Текст книги "Образ врага: технологии конструирования и деконструкции"

Образ врага: технологии конструирования и деконструкции
Дмитрий Лушников

© Дмитрий Лушников, 2023

ISBN 978-5-0059-9561-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Лушников Дмитрий

 
Образ Врага:
технологии конструирования
и деконструкции
 

Почему мы испытываем тревожность и страх при виде каких-то изображений и видео? Как создавать подобные образы? Как победить своего врага? Как узнать, что вами манипулируют с помощью негативной информации?

Обобщаются и детализируются технологии конструирования и деконструкции образа врага, используемые в современных военных, социально-политических, этнических и этноконфессиональных конфликтах. Механизмы формирования, конструирования и деконструирования образа врага, рассмотренные в учебном пособии, могут вызвать интерес у политологов и социологов, представителей экспертного сообщества в сферах политтехнологий, политического консультирования, PR, рекламы, военной пропаганды, психологических операций и информационных войн, а также у преподавателей и студентов, обучающихся по соответствующим дисциплинам и специальностям.

ВВЕДЕНИЕ

Между Конрадом Лоренцом и Бруно Латуром

Чтобы существовало общество,

нужен образ врага.

К. Шмитт

Сентенция К. Шмитта, приведенная нами в качестве эпиграфа, как нельзя точно отражает смысл и назначение тех генетических и архаических социокультурных программ, которые способствуют возникновению и воспроизводству определенных форм групповой организации у разумных, коллективных и агрессивных приматов, коим является вид Homo sapiens.

По мнению автора, полноценное научное исследование образа врага должно вбирать в себя два дихотомических аспекта – биологический и конструктивистский. Биология врага первична и редуцируема, она выступает как в виде дочеловеческого, животного начала, так и в виде биологических оснований перцепции и поведения уже современного человека. Анализ биологической детерминации образа врага носит первичный характер, поскольку редуцируется до его восприятия и импринтинга у различных видов. Образ врага у животных является следствием врожденных тенденций,

а также непосредственного наблюдения и закрепления его визуального образа, запаха, звуков, которые он издает и т. д. Его формирование подкрепляется особенностями поведения сородичей и представителей других видов, реагирующих на опасность.

Как в филогенетическом, так и в онтогенетическом аспектах, для любого животного негативная информация важнее позитивной, поскольку сигналы хищников несут непосредственную угрозу жизни. Поэтому и визуальный образ врага и звуки, которые тот издает, имеют для него первостепенное значение. Все приматы с интересом изучают повадки своих природных врагов и человек не только не исключение, но скорее вершина развития этого познавательного интереса. Негативная угрожающая информация до сих пор приоритетна для нашего мозга, именно эту особенность используют пропаганда и СМИ. Человеческий мозг старается экономить энергию для повседневных операций, но в случае угрозы для жизни не ленится потрудиться.

Следовательно, образ врага имеет и инстинктивную природу и помимо аккумулирования и трансляции негативных сигналов включает множество функций, одни их которых предполагают саму возможность развития сознания, познания, речи, культуры и социальных отношений.

В биологии связь между агрессивностью вида, формой его организации и эмпатией очевидна. Homo sapiens вид коллективный, с развитой социальностью, способный к глубокому и разнообразному проявлению чувств и эмоций, но агрессивный, отличающийся высоким уровнем внутривидовой конкуренции и слабыми биологическими механизмами торможения агрессии. Любовь у нашего вида невозможна без агрессии, ненависти и вражды, а развитая социальность без «плохих других». Враг как вечный внутривидовой конкурент стимулирует появление и развитие человека, культуры и общества.

Враг создает человеческое общество, делает его возможным и на биохимическом уровне – человек обладает развитым гормональным движком, отвечающим за эмпатию. Действие пептидного гормона окситоцина вызывает чувство удовлетворения, спокойствия и понижение тревожности рядом с партнером.11
  Meyer, D. Selective Serotonin Reuptake Inhibitors and Their Effects on Relationship Satisfaction. The Family Journal, 2007. 15 (4), 392—397.


[Закрыть] Однако доверие и ощущение общности с ингрупппой взаимосвязано с чувством неприятия и агрессивности в отношении аутгрупп. Коллективное «Мы» всегда утверждается и собирается против неких «Они», это социологическая максима в процессах групповой динамики в человеческих сообществах.

Враг являлся тем зеркалом, в которое смотрит человек, и это один из основных источников саморефлексии и личностного становления. В известной поговорке «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты», с полным на то основанием можно поменять «друга» на «врага» и она не потеряет своего оригинального смысла: «Скажи мне, кто твой враг, и я скажу тебе, кто ты».

Таким образом, Враг – это не только страдание и смерть, это рождение, жизнь, развитие. Сможет ли когда-либо человек преодолеть свою биологическую обусловленность и отказаться от Врага? В рамках ныне популярного трансгуманизма пытаются ответить на этот вопрос утвердительно, нам же это представляется совсем не очевидным.

Без Врага нет Героя. То есть, нет психологического взросления, личностного становления и духовно-нравственного развития, нет преодоления низменных чувств и пороков, нет стремления к идеалам, в конечном итоге, нет культуры и общества. Именно Враг, будучи биологическим следствием агрессивности и развитой социальности нашего вида, в качестве своего отрицания порождает возможности преодоления ограничений биологической природы и обусловленности в человеке, его культурного и творческого развития и трансценденции.

Если биология врага редуцируема до первичных биологических потребностей и механизмов, то конструктивистский подход предполагает совершенно противоположный, дихотомический характер восприятия этого явления – образ врага есть конструируемый и воображаемый феномен и посему он является прерогативой исключительно человека. Это не сумма ощущений, инстинктов и типизированного опыта, как у животных, это сложносоставной устойчивый образ, который человек способен не только держать в сознании, но и развивать, изменять, дополняя его новыми чертами и содержанием.

Однако если мы признаем образ врага за социальный конструкт, то мы должны понять и определить тот строительный материал, который используется при конструировании данного образа. И тут мы обнаруживаем, что подобное конструирование основывается не столько на современном знании, эпистеме эпохи и дискурсе, сколько на древнем человеческом материале, который уводит нас глубже, в океан биологического не– и дочеловеческого, инстинктивного.

Также следует отделить процесс формирования образа врага от его конструирования, в первом случае мы имеем дело с естественным процессом, как биологическим, инстинктивным, так и сознательным. Во втором случае, он является результатом целенаправленной деятельности мыслящего субъекта, использующего знания о его биологических и социокультурных механизмах. На этом основании мы и заявили о «конструировании образа врага» и определили несколько обязательных критериев его анализа: биологический, антропологический, социологический, психологический и мифо-религиозный.

Глава 1

Зоология врага: животное-враг и Враг как животное

Образ врага. Начало. Страхи и враги древесных обезьян

Механизмы распознавания «своих» и «чужих» основаны на образовании стереотипов и соответствующих им стереотипических реакциях. Живое существо на любом уровне биологической эволюции разделяет опасное, угрожающее от привычного, безопасного. Наличие внешнего врага, будь то представитель другого вида или внутривидовой враг-конкурент позволяет сбрасывать агрессию вовне и не аккумулировать ее внутри сообщества. Враг дает возможность простейшим сообществам собственно существовать, не повышая уровень внутренней агрессии и конфликтности. Подобно этому и в человеческих обществах наличие внешнего врага «тонизирует» коллектив, интегрирует и мобилизует его жизненные силы и ресурсы. В обратном случае, агрессия копится внутри общества и постепенно разрушает его изнутри.

Начнем с генетической основы наших страхов, идущих из тех времен, когда «Нас» как явления еще не было, а были наши далекие первопредки гоминоиды (человекообразные обезьяны) – небольшие древесные обезьяны, появившиеся приблизительно 25 млн. лет назад: дриопитеки, микропитеки, афропитеки и др. Эти относительно небольшие по размеру приматы питались плодами и молодыми листьями и передвигались на четырех конечностях. Не все гоминоиды стали предками гоминид – (Hominidae, «человечьих») семейства антропоидов, включающего современного человека и его непосредственных предков.

Однако их генетические программы являются нашим наследством и их страхи, и враги преследуют нас и поныне. В качестве таковых выступают змеи, хищные птицы и ночные охотницы – совы. Эти животные, в большинстве своем, уже не представляют опасности для современного человека. Даже в экосистемах, где существует множество ядовитых змей, страх человека перед ними не является значимым, в человеческом обществе доминируют социальные страхи. Человек в качестве объекта охоты/«жертвы» для этих животных практически недосягаем.

Однако страхи и враги древесных обезьян никуда не делись из нашего бессознательного, о чем пишет В. Р. Дольник: «Человекообразным обезьянам из-за крупных размеров хищные птицы и змеи не опасны. Но небольшие древесные обезьяны (а наши отдаленные предки были и такими) очень боятся и хищных птиц, и сов, и змей, охотящихся на приматов среди ветвей. Наша неосознанная иррациональная боязнь змей, ночных и дневных хищных птиц – наше генетическое наследство. И подсознательная тяга и повышенный интерес к ним – оттуда же».22
  Дольник В. Р. Непослушное дитя биосферы. – СПб.: Петроглиф, 2009. С.90.


[Закрыть]

Следует предположить, что данные архаические программы существуют на уровне либо более глубоком, чем уровень «коллективного бессознательного» в аналитической психологии К. Г. Юнга, либо на более «нижних этажах» в его структуре. Коллективное бессознательное архивирует опыт не отдельного индивида (индивидуальное бессознательное), а вида и форм его общественной организации. Но только ли собственно вида Homo sapiens sapiens рода Люди (Homo) из семейства гоминид в отряде приматов? На это вопрос нет утвердительного ответа в юнгианской психологии, но есть в этологии и социобиологии, которые признают наличие у человека генетического наследства предшествующих видов (к примеру, связь между брахиацией и любви человека к качелям).

Тоже касается и юнгианского учения об архетипах коллективного бессознательного, которые бесспорно «человечны», связаны с нашим видом и, возможно, его ближайшими разумными предшественниками, они не включают на первый взгляд какой-либо дочеловеческий «обезьяний» материал. Архетипы «персона», «тень», «анима/анимус», «дева», «младенец», «мудрый старец», «небесный отец» и «хтоническая мать», «трикстер» и т. д. явно антропоморфны и отражают наличие сложных социальных отношений, а значит, не относятся в своём генезисе к более ранним стадиями антропогенеза.

К. Г. Юнг утверждал, что коллективное бессознательное включает архетипы и инстинкты, именно в них проявляется наследуемая «животная» составляющая человека. Его последователи (М.-Л. фон Франц, М. Фордхам, Э. Стивенс, И. Якоби и др.) с одной стороны, а зоологи и нейропсихологи (А. Портманн, Дж. Генри и др.) с другой, пытаются соотнести эти два явления и понятия. При этом зоологи и нейропсихологи склонны к физиологической трактовке архетипов, локализуемых ими в структуре ДНК или головного мозга.

Современные нейробиологи утверждают, что инстинкт записан не в ДНК, а в системе связи нейронов. Кодировка относится к системе межнейронных связей, поэтому у человека мало врожденных рефлексов и они не очень устойчивы. Социальные инстинкты строятся на врожденных и закрепляются в мозге в процессе его роста, подкрепляясь в процессе социализации.

Со времен исследования К. Лоренцем поведения серых гусей и открытия им явления импринтинга (запечатления), стало понятно, что образы у животных формируются в процессе раннего закрепления в памяти признаков внешних объектов и обучения. Визуальные характеристики образа врага формируются в сочетании с другими поведенческими условиями – беспокойством родителей, демонстрации ими агрессии или избегающего поведения.

С другой стороны, по мнению К. Г. Юнга: «Психика погружена в нечто имеющее не психическую природу».33
  Collected Works of C.G. Jung. vol. 8, par. 437.


[Закрыть] Способность человека генерировать и структурировать образы и идеи является отражением бессознательных процессов, на которые воздействует «архетипическая реальность» вне пространства и времени.

Не погружаясь в глубины данной проблематики, обратим внимание на тот аспект, который интересен именно в рамках нашего исследования. Архетипы и инстинкты есть наследуемая бессознательная часть человеческой психики, но образы наследоваться не могут – это производные конструкты индивидуального и коллективного сознания, транслируемые и реплицируемые исключительно в культуре. Архетипы используют содержание сознания для своей актуализации, выступая в виде образов, вызывающих базовые эмоции (страх, гнев, удивление и т.д.), которые, в свою очередь, влияют на поведение индивида. Они как старые меха, всегда заполняемые молодым вином.

Генетические структуры не полностью обусловливают специфику образов – актуальное содержание сознания, его личностный, социокультурный и исторический контекст («дискурс» и «эпистема» по М. Фуко), являются важнейшими составляющими нашей образности и метафоричности. К примеру, особенности машинного производства и новые принципы организации фабричного труда в начале XX века экстраполировались на культуру, искусство и воспитание («тейлоризация театра» и «биомеханика» В. Э. Мейерхольда, понимание социальных институтов: школы, армии, работы как конвейеров социализации и т.п.).

Именно культура выступает как метапрограмма ламаркистского «наследования приобретённых признаков», отрицаемого в отношении биологической эволюции. Однако и в этих транслируемых культурой разнообразных и сложных образах, идеях и представлениях есть место генетическому наследию, обнаруживаемому подчас в виде базисного редуцированного фактора, структурирующего сложное социокультурное явление или процесс, институт или идеологически наполненный социальный ритуал.

Мы можем достаточно сложно описывать ритуалы спешивания дворян и представителей других сословий при приближении короля, снятие ими головных уборов и разнообразные поклоны перед его величеством. С другой стороны, эти ритуалы могут быть редуцированы как к ритуализированному проявлению инстинкта «уменьшения в размерах» особи при приближении к альфа-самцу, так и наоборот – занятию доминантом более высокого положения в пространстве как демонстрации его статуса. Но понимание этой банальной биологической подоплеки не описывает всей сложности происходящего социокультурного ритуала, погруженного в определенный исторический контекст.

Следовательно, биологическое и культурно-наследуемое у человека переплетено и образует зачастую неразрывный симбиоз, основанный на эффектах эмерджентности, поскольку общее сложное явление не сводимо к одному, культурному или инстинктивному частному.

Отсюда мы выводим следующую методологическую рамку:

– если какое-либо явление или процесс могут быть объяснены с позиции доминирующего влияния инстинктивного начала, они и должны рассматриваться как в основе своей биологически детерминированные, а социокультурные интерпретации в их отношении должны приниматься как носящие вторичный производный характер;

– понимание социокультурного наследования приобретённых признаков и небиологических факторов эволюции сложных социокультурных систем не предполагает устранение и игнорирование влияния признаков филогенетических;

– основываясь на эволюционистском тезисе «онтогенез повторяет филогенез» можно рассматривать более ранние и архаические явления как вероятностно наиболее генетически обусловленные;

– социобиологический анализ сложных социокультурных явлений и процессов необходимо начинать с предварительного этапа поиска их биологических аналогов и редукции к базисным элементарным природным формам и факторам;

– культурное и социальное выстраивается не только на базисе биологического, но и на его отрицании или игнорировании, порождаемых первичными запретами (табу), правилами, ценностями, надстраивающими собственно уникально человеческое над биологическим и рождающее описанную З. Фрейдом «неудовлетворённость культурой».

Данная работа не посвящена социобиологической апологетике и поиску в процессах формирования образа врага и его деконструкции исключительно биологической обусловленности. Однако согласно с принятой методологической рамкой, это обязательная начальная стадия научного поиска и анализа. Также не стоит сводить авторскую методологию к попыткам фундировать натурализм и органицизм в своих ранних редакциях и метафорах, скорее автор хочет оттолкнуться от глубин биологического, чтобы узреть прекрасное культурное и несравненное социальное.

Змееподобие и орнитология страха

Определившись с общей методологической рамкой, вернемся к нашим древесным обезьянам, которые в силу своего размера являлись добычей для хищных птиц и змей. Первые враги – это враги биологические – «хищники», для которых наши далекие предки выступали в качестве объектов охоты. Как же в современной культуре раскрывается змеемподобная и орнитологическая генетическая основа образа врага, и используются ли эти древние страхи? Ведь в современной природе существуют 2700 видов змей, из которых опасна для человека лишь десятая часть и смерть от укусов змей в мире уносит ежегодно жизни всего 30—40 тыс. человек.

Однако и сам главный «враг рода человеческого» – дьявол, начинал с рептилоидной метафоричности образа (змей, дракон). Ужасные образы «чужих» в одноименном голливудском фильме, поразившем зрительскую аудиторию новым образом врага и новым источником страха, имели и рептилоидные черты. Откуда у человека эта бессознательная генетическая боязнь змей, характерная и для обществ, в экосистеме которых нет ни крупных рептилий, ни большого количества ядовитых мелких змей?

Антропологические источники свидетельствуют о том, что змеи (и другие рептилии, к примеру, крокодил, аллигатор, крупные ящерицы) вызывали почтение и страх в традиционных обществах. У Дж. Фрезера мы находим следующие примеры: «Известно, что кафры питают ужас перед удавом или напоминающими его огромными змеями и под влиянием этого суеверного представления даже боятся его убивать. В прошлом человеку, который почему—то (будь то для самозащиты или по другой причине) убил удава, предписывалось несколько недель подряд лежать днем в проточной воде. … В Мадрасе великим грехом считается убийство кобры. Если это все же происходит, местные жители обычно сжигают труп змеи, как тело покойника. Убивший считается нечистым в течение трех дней.

…Когда индейцы штата Каролина встречаются со змеями, они проходят по другой стороне тропы, чтобы не причинить им вреда; они полагают, что стоит им убить змею, как родня пресмыкающегося в отместку лишит жизни нескольких людей из числа их собратьев, друзей или родственников. Индейцы-семинолы также не трогали гремучих змей из боязни того, что душа убитой змеи побудит сородичей отомстить за нее. Чероки считают гремучую змею вождем змеиного племени, в силу чего относятся к ней со страхом и почтительностью. Немногие чероки, если в этом нет крайней необходимости, отважатся убить гремучую змею, но даже тогда они обязаны искупить это преступление собственными силами или с помощью жреца в установленной форме, испросив прощение у духа змеи. Если этими предосторожностями пренебречь, родня убитой змеи вышлет кого-нибудь из своих для совершения акта кровной мести: эта змея выследит убийцу, и укус ее будет смертельным».44
  Фрэзер Д. Д. Золотая ветвь. – М.: Политиздат, 1986. С. 215; 487.


[Закрыть]

До появления концепций коллективного бессознательного и архетипической основы психики представители социально-гуманитарного знания с сомнением относились к возможностям проявлений в культуре какого-то дочеловеческого опыта, относящегося к более ранним стадиям антропогенеза и предшествующего возникновению разума и эффекта наследования приобретённых признаков в человеческой культуре. Дискуссии о наследуемом и социально обусловленном в человеке и культуре, начавшись в среде эволюционистов XIX века, не утихают по сей день. К примеру, Э. Б. Тайлор сомневался в более глубокой дочеловеческой/докультурной природе образа змея, как олицетворения зла: «Едва ли можно считать доказанным, что дикие народы, в своем мистическом взгляде на змей, самостоятельно выбрали столь знакомое нам олицетворение зла в образе змеи».55
  Тайлор Э. Б. Первобытная культура. Пер. с англ. – М.: Политиздат, 1989. С. 425.


[Закрыть] Ученый считал распространение этого образа у «диких» народов результатом заимствования у более развитых культур земледельческих цивилизаций, намекая на возможность ассимиляции представлений египтян о змее Апопе и зороастрийцев о змее Ажи-Дхаке.

Э. Б. Тайлор с усмешкой относится к своим современникам, деятелям культуры, которые выдвигали эзотерические версии возникновения офиолатрии (змеепоклонства): «На обожествление змей, к несчастью, уже много лет тому назад обратили внимание писатели, которые связали его с темными философскими учениями, таинствами друидов и всевозможной бессмыслицей, вследствие чего теперь здравомыслящие ученые не могут без ужаса слышать об офиолатрии».66
  Там же, С. 423.


[Закрыть] Однако антропологи-эволюционисты выводили офиолатрию из простого страха древнего и примитивного человека перед ядовитыми змеями и крупными неядовитыми питонами. Эта определенная примитивизация причин офиолатрии вряд ли может объяснить встроенность фигуры змеи в космогонию и космологические представления различных народов, проживавших в различающихся по природно—климатическим характеристикам экосистемах. Не сталкивавшиеся с крупными змеями и проблемой большого количества ядовитых змей северные народы, тем не менее, отводили змее весьма значимое место в своей мифологической картине мира, чему явственный пример скандинавские Ёрмунганд и Нидхегг, славянский Ящер, культ змеи у народов Сибири и т. д. Страх перед змеями не объясняет представлений о Змее как создателе и/или Первосуществе, олицетворяющем хаос, предшествующий Творению, мировом Змее, окаймляющем вселенную, Змее, как хозяине Нижнего подземно-подводного мира, крадущим солнце и т. п.

Умная гигантская змея ловит маленького древесного примата,

пытающегося спастись от нее на вершинах деревьев

(авторская интерпретация).

Кадр из кинофильма «Анаконда» (1997г.)

Теперь перейдем в практическую плоскость, в конструирование источников страха и образа врага в современной массовой культуре. В фильмах, подобных «Анаконде», чтобы активировать древний иррациональный рептилоидный страх враг гипертрофируется в размерах, редуцируя индивида до небольшой древесной обезьянки. Отсюда образы не встречающихся в природе змей огромных размеров, преследующих «царей природы», почему-то не способных противостоять сему гаду. Для пущего ужаса рептилия наделяется определенной сознательностью, она не только преследует людей как хищник жертву, она способна предугадывать их поведение и планировать свои нападения. Насытившись, огромная змея почему-то не теряет интерес к поисковому поведению и атакам, что не свойственно реальному хищнику.

Таким образом, для активации этого образа человека необходимо низвести до банального объекта охоты, снизить его биологический статус, а его преследователя-рептилию наделить интенциональностью, волей, длительной памятью, то есть теми когнитивными свойствами, которые являются признаками разума. В свою очередь, рациональность бегущего и/или борющегося со змеем человека должна быть на какое-то время несколько снижена, пока он не осознает тот самый способ, который приведет его к окончательной победе.

В героическом мифе Герой должен противопоставить Змею/ Дракону большую разумность, устойчивую связь интенциональности и воли, он в определённом смысле как человек отстаивает свой статус царя природы и низвергает Змея до положенного ему высшими силами более низкого места в космологическом порядке и природе. Герой восстанавливает порядок – Космос, спасает его от Хаоса, хтонических сил Нижнего мира, олицетворяемых злонамеренной рептилией. Он восстанавливает перевёрнутую эволюционную пирамиду, в которой Змей покусился на место Человека.

В свою очередь, когда человек противится воле высших сил, они могут послать к нему змея/дракона, о чем, к примеру, повествует мифологический сюжет о Лаокооне и его сыновьях. Психоаналитическая интерпретация этого сюжета намекает нам на возможности деградации личности и психоза, если индивид (Эго, сознание) не будет руководствоваться велениями богов (Супер-Эго, идеалы и ценности), то он будет поглощен/уничтожен змеем (Ид, бессознательное).

Индивидуальная эсхатология личности, тождественна эсхатологии мифо-космологической, в которой титаны/йотуны из Нижнего мира (Ид) сначала уничтожают средний мир и человека (Эго), а после этого вступают в поединок с богами на вершине Мировой горы Олимпа/Асгарда (Супер-Эго). То есть уничтожение человека приводит к гибели культуры. Культура не может существовать без своего носителя, превращаясь в набор культурных артефактов, изучаемых историками. С другой стороны, как известно из мифологии различных народов мира, отход человека от богов и вызывает эсхатологическое событие. «Деградация исторического времени»

(М. Элиаде) это всегда отход людей от их ценностей/богов и погружение в глубины порока, что является синдромом и преддверием конца.

Агесандр, Полидор и Афинодор «Лаокоон и его сыновья».

Мраморная копия второй половины I века до н.э.

Октогональный двор музея Пио-Клементино, Ватикан

На наш взгляд, задача политтехнолога в информационно-психологической войне состоит в том, чтобы люди вражеского племени сами отвернулись от своих богов, подобно тому, как это произошло с позднесоветстким обществом в период «перестройки» и современными американцами, уничтожающими памятники своей истории в «конфедератопаде». Отрекшись от своих богов, им сложнее будет выдержать напор титанов и чудовищ бессознательного. Хтонические существа сломают сложный стратифицированный мир культуры и общества, сбросят давящую системную сложность и груз культурных норм, а несчастные люди будут обречены на регресс, архаизацию и безуспешные поиски новых смыслов и ожидания нового Творения.

Лаокоон и его сыновья не смогли справиться с посланцами богов, но это смог сделать будущий герой – гений (полубог) Геракл: «Когда мальчику Гераклу было восемь месяцев, Гера прислала двух огромных змей к его ложу, желая погубить дитя. Алкмена стала громко звать Амфитриона на помощь. Но Геракл, поднявшись с ложа, задушил змей обеими руками. Ферекид же сообщает, что сам Амфитрион, желая узнать, который из мальчиков является его сыном, впустил в их постель этих змей: когда Ификл убежал, а Геракл вступил с ними в борьбу, Амфитрион таким образом узнал, что Ификл его сын».77
  Аполлодор. Мифологическая библиотека, II, IV, 8-VII, 7.


[Закрыть]

Младенец Геракл побеждает змей. Статер греческого полиса Кротон, отчеканен на рубеже V—IV веков до н.э.

Змееборчество отражает поединок с наиболее древним врагом весьма отдаленных предков человека – древесных обезьян. Преодолев определённое развитие образ Змея как родоначальника вселенной, хозяина подземно-подводного Нижнего мира трансформируется в рептилоидные черты «врага рода человеческого» – дьявола, образ которого развивается в прямом соответствии с эволюционной цепочкой: змея – птица – млекопитающее животное – человек (от Змея до Мефистофеля).

Архетип птицы в мифологии, фольклоре и массовой культуре имеет множество положительных коннотаций и символических значений. Большие птицы, угрожающие героям произведения, образ в современном кинематографе нечастый, тут можно привести в пример фильмы «Убийственная поездка», «Птеродактиль», «Парк Юрского периода 3». Чаще опасные для человека крылатые существа представлены стаями небольших птиц, связанных между собой непонятным безумием или неким вирусом. В известном хорроре

А. Хичкока «Птицы» крылатые по неизвестной причине сбиваются в стаи и набрасываются на людей. В романе С. Кинга «Темная половина», маленькие безобидные воробьи предстают как помощники дьявола, психопомпы, переносящие души мертвых в загробный мир. В хорроре «Проклятие», экранизации рассказа Г. Ф. Лавкрафта «Цвет из Иных Миров», куры набрасываются на человека, пораженные инопланетным вирусом.

Постер кинофильма Хичкока А. «Птицы», 1963 г.

Таким образом, мы в большей степени имеем дело не с образом огромной угрожающей нам одиночной птицы-хищника, а с проявлением механистической дегуманизации, представлением врага как коллективного агрегата, состоящего из деперсонифицированных обездушенных «винтиков» или, в данном случае, по сути дронов, ведомых чьей-то злой волей (биологическая разновидность механистической дегуманизации – сверхорганизм, управляемый «маткой»). И если у С. Кинга и Г. Ф. Лавкрафта причины нападений птиц как-то рационализируются в рамках демонологии и эпидемиологии, то у Хичкока источник страха не находит рационального обоснования, он остается непонятым и оттого более беспокоящим. Стоит отметить, что к явлению и механизму механистической дегуманизации мы будем еще не раз возвращаться.

Несмотря на нечастое использование в качестве источника страха визуальных образов собственно птиц, образы летающих и атакующих существ весьма распространены. Для этого отрицательным персонажам не всегда нужны собственные крылья, их с успехом заменяет самолет, ранцевый двигатель, космический корабль или некая сверхъестественная энергия. Продолжает эксплуатироваться основа дочеловеческого страха – кто-то летающий может наблюдать, а потом схватить и/или убить тебя сверху.

Как показывают данные социологических и психологических исследований, в зонах боевых действий у населения вырабатывается страх перед беспилотным летательным аппаратом (БПЛА). Для примера приведем некоторые результаты исследования последствий применения БПЛА в Йемене: «Гражданские лица, ставшие свидетелями нападений беспилотных летательных аппаратов на земле, испытывают постоянный страх и бессонницу. Даже гражданские лица, у которых в семьях нет жертв, проявляют синдромы травмы в своей повседневной жизни. Днем звуки летательных аппаратов заставляют их прекращать свою повседневную деятельность, в то время как ночью они страдают от бессонницы.

Постоянный страх самому стать мишенью или увидеть в качестве мишени родственника прослеживается в ответах на вопросы о том, чувствует ли респондент себя большую часть времени «настороже» и встречается ли у него преувеличенная испуганная реакция на внезапный шум. Это подчеркивает перманентное состояние напряженности, которое присутствует в жизни населения. Восемьдесят процентов опрошенных положительно ответили на вопрос: «Чувствуете ли вы себя «настороже» большую часть времени, то есть «бдительными или очень бдительными?». Аналогичным образом, утвердительно, ответили 75% респондентов на вопрос: «Испытываете ли вы преувеличенный испуг большую часть времени?».88
  The Humanitarian Impact of Drones. Women’s International League for Peace and Freedom; International Disarmament Institute, Pace University. 2017. P. 42.


[Закрыть]