Текст книги "Исчезнувший"

Макарец, впечатленный моей речью, медленно помотал головой из стороны в сторону. Потом подумал и на словах добавил:

– Я на вас докладную напишу.

– Писать научись, андроид, – я сплюнул и отвернулся. Генаха тоже.

Макарец еще с минуту постоял, уныло наблюдая, как наглый Кавалерист затяжка за затяжкой поглощает сигарету, потом развернулся и побрел прочь. Я подмигнул Генахе:

– Ловко мы его уделали?

– Ловко ты его уделал, – поправил он и растоптал окурок. – Вот чего, Мишок, у тебя никогда не кончится – так это слов.

– Ну, – я зарделся от незаслуженной похвалы. – Должно же у человека быть хоть чего-нибудь много. У меня нет денег, нет совести, даже жены с малыми дитями – и то нет. А вообще, Генаха, это у меня от недосыпания словесный понос случился. Это у меня всегда так. Вот ты становишься нервный и раздражительный, как кошка, которой хочется, да не с кем. А у меня недержание речи происходит. Ты, кстати, чего домой-то не едешь?

– Я в бухгалтерии был, – Генаха хлопнул себя по карману. – Послезавтра в отпуск ухожу.

Хороший у нас таксопарк. Единственный в городе, где таксеров в отпуска выгоняют. Так что нам пока можно было гордиться, хотя ходили упорные слухи, что лафа скоро закончится – директор заразился капитализмом по самые гланды и решил податься в безжалостные эксплуататоры. Так что Генаха, получается, был одним из последних счастливчиков. Успел, так сказать, поймать момент. И все равно я удивился:

– Почему зимой? – удивился я. – Ценитель лыж и конькобежного спорта? А как же лошади?

– Пошел в жопу, – очень откровенно сказал Генаха. – У меня, Мишок, тоже, между прочим, ни жены, ни детей, ни мамы с папой. Так что мне без разницы, когда в отпуск уходить. Смотаюсь на Черное море, там сейчас народу нет. Отдохну.

– Тоже верно, – я вздохнул. Мне Черное море никогда даже не снилось. Я, как человек более приземленный, все отпуска проводил на рыбалке. – Ты Четырехглазого не видел? – Четыре Глаза был его сменщиком, и кому, как не Генахе, знать – появлялся ли в гараже наш многоокулярный друг.

– Нет! – Кавалерист удивленно посмотрел на меня. – Ты че? Он же сегодня в ночную заступает. Я машину на профилактику поставил, – и он махнул рукой куда-то в неопределенном направлении.

– Плохо, – еще раз вздохнул я.

– А что случилось?

– Еще не знаю.

– А зачем тебе тогда Четыре Глаза?

– Чтобы ничего не случилось.

– Не понимаю.

– Я тоже пока не очень понимаю, – признался я. Диалог вышел, признаться, сумбурный, и, не будь я в теме, точно свихнулся бы. Представляю, что за каша получилась в голове у Генахи. – Только боюсь, что-то все-таки случилось. Времени уже четверть девятого, а мы договаривались на восемь. Совсем плохо.

– Да в чем дело? – Кавалерист зло вытаращился на меня. Переживал, получается, за сменщика. И жаждал ясности. Знал бы он, как я ее жаждал!

– Не знаю я, Генаха. Крест на пузо – не знаю. Выясню что-нибудь – обязательно скажу.

Кавалерист обиженно заткнулся. Наверное, думал, что я скрываю от него какую-нибудь важную государственную тайну. Это было не так, но объяснить, что к чему, я был не в настроении. Так мы и стояли, надутые, как мыши на крупу. Даже мужик с агитплаката уже не радовал своим сходством с незабвенной памяти бровеносным генсеком.

Осияв пространственно-временной континуум своим прибалтийским лоском, появился мой сменщик Ян. В прохладную атмосферу нашего с Генахой общества он вписался вполне. Потому как человек-айсберг. Я бы даже сказал – человек-Антарктида. Принципиально невозмутим. Нетороплив, расчетлив, последователен. Я со счета сбился, сколько раз его вызывали на ковер к директору за опоздания, но Литовец очень последовательно и расчетливо продолжал опаздывать. Директор, человек снаружи очень строгий, но внутри редкостная душка, в итоге махнул рукой. Тем более что на качестве работы эти поздние приходы никак не отражались. Короче, смерть от душевных переживаний Литовцу явно не грозила.

– Привет аборигенам, – сказал Ян, подойдя к нам.

– О, – сказал Генаха. – Хоть один нормальный человек нарисовался. А то Мишок с Макарецом мне уже все мозги высосали.

– А Мишок-то что сделал? – спросил Литовец. Упоминание Макареца его ни капли не удивило – сосание мозгов по утрам, вечерам и вообще в любое время дня и ночи было особой приметой завгара.

– Задолбал он меня, вот что, – пояснил Кавалерист. – У него рот не закрывается. Уже полчаса стоит здесь и несет какую-то херню. Говорит – словесный понос. А у меня в голове уже конкретный бурелом.

– У Генахи новая теория, – пояснил я. – Типа, если посмотреть сбоку, то сверху будет видно, что снизу я получу по языку из-за своей головы. Ты чего-нибудь понимаешь?

– Нет, – честно ответил Ян.

– Я тоже. Хреновый, Генаха, из тебя Эйнштейн. Зря ты в восьмой класс не пошел.

– Я бы пошел, – возразил Кавалерист, – да меня не взяли. И вообще я сейчас из-за тебя шизой покроюсь. Слушай, Литовец, забери меня отсюда.

– Легко, – сказал Ян. Потом повернулся ко мне и добавил: – Ты тоже едешь?

– Ну, натурально, – я важно кивнул.

– Тогда подождите, я к Макарецу сгоняю.

И умчался. А я повернулся к Генахе и победно ухмыльнулся:

– Ты от меня так просто не ускачешь. Ян человек хороший, но он в первую голову мой напарник. Так что готовься.

– К чему? К тому, что ты меня до смерти заговоришь? Так я этого уже лет семь жду. Думаю, что однажды дождусь. Если прежде тебе голову не откручу.

– Зверь, а не человек, – хохотнул я. – Ладно, не боись. Я через слово разговаривать буду. В два раза дольше протянешь.

Сзади посигналили. Мы синхронно развернулись и направились к выходу. Там Генаха забрался в машину, а я пошел открывать ворота. Когда «Волга» выехала, проделал ту же операцию в обратном порядке и присоединился к Генахе. Он слегка потеснился, но на всякий случай предупредил:

– Мишок, если что – я тебе глаз высосу и не подавлюсь.

– Лишь бы тебе на пользу пошло, – сказал я.

– Чего это он? – спросил Ян, наруливая от гаражей.

– Седлом спину натерло, – я пожал плечами. – Или подковы новые жмут. Он все утро такой.

– Мужики! – взмолился Генаха. – С вами, конечно, весело, но я спать хочу. Говорите про меня что хотите, только на счет «поболтать» не приставайте, хорошо?

– Спи спокойно, друг, товарищ и лошадь! – я торжественно хлопнул его по плечу.

– Полный трындец! – Генаха тяжело вздохнул, поудобнее устроился на седушке и прикрыл глаза. Может, и правда заснул, а может, притворялся, чтобы мы не доставали его.

Некоторое время в салоне царила тишина. До тех пор, пока Ян не вывел машину за пределы промзоны. Здесь он отыскал меня глазами в зеркальце и спросил:

– Кого первого?

Вопрос, откровенно говоря, был непраздный. Он содержал в себе целую гамму душевных переживаний, терзавших Литовца, пока тот решал, кому из друзей отдать предпочтение. Потому что и Генаха, и я жили в получасе езды от таксопарка, но Генаха – на севере, а я – на юго-западе. И, не выдержав напряженной борьбы между собственными полушариями, Ян позорно спасовал, переложив ответственность за принятие решения на меня. Сволочь.

Я, однако, долго думать не стал. Кавалерист так увлеченно сопел носом, что без подсказок было ясно – он сейчас нуждается в теплой кровати гораздо больше, чем я. Мне же, слегка поспавшему и даже встряхнувшемуся в моральной стычке с Макарецом, было относительно неплохо – нервозная бодрость, говорливость и прочие симптомы легкого перенапряжения организма. Я знал, что через час-полтора наступит реакция, и я засну прямо там, где буду находиться на тот момент. Но ведь час-полтора-то еще продержусь. Поэтому невыгодное для меня – в смысле порядка очередности – решение было принято легко и без колебаний:

– А давай Генаху сперва отвезем. Это он только с виду конь. А на деле даже на пони не тянет.

Ян, чьи душевные страдания я прекратил одной фразой, пустил машину в нужном направлении и засвистел что-то непонятное. Это было редкостной удачей для любого натуралиста – видеть его в таком состоянии. Обычно он свистлявостью не отличался. Чистый бамбук. Такая вот особенность загадочной прибалтийской души. Неприметный такой бамбук, затерявшийся в необъятных бамбуковых джунглях. Даже если отыщешь – ничего интересного в нем не найдешь. Строгий и безупречный, хоть и непонятный. Ну, неэмоциональное растеньице. Правда, порой он превращался в цветущий бамбук, но это случалось редко. Наверное, когда подарил какой-нибудь барышне свою невинность. Возможно, в день свадьбы. Очень может быть, когда жена наградила его первым сыном. Короче, цвел только в исключительных случаях. По пальцам пересчитать можно. Чуть чаще становился таким бамбуком, на который в древности богдыханы голым задом сажали преступников. Что с ними делалось посредством прорастания быстрорастущего деревца через прямую кишку в остальной организм, объяснять не нужно. Ян и не объяснял. Просто прорастал. Но в основном все же оставался обычным человекобамбуком. Неприметным и бесстрастным.

Генаха тихо и мирно испускал хриплые стоны посредством своего, хоть и не длинного, но потрясающе рельефного – вследствие двукратного перелома – носа; Ян увлеченно, как мышка, которая хочет, но не может по большому, таращился вперед. Один я выбивался из общей картины своей бездеятельностью – просто сидел, откинувшись на спинку сиденья и сложив мозолистые руки на костлявые ляжки. Меня такой расклад не устраивал, и я решил посвятить свободное время анализу ситуации. В который раз за несколько часов, аналитик хренов. Но потребность в этом была чуть более чем острая. Если прежде ситуация выглядела довольно привлекательно, то некоторое время назад внезапно и решительно развернулась ко мне задом. Нужно было осознать новое положение вещей и постараться найти пути обхода, как бы это помягче выразиться, ситуационной задницы.

То, что раньше выглядело лишь как гипотетическая вероятность, стремящаяся к нулю, вдруг стало реальностью – Четыре Глаза был изъят из обращения, словно рваный рубль. И хорошо, если временно. Неприятное предположение. И даже больше, чем предположение. Ночью я оказал ему посильную помощь, а оказалось, что это помогло, как мертвому – укол пенициллина. После неявки Четырехглазого к месту обмена документами вдруг возникло устойчивое ощущение, что ночная заварушка – всего лишь разминка перед гораздо более серьезной игрой. Предстояло найти коллегу, куда бы его не запрятали добры молодцы из «Колизея». Чего мне это будет стоить – другой вопрос, да и не важно. Четыре Глаза был моим другом, а друзей в беде не бросают. Но, полагаю, процесс обойдется недешево. Потому что дальнейшие переговоры вряд ли удастся провести при поддержке одной лишь монтировки. Похищение человека – это вам не соседу рога наставить. Наверняка они будут ждать ответных телодвижений, наверняка вытащат из заначек все огнестрельное, колюще-режущее, и даже, возможно, химическое с ракетно-стратегическим. Короче, поиски очень просто грозили вылиться в крестовый поход сквозь плотные вражеские ряды к телу Валерия Четыре Глаза. Я очень надеялся, что к тому времени, как этот поход закончится, тело еще будет дышать и даже немножко шевелиться. Еще больше я надеялся, что поход удастся завершить.

Оставалась, правда, мизерная надежда, что Четыре Глаза тупо проспал восьмичасовое свидание. А его визави, скажем, превысили скорость и были остановлены сотрудниками ДПС. Но как-то очень уж слабо в эту возможность верилось. Однако я все-таки решил наведаться в таксопарк к восьми часам вечера, когда Четыре Глаза должен будет заступать на ночную вахту. Если его там и вечером не окажется… Ну что ж, тогда, по крайней мере, все станет предельно ясно. А пока на душе, которую я снова разбередил попыткой анализа, было очень неуютно.

– Приехали, – сообщил Ян.

Я вздрогнул и вывалился из собственных мыслей в грубую явь. Мы действительно стояли подле девятиэтажки Кавалериста. Пришла пора оборвать его сладкий сон. И я не без удовольствия (хоть как-то развлекусь, натурально) толкнул коллегу в бок. Ноль эмоций. Я толкнул сильнее. Кавалерист слегка сполз на сторону, всхрапнул, но просыпаться все равно не пожелал. Тогда я ущипнул его за расслабленную ляжку и гаркнул в самое ухо:

– Ваш билетик, гражданин!

Это подействовало. Это всегда действует. Генаха задергал руками и ногами, в полном непонимании происходящего вытаращился на меня, потом задрожал побелевшими губами и оскорбил:

– Мишок, паскуда! Ты чего мне в самое ухо орешь?

– А чего ты с первого раза не просыпаешься?

– Когда хочу, тогда и просыпаюсь!

– Куда хочу, туда и ору.

На эту попытку уладить дело полюбовно Генаха засунул в нос палец ровно до половины – гадом буду – и глубокомысленно изрек:

– Твое, Мишок, счастье, что я сонный. А то бы я тебя побил.

– Меня бить нельзя, – с глубоким внутренним убеждением возразил я. – Тебе грин пис этого не простит. Потому что я эндемик. Меня больше нигде в мире не водится.

Генаха вынул палец из носа, покрутил им у виска, потом вжикнул молнией на куртке, загоняя собачку под самый подбородок и попрощался:

– Пока.

– Пока, – кивнул Ян.

– Покее видали, – кивнул и я.

Кавалерист выбрался из машины. На улице, видимо, все еще беспредельничал зверский мороз, потому что Генаха сразу нахлобучил на голову капюшон. Слегка постоял, сплюнул себе под ноги – затрещит? не затрещит? – потом сунул в рот сигарету и, не прикуривая, пошел к подъезду.

Ян проводил его взглядом и спросил:

– Ну что? К тебе?

– Можно и к тебе, – я пожал плечами.

– А что у меня делать? – удивился он.

– Вот и я думаю – что у тебя делать? Жена, детишек двое. Орут, под ногами путаются. Нет уж, давай ко мне. У меня, кроме тараканов, никого нет, а я к ним привык.

Литовец кивнул. Собственно, другого он и не ожидал, но мое дурацкое предложение отправиться к нему слегка выбило напарника из колеи.

А пока он накручивал баранку, я мог со спокойной совестью подвести итог своим размышлениям на тему «как выжить в большом городе, если ты все время ищешь приключений на задницу». Собственно, первая часть фразы касалась не меня, а Четырехглазого. Потому что это он пропал в неизвестном направлении. И еще потому, что он совершенно не был приспособлен к участию в разного рода заварушках и хипешах. Я вообще подозреваю, что он в детстве даже крылышки мухам не обрывал – из жалости. Хотя это, конечно, из области фантастики. Единственной привычкой, которую можно было с определенной натяжкой назвать плевком обществу – это то, что, выходя на линию, он с завидным упорством повязывал себе на шею красный пионерский галстук. То ли для увеселения клиентов, то ли горло боялся застудить – не знаю. И вот такой мягкий, как туалетная бумага, человек попал в серьезные неприятности.

И единственной его надеждой, получается, был я. Потому что кроме меня никто не знает, что, где, когда и во сколько. Жену с детишками – Четыре Глаза сам об этом обмолвился – он отправил к теще на блины. То есть, раньше, чем через полторы-две недели домашние его не хватятся. На работе тоже. Влепят прогул, потом уволят за глаза, и думать забудут. Но я-то знал, что он не просто так испарился.

Больше того – я даже предполагал, в каком примерно направлении нужно начинать поиски. Правда, в этом направлении толпами маячили призраки вооруженных парней, которых нужно было либо победить (что нереально), либо перехитрить (что более достижимо). Конечно, дома у меня тоже скопился небольшой арсенал, собранный по случаю – то здесь, то там. Где за деньги, а где силой. Но все равно парней было слишком много. Даже на танке десять раз подумаешь, прежде чем поедешь войной воевать. Оставалась хитрость.

– Твоя остановка, Мишок, – сказал Ян.

– Слушай, Литовец. Дело есть на сто пятьдесят миллионов. Ты сегодня, когда машину в гараж погонишь, за мной заскочи. Мне там к восьми нужно быть.

– Зачем?

– Пока ничего не скажу, потому что сам еще не во всем разобрался. В восемь часов все и прояснится.

– Заеду, – Ян пожал плечами. – Тачка казенная, бензин казенный. От меня не убудет.

Я кивнул и вылез из машины. Холод действительно стоял собачий. И, в отличие от Кавалериста, я был без куртки. Махнув на прощанье рукой, в несколько прыжков покрыл расстояние до подъезда и оказался в относительном тепле.

Ну что ж. В восемь часов станет окончательно ясно, война это или не война. В любом случае я решил, что нужно спуститься в подвал и откопать тайничок с оружием.

Это, конечно, крайность. Давненько я себе такого не позволял. Просто потому, что родная милиция не любит, когда обычные граждане шарахаются по улицам в вооруженном виде. Причем, не любит – это еще мягко сказано. Если быть более точным – она борется с этим проявлением свободолюбивого нрава русского народа всеми доступными способами. А мне отнюдь не нравится, когда со мной борются всеми доступными способами. Даже если это люди в сером и с погонами.

Но революционная ситуация назрела, да?

Глава 3

В подвал за оружием я так и не спустился. Как-то совсем забыл о то, что собирался это сделать. Что для меня, любителя и ценителя жанра, было более чем странно. Виной всему, видимо, неокончательная уверенность в том, что хипеш предстоит серьезный. Все могло еще обойтись вовсе без хипеша. А зачем в таком случае лишний раз светить тайник и рисковать угодить в лапы карательных органов с оружием в руках? Глупо и вовсе не обязательно. Так сказало подсознание и приказало сознанию забыть о походе к тайнику. Сознание взяло под козырек и благополучно забыло.

Ян заехал за мной, как я и просил, в начале восьмого. Выглядел довольно уныло – холода продолжались, народ все так же сидел по домам, пользоваться услугами такси никто не торопился. Выручка была, на радость Макареца – кот наплакал.

До его приезда я умудрился слегка поспать – часа по два на каждый глаз, – остальное время посвятил обжираловке, помойке себя, любимого и контрольному обмусоливанию ситуации. Правда, сколько не извращался мозгом, ничего путного из него не выжал, хотя очень старался. Даже додумался до такой полной идиотизма мысли, что и Четыре Глаза, и его оппоненты не проспали и не попали с утра в цепкие лапы правосудия, но просто перепутали день с вечером. Что было совсем ни в какие ворота и означало бы только одно – начало массовой эпидемии слабоумия. Но массовые эпидемии слабоумия – они сродни призывам в армию, случаются только весной и осенью. За окном же вовсю хозяйничала зима. Так что я, даже выдумав сию мысль, не очень в нее поверил. На процент, не больше. Но, ради самоуважения, процент все же записал в актив – не зря ведь мозг напрягал.

Только Ян отвез меня в гараж, и я убедился, что сомнения относительно всеобщего разжижения мозгов испытывал не напрасно. Плакал мой процент. Колизеевцы там, судя по всему, не появлялись. Четыре Глаза – тоже. Его такси по прежнему сиротливо нависало над смотровой ямой. Макарец бегал по гаражу и глумливо плевался ядом, в красках расписывая, какие кары он приготовит прогульщику. Четыре Глаза, конечно, не я, но Макарецу, по большому счету, было все равно, кому подкладывать свинью. Я ему ничего объяснять не стал. Пока. Решил посмотреть, как будут развиваться события, и уже исходя из этого строить линию поведения.

Вместо этого отвел Яна в сторонку и рассказал все ему. И теперь мы стояли у задней стены, как два Ньютона, решающие теорему Ферма. Ну, то есть такие же глубокомысленные и задумчивые. Я барабанил пальцами по кирпичной стене, вызывая нервное расстройство у крыс и прочих мышей, залегших в подпольную зимнюю спячку именно под ней. Литовец в дерганом темпе поглощал очередную, третью с начала моего рассказа, сигарету. Атмосфера была унылая, как на школьном выпускном, куда пришли мальчики, а девочек мамы не пустили и за них отдувались директриса, две завучихи предпенсионного возраста и – для любителей – учитель физкультуры.

– Ты думаешь, он уже не придет? – зачем-то уточнил Ян.

– Таки да, – кивнул я. – Думаю, что не придет.

– Ты думаешь, что-то случилось?

– Я не думаю. Я, натурально, боюсь думать.

– Надо что-то делать.

Мысль глубочайшая, она поразила меня до глубины души. Я, признаться, и сам вокруг этой мысли круги нарезал, но ухватить никак не мог. Видимо, смекалки не хватило.

– Ты что-то конкретное можешь предложить? – спросил я.

– Может, в «Колизей» съездим?

– Ты тоже в деле?

– Конечно.

– Понятно. Вдвоем уже веселее. Хотя мне теперь придется за двоих думать.

– За меня думать не надо, – слегка надулся Ян. – Я за себя сам думать буду. Между прочим, про «Колизей» я придумал, так что голову на плечах имею.

Я осмотрел его снизу доверху. Действительно, комплект. Но это еще ни о чем не говорило. И я хмыкнул:

– Не факт, что твоя идея – правильная идея. Знаешь, сколько там плохих дядек? У-у! А мы одни.

– У тебя есть получше? – окрысился Литовец.

– Нету у меня лучше. Вообще ничего у меня нету – ни папы, ни мамы, ни денег, ни совести.

– Тогда не умничай. Мы к «Колизею» едем или как?

– Так вариантов-то нет, – я пожал плечами. – Значит, едем. Только на чем?

Человек пять по гаражу еще шарахалось. Кто-то – ожидая припоздавшего сменщика, кто-то – надеясь, что его такси отшаманят. Но поручиться, что его машину действительно отшаманят, никто из них не смог бы. Потому что нормальные авто в ремонт не ставят, а починка ненормальных – чистая рулетка. Так что все эти вынужденные бездельники были нам неинтересны. Нас интересовал человек с гарантированными колесами. Ну, не топать же, в самом деле, через полгорода пешком. Да еще по такому морозу.

Впрочем, был среди этих праздношатающихся один, при виде которого мое сердце, простите, возликовало. Молодой человек лет двадцати, отзывающийся на кличку Чудо. Нормальную машину ему по недостатку лет и опыта не доверяли, поэтому перед каждой сменой он совершал такой вот променад по территории боксов, ожидая, пока механик не затянет все болты-гайки да не закапает масла во все дыры. Потому что в противном случае вверенное ему транспортное средство хрен куда поедет. А если поедет, то не доедет.

Я махнул рукой и окликнул его:

– Чудо! Подь сюды.

Тот, руки в карманах, неспешно приблизился к нам. Ему было все равно, в какую сторону променадить. Просто нужно было уплотнить время. Чем он весьма успешно и занимался, с чувством собственного достоинства деформируя во рту жевательную резинку.

– Дело есть. На сто пятьдесят миллионов, – сказал я, когда он подошел.

– Деньги вперед, – не моргнув глазом, отозвался Чудо и выдул из жвачки пузырь.

– Сегодня ночь спать не буду, нарисую – отдам. Ты же меня знаешь, я человек чести. Ты на ходу?

– Черт его знает. Как обычно.

– Подбросишь нас к «Колизею»?

– Конечно подброшу. Если машина не против. А вы отдыхать едете? Везет же!

Я не стал его расстраивать. Пусть человек порадуется хотя бы за других, раз сам такого счастья лишен.

Чудо, все так же неспешно работая челюстями, потопал к механикам, чтобы узнать какие-нибудь новости о здоровье своего автомобиля. А меня опять обуяли сомнения и нерешительность, и в поисках поддержки я повернулся к Яну:

– Слушай, Литовец. А ты уверен, что мы в этом «Колизее» нужны?

– Не бзди, Мишок, – тот высокомерно посмотрел на меня. – Чего ты опять начинаешь? Решили ведь уже все. И Чудо, вон, уже за машиной ушел.

– Так его и остановить недолго. Ты сам посуди: вот приедем мы туда – и что? Зайдем внутрь и скажем: «А подайте-ка нам вашего самого главного бодигарда, мы ему снова рыло бить будем»? Так, что ли? Да нас там на смех поднимут. А потом почки напинают. Что-то я переживательно к этому моменту отношусь, Литовец.

– Телевизор ты, – просто сказал Ян. – «Горизонт». Трындишь много, а толку никакого. Даже прогноз погоды сказать не сможешь. Все равно ведь других предложений не поступало.

– Не поступало, – эхом откликнулся я.

– Тогда заткнись и жди Чуду.

Я послушался. А что еще было делать?

А у того, стараниями механиков, проблемы рассосались. Он вывел свой драндулет за ворота и энергично махнул нам рукой. Ян, во избежание новой порции нытья с моей стороны, уверенным толчком в спину послал меня вперед, сам двинувшись следом. Предусмотрительный, чтоб его. Из-под такого конвоя и захочешь – не сбежишь. Пришлось садиться в машину и таки трогаться в путь. Хотя моей психике это пошло только на пользу. Первый шаг был сделан, а с него, как известно, начинается дорога в тысячу ли. И не только у китайцев.

Начальство Чуде, конечно, не доверяло. А я так скажу – напрасно не доверяло. Нужно будет как-нибудь загрузить это самое начальство в его машину и заставить прокатиться – пусть опробует, посмотрит и прочувствует, что испытывают пассажиры, которых он транспортирует. Лязг, тряскость и искривление позвоночника. А ведь пассажиры – это наше все. Я имею в виду таксистов. К тому же Чудо, между нами, водил весьма неплохо, не смотря на молодость лет.

Впрочем, сам он по поводу состояния своего авто не комплексовал. Видимо, утешаясь тем фактом, что все равно на колесах. Остальное неважно. Машина, кажется, чувствовала это. Вовсю старалась не развалиться на ходу, поменьше дребезжать сгнившими крыльями и даже пыталась не транслировать в салон ощущения, которые испытывала сама, перебираясь через многочисленные кочки-ямочки.

Меня сие обстоятельство немножко задело. Потому что возникло подозрение, что ко мне эта развалина отнеслась бы совсем по другому. К примеру, вообще не завелась бы.

Но это все лирика. И она закончилась, стоило нам подкатить к «Колизею». Пришло время суровой правды жизни.

«Колизей», вчерашним вечером супер-пупер-мега и прочее, нынче даже на третьесортную забегаловку не тянул. Хотя впечатлял не меньше, чем накануне. Даже больше. Кто-то, весьма неразборчивый в средствах, заложил внутри мощный фугас. Тот, понятное дело, рванул – а иначе зачем его закладывать? Короче, от блистательного ночного клуба о трех этажах остались рожки да ножки. А именно – обезстекленный скелет и туча дыма. Или пара.

– Ни хрена себе! – сказал Чудо. Он явно не ожидал увидеть такое. Мы, впрочем, тоже.

– Руины, – протянул Ян.

– Аминь, – подытожил я.

– Ну что, погуляли, мужики? – Чудо усмехнулся нам в зеркальце.

– Не издевайся, недоросль, – огрызнулся я. – Мы все равно гульнем. Пир во время чумы – это самое то. Классика жанра, как Пушкин говаривал. Верно, Литовец?

– Мы что – пойдем? – тот удивленно поиграл бровями. – Думаешь, найдем кого-нибудь в этом бардаке?

– А на хрена ты меня сюда притащил? Романтику ночного города прочувствовать? Так я этой романтикой уже семь лет питаюсь.

– Сам же сказал – выбора нет.

– Говорил. Но ехать-то сюда – твое предложение было. Вот мы и приехали. И теперь имеем вообще огромный выбор. Идти туда или возвращаться назад. Пошли, не хрен штаны просиживать. Раз уж приехали, то получается – вообще без вариантов.

Ян с неохотой выбрался из машины. Я – следом. Мы с ним словно ролями поменялись. Десять минут назад он усиленно совращал меня на поездку к «Колизею», а теперь я с тем же упорством должен был тащить его к разрушенному зданию.

Чудо приоткрыл окошко и спросил:

– Мужики, вы что – серьезно туда пойдете?

– А мы некрофилы, – я страшно оскалил клыки.

– А вас ждать?

– Не надо, – отмахнулся Литовец. – Чувствую, мы здесь надолго задержимся. В таком бедламе-то…

– Езжай, Чудо, – поддержал я. – Если сейчас менты начнут всех шерстить, то ты хрен докажешь, что только подъехал, а не спишь здесь с двух часов дня.

– Лады, – хмыкнул он. – Тогда я к вокзалу спать поеду.

– Лучше пару-тройку человек подвези куда-нибудь. Глядишь, на новую жвачку заработаешь.

Чудо ничего не ответил. Вопрос новой жвачки его не интересовал. Зачем она нужна, когда старая еще не сносилась? Поэтому он закрыл окошко и укатил в ночь. А мы с Яном остались стоять, изучая обстановку.

А та напоминала Берлин сорок пятого. С той лишь разницей, что вместо наших и немцев здесь сновали таинственные личности, в любое время суток откликавшиеся на позывные «ноль один», «ноль два» и «ноль три».

Ближе к зданию краснели в свете электричества и пламени – больше уже электричества, чем пламени – пожарные машины. Борьба с огнем завершилась их победой, и теперь они втягивали в себя различные противопожарные отростки. Впрочем, три штуки по старой памяти все еще поплевывали пеной из пушек в окно второго этажа. Люди в брезенте и странного вида касках деловито и неторопливо сматывали шланги.

Между этими одетыми в брезент отважными ребятами сновали люди в сером. Без погон, зато с рациями и при оружии. Как положено, ни с первого, ни со второго, ни даже с третьего взгляда невозможно было определить, чем они на самом деле заняты. На всякий случай я посочувствовал им. Потому что подозревал, что не одна голова распухнет от бессонницы и проглоченного анальгина, прежде чем дело о взрыве будет раскрыто.

Зато с ребятами в белых халатах все было предельно ясно. Им тоже все было предельно ясно – хватали почти всех без разбору и засовывали в машины «скорой помощи». Тех, кто не мог передвигаться сам, пристегивали к носилкам и отправляли туда же. Кареты «скорой», набрав полное нутро пострадавших, оперативно сваливали, освобождая место своим клонам. Конвейер, в общем.

Ян окончательно утратил инициативу и без боя отдал мне право распоряжаться. Определенная логика в этом присутствовала – в конце концов, я побывал здесь накануне и кое-что видел. Из этого кое-чего, возможно, часть могла пригодиться сейчас. И пригодилась.

На отшибе, подальше от суеты, пух и мерз молоденький парнишка. Ему было очень не по себе, что легко определялось с первого взгляда. И дело не в том, что он так сильно отдалился от остальных и невыносимо страдал от одиночества. Просто его колотило, как в лихорадке. Однозначно, перенервничал человек.

Если приглядеться, то, не смотря на крупную дрожь и перекошенную физиономию, в нем можно было узнать давешнего стукача-курильщика. Что я и проделал. В смысле – присмотрелся и узнал. В конце концов, у меня тоже есть память на лица, а не только право на труд и на отдых.

Пихнув Литовца локтем в бок, я кивнул в сторону курильщика и сказал:

– Смотри, Ян. Вот этот синенький – самый нужный для нас сейчас человек.

– А кто это? – спросил напарник.

– Скотина, которая вчера на меня мелкими группами местную охрану наводила. Я тебе про него рассказывал.

– Будем брать? – при виде конкретной цели в Литовце, кажется, таки проснулось нечто вроде охотничьего инстинкта.

– Ну, главного вышибалу нам на блюдечке с голубой каемочкой выносить не торопятся, поэтому придется довольствоваться объедками. Но что-то мне подсказывает, что без информации мы не останемся.

Однако прежде, чем хватать курильщика за мягкие места и тащить в укромный угол, не мешало удостовериться, что мы сможем это сделать. Вдруг он выставлен, как приманка? А где-то рядом, замаскировавшись в кустах или окопавшись в снегу, караулят охотники? У милиции на вряд ли хватит и хитрости, и информации, зато криминально заточенные мозги коренных обитателей «Колизея» вполне могли выродить такую мысль.