Текст книги "Будни науки…"

4

Поднявшись в свой номер, Арсений первым делом решил проверить, как себя чувствует его маленькая рыжая зверюга. Благо ноутбук был рядом. Коннект с домом произошёл весьма быстро. Арсений, немного поводил джойстиком и увидел свою собаку там, где и ожидал – в большой комнате, недалеко от настенного экрана. Она дрыхла кверху пузом в кресле – так она частенько делала в его отсутствие. Экран, на котором появлялось изображение Арсения, был смонтирован так, чтобы Жука видела и слышала его отовсюду в большой комнате. Арсений шепотом позвал собаку, и по тому, как мгновенно дрогнули её уши, он понял, что она его ждала и тут же услышала. Собака спрыгнула с кресла и подбежала к экрану. Она решила лизнуть экран в том месте, где, скорее всего, был нос Арсения. Арсений спросил её: «Ну что, мохнопузя, как там у тебя жизнь?» Собака в ответ села и забарабанила хвостом по полу, и у Арсения отпустило всё внутри… Кстати, чуть отпрыгнем в сторону – Жуке, как помнил Арсений, было явно приятно слово «шуршунчик» и в той же степени неприятно другое слово – «тримминг». Какие у неё возникали ассоциации от слова «шуршунчик» – было загадкой, но, когда при ней произносилось слово «тримминг», она поднималась и демонстративно выходила из помещения, плавно поводя на прощание хвостом. И ещё полдня потом дулась. Видимо, она находила это слово непристойным.

Ещё Арсений научил свою собаку вызывать его, когда ей это надо. Для этого под экраном невысоко над полом был дополнительно повешен маленький сенсорный экран, и собака могла подходить и тыкать носом в большую зелёную кнопку. Проходило пять-десять секунд, Арсений на другом конце принимал вызов, и они могли видеть и слышать друг друга. Так они общались, если Арсений был в отлучке. Собака убеждалась, что Арсений жив-здоров, только немного сейчас занят, и потому они пойдут гулять попозже. Её такой расклад в большинстве случае вполне устраивал. А сейчас Арсений просто убедился, что с Жукой всё в порядке, немного поговорил с ней и отключился. Теперь можно и чем-то другим заняться.

Арсений принял душ, переоделся в кэжуал, настроение пошло вверх. Чем бы себя теперь занять? Арсений огляделся. В кресле напротив дивана безмолвно и статуарно сидела девушка-андроид – так уже давно принято в люксовых шведских гостиницах. Она была многофункциональна, но Арсению сейчас не хотелось ни секса, ни еды, ни обзора новостей. Можно было, конечно, сгонять её в магазинчик напротив гостиницы, но Арсений не понимал, что конкретно ей поручить принести. Спать тоже не хотелось. Уже. Или ещё. Он вспомнил, что у него в голове что-то интересное образовалось во время доклада, но вот что конкретно? Поди вспомни теперь… Надо было бы извлечь и зафиксировать пару смутных образов, родившихся и до сих пор крутившихся у него где-то в мозжечке. Для этого Арсений достал свой ноут и тихо посидел какое-то время перед пустым экраном, дожидаясь того момента, когда мутные образы обретут более вербальный вид и их можно будет наконец выудить из собственной головы. Но счастливый момент вербализации всё не наступал, и Арсений понял, что «пока не созрело». Мы это забыли упомянуть, а зря – за Арсением водилось такое странноватое увлечение: в часы досуга он иногда пописывал что-то типа прозы… У него набралось уже изрядно разных эссе и рассказиков. Даже пара пьесок была. На нечто большее он не замахивался – просто не видел в себе соответствующего задора. Писал свои рассказики он, конечно, не пропитания ради и явно не для просвещения широких слоёв населения, а просто для обретения внутреннего баланса – по-другому и не сказать. Хотя эти его литературные забавы даже были известны в узких кругах. Наверное, можно сказать, что она, эта проза, была рыхловата и запутана, но встречались и сочные куски. Часто это походило на то, как некий внешний наблюдатель смотрит извне на некую ситуацию или сцену. Получалось отражение словами траектории движения глаз этого наблюдателя. Иногда резко фиксировались неожиданные детали, но нигде не было долгого залипания. Изложение шло именно так, в том же ритме и с теми же акцентами, как будто это просто глаз сканировал описываемую сцену. Такая техника письма была относительно нова, но, надо признаться, в результате у Арсения всегда было плоховато с сюжетом. Откуда бы ему, действительно, взяться при таком подходе? Поэтому тексты получались просто как пейзажи, хотя иногда вдруг в них появлялся некий налёт платоновщины… Арсений сильно уважал этого человека и считал однозначно недооценённым. А про собственное писательство как таковое Арсений не так давно осознал, что оно, скорей всего, проистекает у него из простой невозможности обсуждать с реальными людьми какие-то ему, Арсению, интересные темы. То есть всё его писательство – это в некотором смысле результат одиночества, способ его компенсации, а не зуд настоящего писателя. Бывало, Арсений неосознанно наделял своих героев разными чертами самого себя, они дискутировали и, к его удивлению, даже ссорились между собой. Получалось что-то типа разговора с зеркалом… Отражение себя в своих героях… Такая вот форма рефлексии.

Арсений ещё посидел минут пять на всякий случай перед своим ноутом, но никаких творческих озарений не дождался. Зато в голову пришла мысль, что неплохо бы сходить в местную галерею живописи. Тут же явно должно быть что-то приличное. Скандинавы же это любят. Почему бы и нет? По городу их должно быть разбросано с десяток. Он полистал справочник на старинной прикроватной тумбочке. Но выяснилось, что уже неподходящее время – во всём городе выставки в это время года трудились до четырёх. Жаль. Хорошая картина уносит мозги в такие выси, в такую трансцендентность, что такое путешествие ещё долго будет помниться. И ещё важна сама ситуация выставки. Тут себя готовишь, идёшь или едешь в специальное место, говоришь шёпотом, как-то внутренне настраиваешься, выгружаешь из головы всякий бытовой мусор. В трениках туда не пойдёшь ведь… Н-да… Но не судьба сегодня, похоже.

Времени до вечера ещё было завались. Можно было, например, почитать. Арсений пошарил по давнишним директориям в своём ноуте. Попался старинный китайский текст, но в нем была запредельная плотность метафор – Арсений понимал, что его читать надо было медленно, вдумчиво, часто призывая на помощь отнюдь не собственные мозги, а исключительно чувства. Такой текст надо скорее не читать, а именно ощущать, впитывать, разделять эмоционально – таково свойство хороших восточных текстов: в них нет информации, в них нет действия. Это когда автор сознательно направляет чувства читателя в определенное русло – видимо, для того чтобы донести нечто существующее, но словам неподвластное, не вполне охватываемое ими. Сейчас воспринимать это было тяжеловато, эмоционально Арсений никак не включался. То, что автором вложено в этот текст, – обтекало его сегодня стороной, увы. После получаса тщетных усилий Арсений это понял и тихо отложил ноут в сторону. Короче, не читалось после доклада что-то. Но и ковырять в носу тоже не очень хотелось. Арсений посмотрел на куклу-андроида, которая всё это время беззвучно сидела в кресле напротив Арсения. Нет, только не это… Посидеть внизу в баре, что ли? Но в одиночку это скучно. С барменом тут особо не поговоришь, если ты не абориген. Арсений почесал нос и вспомнил, что где-то тут работает его давнишняя знакомица. У папаши Бэйкера в местной конторке, кажется, – но в этом Арсений не был уверен. Она была ещё из тех времен, когда он был простым очкариком-программистом и никакой лаборатории у него не было и в задумке. Они в те годы довольно тепло общались, воспоминания эти были очень приятны даже теперь – но вот давало ли это ему моральное право её сейчас беспокоить, Арсений совершенно не понимал. Тем более что она уже давно замужем и пока даже счастлива. А может, уже и не счастлива – они не общались все эти годы, и она после отъезда никак не информировала его о своей жизни вообще и в браке, в частности. Да и что, если подумать, Арсений ей скажет, если позвонит? Привет, я тут проездом, давай посидим в баре? Действительно, глупо… Не будет же он хвастаться своим нынешним статусом – хотя для неё это всё было крайне важно ещё со студенческих времён. Ладно, проехали… Придётся идти в бар одному, послушать блюзики…

В нижнем баре было пусто и относительно прохладно. Арсений расположился у барной стойки, подтянул ноги на специальную приступочку, что вроде бы по замыслу должно было создавать уют, и огляделся по сторонам. Публика не вызывала энтузиазма, хотя, впрочем, этого и не требовалось. Он поймал взгляд лысого бармена и заказал для начала двойной бурбон и блюдечко с оливками. Бармен, тучный, краснорожий дядька ирландского вида в накрахмаленной рубашке с бабочкой, быстро нашаманил что-то у себя под стойкой и выставил перед Арсением. Положив локти на стойку, Арсений посидел пару минут в этой позе, как будто впитывал атмосферу этого места. Все пьющие делятся на две категории – на тех, кто хочет в себе алкоголем убить желания, и тех, кто, наоборот, хочет их вызвать из небытия. Арсений пытался сообразить, к какой категории он сам сейчас принадлежит. Мимо прозрачной стены бара с той стороны прошёл толстый индус с таксой на поводочке. Арсений, когда видел такс, всегда весьма оживлялся. Вот и сейчас – сделал через стекло таксе страшную рожу… Такса поставила ушки, как они это умеют, и слегка удивлённо поглядела на Арсения. Хозяин, увы, энергично повлёк её дальше по улице, и Арсений смог только немного проследить за ней взглядом. Попутно он медленно цедил свой бурбон и кидал в рот оливки. Когда такса совсем ушла, он перевёл взгляд внутрь помещения и стал наблюдать за барменом. После минуты наблюдения за ним, он показался Арсению чуть излишне артистичным для этого места. Или даже, лучше сказать, игривым, – впрочем, и это было тут тоже не очень уместно. Арсению подумалось, что этот интуитивный артистизм просто был изначально в натуре этого человека – ибо окружающий ландшафт как-то не особо располагал к проявлениям изысканности. Разноцветные бутылки, фонарики, отражающие свет кубики льда, якобы случайно разбросанные искусственные цветы – всё это явно создано руками бармена, но могло поднять настроение разве что ребёнка лет десяти. Артистизм бармена выдавался даже тем, как он закатывал рукава своей рубашки. Впрочем, Арсений свои ощущения привык оставлять при себе. Он влил в себя остатки первой дозы, повернул лицо к бармену и подмигнул ему, приглашая повторить и заодно слегка обменяться мнениями по поводу окружающей реальности…

Но вышло, увы, иначе… В телевизоре под потолком начали транслировать блиц-интервью с Арсением, и многие в баре начали хмыкать и поглядывать в его сторону. Это обстоятельство у Арсения сейчас не вызвало никаких приятных ассоциаций. Он оставил под стаканом купюру, кивнул лысому бармену и выскочил на улицу, якобы подышать свежим воздухом. Не то чтобы Арсений был сильно стеснительным, но он не любил, когда его узнавали. Однако, пройдя пару кварталов, Арсений приметил через дорогу заведение – там на фасаде светилась какая-то зеленоватая вывеска, что-то даже смутно ему напоминающая. Похоже, тут можно было спокойно приземлиться.

…Когда Арсений переступил порог, он внезапно почувствовал дрожь во всём теле. Да, интуиция не подвела. Здесь оказалось то, чего ожидать в Стокгольме было довольно трудно, – тут на полную катушку заводили Rammstein, и это было очень кстати. Чудовищная энергия этой музыки проникала повсюду, и Арсений это мгновенно ощутил. После пары доз добротного виски и нескольких песен старых германских рокеров внутренний градус у Арсения поднялся настолько, что впору было идти на подвиги. А хоть бы за своей старинной знакомицей! А что – вот будет ей сюрпризик-то! Арсений решительно расплатился столбиком монет и через толпу начал бочить в направлении выхода. Но на улице дул сильный ветер, накрапывало, и через пять минут от былой решимости Арсения не осталось и следа. Мозги сами собой вернулись на своё прежнее место, и Арсению стало абсолютно чётко видно, что ему нет ни малейшего смысла чудить сегодня в этом Стокгольме. На перекрёстке он остановился подумать и окончательно определиться с планами. Да, пожалуй, здесь все замечательно живут и без него. И его знакомица, в том числе. Ну и ладно, пусть живёт, ей виднее…

Однако судьба, как это часто бывает, распорядилась опять по-своему. Арсений с час рассеянно гулял по городу, притомился даже зачутка и присел покемарить на лавку в парке. Закинул ногу на ногу, расслабился, начал даже подрёмывать, и тут из состояния блаженства его вывел громкий звук из кармана. Арсений мутным взором посмотрел на экранчик коммуникатора – там высветился какой-то незнакомый идентификатор. Но, судя по виду, местный. Он секунду подумал. Но понял, что придётся отвечать, так как это могло быть что-то связанное с его наградой или утренним докладом. Так и оказалось – это звонила журналистка из местной газетки и, кажется, напрашивалась на интервью. Арсений, надо сказать, вообще-то держал специального человека для связей с общественностью, но сюда прилетел один, так уж получилось. И потому ему пришлось сейчас самому думать и принимать решения относительно всяких интервью. Ему, конечно, слегка льстило, что местная пресса интересуется его скромной персоной, поэтому он дал добро на интервью. Договорились на девять вечера, в нижнем баре гостиницы. Арсений поглядел на часы – в принципе, уже скоро. Он, оказывается, просидел в парке больше часа. Видимо, всё-таки сказался сегодняшний напряженный день, да и бурбон тоже поспособствовал.

5

Они уже минут пятнадцать сидели в гостиничном баре возле окна, он пил кофе, она шуршала своими вопросами. Откуда-то сверху доносилось что-то знакомое из Оскара Питерсона. Её, как выяснилось, звали Бренда Густафсон, и она была в красных брючках и таком же свитере крупной вязки. При этом она была блондинкой с зелёными глазами, довольно крупной. Арсению эта непонятная тяга многих блондинок к красному представлялась не очень эстетически оправданной и даже, признаться, несколько раздражала. Это выдавало полное отсутствие цветовой культуры у человека. Но Арсений подавил в себе секундный внутренний негатив от этой цветовой несуразности – сейчас надо было думать о другом. Ещё Арсений заметил за собой, что он так же не переносил в одежде у людей комбинацию коричневого и серого – просто не мог спокойно и доброжелательно разговаривать с человеком, одетым в эти цвета. При всём при этом Арсений, конечно, отдавал себе отчёт в своём не для всех окружающих приятном качестве – этакой цветовой брезгливости – и старался последнее время всё же не выказывать этого явно.

– А как ты понял, что собакам свойственно абстрактное мышление и они могут понимать изображение на мониторе или в телевизоре? – Бренда подняла на него свои зелёные с поволокой глаза, и ему на миг померещилось, что она действительно интересуется. Или это просто профессиональное притворство?

– Ну как сказать… Там было две фазы, вообще-то. Сначала удалось понять, что собачий глаз сканирует изображение на телеэкране с другой частотой, нежели человеческий. Вернее, собачьему мозгу, чтобы распознать изображение, нужна иная частота развёртки. На старых теликах собака видит просто набор полосок. Поэтому, когда изменили принцип формирования изображения, собаки вдруг увидели его. Я так понимаю, что ты это всё знаешь и сама – об этом довольно много писали лет пять назад.

– Да, я читала, конечно… – она аккуратно взяла ложечку, погрузила её в чашку и сделала в задумчивости несколько медленных мешательных движений, хотя сахара в чашке не было.

– Интереснее стало, когда собаке надо было решать задачу абстрагирования. На мониторе моего ноутбука я начал рисовать некие схематические изображения – медведей, зайчиков, белочек и так далее. Сначала было всё почти фотографически – и собака легко узнавала. Потом начал упрощать изображения и перекрашивать самих зверюшек. Синего медведя, например, собака отказалась признавать. А схематично нарисованную белочку – пожалуйста. Ну и пошло-поехало… Ну, и через пару лет вроде оконтурились основные мысли на эту тему – как происходит распознавание образов у собак. Соответственно, тут же возникли мысли всё это перенести в роботов.

– А скажи, вот ещё все эти разговоры про то, что для сознания нужна душа – это ты для чего говорил? Совсем для глупеньких, что ли? Я, кстати, прочитала утром твоё прошлогоднее интервью – там это было практически явно обозначено, но я тогда не поняла и сейчас тоже не понимаю. Ты что, так втихую, за пару лет, взял и быстренько разобрался, что такое душа?

– Видишь ли, я говорил о сознании, а не о душе всё-таки. Ясное дело, способность распознавать образы и сознание – это далеко не одно и то же. Первое является необходимым, но не достаточным для второго. С определением сознания я вообще бы не стал торопиться. Реально сложное поведение по-любому как-то ассоциируется с сознанием. То, что я когда-то говорил для прессы или даже сегодня в докладе – это всё различные варианты неполных и упрощённых определений. Пусть разной степени неполноты, но всё равно – мимо кассы. Я хотел найти математическое определение сознания, а не бытовое. Даже не сознания, а самосознания. Все исходит из того, что индивидуум не может себя осознать, а социум – может. Почему так? А потому, что социум может разделить себя на наблюдаемое и наблюдающее. А индивидуум – не может. Для построения рефлексии нужна делимость. Вернее, самоделимость. Так что учитесь расщеплять собственное сознание, если хотите в себе что-то понять. Хотя иногда мне вообще кажется, что дать исчерпывающее определение сознанию – нельзя.

– А почему? Мне вот ещё понравилось одно твоё определение, я читала в журнале Science. Когда ты говорил, что способность воображать себя кем-то другим – это несомненный признак сознания.

– Я и сейчас так считаю. Только это тоже неполное определение. Страдание, например, тоже является признаком сознания, ну и что с того? Способность чувствовать означает наличие в мозгу (или в программе или где ещё там) различных понятий: «хорошо» и «плохо» и навык соотносить все внешние воздействия с этими понятиями, класть их на эту ось. Рассудок подпитывают эмоции, разве нет? Более того, рассудок, я так полагаю, вообще не может без эмоций. Они ему дают цель функционирования. Так что, какое определение ни возьми – все они с изъяном, увы.

– А о чем твоя книжка будет? – Бренда облизала ложку и задала вопрос. Арсений понял, что она, оказывается, слушала его сегодняшнее интервью (это транслировали в прямом эфире). Там репортёр упорно допытывался о ближайших планах Арсения, и пришлось как-то минимально осветить эту тему. В частности – про планируемую книжку. Но сейчас Арсений боялся свалиться в назидательность.

– О сознании, о чем же ещё? Вообще, сознание, как я в данный момент понимаю, – это, знаешь, некий мост. Одна его часть – в физической реальности, другая – в какой-то другой реальности. При этом я избегаю слов «духовная реальность», они отдают религиозным оттенком. Это, скорее, информационная реальность. То есть у сознания есть некая структура – уже это хорошо, я полагаю. Сознание способно генерировать тексты, которые, в свою очередь, меняют само это сознание. Это и показывает, что существует некий контур с обратной связью. Один полюс контура – тут, в физическом мире, другой полюс – где-то там, в нефизическом мире. Как-то так пока… Непонятно?

– Отчасти. Это всё весьма непривычно…

– Пожалуй, непривычно. Но тут ещё надо много думать, – Арсений отхлебнул из свой чашки, потом продолжил, – дело в том, что по-любому всё сводится к тому самому люку в нефизическое. Его надо иметь. Есть основание думать, что это подсознание. Рассудок генерирует тексты, отдаёт их подсознанию, где-то там происходит перевод текстов в нетекстовую, невербальную форму, и они запускаются в нефизический мир. Потом оттуда приходит фидбэк. Как-то так…

– Я вижу, что ты очень интересный собеседник. Моя редакция имеет честь предложить тебе завтра продолжить интервью. Сегодня у нас была как бы лёгкая разминка. Где-то в полдень тебе удобно? У нас в помещении, не тут, разумеется. Будет съемка. Мы пришлём машину за полчаса. Свои вопросы я пришлю тебе к 11-ти, но будут ещё вопросы от нашего главного редактора, их я пока не знаю. Что скажешь? – Бренда, казалось, отчего то слегка напрягалась, хотя вроде бы не с чего. Было очевидно, что основной целью их сегодняшнего разговора было согласие Арсений на разговор завтрашний.

– Ну, положим, это слегка неожиданно, но вполне возможно, – Арсений не стал из себя изображать капризную звезду. Секунду подумав, он сказал, – Завтра в полдень – время нормальное для меня. Я улетаю завтра вечером, – надеюсь успеем. Если будет съёмка – я даже побреюсь, – добавил Арсений и одним глотком допил свой кофе.

– Ну и отлично, – сказала Бренда несколько протяжно и перевела взгляд за окно. Там уже давно сгустились плотные сумерки. Было видно только то, что происходит в световом конусе от фонарей, равномерно воткнутых в тротуар через каждые двадцать метров. Бренда глядела за окно целую минуту, молчала, словно готовилась к чему-то. При этом зачем то трогала и покачивала свою, весьма дорогую по виду, серёжку на ухе (она почти доставала до плеча) – видимо, хотела, чтобы Арсений заметил и похвалил эту деталь в её сегодняшнем образе. Потом она внутренне определилась, перевела взгляд обратно в помещение, промокнула губы салфеткой и тихо спросила, а не окажет ли он ей небольшую любезность – вместе с ней дойти до её дома (тут недалеко) посмотреть настройки её нового робота, а то движения у него слишком резкие. С ошейником он худо-бедно справляется, а вот со шлейкой – прямо беда. Брендина собака от этого нервничает и пугается. Ну, а местные специалисты её не устраивают по ряду причин. Арсений ещё раз посмотрел на неё и озадачился, так как нетрудно было догадаться, что имеется в виду…

Он давно понял, что хитрые люди придумали в языке такую вещь, как синонимы, только для того, чтобы придавать по сути одному и тому же явлению, факту или поступку разную оценку. Не секрет ведь, действительно, что одно и то же можно назвать совсем по-разному. Кто из живущих определенно скажет, где проходит та самая тончайшая и неуловимая грань между трусостью и осторожностью, храбростью и безрассудством, гибкостью и бесхребетностью, прямотой и грубостью, толерантностью и безразличием, джентльменством и хладнокровием, глупостью и доверием? Поди, действительно, пойми, где тут граница и существует ли она вообще. Примеров много, разумеется. Всё зависит от контекста. Вот и сейчас: если он примет её предложение, то как это будет называться – глупостью или доверчивостью? А если, наоборот, не примет, то можно ли сказать, что он затрусливил или просто повёл себя осторожно?

…Уже обуваясь у Бренды в маленькой и аккуратной прихожей, Арсений внезапно подумал: вот ведь, столько лет прожил, а никогда раньше не замечал простой вещи – что люди делятся на тех кто, забравшись в один ботинок, тут же его завязывает, и на тех, кто сначала наденет оба ботинка, а потом сразу оба и завяжет. Важно это или не очень? О чем это может говорить в человеке? А вот поди пойми…