Текст книги "Муаллим"

Глава 6

Максим развалился в удобном кресле, стоявшем в углу небольшой учительской комнаты. Одной рукой он держал увесистую керамическую кружку с надписью The Best Boss, до краев заполненную черным кофе, а в другой сжимал скрепленные степлером листы канцелярской бумаги, на которых была распечатана длинная таблица с построчно расписанными потребностями школы на предстоящий год.

Наступил октябрь, и только теперь, в разгар осени, финансовое положение школы наконец-то должно было немного улучшиться. Пронырливый фандрайзер Денис Ветров, с которым Максим договорился о сотрудничестве, решительно настроился в полном объеме отработать свой гонорар. Сидеть без дела Ветров не стал и меньше чем за пару недель умудрился разыскать нескольких спонсоров, которые то ли добровольно, то ли по принуждению согласились пожертвовать школе немаленькие суммы денег. Средства должны были поступать на специально созданный эндаумент-фонд, через который Максим и планировал ими управлять – размещать на депозитах под проценты или инвестировать в ценные бумаги с высокой доходностью. Это было значительно выгоднее, чем просто хранить деньги мертвым грузом на банковских счетах школы. Схема была честной, прозрачной, а главное – абсолютно легальной.

Существовала лишь одна проблема – первые транши с пожертвованиями ожидались только в декабре. И Максим хорошо понимал причины задержки и тяготы спонсоров, которым предстояло урегулировать внутреннюю кухню своих предприятий: подготовить договоры дарения, провести необходимые согласования и корректировки в бюджетах.

А часики тем временем тикали. Школа остро нуждалась в скорейшем дополнительном финансировании и тянуть было нельзя. Осознавая это, Максим отважился пойти на рискованный шаг. Не дожидаясь поступления пожертвований, он положил в школьный эндаумент-фонд личные сбережения. Фактически Максим занял деньги из собственного кармана и намеревался вернуть их за счет будущих платежей от спонсоров. Такой маневр был выгоден и для школы, которая получала беспроцентный кредит, и для директора, избегавшего кучи ненужных бюрократических формальностей. Но вместе с тем принятое решение тянуло за собой серьезную неприятность.

Законным способом получить деньги назад Максиму было невозможно. Предстояло искать обходной путь.

Коварная задумка родилась в голове Максима довольно скоро. Он решил вернуть одолженные средства, используя популярную среди предпринимателей систему «откатов». Механизм был крайне прост: через несколько месяцев школа планировала закупить партию новой мебели, продавца которой предстояло выбрать с помощью тендерной процедуры, и Максиму оставалось лишь обеспечить победу в тендере кое-кому из своих знакомых – тому, кто не постеснялся бы отщипнуть небольшую сумму от выигранного контракта и передать её директору в качестве благодарности за оказанную поддержку. Чтобы замысел сработал как часы, директор собирался нанять команду консультантов из аудиторской компании «Астахов и Маккинли». Настоящие кудесники по части проведения подобных конкурсов, эти юристы мастерски лавировали в правовом поле и гарантированно выводили в фавориты нужных участников. Занимаясь бизнесом, Максим не единожды прибегал к услугам этой компании и многократно убеждался в надежности работавших там людей, а потому твердо рассчитывал на них и теперь, когда встал у руля школы.

С точки зрения законодательства такая схема выглядела как чистое мошенничество и имела множество рисков. Но моральные установки директора она ничуть не задевала. Максим не собирался брать ни копейки сверх той суммы, которую «одолжил» на развитие школы. А потому совесть его оставалась чиста.

Способность отважно идти наперекор статьям Уголовного кодекса была обязательным требованием для любого предпринимателя. Не готовые к подобной гибкости люди, как правило, терпели в бизнесе неудачу и перемалывались установленными властью жерновами запретов и условий. Но Максим умел быть гибким, играть грязно и жестко, без оглядок назад и не дрожа по ночам от страха быть пойманным и наказанным за совершенные проступки.

Жизнь вообще отучила Максима бояться чего бы то ни было.

– Ладно, приятного понемножку, – директор отложил таблицу в сторону и с неохотой подобрал со стола увесистый многостраничный текст-черновик государственного закона об образовании, который требовалось изучить. Заковыристый документ, написанный тяжелым языком, давался Максиму с трудом.

Копание в правовых дебрях, глубокий анализ всевозможных правил, сводов и постановлений стало для Максима частым ритуалом. Ещё три месяца назад он и предположить не мог, что новая работа окажется настолько забюрократизированной. Канцелярию школы как будто нарочно ежедневно закидывали всевозможными письмами и указаниями от министерств и ведомств – и почти каждая из входящих бумаг требовала от Максима личного внимания.

– Доброе утро! – жизнерадостно поздоровалась вошедшая в комнату Марина.

– И тебе привет, – ответил Максим и посмотрел на коллегу.

Марина выглядела особенно миловидной. Обычно она предпочитала носить строгие деловые костюмы, исполненные в темных тонах. Но в тот день была одета в праздничное зеленое платье, которое идеально подчеркивало достоинства её фигуры.

Удерживаться от комплимента Максим не стал.

– Офигенно выглядишь!

– Спасибо, – на лице Марины промелькнул румянец смущения.

Директор опустил неуместные вопросы и не стал расспрашивать о мотивах, побудивших её одеться столь неофициально. В конце концов, даже у учителя могло быть беспричинное настроение облачиться в красивый наряд. Возможно, после уроков Марина намеревалась пойти с подругами в ресторан или провести романтический вечер на речном кораблике в сопровождении статного кавалера. А может быть просто захотела выступить в противовес своему начальнику, который старательно соблюдал деловой этикет и ежедневно приходил на работу в строгом, отпаренном до блеска костюме-тройке с выглаженным галстуком и сверкающими запонками в рукавах.

– Чем занят? – Марина приблизилась и бесцеремонно заглянула через плечо мужчины.

– Изучаю проект поправок в закон об образовании, – ответил Максим. – Друг из министерства прислал. Честное слово, составителя этого документа нужно пристрелить. Представляешь, они хотят ввести новую методику расчета эффективности городских школ. По ней, чтобы результат считался удовлетворительным, школа должна набрать восемьдесят баллов. Я бегло прикинул наши показатели и отгадай, сколько баллов у нас.

– Сорок два, – не задумываясь ответила Марина.

– Почему сорок два? – удивился Максим.

– Потому что это ответ на главный вопрос жизни, Вселенной и всего такого, – сказала Марина.

– В смысле? – Максим догадался, что слова девушки явно были отсылкой к чему-то, но к чему именно он не знал.

– «Автостопом по галактике» ты, похоже, не читал, – констатировала собеседница.

– Ты вообще о чем сейчас говоришь?

– О том, что не надо всерьез относиться к таким цифрам, – улыбнулась Марина и тут же сменила улыбку гримасой недовольства. А в её голосе отчетливо зазвучало раздражение. – Все эти рейтинги, показатели успеваемости и прочие шкалы – лишь обыкновенные бессмысленные казенные метрики. Их придумали напрочь оторванные от реального образования люди, ни дня не стоявшие у доски и понятия не имеющие, как на самом деле живет школа.

– И не поспоришь, – тихо согласился Максим, снова уставившись в бумаги.

Директор понимал, о чем говорила Марина. За последние несколько месяцев Максиму довелось вдоволь пообщаться с чиновниками, контролировавшими работу городских школ и воочию убедиться, что большинство из них плохо осознавало истинные проблемы и чаяния педагогов и школьников. Для своих суждений и умозаключений эти столоначальники как будто специально брали на вооружение самую топорную, подчас напрочь абсурдную, логику.

Мужчина вспомнил о критериях «успешности» школ, которые на недавнем собрании директоров озвучил глава местного Управления образования.

«Если средний бал учеников за экзамене по алгебре окажется слишком низким, значит, преподаватель плохо справляется со своей работой, – на полном серьезе заявил тогда чиновник. – Если школа не побеждает в городских образовательных соревнованиях, значит, преподавательский состав недостаточно компетентен. Если выпускники после окончания школы решают не продолжать обучение в колледжах и университетах, значит, руководство учреждения плохо замотивировало своих подопечных на учебу».

Подобные нерадивые управленцы всегда стремились свести смысл работы школы к так называемым показателям – количеству отличников, процентному уровню успеваемости учеников и прочим сухим цифрам, которые, на самом-то деле, мало о чем говорили. Такой примитивный подход был объясним: чиновникам хотелось легко и однозначно оценивать эффективность образовательных организаций, без каких-либо условностей и полутонов. И цифры годились для этого лучше всего, ведь цифры никогда не умели врать.

Но цифры всегда умели недоговаривать.

Стоило Максиму лишь немного окунуться в образовательную среду, собственноручно пощупать её изнутри, «прочувствовать специфику», как сказал бы профессиональный менеджер, и он моментально понял простую, элементарную истину, которая тем не менее плохо доходила до ведомственных работников системы образования.

– Школа – это не про эффективность, – зачем-то вслух произнес Максим.

– Да, – подхватила Марина. – Здесь глупо пытаться мерить линейкой успехи и неудачи. Как они хотят измерить воспитание детей? Внимание и заботу, которые дают им преподаватели. Как оценить атмосферу, которую создают педагоги в своих школах?

Марина говорила, не скрывая эмоции. Как и многие учителя она всем сердцем любила свою работу. И терпеть не могла, когда посторонние люди пытались приравнять её ремесло к обычному механическому труду вроде вытачивания болванок на станке, оцениваемому по количеству сделанных деталей.

– И всё же тамошние чудики судят о наших достижениях именно по этим критериям, – вздохнул Максим и постучал пальцем по одной из лежавших на столе бумаг. – Конечно, такие параметры оценки не совсем адекватные, но и мы должны уметь смотреть правде в глаза – успеваемость наших учеников-лоботрясов оставляет желать лучшего. Наша школа – не Итон и не Гарвард, а обычное, заурядное образовательное болотце, наполненное заурядными учителями и такими же заурядными учениками.

– Жестко, – Марина покачала головой и хмуро посмотрела на Максима. – Но справедливо. Ты прав, не нужно строить иллюзий. Большинство здешних педагогов – пожилые люди, перетертые системой образования. Львиная их доля уже давно выгорела дотла, работает по инерции и рада бы отправиться на пенсию, да вот только нынешних пенсионных выплат им хватит разве что на квартплату. Да и заменить этих людей просто некем. Разбавить школу свежей кровью – задача не из легких. Молодежь неохотно идёт в нашу профессию. Зачем, если здесь нет ни денег, ни перспектив, а только возможность получить нервный срыв от непомерной нагрузки вместе с порцией хамства и каждодневной критики? И даже те немногие, кто всё же отваживаются стать учителями, как правило, быстро сбегают прочь, стоит им столкнуться с реальностью. Да и разве может быть иначе, если вместо своей главной задачи – обучения детей – молодым преподавателям с первого же дня приходится терпеть потоки упреков и претензий от всех подряд и в промышленных масштабах заниматься никому не нужной белибердой: писать бессмысленные бумажки, впустую торчать на бестолковых совещаниях и биться за пресловутые «показатели эффективности». Едва ли в педагогических колледжах и университетах студентам когда-нибудь начнут рассказывать всю правду о работе учителя. И это даже хорошо. Ведь если подобное вдруг случится, то в школах не останется ни одной живой души.

Максим, не перебивая, слушал монолог Марины, которая вдруг решила в сердцах излить то, что накопилось у неё на душе.

– Ну что, полегчало? – спросил Максим, когда собеседница, наконец, закончила говорить.

– Немного, – выдохнула женщина. – Прости, пожалуйста, что разразилась жалобами. Видать, опостылела мне эта несуразица.

– Не бери в голову, – отмахнулся Максим, после чего недолго помолчал, а затем задумчиво повторил сказанную Мариной фразу. – «Опостылела мне эта несуразица»… Я и слов таких, кажется, не знаю. Слушай, а ты точно не в девятнадцатом веке родилась?

– Просто люблю родную речь, вот и всё, – улыбнулась Марина шутливому вопросу коллеги, который остудил слегка накалившуюся обстановку. – К тому же я ведь учитель русского языка и обязана на собственном примере демонстрировать всю его красоту. Иначе кто ещё сумеет привить детям любовь к словесности?

– А почему именно ты? – Максим потер подбородок.

– Потому что нет альтернативы, – уклончиво ответила Марина, после чего метафорично добавила. – Кто-то ведь должен держать небо на плечах. Быть атлантом – подходящая работенка для таких людей, как я…

Дверь в комнату неожиданно открылась и внутрь вошел невысокий упитанный парень лет двадцати пяти.

– …или как Костя, – с улыбкой закончила Марина, кивнув в сторону молодого человека, а затем под доброжелательным взглядом Максима аккуратно выскользнула из учительской.

– Что-то не так? – поинтересовался Костя, одновременно сдергивая с ушей огромные наушники. Внезапный интерес к своей персоне немного его встревожил.

– Всё в порядке, Константин Александрович, – успокаивающе ответил Максим. К молодому учителю директор предпочитал обращаться исключительно на «вы». – Просто Марина Алексеевна очень лестно отозвалась о ваших педагогических успехах.

– Приятно слышать, – Костя поправил на переносице сползшие очки и пригладил ладонью длинную, немного взъерошенную копну черных волос на голове.

Обычно Максим был осторожен на похвалы в адрес подчиненных. По его мнению, любое поощрение требовалось заслужить – иначе оно не стоило бы и ломаного гроша. Но Костя действительно был достоин реверанса в свой адрес. Этого вечно веселого, неунывающего паренька ценили и уважали как дети, так и взрослые. Будучи самым юным преподавателем в школе, Костя тем не менее находился в числе неофициальных лидеров среди педагогов. Показатели успеваемости учеников по истории – предмету, который он преподавал, – неизменно находились на высоком уровне. Именно эту дисциплину предпочитали сдавать в качестве экзамена по выбору практически все его воспитанники. Мало кто в школе мог похвастаться такой же любовью со стороны учащихся, какая приходилась на долю Кости.

Трудно сказать, почему дети так тянулись к своему преподавателю истории. Вероятно, залог успеха крылся в какой-то особой, ему одному известной житейской хитрости. Но, так или иначе, Костя демонстрировал поистине выдающиеся учительские таланты. И Максим не обходил вниманием эти достижения.

– Если не секрет, почему вы пришли в педагогику? – ненавязчиво поинтересовался Максим.

– Да какие тут могут быть секреты, – бросил Костя, одновременно подходя к стойке с кофе-машиной. Он поставил свою кружку в специальный отсек, нажал на кнопку, и из металлического сопла медленно полилась бурая жидкость. – Кстати, спасибо большое за эту кофеварку. Теперь не надо каждое утро покупать капучино у метро.

– Не стоит благодарности, – улыбнулся Максим. – Я прекрасно понимаю, что без порции кофеина иногда просто невозможно продуктивно работать.

– Ага, – сделав глоток, сказал Костя. – Настоящая живительная влага.

– Так почему вы стали учителем, – Максим напомнил о своем вопросе.

– Честно говоря, случайно, – ответил Костя, оперевшись на стол. – Пришел в школу ещё когда был студентом. Думал, поработаю годик, а потом найду что-нибудь другое.

– И почему остались?

Костя развел руками.

– Втянулся. Сначала заметил, что некоторым детям был интересен мой предмет. А затем попытался заинтересовать им остальных.

– И как это удалось сделать? – в Максиме проснулось любопытство.

– Я просто вспомнил себя. Знаете, в школе я ведь терпеть не мог историю. Честное слово, еле-еле перебивался с тройки на четверку. От всех этих императоров, войн и революций мне прямо-таки становилось тошно. Но классе в девятом в подвале моего дома открылся клуб исторической реконструкции. Под окнами квартиры, где я жил, то и дело начали мелькать ребята в средневековых доспехах, костюмах мушкетеров, форме солдат Отечественной войны. Только тогда я впервые задумался, что история – это не просто набор сухих дат и событий, а настоящие люди со своими интересными судьбами, подчас не уступающими лихо закрученному голливудскому боевику.

Теперь, работая учителем, я стараюсь передать это видение своим ученикам. Приношу на уроки копии оружия и доспехи, которые одалживаю у знакомых ребят-реконструкторов, показываю детям видеозаписи с исторических фестивалей, рассказываю об интересных исторических личностях. Многое из этого, конечно, выходит за рамки утвержденной школьной программы. Может быть, я недодаю что-то из обязательного учебного курса. Но мне кажется, что иначе нельзя. Гораздо важнее пробудить интерес к предмету, чем просто механически вдалбливать то, что предусмотрено образовательными нормативами. Если детей заинтересует история, они и сами сумеют прочесть о каком-то событии, которое мы не успеем разобрать на занятии. А если нет, то хоть трижды учебник вслух зачитай, – толку не будет.

Молодой преподаватель был откровенен. Он не стеснялся прямо говорить о своих педагогических методах.

– В общем, в работе учителем вы нашли свое призвание? – поинтересовался Максим.

– Не знаю, – Костя пожал плечами. – По правде говоря, я ведь ничего больше в жизни и не пробовал. Вполне вероятно, есть и другая профессия, которая больше придется мне по душе.

– Но лучшее – враг хорошего?

– В точку, – кивнул Костя. – Если я прихожу на работу с удовольствием, а ухожу, пусть и усталым, но с чувством приятного послевкусия от прошедшего дня, то нужно ли искать что-то другое?

– И вас не смущает низкая зарплата, непомерная писанина и прочая чепуха, которая неизменно идет бок о бок с профессией учителя?

– Смущает, – ответил тот и уселся в кресло рядом с Максимом, поставив кружку на стол. – Но тут ведь вот какое дело… Самые великие творения, как правило, рождаются в жестких рамках. Вспомните мастеров эпохи Возрождения. Да Винчи, Боттичелли – их лучшие работы создавались по требованию заказчиков. Художники не писали то, что им хотелось, – они писали то, за что им платили. Или другой пример – советский кинематограф, который чуть более, чем полностью контролировался мнением партийной элиты. Никакой свободой самовыражения там и не пахло, но Тарковский, Гайдай, Данелия и многие другие ухитрялись создавать выдающиеся ленты. Сравните их фильмы и современное отечественное кино, в котором нет ни цензуры, ни табуированных тем. Где получалось лучше?

– Риторический вопрос, – покачал головой Максим.

– Вот и на работу учителя я смотрю через подобную призму. Если бы не было запретов и царила вседозволенность, то у нас пропала бы необходимость творчески подходить к своему ремеслу.

Костя на секунду прервался и сделал ещё один глоток кофе.

– Во всяком случае, мне хочется считать именно так, – с нотками грусти добавил он. – Иначе просто нечем оправдать бардак, творящийся у нас в профессии. Всё же я искренне надеюсь, что наша задача здесь – не просто впихнуть в этих детишек какие-то базовые знания об окружающем мире, но и задать им некий вектор движения. Показать, кем они могут стать.

– Историками? – немного иронично спросил Максим.

– А почему нет? – уверенно парировал Костя. – Меня в свое время заинтересовала история. Как видите, я даже решил посвятить этой науке свою жизнь. И совершенно не буду стыдиться, если кто-то из учеников с моей подачи пойдет тем же путем.

– Мудро сказано, Константин Александрович, – ответил Максим. – Действительно, кем бы мы были без наших учителей? Но главное, чтобы и учителя нам попадались достойные.

– Воистину, – поддержал директора Костя.

Допив оставшийся в кружке остывший кофе, Максим всем телом утопился в мягкое кресло, ненадолго закрыл глаза и предался воспоминаниям. В ноздри как будто ударил знакомый сладковатый запах пыли, а воображение нарисовало вокруг него небольшую, плохо освещенную комнату, уставленную книжными шкафами. Максим сидел за высоким, выцветшим от времени письменным столом, прикасаясь голыми ступнями к лежащему под ногами жесткому ворсистому ковру. Перед ним в подставке для книг стоял раскрытый учебник, а рядом, на металлическом листе, лежала небольшая текстолитовая электронная плата. Аккуратно сжимая в своей небольшой детской руке теплую ручку паяльника, Максим водил по плате разогретым жалом.

«Максуд, что ты делаешь?» – из-за спины вдруг раздался тихий, но строгий голос. От неожиданности рука Максима дрогнула, а пальцы на мгновение разжались и чуть было не выпустили паяльник. Удержав инструмент в руке, мальчик положил его на деревянную, заляпанную канифолью дощечку и сразу обернулся.

«Простите, Павел Олегович, – виновато сказал Максим. – Я очень хотел попробовать паять».

«Я ещё не учил тебя паять», – строго сказал вошедший в комнату пожилой мужчина.

«Знаю, но мне очень хотелось – продолжал оправдываться Максим. – Вы сердитесь, что я взял ваши инструменты, да?»

Мужчина приблизился, наклонился, и его лицо стало хорошо различимо в неярком свете настольной лампы. Он был худощав. Глаза на сухом, морщинистом лице, казались впавшими в глазницы. Щеки и подбородок покрывала неаккуратная борода из миллионов седых волосков, блестевших подобно серебряным нитям, а от поношенной, но чистой одежды доносился едва уловимый щелочной запах дешевого хозяйственного мыла.

«Выпрямитель тока? – он посмотрел сначала на открытую страницу книги, затем – на текстолитовую плату. – Неплохо».

«Вы не злитесь?» – осторожно спросил Максим.

«Злюсь? – мужчина посмотрел ему в глаза и улыбнулся. – Нет, что ты! Напротив, рад, что ты проявляешь к электронике такой интерес! Хотя и не всегда стоит бежать впереди паровоза».

Павел Олегович придвинул ещё один стул и сел рядом с Максимом.

«Но раз уж ты начал осваивать пайку, то давай покажу, как нужно это делать правильно», – сказал он.

Спертый запах ветхой квартиры быстро улетучился. Медленно открыв глаза и снова очутившись в учительской комнате, Максим на секунду улыбнулся мимолетным отголоскам прошлого.

«Костя прав, – подумал он и поглядел на сидящего по соседству молодого человека, уткнувшегося в экран смартфона и что-то быстро печатавшего. – Учитель должен любой ценой пробуждать в учениках тягу к своей науке. Заинтересованный ребенок подобен катящемуся с крутой горы камню, он не остановится и сам проложит себе тропу. Педагогу остается лишь направить его к нужной цели».

– Иди давай! – повисшую в комнате тишину нарушили резкие окрики из коридора.

Через несколько секунд дверь в помещение открылась и внутрь вошел – вернее, влетел от толчка в спину – невысокий темноволосый парень лет шестнадцати, одетый в слегка испачканные грязью кроссовки, темные джинсы и потертую кожаную куртку. Следом порог переступила Клавдия Ивановна Печкина – пожилая преподавательница с выкрашенными в вишневый цвет короткими волосами и изъеденным бородавками лицом. Крошечные ножки с некоторым трудом держали её полное тело, а голова будто бы лежала на плечах, минуя шею.

Резкий аромат парфюма Печкиной тут же разлетелся по учительской и заставил Максима слегка поморщиться.

– Посмотрите, кого я поймала курящим в туалете, – Печкина ещё раз толкнула мальчика своей мясистой ладонью.

– Давайте полегче с учеником, – Костя тут же вскочил с места. На добродушном лице педагога проступила непривычная хмурость. Грубое поведение коллеги явно пришлось ему не по нраву.

– Ничего, не развалится, – высокомерно глядя на Костю, сказала женщина.

Максим с ног до головы оглядел парня. Тот был среднего роста и довольно крепкого телосложения. Особое впечатление на Максима произвели его глаза, точнее – взгляд голодного волка, в котором читалась серьезность, решительность и недетская жесткость.

– Егор Миронов, ты ведь уже не первый раз попадаешься, – продолжала причитать Печкина.

– И где он курил? – спросил Максим у преподавательницы.

– В туалете на четвертом этаже! – громко ответила та.

– Даже стесняюсь спросить, что вы делали в мужском туалете, – сказал Максим, продолжая неотрывно смотреть на Егора. От аккуратного выпада директора в адрес разозленной учительницы на лице молодого человека промелькнула еле заметная улыбка.

Печкина не ответила, но уставилась на Максима так, словно намеревалась вот-вот задушить, после чего снова переключилась на юношу.

– Ты знаешь, что за курение тебя на учет в полицию поставят! – громко и неприятно проголосила она.

– Не поставят, – тихо, почти неслышно, прошептал Егор. Но от внимания суровой преподавательницы это не ускользнуло.

– Повтори, что ты сказал, – потребовала она.

– Не поставят, – подняв голову, с вызовом ответил Егор. – За курение не ставят на учет. Вот если бы я пил алкоголь – тогда другое дело.

– А ты, значит, хорошо законы знаешь, да? – нахальство ученика явно разозлило Печкину. – Хотя, тебе это полезно. С таким-то отцом. Тоже хочешь…

– Клавдия Ивановна… – директор перебил женщину и с некоторым осуждением посмотрел на неё, всем видом требуя сбавить тон. Последние слова, брошенные Печкиной в адрес школьника, прозвучали слишком резко. Максим пока не уловил вложенный в них смысл, но по реакции Егора – сжавшимся кулакам и проступившей на лице ненависти – сразу распознал, что парню явно давили на больную мозоль.

Преподавательница скорчила недовольную гримасу, но всё же прервала тираду. А Максим тем временем поднялся с кресла, приблизился к Егору и вытянул перед ним ладонь.

– Давай, – потребовал Максим.

– Что давать? – не понял Егор.

– Сигареты, – Максим сделал манящий жест пальцами. – Ну же.

Молодой человек запихнул руку во внутренний карман, достал оттуда мятую пачку и недовольно передал её директору.

– Дорогие, небось, сигареты, – снова подала голос Печкина. – А мать-то знает, куда ты деньги тратишь?

Егор повернулся в сторону учительницы и явно собрался что-то ответить, но в последний момент стиснул зубы и промолчал. И это молчание далось ему с большим трудом.

– Ступай, – без всякой злобы сказал юноше Максим.

Два раза повторять не понадобилось. Егор тут же развернулся и быстро вышел из комнаты. Решение директора оставить нерадивого ученика без заслуженного публичного нагоняя явно разозлило Печкину, но озвучивать свое недовольство в лицо руководителю школы она не отважилась.

– Вот сорванец, – прыснула преподавательница. – Делает всё, чтобы кончить как его отец.

– Думаю, не надо вешать на детей ярлыки, – с недружественной ноткой в голосе возразил Костя. – А тем более ставить крест.

– Костик, я тебя умоляю, – поучительным тоном, с нескрываемым чувством превосходства парировала Печкина. – Поверь моему двадцатилетнему опыту. Не всем детям можно помочь. Уж таким, как этот, – точно нельзя.

Фамильярное отношение к Косте возмутило директора. Пожилая учительница вела себя так, словно стоявший рядом молодой человек был вовсе не коллегой-педагогом, а обыкновенным учеником начальных классов. Максим аккуратно посмотрел на Костю, словно прощупывая его реакцию, но, похоже, тот не сильно обиделся на задетое честолюбие.

– Что с его отцом? – спросил Максим.

– Сидит в тюрьме, – грустно ответил Костя. – Мать – алкоголичка. А других родственников нет.

– Не понимаю, почему органы опеки до сих пор не лишат его мать родительских прав, – встряла Печкина. – С такими-то родителями в детдоме ему явно самое место.

– Едва ли есть дети, которым место в детдоме, – опустив глаза, сказал Костя.

Максим повертел в руке мятую пачку сигарет.

– Дешевые, – сказал он.

– Наверное, у матери стащил, – снова подала голос женщина. – Говорю, если не взяться за него жесткой рукой, то рано или поздно он тоже угодит за решетку.

– Давайте всё же рассчитывать на лучшее, – Максим метко швырнул пачку сигарет в мусорную урну, стоявшую на другом конце комнаты.

– Рассчитывать можно на что угодно, но добром такие, как он, никогда не кончают. Уж я на своем веку повидала много подобных ребят.

Костя и Максим молча переглянулись. Без лишних слов было понятно, что нагнетаемая учительницей истерия действовала им обоим на нервы.

– Тогда нам остается надеяться на чудо, – с легкой улыбкой ответил Максим и вышел из комнаты.