление финских войск. Вот поэтому, когда начались тяжелые бои под Люблиным и Холмом и из Финляндии были взяты 67-я и 84-я пехотные дивизии и заменены ополченскими дружинами, активисты решили, что настала пора действовать. Было решено узнать, как к этому вопросу отнеслось бы военное начальство края. Для выполнения этого щекотливого поручения был выбран отставной генерал Лоде, некогда служивший в русских войсках.

Начальник штаба войск, расположенных в Финляндии, генерального штаба полковник Фалеев уклонился от беседы с генералом и направил его к гельсингфорсскому коменданту генерал-майору Лобановскому, ссылаясь на то, что на последнего возложены обязанности как на начальника местной бригады по приему добровольцев в войска, в том числе и финляндцев.

В произошедшем с комендантом разговоре генерал Лоде предупредил, что он является выразителем мнения весьма широких кругов населения, а потому просит генерала Лобановского отнестись особенно внимательно к тому, что он имеет сообщить, и начал развивать мысль о том, что теперь, когда Россия особенно нуждается в каждом солдате, Финляндия, по примеру прошлых войн 1854–1856 и 1877–1878 годов, горит желанием прийти на помощь империи и выставить под ружье все способное носить оружие население призывного возраста, что, по приблизительному подсчету, составило бы около 60 тысяч человек, или один армейский корпус. Таким образом, русские войска могли бы быть из края выведены и употреблены на более нужных участках обширного фронта, выделив, конечно, инструкторов для обучения финских войск и оставив части специального назначения.

Молчавший в течение всего разговора генерал Лобановский сказал, что он приветствует такое патриотическое решение тех кругов населения края, выразителем коих генерал Лоде является, и что следует немедленно сделать необходимые представления, ибо разместить в Финляндии около 60 тысяч добровольцев будет весьма трудно, так как и сейчас казармы не вмещают в себя войсковые части, и приходится прибегать к отводу помещений от городов, занимая помещения учебных заведений, что, конечно, отражается на нормальном течении учебной жизни. Вопрос этот технический будет настолько серьезен, что его нужно сначала разработать. Ясно, что невозможно сразу отправить в Россию такое количество людей, нужно открытие в крае приемных, сборных и питательных пунктов, необходимо, наконец, назначение врачей и пр. Лоде согласился с приведенными доводами и просил разрешения переговорить о технической стороне этого вопроса с видными деятелями края и тогда явиться для продолжения разговора.

Продолжение разговора не замедлило последовать, причем после первых фраз выяснилось, что генерал Лоде имел в виду не прием финляндцев в русскую армию добровольцами, а восстановление упраздненных войск. На это комендант возразил, что этот вопрос не входит в круг его полномочий, и предложил обратиться в штаб войск. Начальником штаба уже был генерального штаба полковник Изергин, который, заслушав генерала Лоде, заявил ему, что по этому делу ему надлежит прежде всего обратиться к финляндскому генерал-губернатору, через которого это дело только и может быть возбуждено как через главного начальника края.

– То есть это значит обратиться к генералу Зейну? – перебивая полковника Изергина, спросил генерал Лоде.

– Да, через него.

– В таком случае те круги, которые меня уполномочили на ведение беседы с вами, просили заявить, что происходившие переговоры они просят считать недействительными, так как считают для себя совершенно неприемлемым всякое касательство к этому делу генерал-лейтенанта Зейна.

Таким образом, когда отпали попытки восстановить упраздненные финские войска, активисты решили обратиться за помощью к Швеции в виде разрешения посылать туда добровольцев для обучения военному делу, но последняя категорически отказалась даже разговаривать на эту тему.

Тогда руководители активного движения решили направить наиболее непримиримую молодежь в германскую армию. Кому эта мысль явилась впервые, мы не знаем, но можем предположить, что она пришла от активистов, находящихся за границей. Небольшая группа людей, принадлежавших к составу Императорского Александровского университета в Гельсингфорсе, которую выбрали старейшины движения в инициативе зарождавшегося дела, собрались поздней осенью 1914 года в доме студенческой корпорации «Остроботния»[1]1
  20 ноября 1914 г. (Здесь и далее примеч. коммент.)


[Закрыть], где под влиянием убеждения более старших по возрасту товарищей решила, что единственным способом уничтожить зависимость Финляндии от империи является обращение за помощью к Германии. Мысль эта была наиболее ярко выражена магистром Вяйне Кокко, а на организационном совещании присутствовали, кроме упомянутого, магистры Кай Доннер (известный исследователь сибирских инородцев), И. О. Руут, П. X. Норрмен, К. Каллиала и учитель гимнастики В. Е. Тиири. Пропаганда этой идеи среди местного студенчества, конечно, не встретила затруднений и в последние дни октября 1914 года. Каждая корпорация, уже выбравшая из своей среды представителей в центральный комитет, приступила к объединению. Это тем легче было сделать, что ректор университета статский советник Эльт сам принимал активное участие в сношениях комитета с Германией. Несколько дней спустя старые активисты приняли у себя избранных студентами магистров (П. И. Хюннинен, И. О. Руут и П. X. Норрмен). Среди присутствующих были профессора Императорского Александровского университета Рафаэль Эрих, Т. Хомен, Е. Эстландер и личный советник Т. Хейкель.

Все партии края выказали живейший интерес к делу, даже социалисты в лице самого О. Токоя и магистра Вийка. В конце концов было решено послать в Германию для военного обучения 150 человек молодежи из числа студентов, и с этой целью выехал в Швецию школьный советник – барон Адольф фон Бунсдорф. Необходимо заметить, что с самого начала нашей войны с Германией все проживавшие там финляндцы не были арестованы германскими властями и заключены в концентрационные лагеря, как-то было поступлено с прочими русскими подданными. Вот таким-то отношением немцев к финляндцам чрезвычайно умело воспользовался некий Фриц Ветергоф, проживавший с 1912 года в Берлине. Ветергоф – в прошлом незначительный чиновник и владелец адвокатского бюро при городе Тавастгусе.

С первых же дней войны он сумел организовать при Военном министерстве в Берлине бюро, которое, с одной стороны, ведало проживающими в Германии финляндцами, а с другой – являлось организацией осведомительного характера. Политической стороной бюро ведал сам Ветергоф, а военной – обер-лейтенант фон дер Гейден. Бюро это, окончательно сформированное к весне 1915 года, было в темной связи с проживавшими в Стокгольме политическими эмигрантами Конни Цильякусом, Юнасом Кастреном, доктором Германом Гуммерусом, которые служили звеном для сношений с родиной. Доктор Гуммерус ведал при посредстве шведской прессы политической пропагандой в Швеции, направленной против России.

Так как организация Ветергофа только налаживалась, то Гуммерус вошел в сношения с проживавшим в Берлине после отъезда из России бывшим германским консулом в Гельсингфорсе, коммерции советником Гольдбек-Леве. Была также сделана попытка привлечь на свою сторону общественное мнение в Швеции, часть населения которой, главным образом придворные круги и корпус офицеров, была за войну с Россией. Особенно горячо агитировал путешественник Свен Хеддинг. Однако все усилия заинтересованных лиц впутать в эту интригу Швецию остались тщетными.

Только в начале января 1915 года германское правительство решило использовать финляндцев для партизанских целей в русском тылу и дало согласие на прием и обучение в Локштедтском лагере близ города Гамбурга 200 молодых людей.

Для руководства и обучения был подобран надежный кадр во главе с таким знатоком бойскаутского дела, как бывший организатор и председатель Pfadfinderbund’a в Германии майор Байер, выбравший себе помощниками капитанов Баде, Юста, Кнатса и Хельдта. Надо было посылать молодежь. Ограничения к выезду за границу финляндцев, хотя бы и призывного возраста, не существовало, так как Финляндия была освобождена от исполнения воинской повинности натурой, а потому нюлландский губернатор генерал-майор Виднэс беспрепятственно выдал свыше 100 заграничных паспортов, не придав какого-либо значения такому массовому отъезду молодых людей за границу.

Однако на это обратили внимание начальники пропускных пунктов. Дело в том, что ежедневно не только все пропускные пункты, но даже все полицмейстеры края должны были доставлять списки всех приезжающих и отъезжающих лиц, которым велся в штабе войск особый учет. Таким образом, было обращено сначала внимание на большой процент заграничных паспортов, выданных нюлландским губернатором, а затем и на возраст выехавших. Начали производить расследование, сильно затянувшееся, и одновременно штаб войск просил генерал-губернатора об издании обязательного постановления для Финляндии с воспрещением выезда за границу молодых людей моложе 38 лет, а потом этот возраст был увеличен до 45 лет. Кроме того, было подано обязательное постановление об отлучках за границу или о нелегальном переходе границы.

ОБЯЗАТЕЛЬНОЕ ПОСТАНОВЛЕНИЕ

об ответственности за нарушение правил

об отлучках за границу или о переходе границы

Ввиду объявления Финляндии на военном положении сим, на основании статьи 19 Правил о местностях, состоящих на означенном положении (Сб. пост.

В. К. Ф. 1909 года № 73), постановляется на время действия в крае военного положения нижеследующее:

I. Виновные:

1) в отлучке за границу без надлежащего паспортного документа или с иным нарушением установленных относительно таковых отлучек правил;

2) в переходе границы, хотя бы и с надлежащим паспортным документом, но тайно или помимо установленных для такового перехода пунктов;

3) в попытке совершить означенные в пунктах 1 и 2 деяния или в оказании таким деяниям какого-либо содействия подвергаются в административном порядке заключению в тюрьму на срок до трех месяцев или денежному штрафу до восьми тысяч марок.

II. На разрешение дел по сему постановлению уполномочиваю губернаторов подлежащих губерний Финляндии.

III. Настоящее обязательное постановление вступает в силу немедленно по его обнародовании.

Финляндский генерал-губернатор,

генерал-лейтенант Зейн

г. Гельсингфорс, 17/30 декабря 1915 года № 54

Постановление тоже было издано не сразу. Можно сказать, прошло после отъезда месяца два, а военные власти не предприняли в этом направлении никаких мер. За этот промежуток за границу успело выехать уже до 160 человек, за что они могли ответить только штрафом. Первой мерой было учреждение финляндской пограничной охраны, сформированной из 1-й Петроградской пограничной императора Александра III бригады, каковая и прибыла в Финляндию в конце марта месяца 1915 года.

Прибытию ее предшествовала рекогносцировка границы, произведенная полковником Перцовым совместно с окружным воинским начальником в городе Бьернеборг подполковником Гольмбергом. Лица эти объехали всю прибрежную полосу от города Або до города Торнео и разбили ее на участки. Подполковник Гольмберг рекомендовал устроить еще вторую линию контроля от города Кеми через Рованиени до строящейся Мурманской дороги, доказывая, что этот вариант будет иметь более существенное значение, чем охрана линии от Торнео на Карунки, и его предположение впоследствии оправдались на деле. Бригада заняла линию охранения от города Або через все прибрежные города, через Торнео на ст. Карунки и далее к северу. Мера эта была очень продуманна, и предполагалось, что она принесет сразу же осязаемые результаты. На самом деле во многих местах оказались прорехи, что и увидит дальше читатель. Шила в мешке не утаишь. Также большое число уехавших из края не могли остаться незамеченными дтя маленького населения городов. Начались разговоры между сердобольными родителями, дошедшие вскоре до полиции и русских властей, а вслед за ними появились уже определенные жалобы со стороны тех же родителей на вербовщиков, сманивших бог знает на какую авантюру их детей, от коих давно нет никаких известий.

Вскоре в штаб войск, расположенных в Финляндии, был вызван инженер Стольберг, которому предложено было прямо ответить на поставленный вопрос, причем было обещано, дабы он не боялся сказать правды, что в отношении его лично не будет предпринято никаких карательных мер. Жена инженера Стольберга являлась родной сестрой коменданта морской крепости императора Петра Великого вице-адмирала Герасимова, и это родство помогло Стольбергу. Почти одновременно в штаб войск явилась одна дама и, заливаясь слезами, рассказала, что ее сын уехал в Швецию, намереваясь оттуда попасть в германскую армию, и, боясь за сына и за будущее, она просила его задержать в Швеции и вернуть назад. Указания, данные этой дамой, дали вскоре возможность задержать на нашей государственной границе шведского подданного Карла Унандера, занимавшегося проводом молодых людей через границы. Это был первый обвиняемый вербовщик и проводник, служивший вражеским интересам. Так как с его арестом вербовка уже являлась несомненным фактом, то началось следствие, порученное судебному следователю по особо важным делам Петербургского окружного суда Машкевичу, под наблюдением прокурора окружного суда действительного статского советника Громова, и дело об активистском движении стало называться по имени первого задержанного «Делом шведского подданного Карла Унандера по вербовке молодых людей из финляндцев в Германскую армию», впоследствии разросшись в многотомное дело.

Несколько позднее, когда японское посольство в Петрограде сообщило нашему Министерству иностранных дел список финляндцев, услугами которых оно пользовалось в 1904–1905 годах, было установлено за этими лицами наблюдение, давшее чрезвычайно ценные данные и позволившее приступить уже к ликвидации движения.

Однако финляндцам нужно было прежде всего подготовить местное общество, вызвав сочувствие к этому движению. За дело агитации взялись все столичные и часть провинциальных, преимущественно крупных, газет. Провинциальные газеты, крайне редко высказываясь в отношении переживаемого Россией момента, обратили на себя внимание властей. В Финляндии существовала весьма строгая цензура, не столько военная, которая преследовала исключительно свои особые цели, сколько политическая, ничего общего с военной не имевшая, о чем, однако, население Финляндии не только не знало, но вряд ли и догадывалось. Состояла она всего из двух человек: действительного статского советника Каннинена и магистра Яловирта – и подчинялась непосредственно финляндскому генерал-губернатору, но помещалась она вместе с военной цензурой, что сделано было в конспиративных целях. Таким образом, все нападки на строгости военной цензуры в действительности должны быть отнесены к цензуре политической. Эта цензура была настолько строга, что прессе нельзя было рассчитывать безнаказанно для себя заниматься восхвалением немцев, их успехов или германской культуры. Впрочем, репрессивные меры едва ли бывали действительны, так как взыскать штраф с маленькой газеты было почти невозможно, а на случай приостановления издания или закрытия у каждого издателя было в запасе несколько разрешений на издание новых, с несколько видоизмененным заглавием.

Все же осторожно можно было оказывать известное влияние на общество и через печать. Пробовали выпускать и прокламации, но трудность напечатания таковых затрудняло обязательное постановление.

ОБЯЗАТЕЛЬНОЕ ПОСТАНОВЛЕНИЕ

о воспрещении распространения в публичных местах мелких произведений печати без надлежащего на то разрешения

Ввиду объявления Финляндии на военном положении сим, на основании статьи 19 Правил о местностях, состоящих на означенном положении (Сб. пост. В. К. Ф. 1909 года № 73), постановляется на время действия в крае военного положения нижеследующее:

1. Воспрещается продавать в разнос, раздавать в публичных местах или распространять иным подобным способом, за плату или бесплатно, такие брошюры, листки и вообще мелкие произведения печати, на подобное распространение коих не последовало разрешения Главного управления по делам печати или его поверенного. Действие сего правила не распространяется, однако, на повременные издания, дозволенные к напечатанию в общее сведение телеграммы, театральные афиши и другие подобные объявления.

2. Желающий получить означенное в предшедшей (1) статье разрешение обязан при своем прошении Главному управлению по делам печати или его поверенному представить два экземпляра того произведения печати, которое он намерен распространять. Если разрешение последует, то один экземпляр возвращается просителю с надлежащею разрешительною надписью, а другой оставляется при делах Главного управления или его поверенного.

3. Виновные в нарушении настоящего обязательного постановления подвергаются в административном порядке заключению в тюрьму на срок до трех месяцев или денежному штрафу до восьми тысяч марок.

4. На разрешение дел по сему постановлению мною уполномочиваются подлежащие губернаторы.

5. Настоящее обязательное постановление вступает в силу немедленно по его обнародовании.

Финляндский генерал-губернатор,

генерал-лейтенант Зейн

г. Гельсингфорс, 2/15 марта 1915 года № 26

Так или иначе, а в канун февраля 1915 года в Локштедт прибыла первая партия финляндцев в числе 35 человек. Это были люди преимущественно идейные, почти все если не с высшим образованием, то, во всяком случае, с законченным средним. Организаторы движения находили более необходимым для дела присутствовать в Гельсингфорсе, поэтому ни один из них в Германию не поехал.

Эти 35 человек положили начало 27-му егерскому батальону германской армии, начавшему впоследствии комплектоваться исключительно из финляндцев. Через месяц немцы согласились на увеличение ими обучаемых до 1000 человек. Все завербованные рекруты получили паек солдата, жалованье и обучались на тех же основаниях, как это было установлено для германской армии, но сперва с той лишь разницей, что повышения в званиях, установленного для солдат армии, не было. Взамен этого финляндцев повышали из рядовых в группенфюреры и цугфюреры, что соответствовало унтер-офицерскому и фельдфебельскому званиям. Оружие и амуниция были выданы русские из числа забранных при отступлении из Восточной Пруссии. Немцы правильно учитывали, что среди добровольцев могут попасть в Локштедт и агенты русского командования, а потому учредили два контрольных пункта в Стокгольме и Засснице, которыми заведовали германские офицеры из состава батальона, а им в помощь были даны надежные добровольцы. Сами финляндцы устроили такой пункт при своей контрразведке в городе Хапаранде на государственной границе со Швецией, против города Торнео. Фильтровали чрезвычайно строго, задавая ряд перекрестных вопросов, особенно организация в Хапаранде, где чрезвычайно энергично работал студент Хейкель. В пути добровольцев сопровождали агенты, обязанность которых состояла в слежке за рекрутами, подслушивании их разговоров и пр. Между Хапарандой и Треллеборгом были этапы в Умео и Стокгольме, последним этапом заведовал капитан Хельдт, а после того как он был выслан из Швеции по требованию русского правительства, доктор Шмидт. Главари движения желали, чтобы обученный комплект сейчас же возвращался назад в Финляндию, а на место убывших поступали бы новые рекруты, таким образом, чтобы состав батальона постоянно менялся и представлял бы собой учебный батальон с переменным составом. Участие егерей в боях на фронте не входило в планы Активного комитета, желавшего прежде всего иметь дома обученные по новым уставам кадры. Немцы по вполне понятным причинам были против этого, не доверяя вполне финляндцам, тем более что в батальоне были такие лица, родственники которых служили в русской армии или флоте и занимали там высокие посты.

На этом основании некоторые из германских генералов были определенно враждебно настроены против приема в армию финляндцев и открыто высказывали им свое недоверие. Дело дошло до того, что предполагалось одно время совершенно прекратить обучение и распустить Локштедтский лагерь, но тут Активный комитет, видя серьезную угрозу всему делу, взялся за обработку германского посла в Стокгольме фон Луциуса, и, как говорят, исключительно благодаря ему Вильгельм II подписал 28 августа 1915 года приказ о продолжении обучения финляндцев в Локштедте. К сентябрю месяцу в лагере было собрано 235 человек, к декабрю 886, а к февралю 1916 года уже 1092, из коих половина уже могла быть инструкторами. К лету того же года Локштедт насчитывал с лишком 1500 человек. Из них и сформировали очередной по номеру егерский батальон четырехротного состава с двумя пулеметными, самокатной, саперной и телефонной командами и гаубичной батареей. После того как батальон был осмотрен принцем Генрихом Прусским, ему дали наименование Королевский Прусский егерский батальон № 27 и форму, присвоенную егерским частям. До этого все чины носили форму, присвоенную в Германии бойскаутам.

Эта трудная работа, требовавшая исключительной настойчивости, была выполнена не столько Активным комитетом, сколько советом старых активистов, проживавших в Стокгольме еще со времен генерал-адъютанта Бобрикова, так называемым «De aldres rad», то есть советом старейшин, несшим роль совещательного органа и обладавшим в Стокгольме старинными связями.

Осенью 1915 года по выбору старейшин в Стокгольме ездили в Берлин для ходатайства перед военными и гражданскими властями о развитии дела барон Адольф фон Бунсдорф и профессор Рафаэль Эрих.

Много перенесший в прошлом барон Бунсдорф в общем играл пассивную роль и нужен был для возглавления депутации благодаря носимому им титулу.

Окончательно Активный комитет сформировался осенью 1915 года в период наших крупных неудач на фронте. В состав его вошли представители всех партий в Финляндии: от старофиннов – доктор Эйно Суолахти, от младо-финнов – Хейкки Ренваль, шведский народный – Отто Окессон, от аграриев – доктор Сивен, от активистов и союза «Войма» – А. В. Нюлландер, от Александровского университета – магистры Доннер и Аппельберг[2]2
  Аппельберг вошел в состав комитета позже, в 1916 г., после того как Доннер и Сивен покинули Финляндию.


[Закрыть] и от упраздненных финских войск – Гарольд Окерман (ротмистр). Совет же старейшин составили бывший сенатор Эльт, статский советник Гриппенберг, профессор Вестермарк, доктор Виктор Цильякус, бывший сенатор Гуго Раутапяя, профессор Рафаэль Эрих, директор Самуил Сарио, О. Стенрут и барон А. фон Бунсдорф.

Особый интерес и отзывчивость проявили аграрии.

Недоверие немцев к рекрутам вскоре опять проявилось. Строгая дисциплина, полнейшая изолированность батальона не только от родины, но и от кого бы то ни было из местного населения, так как отпуска и отлучки не были сначала совершенно разрешаемы, естественно, породили недовольных.