Текст книги "Комплексная гуманитарная экспертиза"

2.2. Лингвистические и психолингвистические подходы к экспертизе текстов

Под текстами в науке понимаются не только слова, но и любые знаковые системы, например, музыкальные произведения, графические символы (дорожные знаки и разметка), позы, жесты и движения (танец, сигналы регулировщика). Чаще всего, однако, речь идет о текстах, выражаемых языковыми средствами. Необходимо различать задачи экспертного анализа текста как такового, текста в соотношении с его автором, как продукта деятельности определенной личности, и текста как стимула, вызывающего или могущего вызвать определенные действия и состояния у лиц, воспринявших этот текст. В первом случае текст оторван и от контекста его создания, и от его воздействия; во втором случае речь идет об авторстве текста, об отражении личности в тексте; третья же, наиболее характерная экспертная ситуация предполагает рассмотрение вопроса о результате восприятия и воздействия текста на реальных людей. Именно так стоит вопрос при рассмотрении дел, связанных с нанесением морального вреда, с оскорблением, дел о разжигании социальной, расовой, национальной, религиозной розни, вражды и ненависти и о пропаганде социального, расового, национального и пр. превосходства. Формулировки экспертных задач и юридических квалифицирующих критериев по отношению к соответствующим статьям Уголовного и Гражданского кодексов в нашем законодательстве прописаны крайне рыхло, неполно и неоднозначно, поэтому в ходе экспертизы специалисты порой вынуждены заполнять эти пробелы, выходя за пределы своих процессуальных полномочий и вторгаясь на чужую территорию.

Анализ языка, текста как такового относится, безусловно, к компетенции лингвистической экспертизы как специализированной разновидности экспертизы, предполагающей углубленные специальные познания в области лингвистики (Баранов, 2007). Как справедливо отмечает Г.М. Резник, наше уголовное правосудие «подсело» на «лингвистическую иглу»: «Сейчас, пожалуй, нет ни одного дела о криминализированных словах – клевете, оскорблении, возбуждении национальной или религиозной вражды, призывах к экстремистской деятельности, – по которым не назначалась бы лингвистическая экспертиза. “Специальные познания”, о необходимости которых заявляют следователи и судьи, содержатся в двух-трех словарях русского языка. И можно только присоединиться к А.Н. Баранову, когда он честно констатирует: “Значительная часть лингвистических экспертиз как раз посвящена доказательству очевидного”» (Резник, 2007, с. 4).

Однако анализ речи как функционирования языковых структур в реальной коммуникации, как и анализ других форм функционирования текстов, связанных с их воздействием на психологические состояния и действия людей, выходят за рамки чисто лингвистического анализа. Предметом рассмотрения и юридической квалификации по определению могут являться только действия людей, в том числе такая их разновидность, как коммуникативные действия, использующие языковые и другие знаковые средства. Уже из этого следует невозможность оторвать лингвистический анализ от психологического и психолингвистического. Вопросы языкового воздействия относятся к ве́дению комплексной гуманитарной экспертизы, а именно такой ее разновидности, как психолингвистическая или лингвопсихологическая экспертиза (см.: Леонтьев А.А., 2008), поскольку предполагают опору на междисциплинарные знания, относящиеся к ряду научных дисциплин, в частности лингвистике и психологии, а в некоторых случаях также этнологии, культурологии, коммуникативистике, религиоведению и др.

Недооценка указанного различения нередко приводит к попыткам методами чисто лингвистической экспертизы решить задачи, связанные с оценкой восприятия и воздействия текста. Основная методология лингвистической экспертизы опирается на анализ нормативных, зафиксированных в словарях и других авторитетных источниках истолкований значения слов и выражений: «Лингвист-эксперт в своем анализе опирается на данные имеющихся лингвистических словарей, поскольку именно словари выступают в роли авторитетного источника, подтверждающего или опровергающего мнение эксперта» (Соболева, 2006, с. 206; см. также: Баранов, 2007). Однако словари фиксируют только инвариантное значение, но не смысл текстовых единиц, воздействовать же на реципиента может только их смысл, но не значение. Е.Г. Соболева (2006), отмечающая эту проблему, видит выход в развитии словарной базы, разработке новых ассоциативных, психолингвистических словарей, словарей концептов и др. Этот путь представляется нам сомнительным вследствие трудоемкости работы по составлению каждого словаря; если же словарями будут заниматься одновременно много коллективов в разных центрах, то создаваемые ими словари неизбежно будут содержать противоречия и в силу этого не смогут выполнять функцию искомой нормы. Кроме того, словари в состоянии фиксировать лишь наиболее характерные инварианты, в то время как в функционировании языка встречаются вполне недвусмысленные, но индивидуальные и не соответствующие никаким словарным определениям варианты ad hoc, контекстуального употребления лексических единиц. Для их анализа адекватен не узкоспециальный лингвистический подход, а только междисциплинарный психолингвистический.

Смысл текстов и эффект их воздействия, в отличие от их значения, существенно зависят от ситуативного контекста их употребления, коммуникативного намерения и др. Лишь отчасти и иногда это влияние можно вынести за скобки и выводить эффект воздействия из зафиксированного в словарях значения слов, ограничившись чисто лингвистическим ракурсом анализа. Во многих случаях, однако, коммуникативная ситуация трансформирует семантику текста, и разрыв между значением и смыслом оказывается очень большим. Если выражение в определенном контексте не воспринимается как ругательство, оно и не будет ругательством или оскорблением, что бы на эту тему ни писали словари. И наоборот (здесь можно вспомнить известный анекдот: судья потребовал у клеветника, без доказательств утверждавшего, что Рабинович мошенник, публично заявить, что это не так, и извиниться перед ним. Тот встал и сказал: «Рабинович не мошенник? Извините…»).

Любой текст является средством во взаимодействии людей и выполняет, хорошо или плохо, определенную функцию. Смысл текста определяется его соотнесением с функцией, с тем, для чего он вообще порожден. Рекламный слоган не является рекламным слоганом, если он не выполняет функцию, которую должен выполнять рекламный слоган. Оскорбление не является оскорблением, если оно не воспринимается как таковое, если оно не выполняет эту функцию. Для преодоления этого ограничения при экспертном анализе текстов представляются неизбежными выход за рамки чисто лингвистического анализа и экспертиза тех смыслов, которые текстовые элементы приобретают в определенном коммуникативном и, шире, жизненном контексте. А.Р. Ратинов, М.В. Кроз и Н.А. Ратинова на основании детального анализа соответствующей экспертной ситуации приходят к такому же выводу: «Приоритет при производстве таких исследований должен принадлежать социальным психологам и психолингвистам, устанавливающим общую смысловую направленность материала, вектор его воздействия на аудиторию, а филологи должны ограничиваться анализом языковых, речевых средств, использованных автором для реализации преступного замысла» (Ратинов, Кроз, Ратинова, 2005, с. 198).

Комплексная, в частности психолингвистическая, экспертиза рассматривает текст не как «вещь в себе», обладающую определенным «правильным» значением, а как инструмент воздействия в деятельностно-коммуникативной системе, включающей по меньшей мере три звена: намерения и цели коммуникатора, использованные им языковые средства и результат (восприятие и воздействие). Связь текста с намерениями важна, но, во-первых, трудно доказуема, как и любой сознательный умысел; во-вторых, эффекты речевого воздействия не обязательно прямо связаны с намерениями коммуникатора. Поэтому важнее не столько анализ намерений, сколько анализ эффектов, которые сравнительно легко доказуемы. Тогда экспертиза становится анализом реального воздействия – не гипотетического, не того, которое коммуникатор мог иметь своей целью, а воздействия, которое реально имело место.

2.3. Воздействие словом: проблема причинности

Следующая проблема связана с установлением факта причинно-следственной связи между текстом и психологическими эффектами воздействия: оскорблением чести и достоинства, причинением морального вреда или ущерба репутации, разжиганием розни и т. п. Как определить наличие интересующего нас воздействия? Поведение людей детерминировано нелинейно и неоднозначно. Любое воздействие текста опосредовано психологическими процессами восприятия, понимания и принятия решения. Даже в случае сильно идеологизированных текстов, призывающих людей к определенным действиям, задача выявления связи между текстом и последующими действиями людей не имеет однозначного решения. Сами по себе адресованные человеку слова, в том числе приказы, становятся основанием для действия лишь при условии, что существуют уже сформировавшиеся механизмы побуждения, предполагающие следование инструкциям, полученным из определенного источника. Только эти внетекстовые по своей природе психологические предпосылки способны наделить текст силой влиять на поступки людей. Без них он останется пустым звуком. Поэтому говорить о речевом воздействии или воздействии текста можно только в модальности возможного. Многие тексты содержат в себе широкий вариативный потенциал возможностей их восприятия, толкования, реагирования на них и т. д., однако редко когда можно утверждать, что сам текст предопределяет свое воздействие на людей.

Умысел, на который в ряде случаев ссылается законодательство, представляется неудачным квалифицирующим критерием не только в силу его труднодоказуемости, но и в силу того, что его отсутствие не обязательно снижает тяжесть преступления. Например, несдержанный, распущенный и не владеющий собой человек, плохо контролирующий свои слова и действия и совершающий поступки, о которых впоследствии сам жалеет, может легко оскорбить и унизить окружающих без какого-либо специального намерения. Вряд ли он должен по этой причине освобождаться от ответственности за воздействие своих слов, как и действий, на окружающих. Отсутствие умысла может рассматриваться иногда как смягчающее обстоятельство, но не отменяет сам факт оскорбления или нарушения чести и достоинства. Для установления этого факта требуется анализ эффектов реального, а не намеренного или возможного воздействия.

Вместе с тем сам факт наличия у истца либо потерпевшего чувства оскорбленности или субъективно констатируемых моральных страданий также не дает достаточно оснований для квалификации состава преступления, поскольку есть люди, которых трудно задеть, а есть люди, которые наделены болезненной чувствительностью и усматривают обиду и оскорбление даже в безобидных репликах; то же относится к другим эмоциональным реакциям. Несовпадение между тем, что сказано (намерением), и тем, что услышано (эмоциональной реакцией), в тех достаточно частых случаях, когда на этом настаивает обвиняемый (ответчик), может быть предметом специального экспериментально-психологического исследования. Предъявив спорные слова и реплики выборке разных людей, легко установить их эмоциональную реакцию на эти слова. Если эта реакция не совпадает с реакцией истца (потерпевшего), то последнюю можно объяснить его специфическими индивидуальными особенностями, за которые ответчик (обвиняемый) не может нести ответственность (за исключением случая, когда он очень хорошо знал эти индивидуальные особенности и мог или должен был предвидеть реакцию). Если же подобная эмоциональная реакция оказывается свойственной заметному числу людей, ее надлежит рассматривать как закономерное следствие сказанных слов и реплик, которое говоривший обязан был предвидеть и учитывать вне зависимости от того, входило ли в его намерения вызвать именно эту реакцию. Непосредственно в зале суда в качестве такой «тестовой выборки», позволяющей решить вопрос о закономерности эмоциональной реакции, могут быть использованы присяжные, которым правомерно адресовать вопрос о том, как бы в данном случае реагировали они.

Таким образом, мы вводим здесь понятие закономерной реакции. Закономерная реакция на определенные слова и действия не является в строгом смысле слова их однозначным следствием, но не является и просто возможной реакцией на них (круг возможных реакций в любой коммуникативной ситуации весьма широк). Закономерная реакция – это реакция, основанная на типичных механизмах реагирования и типичных причинно-следственных связях, которые именно в силу своей типичности должны быть предвидимы участниками взаимодействия. Речевые послания и другие коммуникативные действия, предсказуемо ведущие к некоторым закономерным реакциям, следует рассматривать не как причины этих реакций, но как формы психологического давления или провокации, направленные на увеличение вероятности таких реакций, вне зависимости от наличия умысла. Так, закономерной реакцией на оскорбление «Дурак!» будет выступать ответ «Сам дурак!» или аналогичный ему. С одной стороны, трудно утверждать, что отвечающий не имел другого выбора, кроме именно такого ответа; с другой стороны, первая реплика закономерно актуализирует именно такие ответы как высоковероятные. Закономерной реакцией на удар по левой щеке будет ответный удар, или речевая агрессия, или бегство, но не подставление правой. Закономерные реакции тем самым не являются единственно возможными, но именно их и только их могут и должны предвидеть и учитывать участники взаимодействия в меру своей вменяемости. В частности, массовую агрессивную реакцию правоверных мусульман в ряде стран в ответ на публикацию в европейских газетах карикатур на пророка следует квалифицировать как хоть и неправомерную, но закономерную реакцию, которую следовало предвидеть. Отсюда вытекает признание ответственности и той и другой стороны за последовавшее насилие.

2.4. Выражение смыслов в тексте: форма и содержание

Вопрос о формах выражения в текстах идей, смыслов и оценок и вопрос о различении правомерных (согласно конституционным принципам свободы совести и свободы слова) и неправомерных идей и форм их выражения также требуют специального рассмотрения.

Каким образом циркулирующие в обществе и массовом сознании тексты (в том числе тексты СМИ, анонимные и публичные выступления) могут выражать те или иные ценности, идеи, смыслы? Формами выражения ценностей, смыслов и эмоциональных отношений в тексте, которые позволяют ему выполнять функцию психологического давления и доступны при этом объективному выявлению, служат различные атрибутивные и нормативные схемы: обобщения, объяснения, предписания и запреты. Под обобщением в данном случае мы понимаем формулирование некоторой якобы существующей общей закономерности (все А суть X); под объяснением – формулирование причинной связи (Y, потому что Z) или целевой связи (S для того, чтобы T); под предписанием и запретом – формулирование ценностного суждения (B – хорошо, правильно, полезно, желательно, должно; C – дурно, неправильно, вредно, нежелательно, запрещено). Атрибутивные схемы являются единицами выражения в тексте тех или иных ценностно-смысловых содержаний. Их удобно иллюстрировать примерами политических лозунгов, религиозных заповедей и рекламных слоганов, которые объединяет целенаправленная ориентация на оказание прямого либо косвенного психологического давления.

На рис. 1 изображены базовые элементы содержания текстов, которые могут служить операциональными индикаторами выражения в тексте того или иного смыслового содержания. Предлагаемая схема носит утилитарно-прагматический характер, претендуя не на концептуальную полноту, а на практическую полезность для решения задач экспертизы текстов.

Предписания и запреты представляют собой прямые указания к определенным действиям или их недопущению: «не убий», «не укради», «по газонам не ходить», «убей врага без пощады», «летайте самолетами Аэрофлота». Само воздействие этих текстов осуществляется за счет того, что мы их воспринимаем не просто как пустые слова, а как послание от некоторого явного или предполагаемого «авторитета». «По газонам не ходить!» говорится от имени администрации, библейские заповеди – от Бога, и даже рекламные призывы обладают максимальной действенностью, когда исходят от лица какой-то знаменитости – известного спортсмена или эстрадной звезды. Эти прямые указания, предписания и запреты имеют форму прямой недвусмысленной инструкции. Поэтому их юридическая квалификация не вызывает больших сложностей, не требует сложных доказательных процедур: например, известное антисемитское предписание «Бей жидов, спасай Россию!» прямым текстом призывает к действиям, явно подпадающим под квалификацию уголовного законодательства.

Обобщения и объяснения представляют более косвенные формы психологического давления: «Все предусмотрительные люди уже купили “Аристон”»; «Все мужики сволочи»; «Мы так плохо живем, потому что олигархи продали Россию»; «Россия для русских». Во всех этих случаях отсутствуют какие-либо призывы к действию; согласие с любой из этих формулировок не обязательно должно привести адресата этих высказываний к определенным действиям, хотя и повышает их вероятность. Соответственно, авторам этих речевых конструкций может быть приписан умысел подтолкнуть аудиторию в определенном направлении, хотя прямую причинно-следственную связь с последующими противоправными действиями зафиксировать вряд ли возможно в принципе.

Обобщение дает некие базовые ориентиры картины мира: что нормально, что не нормально, что хорошо, что плохо, кто мы, кто чужие. Обобщения оказывают «двухходовое» воздействие: если я соглашаюсь с этим, то вторым шагом следует вывод, что я должен и чего не должен делать, что спасать и кого бить, не сформулированный, однако, в виде прямых предписаний. Из разряда обобщений интерес представляют прежде всего формулировки, проводящие границу между группами «мы» и «они», что очень важно для квалификации возбуждения социальной, национальной, расовой и религиозной вражды, разжигания нетерпимости и розни и пропаганды превосходства одних групп над другими. Интолерантная установка предполагает максимальное подчеркивание, выпячивание, усиление этой границы. Наряду с этой границей важное значение имеют критерии и закономерности проведения и других границ: какие люди (группы людей, общности, социальные символы) описываются как хорошие, какие как плохие; какие как сильные, какие как слабые; какие как активные, какие как пассивные. Помимо измерения мы – они и трех базовых семантических измерений сознания человека – оценки, силы и активности (см.: Петренко, 2005), важную роль играет также проведение границы между нормальным, естественным и ненормальным, неестественным.

При анализе конкретного текста выделенные пять видов обобщений служат лишь примерным ориентиром. Наряду с указанными, в текстах могут присутствовать также другие обобщения, которые трудно предусмотреть заранее. Их выявление и использование в качестве операциональных индикаторов представляет собой творческую экспертную задачу.

Объяснения устанавливают в картине мира причинно-следственные связи: «Ты плохо живешь, ты бедный, ты нищий, зарплата у тебя маленькая, а всё почему? Потому что олигархи всё украли». Или «…американцы заговоры устраивают». Объяснения построены на логических схемах «кто виноват». Как и обобщения, они также оказывают воздействие, о котором можно говорить достаточно однозначно, определенно и объективно, хотя и не на каждого человека – у многих людей развито собственное мышление и сознание, более того, даже при принятии этих объяснений и обобщений люди не обязательно будут их воплощать в действие. Но тем не менее можно говорить в этих случаях о текстах, направленных на оказание совершенно определенного воздействия.

Подчеркнем, что обобщения, объяснения, предписания и запреты выражаются не отдельными словами, а целостными лексическими единицами, служащими определенным коммуникативным намерениям, что сильно ограничивает возможности их выявления средствами монодисциплинарного лингвистического анализа. Задача эксперта-исследователя заключается в поиске в анализируемом тексте любых схем обобщений, объяснений, предписаний и запретов и затем выделении тех из них, которые содержательно связаны с вопросом, поставленным эксперту. При этом важно учитывать, что утверждения, содержащиеся в тексте, могут отражать устойчивую позицию автора (авторов) текста либо случайные мысли, которым сам автор не придает большого значения. Для квалификации утверждений текста как определенно выражающих те или иные идеи и ценности следует ориентироваться на такие дополнительные признаки, как развернутость изложения и аргументации либо повторяемость тех или иных утверждений (в том числе в варьирующей форме), что позволяет трактовать их как неслучайные.

В заключение этого раздела необходимо остановиться на разведении содержания высказываемых идей и формы их выражения в конкретном тексте. Конституционный принцип свободы слова позволяет нам занимать и отстаивать любую ценностную позицию, в том числе и несогласие с оппонентами и неодобрение их действий, но это не означает, что оправданы любые способы выражения позиции. Позиция должна выражаться в корректных формах, не вызывающих вражду, рознь и нетерпимость и не исключающих мирного и толерантного сосуществования групп с мировоззренческими, в том числе ценностными и религиозными, расхождениями. В частности, одной из форм корректного высказывания позиции, не встречающей согласия собеседника, является то, что в психотерапии обозначается как «Я-высказывания» – подчеркивание того, что эта позиция представляет собой личное мнение, основанное на собственном опыте, и признание того, что возможны и иные мнения на этот счет. Та же по своему содержанию оценка, облеченная в форму безапелляционно утверждаемой безусловной истины, с которой только дурак или враг может не согласиться, делает какой-либо диалог невозможным и ведет к разжиганию розни. Поэтому в большей степени именно форма, а не содержание оценок должна являться квалифицирующим признаком для ответа на вопрос о разжигании розни и т. д., позволяющим различить свободу слова и совести, предусмотренную Конституцией, и состав преступления, предусмотренный статьей 282 УК РФ и другими законами.