Текст книги "Поэтический семинар Юрия Кузнецова"

Пожалуй, к этому семинару необходимо послесловие. Очень содержательная и хорошо структурированная, похожая на грандиозную симфонию, первая часть семинара обещала перейти в доверительный рассказ Кузнецова о его открытиях и тонких интуициях в области Священной истории. Но… все стремительно съехало в какие-то наиглупейшие претензии к Кузнецову. Это было совершенно неожиданно, по крайней мере, для большинства участников семинара. Чтобы стала понятна вся крайняя нелепость случившегося, скажу несколько слов о группе слушателей семинара ВЛК, к которой автор этих строк присоединился в качестве вольного слушателя. Если сказать о них одним словом, то этим словом будет: они были поэтами. Или – «они старались быть поэтами». Рассказывать о них подробней, как о поэтах, на страницах данного конспекта нет смысла. Отмечу только, что это были люди взрослые и совершенно нормальные, насколько «взрослыми» и «нормальными» могут быть поэты. У большинства из них, правда, был один странный «пунктик». За два года посещения семинаров с некоторыми из семинаристов я вошел в приятельские отношения. Хотя я и не был «небожителем» – поэтом, я, все-таки, был тоже «человеком пишущим», то есть не чужим для них. Они дарили мне свои книжки, я приносил им свои рассказы. Однажды, с одним из семинаристов мы шли вместе к метро. На только что прошедшем семинаре состоялся основательный «разнос» Кузнецовым подборки стихотворений моего спутника. Я счел уместным подбодрить его и сказал что-то вроде: «Ты не расстраивайся, это Кузнецов критикует с высоты своей поэзии, а так, ты пишешь хорошие стихи и т. д. и т.п.» «А ты знаешь, как могу разнести в щепки Кузнецова с высоты моей поэзии?» – ответил он. Я сначала подумал, что он шутит. Посмотрел на него – нет, не шутит. Да и говорил он без какого-либо ажиотажа, как само-собой разумеющуюся мысль. Короче говоря они, по большому счету считали себя поэтами, такими же, как… и Юрий Кузнецов! Они, почему-то не видели той колоссальной разницы в размере собственных крохотных фигурок и исполинской фигуры их преподавателя. Но даже этот странноватый «пунктик» в мировосприятии семинаристов Кузнецова не сыграл роли в досадном нелепом завершении семинара. Если бы они «предъявили претензии» к поэме «Детство Христа» с поэтических позиций, это было бы полбеды. Но претензии очень быстро приобрели форму обвинения «церковной инквизиции» в жанре: «У вас нет христианского смирения». И кто озвучивал эти претензии? Может, старцы, тридцать лет и три года спасавшиеся в Египетской пустыне? Нет, в основном это была группа поэтов, опоздавшая к началу семинара, с веселым шумом вошедшая в аудиторию. При этом позвякиванье бутылок в их сумках выявляла причину их веселого настроения. И вдруг: «А вы воцерковленный?»

Кузнецов, конечно, по окончанию семинара имел вид очень расстроенный. Многие были обескуражены. Лично мне все представилось тогда в трагическом освещении. Но время идет, время шло и время прошло. Эти строки пишутся спустя два десятка лет после семинара, и сейчас видно, что ничего непоправимо трагического не случилось. Во-первых, Кузнецов к следующему семинару совершенно восстановился, и пребывал в своем обычном творчески бодром состоянии. Вообще, наблюдая Кузнецова в течении двух лет я только могу подтвердить высказывание одного профессионального психиатра о Гоголе: «Мозг гения чрезвычайно устойчив к потрясениям». Юрий Поликарпович, кроме всего прочего, был бойцом, десятилетиями ведущим сражение за русскую и мировую культуру в одиночном окопе. Не замыкаясь, не погружаясь в обиженное состояние, не очерствляясь сердцем, он умел очень быстро восстанавливаться после неприятностей разного рода.