Текст книги "Охотник за головами"

6

Ветер подул неожиданно сильно, забил наотмашь острой бритвой прозрачного воздуха. Мэрай зябко повела плечами, плотнее запахнув суконную епанчу, купленную Освальдом у военных. Большая часть ее вещей сгорела в пожаре. Чудом уцелел сундучок с самым необходимым – ценными травами и отварами. Хорошо, что поселяне оказались людьми отзывчивыми к чужой беде, не поскупились на одежду. И пусть платье Мэрай не было красным и дорогим, а вовсе даже скромного серого цвета, домотканое и сшитое не по фигуре. Лишь бы было тепло, так же как в толстых высоких чулках из козьей шерсти, за которые охотник отсыпал меди старой вязальщице, не обратив внимания на отказ. Каждая работа стоит оплаты за нее, а в теплых вещах ему волей-неволей, но пришлось научиться разбираться. Чулки стоили потраченных денег.

Кобылка, приобретенная для Мэрай у хозяина гостиницы, оклемавшегося к их отъезду, оказалась смирной и послушной. Хотя в седле женщина передвигаться не любила. До дороги на поселок, на которую вышел Освальд в самом начале пути, травница добралась на почтовом дилижансе, недавно начавшем ходить по этому краю.

Свои следы она запутала сразу, как только выбралась из замка. И запутала не просто бегством, это тоже стало понятно. Травница умела многое, тайное и доступное не всем. Но на вопросы, связанные с той ночью, когда она бежала из замка, Мэрай не отвечала. Оставалось только наблюдать и размышлять за невольными движениями и выражением лица, когда Освальд в очередной раз пытался задать их, сформулировав по-другому. Что бы там, в замке Эксеншиерны, ни произошло, но оно не казалось чем-то обычным. Слишком сильны были переживания, отражающиеся на вроде бы спокойном лице женщины. И еще кое-что не нравилось охотнику. Не его дело, конечно, но что-то заставляло насторожиться и беспокоиться.

Да, там, в поселке, на несколько бесконечно длинных часов ему стало хорошо, как не случалось, пожалуй, со времен смутно всплывающего в памяти детства. Но… Освальд понимал, что все это произошло только из-за выплеснувшихся на них волн ярости, боли, страха и страдания. Лишь пережитое вместе подарило им возможность вот так просто забыться друг с другом, наплевав на все вокруг. Тогда только так и могло быть. Сейчас же, спустя почти неделю, все вернулось на свои места. Хотя… Освальд мог бы поспорить на любую сумму и не проиграть. О чем спор? Все просто.

Ему все так же нравилось касаться ее мягкой кожи, даже просто помогая подтягивать подпругу или удила. Она улыбалась ему, трогательно, ласково и чуть грустно. Смотрела искоса, бросая в рот горькие алые бусины уже созревшей рябины, густо росшей по-над узкой лесной дорогой, ставшая близкой и своей, родной, пусть и на крохотный отрезок времени. И еще Мэрай сразу, четко и обстоятельно дала понять о твердо принятом решении вернуться. Лишь когда он отвернулся, вновь вздохнула, обреченно и безнадежно. Охотник не показал, что заметил, и поступил правильно. Как думалось ему самому.

Они проехали рядом достаточно долго, молча, лишь изредка перебрасываясь несколькими ничего не значащими фразами. Дорога, по которой Освальд добрался до поселка, давно осталась в стороне. Та, по которой сейчас стучали копыта лошадей, оказалась куда как короче. Знали про нее немногие, Мэрай знала. До замка оставалось около половины дня пути, если верить тому, что она сказала. Чем ближе становился дом герре Эксеншиерны, тем больше мрачнела травница. Освальд не выдержал где-то ближе к вечеру. Остановил кобылку, крепко взяв ее под уздцы. Мэрай повернула к нему совершенно отрешенное лицо.

– Что? – ее спокойствие было слишком… Спокойным? – Разве что-то не так?

– Расскажи мне о том, чего ты так боишься. – Охотник протянул руку, взял в нее широкую и горячую ладонь. Перчаток она не носила, кожа успела огрубеть за несколько дней пути, но все еще оставалась мягкой и гладкой. – Знаешь… Мне не хочется просто уходить, оставив тебя там, куда ты не желаешь возвращаться.

– Мы уже говорили с тобой об этом. – Убирать ладонь травница не стала. Даже повернула голову, посмотрев ему в глаза. – Тебе не надо знать ничего из этого, охотник. Спасибо тебе, но не стоит лезть дальше, чем тебя попросил Эксеншиерна. Правда не стоит.

– Это только мне решать, что стоит, а что нет, – проворчал Освальд. – Я прошу только рассказать о причинах твоего страха, больше ничего.

– Почему ты считаешь, что мне есть о чем рассказывать? – Мэрай провела рукой по лицу, снимая летучую осеннюю паутинку. – И хочу ли я этого?

– Пожалуйста. – Освальд продолжал держать теплую ладонь, ненавязчиво поглаживая ее, и глядел в карие глаза, не отводя взгляда. – Расскажи мне, просто расскажи. Ну?..

Глаза Мэрай становились все более блестящими, не отрывающимися от лица охотника. Его ладонь продолжала нежно и мягко, совершенно одинаковыми движениями гладить ее руку. Все произошло с точностью до наоборот, чем могло случиться в доме, где жила травница. Там возможность «оплести» взглядом и словами была у нее, теперь у Освальда. Редко когда ему приходилось применять это сложное мастерство, но сейчас умение пользоваться им пришлось кстати. Блажь или нет, но прежде чем передать ее маршалу, охотник хотел узнать: в чем дело?

Мэрай заговорила сразу, без заминки, но не своим обычным, спокойным и ровным голосом. Охотнику пришлось второй рукой притянуть удила, намотать на луку собственного седла, чтобы кобылка, устав ждать команды, сама не двинулась вперед, выводя травницу из транса. И внимательно слушать грудной голос, неожиданно ставший злым и каркающим, ничего уже не скрывающим от него:

– Зло бывает разным, охотник, ты ведь знаешь это? Сколько зла сделал ты сам, когда выполнял задания, полученные от тех, кто мог заплатить? Сколько людей ты приволок за шкирку к тем, кто хотел причинить им только страдания и боль? Переживаешь ли ты из-за этого, хоть самую малость? Молчи, не отвечай, мне неинтересно знать это. То, что случилось в поселке, ничего не меняет. Будь ты другим, захотев измениться, все могло бы и стало другим. Для меня, для тебя, для тех, кого ты еще и не знаешь, но обязательно встретишь на своем пути… Встретишь-встретишь. Как знать, какими будут эти встречи, что дадут, кто после них останется хотя бы живым. Молчи. И даже не пытайся спрашивать, не желай заглянуть вперед. Это не для тебя, не для таких, как ты. Иди вперед, не сворачивай и не будь мягкосердечным, даже когда захочешь этого…

Освальд старался дышать как можно тише, не шевелиться, не вспугнуть ее, обращавшуюся к нему от… От самой ли себя говорила сейчас травница, умевшая многое из того, за что в Вольных городах отправили бы на костер. Ведьма? Возможно, но что с того? А голос, бывший недавно таким добрым и ласковым, каркая, продолжал говорить вовсе не то, что ему хотелось узнать:

– Зло бывает разным, кому, как не тебе, знать это. Но тебе надо было расспрашивать лучше, тогда бы ты мог многое понять раньше. Сын или нет, родной, приемный, найденный, кто и когда спросил бы об этом Гайера? Кто осмелится задать вопрос в лоб маршалу, который вел в бой корволант тяжелой пехоты, не оставляя за собой ничего? Нет-нет-нет, дураков нет и храбрецов, желающих правды, – тоже, а дуры?

Дуры всегда найдутся, честные, способные полюбить почти старика, полюбить, как любят отца, которого не помнишь, как мужчину, которого не было. И спросить, и не получить ответа, потому что он и сам не знает, не видит, не слышит такое очевидное. А ты знал про дочку? Нет, не знал, не знал, глупыш охотник, так много думающий про себя и свои силы. А ведь она была, живая, теплая, молодая и красивая, желающая быть счастливой и любить. Где она, ох, и где она?.. А я знаю, знаю!

Видела, своими руками и глазами нашла то место, отыскала, что осталось, смогла узнать многое, но не смогла рассказать, не успела. Ты не понимаешь, охотник? Ничего, сейчас поймешь, подожди, совсем немножко подожди. Будь внимательнее и слушай, слушай лес вокруг, птиц в небе, слушай ветки и траву. Будь внимательнее, Освальд, ученик Старой Школы, убийца многих и спаситель нескольких, осторожнее, внимательнее. Слушай, слушай не только меня.

Дочь, была дочь. Это он, мерзкий выродок, отправил ее сюда, на север, заманил обещанием легко и весело провести время вдвоем. Лишь поэтому она оказалась тут и погибла, когда ей перерезали горло, глупой, доброй и наивной дурочке. А Гайер поверил, что сбежала, искал, отправлял людей. Не туда… и мне захотелось рассказать, сделать так, чтобы он понял, но… Как всегда, но, как всегда, как всегда… Ты слушаешь тишину, охотник? Ведь мы уже близко, и он наверняка ждет нас с тобой. Ждет, рыщет вокруг, ведь для него что день, что ночь… Здесь, скоро он будет здесь…

Серый всхрапнул, чуть заплясав ногами под Освальдом. Рука дернулась, вырывая травницу из транса. Мэрай глубоко вздохнула, непонимающе покрутив головой. Посмотрела на охотника, нахмурилась, поняв и качнув головой. Серый всхрапнул сильнее, ударил ногой, взрыхлив землю и прелые желтые листья. В той стороне, где должен был показаться замок, с криками и граем поднялись в небо вороны и прочая летающая шатия-братия. Мэрай вздрогнула, пальцы на уздечке побелели от напряжения, с которым она вцепилась в выделанную кожу. Освальд спрыгнул с коня, понимая, что совет про внимательность был вовсе не зря. Расстегнул чехол арбалета, достал, проверил механизм. Развел в сторону дуги, осмотрел тетиву и крепления к ложу. При тряске от езды случалось разное, не мешало проверить. Птицы взлетали все ближе. Он обернулся к Мэрай:

– Уезжай.

– Нет, – она покачала головой. – Вдвоем мы можем с ним справиться. Уеду, просто обойдет тебя стороной и догонит меня. Никакого прока.

– Уезжай… – повторил Освальд. – Пожалуйста. Пересядь на Серого, пока можно, вторую веди за собой, пересядешь, когда отдохнет. Сможешь уйти, Мэрай.

– Нет. – Женщина покачала головой, спрыгнула на землю. – Я не хочу бегать от него.

– Хорошо. – Уговаривать не было смысла. – Приемный сын?

– Да, Юргест. Не знаю, чей он там сын. – Травница растерла руки. – Он не человек.

– Это я понял. – Освальд кивнул на лошадей. – Сможешь удержать?

Ответить Мэрай не успела. Низкий кустарник, поднимающийся из лощины, разошелся в стороны практически бесшумно, выпуская вперед сына Эксеншиерны. Или не сына, пусть и приемного.

Он стал больше, намного выше и шире, мощнее телом. Куда делся неуверенный и неоперившийся юнец, жадно чавкающий непрожаренным, истекающим кровью куском мяса в обеденной зале? Этого не осталось и в помине. Кого он напоминал, так это тех самых варгеров, которых Освальд резал несколько дней назад. Но они-то пусть и безумные, но все-таки оставались людьми. Юргест даже и не пытался казаться человеком.

Высокий и гибкий, с широкими плечами, мягко перетекающий над землей в их сторону, не торопившийся атаковать. Не одетый, но и не кажущийся голым. Одеждой ему служила собственная кожа, ставшая живым панцирем, ороговевшая, гладкими округлыми бляхами покрывающая тело. Грудь, живот, бедра, плечи – все оказалось закованным в темную, отливающую орехом толстую собственную броню. Темный узор, сплетающийся змеями, выступал сверху, затейливо играя на закатывающемся солнце. Тонкие и полностью черные губы на бело-мучнистом лице растянулись в улыбке, обнажив острые зубы. Глаза, с лопнувшими сосудами и вертикальными зрачками, смотрели не мигая. Вытянувшиеся, шишковатые сильные пальцы сжимали рукоять длинного и узкого прямого клинка, поблескивающего языками серебристого пламени, растянутого по нему кузнецом.

– Может, договоримся? – Освальд ухмыльнулся. – А, Юргест? Ты уходишь в горы, например, и исчезаешь. А я тебя за это не убью. Ну?

Юргест сплюнул, далеко, на половину расстояния между ним и охотником. Втянул воздух, завопил, бешено и яростно, пугая лошадей. Серый и кобылка вздрогнули, прянув ушами, с места рванули в сторону. Вскрикнула Мэрай, вцепившись в опутавшие запястья поводья, проехала за взбесившимися от страха животными, стараясь задержать их. Освальд нажал на скобу спуска, тут же потянув на себя рычаг, загоняя в салазки новую стрелу. Болт сверкнул, устремляясь к противнику, навстречу блеснула круглая молния, разрубив его напополам. Юргест взвыл сильнее, в конце крика издевательски расхохотавшись. Две стрелы отбил еще быстрее, красуясь, показывая силу. Охотник отступил назад, немного смутившись увиденного. Скорость у непонятного существа оказалась безумной, никогда ранее невиданной. Будь с ним еще хотя бы пара учеников Школы и два таких же арбалета, то… Но никого не было, кроме него самого и травницы, остановившей собой движение лошадей, протащивших ее по земле, и лежавшей за его спиной, молча, не издавая ни звука.

Освальд усмехнулся еще раз, положил арбалет на жухлую редкую траву. Мягко потянул из ножен шпагу с дагой, скользнул вбок, начиная заходить на Юргеста слева. Клинки внимательно следили за тварью, вооруженной длинным мечом, самой быстрой из всех противников охотника. Да, с такими ему никогда сталкиваться не приходилось, ну и что? Бой есть бой, с кем бы он ни велся. Юргест растянул губы в ответной улыбке и шагнул к нему, широко расставляя ноги, на которых не по-человечески вздулись огромные узловатые мышцы. Меч в руках твари закрутился, сливаясь в одну полосу, превращаясь в блестящий круг. Но он не атаковал первым, внимательно глядя на Освальда, не торопя время схватки, следил, изучал. Да, тварь точно не была глупой и дикой, и это плохо.

Шаг, правая нога приняла на себя вес, левая мягко опустилась за ней, чуть повернув носок вбок. Сапоги не самая лучшая обувь для поединка… Но не для него. Для того, кто привык драться при хотя бы каких-то правилах, в городе, на тренировочной площадке, на ровной поверхности, – да. Мастерам фехтования из крупных городов это тоже не оказалось бы помехой, а вот большей части тамошних франтов и любителей покрасоваться – так абсолютно точно. Но не для Освальда, в честных поединках сроду не участвовавшего, ни к чему оно, баловство. Вот такие места были для него своими, здесь охотник был намного увереннее, впрочем, как везде. На поле боя, как знал Освальд, фехтования не было вообще, кроме самого оружия. Рубка, движения на выносливость, сила и доспехи, защищающие хотя бы насколько-то.

На лесной дороге никаких доспехов не было. Только странное существо, напоминающее человека лишь отдаленно, он, охотник, их клинки и женщина, лежавшая без сознания невдалеке. И жизни, положенные на чаши весов, либо одна, либо две, это уж как карта ляжет. Оставалось начать бой и дождаться ошибки противника, только так. Свои шансы в поединке с этим страшилищем, в которое превратился долговязый и худой юноша, Освальд оценивал не так уж и высоко.

Юргест не выдержал и атаковал первым. Плавно скользнул к охотнику, прокрутил мечом сверкающую дугу, ударил сверху, наискосок. Освальд ушел в сторону, даже не стараясь парировать, ни к чему хорошему это бы не привело. Удар был силен, в лучшем случае рука перестала бы слушаться, в худшем не выдержала бы дага, которой мог его отбить. Но ничего, пусть себе рубит, прямо как дровосек деревья. Эта образина может нападать сколько угодно, если охотник сможет уходить. Не бывает запредельных сил ни у кого, и даже это существо рано или поздно выдохнется. А там и будет видно, кто лучше. Юргест снова шагнул к нему, ударил снизу, резко выбросив клинок вверх, заставил охотника отпрыгнуть.

Сапоги Освальд заказывал у самых хороших мастеров, чтобы сидели как влитые, не подводили ни в каком случае, что бы ни выпало. Подошвы мягко спружинили о землю, шпага сделала обманный выпад, оттолкнув противника назад. Тот пригнулся, отступая, зашипел. Выучка у мастера и есть выучка. Пусть и совсем чуть-чуть, но кончик даги задел правое предплечье, оставил широкую царапину. Обманный финт, которым мастер когда-то частенько ловил начинавшего зазнаваться ученика, показывая ему необходимое место и не позволяя зарываться. Наука помогла, даже такой опасный противник не успел заметить удара даги, посчитав более опасной сторону длинной шпаги. И поплатился, первая кровь осталась за Освальдом. Охотник оскалился, быстро встав в защитную позицию. Не ошибся.

Разъяренный Юргест атаковал, не задумываясь, нанося удары невообразимым образом, ловко прокручивая меч, бил крест-накрест, стараясь сбить Освальда со взятого ритма. Воздух гудел и сверкал от всполохов закатного солнца, вспыхивавших на темном металле, разрезавшем пространство вокруг юлой вертящегося Освальда. Звон, удар за ударом, выпад за выпадом. Клинок молнией летал в лапах взбешенного от боли существа, решившего добраться до охотника. А после него и до женщины. И вряд ли такой поединок сможет оказаться долгим, это Освальд понимал четко. Ему просто надо держаться сейчас, не позволяя зацепить себя, изматывая тварь и пытаться достать его на противоходе, контратакуя, ловя на ошибках. Только как это сделать?!

Воздух звенел, ревел и рвался на куски. Пот катился по лицу и телу, раздираемого ударами железа воздуха порой не хватало. Охотник парировал очередной удар, прижимая дагу обратным хватом к предплечью, заметил небольшой разрыв, ударил, косо и неудобно. Кожаные пластины не выдержали удара дварговской стали, лопнули, расходясь в стороны ровными и чистыми разрезами. Чуть позже Юргеста качнуло от удара, рассеченный бок плеснул красным, он заревел, ударив ногой под невозможным углом, впечатав жесткое и острое колено в грудь охотника. Того откинуло в сторону, выбило воздух из легких, Освальд споткнулся, завалился на одно колено. Юргест рванулся к нему, взмахнул отточенной полосой металла, та рухнула сверху, готовая развалить этого наглого и решительного человека пополам. Не вышло.

Освальд успел вскинуть руки, перекрестив оба клинка, поймал летящий меч. Скрежетнуло, тонкий и высокий звук лопнул, заставив стиснуть зубы от неприятной вибрации, но зато оружие существа отскочило вверх. Охотник ударил сам, снизу, выгнувшись, понимая, что сейчас растягивает связки плеча и мышцы, но это был шанс. Ошибками врага надо пользоваться, пока они есть. Клинок по инерции пошел вверх и чуть в сторону.

Плавно зауженный конец шпаги вошел в брюшину снизу, через пах, разрубив толстый кожаный нарост, вскрывая мышцы живота, освободившись только у самых ребер. Костяной треск от нижних, явно сломанных или разрубленных ребер показался совсем четким. Юргест покачнулся, заваливаясь. Кровь ударила сразу, лишь только металл вышел из тела, рванулась наружу, освобожденная из тугих сосудов, горячая, соленая, смешиваясь с запахом и содержимым кишок. В лицо Освальду плеснуло красным, добавило вонью от выпадающих внутренностей, он откатился в сторону, рукавом смахнув с глаз влажную пленку. Лицо – черт с ним, отмыться от крови и дерьма можно будет потом, сейчас следовало добить чудовище, не оставить твари хотя бы какого-то шанса. Шагнул вбок, занося шпагу, готовясь к последнему удару. В воздухе свистнуло, Юргест захлебнулся рождающимся криком, захрипел пробитым болтом горлом. Начал заваливаться, когда Освальд сделал еще шаг, резко, с потягом на себя, ударил шпагой. Та не подвела, не оставив даже лохмотьев кожи, срубив голову чисто. Та покатилась по земле, тело упало, продолжая брызгать кровью вокруг.

Охотник пошатнулся, понимая, что ноги еле держат. Ожидать подобного было трудно, никак не подготовишься. Сражаться с нелюдьми его не обучали. Пощупал рукой грудь, касаясь осторожно, но твердо. Вдохнул-выдохнул, вроде бы ребра остались целыми. Хотя лучше спросить у той, которая наверняка разбирается лучше его. Охотник улыбнулся, сам того не ожидая. Мэрай стояла там, где он бросил арбалет, так и не опустив его до конца. Как женщина разобралась в непростой конструкции спускового механизма, вот что интересно. Но ведь разобралась, помогла ему добить эту тварь, такую быструю, сильную и живучую.

Он пошел к ней, торопясь и прихрамывая. Уставший, но не вкладывающий шпаги в ножны, оставив дагу торчать в Юргесте. Для верности вбив ее в грудь существа по эфес. Женщина покачнулась, шагнула вперед, тоже чуть хромая.

Небо заволокло тучами, крутившимися весь день. Ветер выл все сильнее, поднимая в воздух горсти и охапки сухих желтых листьев. Птицы так и кружили в серой бездонной пустоте. На лесной дороге, редко поросшей сухой травой и залитой кровью, лежало тело непонятного существа, а его голова валялась отдельно. А чуть дальше от него, прижимаясь к высокому и худому молодому мужчине, плакала женщина, размазывая слезы по щекам. Когда на дорогу, торопясь и толкая друг друга, выскочили первые верховые, самый нетерпеливый, чуть не въехавший в тело Юргеста, блеванул прямо с седла. Герре Эксеншиерна, чьи синие и золотые цвета были на плащах латников, спрыгнул с седла и остановился у головы. Нагнулся, взяв ее в руки, долго смотрел на нее, вглядываясь в черты, ставшие совершенно чужими и нечеловеческими. И только потом подошел к ним двоим, ждавшим от него любого решения.