Текст книги "Серая Шейка. Сказки и рассказы для детей"

III

С тех пор как вырубили лес у реки, прошло уже несколько лет, и порубь сделалась неузнаваемой. С вершины старой Ели виднелось точно сплошное зелёное озеро, разлившееся в раме тёмного ельника, обступившего порубь со всех сторон зубчатой стеной. Старая Белка, бывшая свидетельницей порубки, успела в это время умереть, оставив целое гнездо молоденьких белочек, резвившихся и прыгавших в мохнатой зелени старой Ели.

– Посмотрите-ка, что там делается, на реке, – просила старушка Ель своих бойких квартиранток. – Меня ужасно это беспокоит… Кажется, довольно здесь набралось всяких деревьев, а идут всё новые… Насильно лезут вперёд, продираются, душат друг друга – это меня удивляет! Мне, наконец, надоели эта суматоха и постоянные раздоры… Прежде было так тихо и чинно, каждое дерево знало своё место, а теперь точно с ума все сошли…

Белочки прыгали к реке и сейчас же приносили невесёлый ответ:

– Плохо, бабушка Ель… По реке вверх поднимаются новые травы и цветы, новые кустарники, и всё это стремится на порубь, чтобы захватить хоть какой-нибудь кусок земли.

– Э, пусть идут: мне теперь всё равно, – печально шептала старушка Ель. – Мне и жить осталось недолго.

Время в лесу шло скорее, чем в городах, где живут люди. Деревья считали его не годами, а десятками лет. Происходило это, вероятно, потому, что деревья живут гораздо дольше людей и растут медленнее. С другой стороны, существовали однолетние растения, для которых весь круг жизни совершался в одно лето, – они родились весной и умирали осенью. Кустарники жили десять-двадцать лет, а потом начинали хиреть, теряли листья и постепенно засыхали. Лиственные деревья жили ещё дольше, но до ста лет выживали одни липы и берёзы, а осины, черёмухи и рябины погибали, не дожив и половины. С лиственными деревьями пришли и свои травы, и цветы, и кустарники – эта весёлая зелёная свита, которая не встречается в глухих хвойных лесах, где недостаёт солнца и воздуха и где могут жить одни папоротники, мхи и лишайники.

Главными действующими лицами на поруби являлись теперь река Безымянка и Ветер – они вместе несли свежие семена новых растений и лесных пород, и таким образом происходило передвижение растительности. Через двадцать лет вся порубь заросла густым смешанным лесом, точно зелёная щётка. Посторонний глаз ничего здесь не разобрал бы – так перемешались разные породы деревьев. Зелёная трава и цветы первыми покрыли свежую порубь, а теперь они должны были отступить на берег реки и лесные опушки, потому что в густой заросли им делалось душно да и солнца не хватало.

Но среди светлой зелени лиственных пород скоро показались зелёные стрелки молодых ёлочек, – они целой семьёй окружали старую, дуплистую ель и, точно дети, рассыпались по опушке оставшейся нетронутой стены старого дремучего ельника.

– Не пускайте их! – кричала горькая Осина, шелестя своими дрожавшими листиками. – Это место наше… Вот как они продираются. Пожалуй, и нас выгонят…

– Ну, это ещё мы посмотрим, – спокойно ответили зелёные Берёзки. – А мы не дадим им свету… Загораживайте им солнце – отнимайте из земли все соки. Мы ещё посмотрим, чья возьмёт…

Завязалась отчаянная война, которая особенно страшна была тем, что она совершалась молча, без малейшего звука. Это была общая война лиственных пород против молодой хвойной поросли. Берёзы и осины протягивали свои ветви, чтобы загородить солнечные лучи, падавшие на молодые ёлочки. Нужно было видеть, как томились без солнца эти несчастные ёлочки, как они задыхались, хирели и засыхали. Ещё сильнее шла война под землёй, где в темноте неутомимо работали нежные корни, сосавшие питательную влагу. Корешки травы и цветов работали в самом верхнем слое почвы, глубже их зарывались корни кустарников, а ещё глубже шли корни берёз и молоденьких ёлочек. Там, в темноте, они переплетались между собой, как тонкие белые волосы.

– Дружнее работайте, детки! – ободряла их старая Ель. – Не теряйте времени…

Вся беда была в том, что берёзы росли быстрее ёлочек, но, с другой стороны, ёлочки оставались зелёными круглый год и пользовались одни светом и солнцем, пока берёзки спали зимним сном.

– Бабушка, нам трудно, – жаловались Ёлочки каждую весну. – Одолеют нас берёзы летом. Они в одно лето вырастут больше, чем мы – в два года.

– Имейте терпение, детки! Ничего даром не даётся, а всё добывается тяжёлым трудом… Дружнее работайте!..

Кусты отступили первыми; им нечего было здесь делать. Они скромно исчезли, уступив место более сильным лесным породам. Молодому осиннику приходилось также плохо: его теснили берёзы.

– Вы это что же делаете? – спросили Осины. – Мы прежде вас пришли сюда, а вы нас же начинаете выживать… Это бессовестно!..

– Вы находите, что бессовестно? – смеялись весёлые Берёзки. – Только мы нисколько не виноваты… Вас всё равно выгонят отсюда вот эти ёлочки, как только они подрастут. Вы уж лучше уходите сами подобру-поздорову и поищите себе другого места. Только мешаете нам.

– Мы им мешаем?! Мы им мешаем?! – шептали огорчённые листики бедной Осины. – Это называется просто нахальством. Вы пользуетесь правом сильного. Да… Когда-нибудь вы раскаетесь, когда самим придётся плохо…

– Ах, отстаньте, надоели! Некогда нам разговаривать с вами…

Плохо пришлось осинкам, когда их загнали в самый угол поруби; с одной стороны на них наступал молодой березняк, а с другой – молодая еловая поросль.

– Батюшки, погибаем! – кричали несчастные Осинки. – Господа, что же это такое? Двое на одного…

– Уходите! Уходите! – тысячами голосов кричали Ёлочки. – Вы нам только мешаете… Смешно плакать, когда идёт война. Нужно уметь умирать с достоинством, если нет силы жить…

– А где же у нас рябины и черёмухи? – спрашивал насмешник-Ветер, прилетавший поиграть с молодыми берёзками. – Ах, бедные, они ушли совсем незаметно, чтобы никого не побеспокоить…

Большой шалун был этот Ветер: каждую веточку по дороге нагнёт, каждый листочек поцелует и с весёлым свистом летит дальше. Ему и горя мало, как другие живут на свете, и только самому бы погулять. Правда, зимой, в холод, ему приходилось трудненько, и Ветер даже стонал и плакал, но ему никто не верил; это горе было только до первого весеннего луча.

IV

Прошло пятьдесят лет.

От старой поруби не осталось и следа. На её месте поднималась зелёная рать молодых елей, рвавшихся в небо своими стрелками. Среди этой могучей хвойной зелени сиротами оставались кое-где старые берёзы, – на всю порубь их было не больше десятка. Там, где торжествовали смерть и разрушение, теперь цвела молодая жизнь, полная силы и молодого веселья. В этой зелени выделялась своей побуревшей вершиной одна старая Ель.

– Ох, детки, плохо мне… – часто жаловалась старушка, качая своей бурой вершиной. – Нехорошо так долго заживаться на свете. Всему есть свой предел… Теперь я умру спокойно, в своей семье, – а то совсем было осталась на старости лет одна-одинёшенька.

– Бабушка, мы не дадим тебе умереть! – весело кричали молодые Ели. – Мы тебя будем защищать и от ветра, и от холода, и от снега.

– Нет, детки, устала я жить… Довольно. Меня уже точат и черви, и жучки, а сверху разъедают кору лишайники.

– Тук, тук!.. – крикнул пёстрый Дятел, долбивший старую Ель своим острым клювом. – Где жучки? Где червячки? Тук… тук… тук… Я им задам!.. Тук… Не беспокойтесь, старушка, я их всех вытащу и скушаю… Тук!..

– Да ведь ты меня же долбишь, мою старую кору? – стонала Ель, возмущённая нахальством нового гостя. – Прежде в дупле жили белки, так те шишки мои ели, а ты долбишь меня, моё деревянное тело. Ах, приходит, видно, мой конец.

– Ничего. Тук!.. Я только червячков добуду… Тук, тук, тук!..

Молодые ёлочки были возмущены бессовестностью дятла; но что поделаешь с нахалом, который ещё уверяет, что трудится для пользы других! А старая Ель только вздрагивала, когда в её дряблое тело впивался острый клюв. Да, пора умирать.

– Детки, расскажу я вам, как я попала сюда, – шептала старушка. – Давно это было… Мои родители жили там, на горе, в камнях, где так свистит холодный ветер. Трудно им приходилось, особенно по зимам… Больше всех обижал Ветер: как закрутит, как засвистит… Северная сторона у елей вся была голая, а нижние ветви стлались по земле. Трудно было и пищу добывать между камнями. Корни оплетали камни и крепко держались за них. Ель – неприхотливое дерево и крепкое, не боится ничего. Сосны и берёзы не смели даже взглянуть туда, где мои родители зеленели стройной четой. Выше их росли только болотная горная трава да мох… Красиво было там, на горе… Да… На такую высоту только изредка забегали белки да зайцы. Одна такая белка подобрала между камнями спелую еловую шишку и утащила сюда, в свой дом, а из этой шишки выросла я. Здесь привольнее, чем на горе, хоть и не так красиво. Вот моя история, детки… Долго я жила и скажу одно, что мы, ели, – самое крепкое дерево, а поэтому другие породы и не могут нас одолеть. Сосна тоже хорошее дерево, но не везде может расти… Вот пихты и кедры – те одного рода с нами и также ничего не боятся…

Все слушали старушку с приличным молчанием, а папоротники широко простирали свои листья-перья. В молодом лесу уже водворились сырость и вечная полумгла, какие необходимы этому красивому растению. О полевых цветах и весёлой зелёной травке не было и помину, а от старых берёз оставались одни гнилые пни, в которых жили мыши и землеройки. Следы поруби исчезли окончательно.

Настал и роковой день. Это было среди лета. С вечера ещё ветер нагнал тёмную тучу, которая обложила половину неба. Все притихло в ожидании грозы, и только изредка налетал ветер. В воздухе сделалось душно. Весело журчала одна Безымянка: ветер принесёт ей новой воды. Обновилась и зелёная травка, которую несколько дней жгло солнце.

– Эй, берегись! – свистал Ветер, проносясь по верхушкам елей. – Я вас всех утешу, только стоять крепче.

Потом всё стихло. Сделалось совсем темно. Где-то далеко грянул первый гром, а туча уже закрыла всё небо. Ослепительно сверкнула молния, и раздался новый, страшный удар грома прямо над лесом. Где-то что-то затрещало и зашумело. Посыпались первые крупные капли дождя, и рванулся ветер, а там – новый удар грома. Эта канонада продолжалась в течение целого часа, а когда она кончилась и буря пронеслась, старая Ель лежала уже на земле. Она рухнула под тяжестью пережитых лет и старческого бессилия. Когда взошло солнце и под его лучами ярко заблестела омытая дождём зелень, не оказалось только одной бурой вершины старой Ели…

Старый воробей

I

– Хозяин что-то замышляет, – заметил первым Петух, гордо выпячивая атласную грудь.

– А я знаю что! – чирикнул с вербы старый Воробей. – Ну-ка, догадайся, умная голова!.. Нет, лучше и не думай: всё равно ничего не придумаешь.

Петух сделал вид, что не понял обидных слов, и, чтобы показать своё презрение дерзкому хвастунишке, громко захлопал крыльями, вытянув шею, и, страшно раскрыв клюв, пронзительно заорал своё единственное ку-ку-реку!

– Ах, глупый горлан!.. – смеялся старый Воробей, вздрагивая своим крошечным тельцем. – Сейчас видно, что ничего не понимаешь. Чили-чили!

А хозяин маленького домика, стоявшего на окраине города, действительно был занят необыкновенным делом. Во-первых, он вынес из комнаты небольшой ящик с железной кровелькой. Потом достал из сарая длинный шест и начал прибивать к нему гвоздями принесённый ящик. Мальчик лет пяти внимательно наблюдал за каждым его движением.

– Отличная штука будет, Серёжка! – весело говорил отец, вбивая последний гвоздь. – Настоящий дворец…

– А где скворцы, тятя? – спросил мальчик.

– А скворцы прилетят сами…

– Ага, скворечник!.. – гаркнул Петух, прислушивавшийся к разговору. – Я так и знал!

– Ах, глупый, глупый! – засмеялся над ним старый Воробей. – Это мне квартиру приготовляют… да! Эй, старуха, смотри, какой нам домик сделали.

Воробьиха была гораздо серьёзнее мужа и отнеслась с недоверием к этим словам. Да и хозяин сам говорит о скворцах, значит, будет скворечник. Впрочем, спорить она не желала, потому что это было бы бесполезно: разве старого Воробья кто-нибудь переспорит?.. Он будет повторять своё без конца, а она совсем не хотела ссориться. Да и зачем ссориться, когда весеннее солнышко так ласково светит? Везде бегут весенние ручейки, и почки на берёзах уже совсем набухли и покраснели: вот-вот раскроются и выпустят каждая по зелёному листочку, такому мягкому, светленькому, душистому и точно покрытому лаком. Слава богу, зима прошла, и теперь всем наступает великая радость. Конечно, старый Воробей страшный забияка и частенько обижает свою старуху; но в такие светлые весенние дни забываются даже семейные неприятности.

– Что же ты молчишь, моя старушка? – приставал к ней старый Воробей. – Будет нам жить под крышей: и темно, и ветром продувает, и вообще неудобно. Признаться сказать, я давно думаю переменить квартиру, да всё как-то было некогда. Хорошо, что хозяин сам догадался… Вот у кур есть курятник, у лошадей – стойло, у собаки – конура, а только я один должен был скитаться где попало. Совестно стало хозяину, вот он и приготовил мне домишко… Отлично заживём, старушонка!

Весь двор был занят хозяйской работой, из конюшни выглядывала лошадиная голова, из конуры вылез мохнатый Волчок, и даже показался серый кот Васька, целые дни лежавший где-нибудь на солнышке. Все следили, что будет дальше.

– Эй, старый плут… – кричал старый Воробей, завидев своего главного врага, кота Ваську. – Ты зачем пожаловал сюда, дармоед? Теперь, брат, тебе меня не достать… да! Лови своих мышей да посматривай, как я заживу в своём домике. Не всё мне по морозу прыгать на одной ножке, а тебе лежать на печке…

– Что же, пожалуй, и так… – согласился Петух, тоже недолюбливавший кота Ваську. – Положим, что старый Воробей и хвастун, и забияка, и вор, но он всё-таки не таскает цыплят.

Кончив свою работу, хозяин поднял шест со скворечником и прикрепил его к самому крепкому столбу ограды. Скворечник был отличный: доски были пригнаны плотно, наверху – железная крышка, а сбоку прикреплена сухая берёзовая ветка, на которой так удобно было отдыхать. У маленького круглого оконца, через которое можно было влететь в скворечник, устроена была деревянная полочка – тоже недурно отдохнуть.

– Живо, старуха, собирайся! – крикнул старый Воробей. – Ведь есть нахалы, которые сейчас готовы захватить чужой дом… Те же скворцы прилетят.

– А если нас оттуда выгонят? – заметила Воробьиха. – Старое своё гнездо разорим, кто-нибудь его займёт, а сами и останемся ни при чём… Да и хозяин про скворцов говорил.

– Ах, глупая: это он пошутил.

Не успел хозяин отойти от скворечника, чтобы полюбоваться своей работой издали, как старый Воробей уже был на железной кровельке. Весело чиликнув, он быстро юркнул в оконце, только хвостик мелькнул.

– Эге, да тут совсем отлично! – думал вслух старый Воробей, запутавшись в хлопьях кудели. – То-то моей старухе тепло будет, да и ребятишкам тоже… Не дует ниоткуда, дождём не мочит, и, главное, сам хозяин для меня устроил. Недурно… А зимой здесь – умирать не надо.

Выбравшись на самую верхушку скворечника, старый Воробей весело распушил все пёрышки, повернулся на все стороны и крикнул:

– Это я, братцы! Милости просим к нам на новоселье.

– Ах, разбойник! – обругал его хозяин снизу. – Уж успел забраться. Погоди, брат, вот прилетят скворцы, они тебе зададут.

Маленький Серёжка был ужасно огорчён, что в скворечнике поселился самый обыкновенный воробей.

– Ты каждое утро смотри, – учил его отец. – На днях должны прилететь наши скворцы.

– Будет шутить, хозяин! – кричал старый Воробей сверху. – Меня-то не проведёшь… А скворцам мы и сами зададим жару-пару!..

II

Старый Воробей расположился в скворечнике по-домашнему, как и следует семейной птице. Из старого гнезда был перетащен пух и всё, что только можно было утащить.

– А теперь пусть в нём живут племянники, – решил старый Воробей со свойственным ему великодушием. – Я всегда готов отдать родственникам последнее… Пусть живут да меня, старика, добром поминают.

– Тоже, расщедрился! – смеялись другие воробьи. – Подарил племянникам какую-то щель… Вот ужо посмотрим, как самого погонят из скворечника, так куда тогда денется?

Всё это говорилось, конечно, из зависти, и старый Воробей только посмеивался: пусть их поговорят. О, это был опытный, старый Воробей, видавший виды… Сидя в своём тёплом гнезде, теперь он с удовольствием вспоминал о разных неудачах своей жизни. Раз чуть не сгорел, забравшись погреться в трубу, в другой – чуть не утонул, потом замерзал, потом совсем было попался в бархатные лапки старого плута Васьки и чуть живой вырвался, – э, да мало ли невзгод и горя он перенёс!..

– Пора и отдохнуть, – рассуждал он громко, взобравшись на крышу своего нового домика. – Я – заслуженный Воробей… Молодые-то пусть поучатся, как нужно на свете жить.

Как ни смешно было нахальство старого Воробья, но к нему все привыкли и даже стали верить, что действительно скворечник поставлен именно для старого Воробья. Теперь все ждали только того решительного дня, когда прилетят скворцы, – что-то тогда будет делать старик, забравшийся в чужое гнездо?

– Что такое скворцы? – рассуждал вслух старый Воробей. – Глупая птица, которая неизвестно зачем перелетает с одного места на другое. Вот наш Петух тоже не умён, но зато и сидит дома; а потом из него сварят суп… Я хочу сказать, что глупый Петух хоть на суп годен, а скворцы – никуда: прилетят, как шальные, вертятся, стрекочут… Тьфу! Смотреть неприятно.

– Скворцы поют… – заметил Волчок, которому порядочно-таки надоело слушать эту воробьиную болтовню. – А ты только умеешь воровать.

– По-ют? Это называется петь? – изумился старый Воробей. – Ха-ха… Нет уж, извините, господа, про себя говорить нехорошо, а между тем я должен сказать, что если кто действительно поёт, так это я… да! И я постоянно пою, с утра до ночи, пою целую жизнь… Вот послушайте: чили-чили-чилик!.. Хорошо? не правда ли?.. Меня все слушают…

– Будет тебе, старый шут!

Скворечник оказался очень хорошей квартирой. Главное, всё видно сверху. Только вынесут корм курам, а старый Воробей уже поспел раньше всех. Сам наестся и своей Воробьихе зёрнышко снесёт. Он даже успевал украсть малую толику и у Волчка, пока тот вылезал из своей конуры. И везде так. Шныряет под ногами у кур, заберётся в кормушку к лошади, даже в комнаты забирался не раз – прожорливости и нахальству старого Воробья не было границ. Мало этого. Он успевал побывать и на чужих дворах и там урвать что-нибудь из съестного. Везде лезет, везде ему было дело, и никого знать не хочет.

Наступил март. Дни стояли тёплые, светлые. Снег везде почернел, присел, пропитался водой и сделался таким рыхлым, точно его изъели черви. Ветви у берёз покраснели и набухли от приливавших соков. Весна подступала всё больше. Иногда пахнёт таким тёплым ветерком, что даже у старого Воробья захолонёт сердце. Жутко-хорошо в такую пору.

Маленький Серёжка, как только просыпался утром, сейчас же лез к окну посмотреть, не прилетели ли скворцы. Но день проходил за днем, а скворцов всё не было.

– Тятя, на скворечнике всё этот воробей сидит, – жаловался Серёжка отцу.

– Погоди, отойдёт ему честь. Грачи вчера прилетели. Значит, скоро будут и наши скворцы.

Действительно, соседний барский сад был усеян чёрными точками, точно живой сеткой: это были первые весенние гости, прилетевшие с далёкого тёплого юга. Они поднимали такой гвалт, что слышно было за несколько улиц, – настоящая ярмарка. Галдят, летают, осматривают старые гнёзда и кричат без конца.

– Ну, старуха, теперь держись! – шептал старый Воробей своей Воробьихе ещё с вечера. – Утром налетят скворцы… Я им задам, вот увидишь. Я ведь никого не трогаю, и меня не тронь. Знай всяк сверчок свой шесток!

Целую ночь не спал старик и всё сторожил. Но особенного ничего не случилось. Перед утром пролетела небольшая стайка зябликов. Птички смирные: отдохнули, посидели на берёзах и полетели дальше. Они торопились в лес. За ними показались трясогузки – эти ещё скромнее. Ходят по дорогам, хвостиками покачивают и никого не трогают. Обе – лесные птички, и старый Воробей был даже рад их видеть… Нашлись прошлогодние знакомые.

– Что, братцы, далеко летели?

– Ах, как далеко!.. А здесь холодно было зимой?

– Ах, как холодно!..

– Ну, прощай, Воробушко! Нам некогда.

Утро было такое холодное, а в скворечнике так тепло, да и Воробьиха спит сладко-сладко.

Чуть-чуть прикорнул старый Воробей; кажется, не успел и глаз сомкнуть, как на скворечник налетела первая стайка скворцов. Быстро они летели, так что воздух свистел. Облепили скворечник и подняли такой гам, что старый Воробей даже испугался.

– Эй, ты, вылезай! – кричал Скворец, просовывая голову в оконце. – Ну, ну, пошевеливайся поскорей!..

– А ты кто такой?.. Я здесь хозяин… Проваливай дальше, а то ведь я шутить не люблю…

– Да ты ещё разговариваешь, нахал?..

Что произошло дальше, страшно и рассказывать: разведчик Скворец очутился в скворечнике, схватил Воробьиху за шиворот своим длинным, как шило, клювом и вытолкнул в окно.

– Батюшки, караул!.. – благим матом орал старый Воробей, забившись в угол и отчаянно защищаясь. – Грабят… Караул!.. Ой, батюшки, убили…

Как он ни упирался, как ни дрался, как ни орал, а в конце концов с позором был вытолкнут из скворечника.