Текст книги "Тиховодье"

Выскользнув из машины, Катя, пригибаясь к земле, кинулась к первому, оказавшемуся по близости узкому проулку. Перепрыгнув через широкий поток, несущийся вдоль обочины проезжей части, и завернув за рекламный пилон на автобусной остановке, она оглянулась.

Над рекой появился густой туман. Он уже частично скрыл мост и лежащую поперек него фуру. Медленно струясь, подобно дымовой завесе или низко опустившемуся облаку, туман надвигался на берег. Его приближение было едва уловимым, и в то же время в нем чувствовалась некая фатальность. Со спокойной неотвратимостью он поглощал все, что попадалось ему на пути. Прямо на ее глазах исчез огромный ствол дерева, несущийся вниз по течению реки.

Дерево подбрасывало и раскачивало на волнах. Сначала его нижняя часть, словно утонула в белой океанской пене, а затем медленно за несколько секунд в молочной взвеси растворились и голые кривые ветви.

Катя попятилась в сторону проулка. Меньше всего ей хотелось оказаться в этом тумане. Он пугал своей матовостью и четко отчерченной границей. Ей не нравилась его способность скрывать внутри себя все что угодно, от сюрреалистических монстров, до маньяков. Казалось, что с такой же легкостью он заглушит крики и стоны их жертв.

Дождь затих, будто притаился, выжидая удобный момент, чтобы обрушиться на землю с новой силой.

Пробежав вдоль нескольких старых двухэтажных домов с потрескавшимися стенами, она перешла на быстрый шаг.

Вода с гулом низвергалась с крыш по водосточным трубам, вырываясь из них, вспенивалась в ливнеотводах, перехлестывала через края сточных желобов. Небольшие реки текли под ногами, озерца заполняли дыры в местах с выбитыми тротуарными плитками и в провалах над осевшим грунтом.

Выйдя из-под арки очередного старого дома, где воздух наполняли тяжёлые запахи плесени, сырости и застарелой мочи, она оказалась напротив Спасо-Преображенского собора. Всё его былое величие, вся помпезность оказались смыты дождем. Они исчезли вместе с остальными красками, обнажив стены и сделав их похожими на серые кости древнего трупа. Купола не сияли золотом, а чернели подобно кариозным зубам. Православные кресты заменили иные, жуткие символы – кресты со знаком бесконечности в основании и перевернутые пентаграммы. Черные орды воронья кружили над ними в сером низком небе. Крылья царапали тучи, высекая из них редкие капли дождя.

Широкая и пустая центральная городская площадь выглядела зловеще. На остановке стоял троллейбус с распахнутыми дверями. Из опрокинутой урны высыпался мусор. Обертки от мороженного, пакетики из-под чипсов, подхваченные потоками воды кружились вокруг забитых стоков. На клумбе с вымокшими и потускневшими цветами две вороны пытались отобрать друг у друга коробку от «биг тейсти». Это была странная схватка. Не издавая ни звука, вороны вертели головами, внимательно следя за действиями друг друга. Иногда одна из них открывала рот и издавала странные звуки похожие на шипение, а другая громко хлопала крыльями и подпрыгивала на месте. Они не вели себя, как надлежало птицам, и даже внешне отличались от обычных ворон. Клювы казались непропорционально большими, тела слишком черными и однотонными. Когда они моргали, на какой-то миг их глаза закрывала мутная багровая пелена и Катя могла поклясться, что видит в этой пелене отражение недавнего кровавого дождя.

На ступенях собора скрытый растущими вокруг декоративными елями сидел человек в одежде священнослужителя: в длинной просторной темной рясе из драпа. Вьющиеся седые волосы падали на плечи. Куцая неопрятная бородка выглядела запущенной. В руках мужчина мял скуфью. Короткие пальцы на широкой ладони украшали массивные золотые кольца.

Низко склонив голову, священнослужитель что-то не разборчиво бормотал. Она не могла разобрать слов, хотя иногда разбирала отдельные фразы.

– Иеремия… (дальше нечленораздельно)… вот, поднимаются воды… (и опять не разобрать слов)… землю… тогда возопиют люди…

– Эй, – позвала его Катя.

Мужчина обернулся в ее сторону, и она отшатнулась.

Неподвижные блеклые зрачки смотрели куда-то поверх ее головы.

– Кто здесь? – просипел священник и вытянул руку. Его пальцы беспомощно ощупали воздух. Она непроизвольно отшатнулась от них – шевелящихся, похожих на обрубки щупалец – и спросила:

– Вы действительно не видите меня?

Но немигающий взгляд и мутная плёнка, затянувшая глаза, позволили ему не отвечать на этот вопрос.

– Кто вы? Где? Вы можете дать мне свою руку?

Его голос дрожал от переполняющих чувств. Она чувствовала себя обязанной помочь слепцу. Однако меньше всего ей хотелось позволять ему брать себя за руку, прикасаться к себе, словно его слепота – нечто заразное, что-то вроде проказы способной передаваться через прикосновения.

Раздумывая над этим и борясь со своей брезгливостью, она лишь слегка приподняла руку, но мужчина ловко в одно движение поймал её ладонь.

– О, благослови вас господь, услышавший мои молитвы, – скороговоркой запричитал священнослужитель. – На всяк день благословлю Тя, и восхвалю имя Твое во веки, и в век века. Жизнь моя как трава, как цвет полевой я цвету. Ты же ветер, что надо мной. Я трепещу в руках твоих. Пройдет ветер, и нет меня. Слава тебе, господи.

Он посмотрел прямо на нее, и ей сделалось дурно от этого немигающего взгляда.

Она осторожно отошла в сторону на пару шагов.

Но взгляд казалось, последовал за ней.

А слепой ли он? – мелькнуло у неё в голове.

– Сестра, – священник скрутил скуфью в тугой узел и вновь развернул. – Расскажите где я? У меня такое чувство, будто я умер. Вокруг нет привычных звуков. Я не слышу города. Где гудение троллейбусов, голоса людей? Где хлопанье дверей, шаги прохожих? Что произошло? Я не слышал даже бой курантов на башне собора. Они обязаны бить каждые пятнадцать минут, я же здесь уже давно, и ни разу не слышал их. Только пару раз мне показалось, до меня донесся крик птицы. Жалостливый. Похожий на плач. И запах… Вы чувствуете его?

– Нет, – она принюхалась. – Я ничего не чувствую.

– Как же, вы не чувствуете? – в голосе мужчины послышались истерические нотки. – Он всюду! Он обволакивает нас. Плотный и осязаемый. Липкий. Я уже ощущал его однажды жизни, и теперь не смогу забыть все, что с ним связано. Никогда. Иногда потными ночами он приходил ко мне во сне и тогда я боялся, что больше не проснусь. Может, я сплю и сейчас? А? Лучше бы было именно так. Но… В любом случае я знаю, что источает его и что он символизирует.

– Я полагаю это просто дождь, – ответила она, уверенная, что священник либо на грани безумия, либо уже свихнулся. – И символизирует он сам себя.

– Нет, нет… – он опять со всей силы скрутил скуфью. – Это не просто дождь. Совсем не дождь! Это влага, которой сочиться грех, которая течет из пор грешников из всех греховных дыр. Это материализация всех их греховных мыслей. И запах его – это запах греха. Влажный, мокрый запах грешной плоти. Запах искушения и вожделения. На него как бражники на свет слетаются поклонники нечистого, чтобы пить эту влагу, сочащуюся из сатанинской клоаки

– Как хотите, – она пожала плечами. У нее не было ни малейшего желания терять время на пустые разговоры с этим человеком. Он одновременно и пугал и раздражал ее, вызывал зависть и иррациональную злобу.

Она развернулась, чтобы пройти мимо. Но в этот момент священник вскочил на ноги и с поразительной скоростью и удивительной для слепого точностью движений схватил ее за плечо.

– Покайся сестра, – закричал он, притягивая ее к себе и обнюхивая подобно собаке – парой глубоких шумных вдохов.

Священнослужителя передернуло. Он содрогнулся, так же как содрогался Максим в детстве, когда заканчивал «делать пипи» (она называла это младенческим оргазмом, ей казалось это смешным) и, поддавшись к ней, зашептал.

– Я чувствую его на тебе, вижу, как он сочиться из твоих пор. Так не о тебе ли говорит Господь: вот, поднимаются воды с севера и сделаются наводняющим потоком, и потопят землю и все, что наполняет ее, город и живущих в нем; тогда возопиют люди, и зарыдают все обитатели страны. И встанет над ними мать-блудница, и дано ей будет рожать плоды своего блуда тридцать девять дней тридцать девять раз, чтобы стали они как тридцать девять черных ангелов из преисподней возвещающих о приходе антихриста!

Его рот замер в нескольких сантиметрах от ее лица. Она увидела, красное воспалённое нёбо, коричневые зубы и обрубки корней, язык похожий на мертвое обескровленное тело. На верхней губе белела засохшая капелька слюны.

– Покайся, ибо виной всему ты! Это запах твоего греха наполнил мир. Источаемая тобой похоть – вот что ты называешь дождем. Покайся и все вернется на свои места. Уверуй в господа! Уверуй в силу его!

– Пусти меня! – она дернула руку, но вырваться не удалось. – Псих!

Что-то в облике священника было неуловимо знакомым. Но как только она попыталась вспомнить, где могла видеть эту бородку эти седые волосы и большой мясистый нос перед глазами закружился хоровод из лиц, и силы оставили ее. Мир покачнулся. Она с трудом устояла на ногах, чтобы не упасть на мужчину.

– Пусти! – новая попытка вырвать руку оказалась слабее, и такой же безуспешной, как и первая.

– Покажи свое истинное обличье! – правый глаз священника закатился, и она не смогла сдержать крик. Там под его поверхностью что-то двигалось. Извиваясь и бугрясь, нечто перемещалось от одного края глаза к другому. Она дернулась, и попыталась отстраниться, насколько это было возможным.

Над веком показалось бледное тошнотворное сегментированное тело. Медленно скрутилось в спираль и развернулось в ее сторону. Вслед за ним еще одно. Еще более отталкивающее.

Катя прижала руку ко рту и сглотнула, сдерживая сильнейшие рвотные позывы.

– Я вижу тебя, – прошептал священник. – Да, да! Я знал, что это ты, искусительница, приманка дьявола. Ты вернулась, чтобы закончить начатое? Чтобы мучать меня и на том свете? Я помню. О, да! Я отлично помню тебя, стоящую передо мной! Твои соски, выпиравшие сквозь тонкую ткань, твои бедра и губы. Ты совратила меня с тем, чтобы лишить веры. Ты хотела, чтобы я оступился…

Длинные черви выползали и, раскачиваясь, нависали над конъюнктивой. Они обрамляли его глаза как ресницы на автопортрете сюрреалиста.

– Ты привела ко мне свое отродье и просила крестить его. Но главной твоей целью было – соблазнить меня, отвернуть от господа. Теперь ты снова здесь и все вокруг источает миазмы твоей похоти. Дьяволица!

– Уйди прочь! – крикнула она, ударив его в грудь. Священник, пошатнувшись, отпустил ее руку и, оттолкнув его, Катя побежала в сторону набережной.