Текст книги "Велики Матюки"

Дмитрий Подоляк
Велики Матюки

 
Ну, а завтра спросят дети, навещая нас с утра:
«Папы, что сказали эти кандидаты в доктора?»
Мы откроем нашим чадам правду, им не все равно:
Мы скажем: «Удивительное рядом, но оно запрещено!»
 

Владимир Высоцкий,

«Письмо в редакцию передачи «Очевидное – невероятное» из сумасшедшего дома»

Глава первая

 
Что-то ничего не пишется,
Что-то ничего не ладится –
Жду: а вдруг талант отыщется
Или нет – какая разница!
 

Владимир Высоцкий

Старинные часы в фойе редакции газеты «Народный колос» показывали без четверти двенадцать, и кое-где в ее кабинетах уже шипели электрочайники и выкладывались на столы коробки с бутербродами. Я блаженно бездельничал за своим рабочим столом – коротал время за пасьянсом-косынкой и прикидывал, куда бы податься на обед. Вариантов у меня было немного. Станционный буфет, брутальный ассортимент которого не раз выводил из строя мой капризный желудок, столовая «Сельхозтехники» с непременной очередью в это время дня и соседствующий с редакцией гастроном, где можно было по-студенчески разжиться сдобой и пакетом молока. Взвесив все «за» и «против», я принял, наконец, решение и вознамерился отправиться в гастроном, но, как нарочно, именно в этот момент меня вызвал «на ковер» редактор газеты Степан Гоманов. Выругавшись вполголоса, я поднялся и нехотя направился в кабинет шефа.

– Вот что, Соловей, обнаглел ты, дружище, – суровым тоном объявил редактор, едва я перешагнул порог его кабинета. – Ты, наверное, решил, что если Гоманову на пенсию через год, значит, можно ему в газету всякую чушь писать?

Тон шефа мне не понравился. Он никогда еще не говорил со мной так резко. Обычно пожилой редактор обращался ко мне приветливо и по-отечески доброжелательно. Похоже, где-то я накосячил по-крупному. Но где именно?

– Что вы имеете в виду, Степан Саныч? – спросил я, состроив озабоченную мину.

– Что я имею в виду? Во-первых, твой репортаж со свинокомплекса. Знаешь, Соловей, от кого-кого, но от тебя я такого фокуса не ожидал! Зарезал! Зарезал без ножа! Не знал бы я тебя, решил бы, что ты свой диплом на сало выменял!

– Как вы можете такое говорить, Степан Саныч! Диплом на сало! Вы не знали нашего декана! Он брал взятки исключительно этими… борзыми щенками! – я лихорадочно соображал, что именно в моем репортаже могло задеть шефа, и на всякий случай попытался разрядить обстановку шуткой.

Видимо, Гоманову было не до шуток. Он несколько секунд сверлил меня испытывающим взглядом, усиленным мощными линзами в массивной старомодной оправе, затем взял со стола лист бумаги с текстом, помеченным маркером в трех-четырех местах, и, тяжело вздохнув, принялся читать вслух:

– «Председатель оголился со стороны специалистов»… «довели до логического ума»… «обделали стены масляной краской»… Как это понимать, Соловей? Что это за выражения?

– А, вот вы о чем… Так я же писал дословно, с диктофона, – начал оправдываться я. – Я же не специалист по свиноводству…

– А тебе и не нужно быть специалистом по свиноводству! Ты в своем деле должен быть специалистом! Навалял статью на «отцепись» и доволен! Я тебя на свинокомплекс для чего отправлял? У тебя был список вопросов, и ты должен был получить на них внятные ответы! А ты вместо ответов суешь мне какой-то путаный бред! – с раздражением выговаривал мне Гоманов. – Я из твоей статьи вообще не понял, как обстоят дела в хозяйстве! Кроме того, что кто-то там у них «обделал» стены!

– Я исправлю, Степан Саныч, перепишу…

– Конечно, перепишешь, куда ты денешься! Вот прямо сейчас пойдешь и перепишешь… Куда? Я еще не закончил!

Шагнув было за порог, я обернулся и понуро вернулся назад. Гоманов взял со стола другой лист бумаги.

– А вот этот твой опус, «Чудесный кочегар»… Знаешь, Соловей, это уже не халатность, это диверсия какая-то!

– Что, тоже выражения не годятся?

– Если бы выражения! – проворчал шеф, хмуря мохнатые брови.

– Степан Саныч, но я тоже больше так не могу! Поймите, исписался я! Кризис жанра! – заныл я, переходя в контратаку. – У меня все эти репортажи о передовиках, надоях и уборках уже вот где стоят! – я полоснул себя по горлу кончиками пальцев. – Ну, поручите мне другую рубрику!

Гоманов состроил скептическую гримасу.

– Интересно, а это какую же?

– Да любую! Вот «Трудовой досуг», например! Я кроссворды могу составлять! Ребусы! Фельетоны писать! Я на журфаке первое место на конкурсе фельетонов занял!

– То-то я и смотрю, у тебя в последнее время что не репортаж, то фельетон получается, – насмешливо заметил Гоманов. – Нет уж, дружище, с «Трудовым досугом» у меня Кацапович пока еще неплохо справляется. Старый конь, знаешь ли, борозды не портит.

– Но глубоко и не пашет! – запальчиво возразил я.

– Ну, нет, дружище, этот конь всяко глубже тебя пашет, – назидательно ответил редактор. Он взял со стола мобильник и набрал номер. – Сейчас, кстати, сам убедишься… Зиновий Маркович, зайдите ко мне, пожалуйста…

В глубине коридора скрипнула дверь, послышалась неторопливая шаркающая поступь, и в приоткрытую дверь кабинета всунулась седая косматая голова в очках, снабженная крупным, по-верблюжьи приплюснутым носом. Голова, нос и очки на нём принадлежали Зиновию Марковичу Кацаповичу, бессменному автору рубрики «Трудовой досуг».

– Зиновий Маркович, дорогой, мне тут четверостишие нужно набросать поздравительное ко дню рождения племянника, не поможете? А то у меня что-то не рифмуется сегодня, – попросил Гоманов и многозначительно покосился на меня.

– Это тот ваш племянник, который в ДПС[1]1
  Дорожно-патрульная служба.


[Закрыть] работает? – вкрадчиво осведомился Кацапович.

– Тот, – согласно кивнул Гоманов.

– Официальное или застольное?

– Застольное, застольное.

Кацапович вальяжно развалился в кресле, закинул ногу за ногу, закусил губу и погрузился в раздумье. В кабинете редактора на некоторое время воцарилась тишина. Гоманов выжидательно смотрел на Кацаповича, а я, переминаясь с ноги на ногу, переваривал полученную от шефа взбучку. В голове навязчиво вертелся дурацкий совет, вычитанный мною из какого-то популярного журнала. «Если вас распекает начальник и вы ничего не можете с этим поделать, представьте его сидящим в туалете; такой мысленный прием поднимет вам настроение и вернет душевное равновесие», – уверял журнал. И я мстительно вообразил шефа скрючившимся внутри тесной деревенской кабинки и усердно разминающим обрывок добротного картона. Образ получился презабавный, но веселей мне все же не становилось.

– Ну, а что, если вот так, – нарушил тишину Кацапович и стал монотонно декламировать, помавая воздетым вверх указательным пальцем:

 
Когда гремит гроза и снег пургой навален,
Когда водитель мчится, дерзок и нетрезв,
Да будет остр твой глаз, радар всегда исправен
И будет непреклонен твой полосатый жезл!
 

Закончив, старик уставился на Гоманова в ожидании похвалы.

– Вот это да! Здорово! Емко, кратко, остро́! Это он оценит, это ему понравится, – расцвел Гоманов. – Это что за размер?

– Шестистопный ямб, – польщенно улыбаясь, ответил Кацапович. – Это как у Пушкина, помните:

Поэт! Не дорожи любовию народной:

Восторженных похвал пройдет минутный шум…

– Да-да-да-да, – поспешно прервал его Гоманов. – Спасибо, Зиновий Маркович, вы, как всегда, на высоте! С меня причитается!

– Вам записать?

– Да, да, запишите, – закивал Гоманов.

Кацапович приподнялся, принял протянутый шефом блокнот с карандашом и, склонившись над столом, неторопливо вывел четверостишие изящным почерком. Гоманов с нескрываемым удовольствием перечитал четверостишие, после чего еще раз тепло поблагодарил старика и отпустил его обедать.

– Ну, – обратился он ко мне, когда Кацапович ушаркал к себе в кабинет. – Понял, что значит – профессионал?

– Ага, профессионал, – угрюмо буркнул я, – знаю я гайцов. Когда гремит гроза, их из патрульной машины никаким жезлом не выгонишь. Ни полосатым, ни в клетку, ни в крапинку. Никаким.

– Не придирайся. Кацапович прав, человеку будет приятно, когда общество отметит героику его службы, пусть даже гипотетическую… – Гоманов снял очки и протер линзы носовым платком. – Ну, а ты-то, ты можешь вот так, как он? Экспромтом?

Не находя что ответить, я молча рассматривал носки своих ботинок.

– А я ведь не требую от тебя поэм или философских трактатов! – продолжал Гоманов. – Тебе была поручена предельно простая задача! Репортаж о работниках прачечной – казалось бы, чего уж проще! Но нет! Соловей и тут решил отличиться!

Он снова нацепил на нос очки и стал неторопливо, с издевкой вычитывать:

– «Руководство прачечной, все без исключения коллеги по работе с огромным уважением и теплотой отмечают высокий профессионализм и личные качества Федора Францевича Небояки…» Ну кто, кто только надоумил тебя писать про этого упыря?

– Ну, так это… Руководство его… Заведующая прачечной, – неуверенно соврал я.

– Заведующая прачечной! – воскликнул Гоманов. Несколько секунд он свирепо вращал глазами и судорожно мял губы, борясь с искушением выпалить гадость, которая бы рифмовалась со словом «прачечная». – Заведующая прачечной – моя соседка, понял?! Небояка уже полгода там не работает, понял?! Его еще зимой уволили, когда по милости этого деятеля трубы в котельной медным тазом накрылись! Люди из-за этого бухаря две недели в вынужденном отпуске сидели! Нечего сказать, отличный герой для рубрики «Человек трудом славен»!

«Ты, самоглавно, не забудь про фамилию мою героичаскую написать, – вспомнилось мне напутствие Небояки во время его интервью возле гастронома, где горе-истопник крутился в надежде на шальной градус. – Все солдаты, значыт, с позиции сбежали, а прадед мой один у батарэи остался. А Суворов, значыт, подъехал на белом коне и говорыт: «Ты один со всей батарэи, кто не спугался, значыт, теперака и фамилия твоя будет – Небояка!» – «Вот же паразит! – с досадой думал я. – Он бы еще Александра Невского вспомнил! Эх, сам виноват, расслабился! Надо было не полениться, заведующей этой позвонить, навести справки…»

– Хорошо еще, что я лично этого алконавта знаю, – продолжал Гоманов, – а то подложил бы ты мне свинью за год до пенсии… Теперь вот что! Отношение мое к тебе резко меняется! Доверия у меня к тебе больше нет. Сейчас дуй свинокомплексом заниматься, а ко вторнику жду материал по прачечной. И настоящий, а не липовый!

– Степан Саныч, давайте начистоту, – предложил я. – Район у нас маленький, и все, кто более-менее трудом славен, – все они в моей рубрике уже побывали. Остались по большей части всякие Небояки.

– И что ты мне предлагаешь?

– Частники. Сами знаете, тут есть о ком писать.

– Исключено, – категорично возразил редактор. – Это будет смахивать на рекламу. Еще чего доброго, ТАМ, – шеф многозначительно ткнул пальцем в потолок, – решат, что Гоманов лично заинтересован в рекламе частника. Оно надо Гоманову, проблемы за год до пенсии? А для рекламы у нас, пожалуйста, – на четвертой странице платная колонка…

Я удрученно молчал, вернувшись к созерцанию своих башмаков.

– Хотя… знаешь, есть один вариант, – задумчиво произнес Гоманов. – Экотуризм… Вот что, – продолжил редактор, помыслив еще немного. – Кацапович как-то рассказывал, живет у нас в Матюках один такой энтузиаст, что-то пытается предпринимать в этом направлении. Если так уж тебе неймется, разузнай у старика, что к чему, и поезжай туда. Что у нас сегодня, пятница? Короче, делай, Соловей, что хочешь, но чтобы во вторник – статью мне на стол.

Я кивнул, развернулся и направился к двери.

– Соловей! – окликнул меня шеф.

Я обернулся.

– И постарайся, чтобы статья не выглядела откровенной рекламой, – напутствовал меня редактор. – Мол, благодаря государственной программе и поддержке местных органов власти… Ну, ты сам все понимаешь.

…Так сложилось, что после окончания журфака я, Евгений Соловей, был направлен по распределению в Богом забытый полесский городок, в редакцию районной газеты «Народный колос». Здесь на меня сразу же повесили до зевоты скучную рубрику «Человек трудом славен». В мои обязанности входило писать статьи о всякого рода передовиках производства и их трудовых достижениях. В начале своего репортерского поприща я рыскал по району в поисках таких трудоголиков и, надо сказать, находил. Со временем отыскивать свежий материал становилось все труднее, да и писать однообразные статьи мне порядком надоело. Я несколько раз обращался к шефу с предложениями по преобразованию моей рубрики, и всякий раз мои предложения отклонялись. Едва ли Гоманов всерьез полагал, что подписчики «Народного колоса» были искренне озабочены тем, как обстоят дела с уборкой картофеля, растут ли надои и в полном ли объеме заготовлены корма, но у единственного в районе государственного издания были свои традиции, и пожилой редактор, рассчитывавший спокойно досидеть в своем кресле до пенсии, ничего не собирался менять.

Тогда я пошел на хитрость. Я резонно рассудил, что безупречных людей не бывает: всякий славный труженик имеет свои слабости, равно как и всякий посредственный работник способен время от времени проявлять чудеса трудолюбия. И кто наверняка может сказать, где грань между двумя этими категориями граждан?

С той поры дела у меня пошли на лад. В рубрике «Человек трудом славен» регулярно выходили бодрые репортажи о фантастически вежливых продавщицах, исключительно старательных механиках и до святости бескорыстных сантехниках. Заурядные обыватели провинциального городка оказались вдруг интересными и замечательными личностями, скрывавшими до времени свои удивительные трудовые и человеческие качества. Даже придирчивый Гоманов стал иногда хвалить меня на летучках и ставить в пример прочим сотрудникам. Постепенно я обнаглел, расслабился, разленился, стал писать в газету откровенную чепуху, и неудивительно, что такое мое отношение к делу привело, наконец, к заслуженному выговору от шефа. И теперь мне придется снова что-то придумывать…

Я вернулся к себе, уселся за стол и предался невеселым размышлениям. Кацапович, деливший со мной кабинет, готовился к обеду – вскипятил воды в кружке и кинул в кипяток пакетик чая. Кружку свою Зиновий Маркович не мыл никогда – смолы, видите ли, чайные аромат особый напитку придают. Со стороны кружка выглядела довольно неопрятно.

– Зиновий Маркович, а почему вы на пенсию не идете? – осведомился я, состроив невинную физиономию.

– Не дождетесь, – стереотипно проворчал Кацапович, сосредоточенно роясь в пакете с ссобойкой.

– А в Израиль к сыну почему не уехали?

– Не дождетесь, – повторил Кацапович, продолжая рыться в пакете.

– Я серьезно.

– Смотрите-ка вот…

Старик достал из пакета бутерброд и приподнял верхний ломтик хлеба. Под ним обнаружилась розоватая пластина копченого сала шириной с детскую ладошку. Я непроизвольно сглотнул слюну.

– Вы видите эту красоту, Женечка? – продолжал Кацапович, тыча бутерброд мне в нос. – Когда я приезжаю к детям в Хайфу, все соседи приходят на это сало смотреть. И я их отлично понимаю, потому как разве в Израиле вы купите приличное сало? Там ведь свиней на апельсинах растят, откуда же там настоящее сало возьмется?

Зиновий Маркович лукавил. Никаких соседей – любителей сала в Хайфе не было отродясь. Под большим сомнением были и свиньи, понимающие толк в апельсинах. На самом же деле в Израиле старик попросту скучал. Так получилось, что старые его знакомые, некогда переехавшие на «историческую родину», уже умерли, сын был вечно занят, а от общения с четверкой шумных и озорных внуков старик быстро уставал. В райцентре же Зиновия Марковича знала каждая собака. Да что райцентр! – слава о тамаде Зяме Кацаповиче, мастере экспромта, знатоке огромного количества тостов и виртуозном рассказчике анекдотов шла далеко за пределы района. Без него не обходилась ни одна свадьба, юбилей или проводы в армию. Он был на короткой ноге с районным начальством любого уровня. Через Кацаповича решались вопросы. Кацапович был уважаем. Здесь, а не в Израиле была его обетованная земля.

Что же касается «Народного колоса», в газете старик работал с незапамятных времен. У издания сменялись редакторы, во власти сменялись руководители, в стране – государственный строй, но имя Зиновия Марковича Кацаповича неизменно значилось в рубрике «Трудовой досуг». Самого себя старик иронично величал Агасфером[2]2
  Легендарный персонаж, обреченный по преданию на вечные странствия по земле до Второго пришествия Христа.


[Закрыть] «Народного колоса». Время от времени он давал мне дельные советы, впрочем, не без выгоды для себя.

– Чего Гоманов трепал? – осведомился Зиновий Маркович, хлебнув горячего чаю.

– Да так, – неопределенно ответил я. – Кризис жанра.

Распространяться о подробностях разговора с шефом мне не хотелось.

– Вот, в Матюки отправляет, – поспешил я сменить неприятную тему.

– В Великие Матюки, – поправил меня Кацапович, сосредоточенно изучая бутерброд – с какого края правильнее было бы начинать.

– Ну, пусть будут Великие… А что, наверное, есть и Малые Матюки?

– Были. Сейчас это деревня Красное Слово. При Советах переименовали.

– Понятно. А вы не знаете случайно, как там обстоят дела с экотуризмом?

– Случайно знаю. – Кацапович, наконец, определился и запихнул себе в рот искомый угол бутерброда.

– Ну и?

Старик издевательски медленно жевал. Было понятно, что он набивает себе цену, и я по опыту знал, что сейчас последует шуточный торг, после которого я окажусь ему что-нибудь должен. Проглотив, наконец, кусок бутерброда, Зиновий Маркович объявил:

– Женечка, а ведь вы запрашиваете у меня ценную информацию.

– И что же вы хотите взамен?

– А что вы готовы предложить?

Я порылся в кармане и выложил на стол перед стариком две шоколадные конфетки.

Кацапович посмотрел на угощение, затем поднял на меня наигранно недоуменный взгляд. Я хмыкнул, пошарил рукой в ящике своего стола и извлек из него бублик, невесть с каких времен валявшийся там под стопкой бумаг.

– Вот, с чаем можно. Помакать, – пояснил я.

Кацапович осторожно взял бублик двумя пальцами, брезгливо оттопырив мизинчик, и демонстративно постучал бубликом по столу.

– Молодой человек, вы что, издеваетесь? – он изобразил на своем лице незаслуженную обиду. – В каких гробницах вы нашли эту окаменелость? И кто из нас двоих теперь бо́льший жмот?

– Чего же вы от меня хотите?

– Заберите от меня эту бакалею, дома на елку повесите. Значит, так. Антивирус мне переустановите – это раз. Реестр почистите – это два. Интернет наладите – это три.

– Зиновий Маркович, вы – старый скупердяй, – шутливым тоном пожурил я коллегу.

– Да, я старый скупердяй, – охотно согласился Кацапович. – Старый и больной.

– Ваша информация столько не стоит, – продолжал я. – Я, конечно, помогу вам, но только из уважения к вашим сединам.

– Вот и ладушки. – Кацапович с готовностью поднялся, освобождая стул. Он устроился за моим столом, перетащив туда свой обеденный набор, и приготовился не спеша завершить обед под шахматную партию. Я занял его место и принялся за дело, ворча про компьютерные вирусы, срамные сайты, седину и беса в ребрах своего престарелого коллеги.

– Кстати, Зиновий Маркович, а откуда у вас такие способности к стихосложению? – поинтересовался я между делом. – Вот мне бы так!

– А что, завидуете? – рассеянно пробормотал Кацапович, занятый развертыванием индийской защиты. Он всегда разыгрывал именно индийскую защиту.

– Завидую, – честно признался я. – Там, у Гоманова, вы были неподражаемы!

– Вы мне льстите, Женечка, – пожурил меня Кацапович, но было заметно, что похвала пришлась старику по душе.

– Как вы это делаете?

– Что вы имеете в виду?

– Ваши стихи.

– Как Микеланджело. Он брал камень и отсекал все ненужное. А я беру русский язык и тоже отсекаю все ненужное.

– А меня научите?

– Да вы с ума сошли! Это же колоссальная работа! Это годы тренировок, Женечка! Вам это будет дорого стоить.

– А я и так у вас почти что в рабстве здесь.

– Так это – здесь! – протянул Кацапович. – Вот огород мне перекопать поможете.

– Перекопаю, чего уж…

– Отлично! Тогда вот вам первый урок. – Старик оторвался от игры, откинулся на спинку стула и закинул руки за голову. – Для начала вы должны научиться подбирать рифмы к любым словам.

– Ну, это просто, – сказал я. – Палка-галка, печка-гречка, мишка-книжка…

– Пакля, – вставил Кацапович.

– Что – пакля?

– Дайте мне рифму на слово «пакля», – терпеливо пояснил Кацапович.

Я подпер голову ладонью и задумался. Надолго задумался.

– Ну, что же вы заснули, Женечка? Простое ведь слово! – ехидничал старик.

Я молчал.

– Ладно, Женечка, пожалею вас, а то вы так просидите до моей смерти, и мой огород останется не вскопанным. Вы что же, «Незнайку» в детстве не читали? Еще никому и никогда не удавалось найти рифму на слово «пакля», – назидательно сообщил Кацапович. – Даже вашему покорному слуге. Кроме похабщины, конечно, но…

– Сакля, – перебил я старика.

– Что-что?

– Ну, сакля. Хижина у восточных народов, – пояснил я. – А еще ракля и шпакля.

– Это что еще за шпакля такая?

– Шпаклевка.

– Хм, допустим. А ракля?

– Ракиль. Инструмент такой. Для штукатурных работ.

– Знаете, а вы не такой бо́лбес, как я себе о вас думал! – не без уважения заметил Кацапович. – Раз так, поехали дальше. Вот вам, Женечка, второй урок: стихотворный пинг-понг.

– Это как?

– Это так. Один говорит фразу, а второй сочиняет свою, стараясь попасть в рифму и в размер. Ну-ка, дайте мне свою фразу. Только не очень длинную.

– О чем?

– О чем угодно!

– Ну, это… – Я искательно повертел головой по сторонам и остановил взгляд на мониторе. На нем была забавная заставка: по дну моря в окружении стайки мелкой рыбешки ехал водолаз на ржавом тракторе.

– У вас на заставке смешной водолаз…

– И плавает рыбка методом брасс! – моментально срифмовал старик.

– Ух ты! – восхитился я.

– Теперь вы попробуйте. Вот вам фраза: на клетке е-восемь черный король.

– И плавает рыбка методом кроль, – парировал я, удивляясь самому себе.

– Ловко! – похвалил меня Кацапович. – А вы не так уж безнадежны, Женечка!

– Это было несложно, Зиновий Маркович, – заметил я. – А вот как научиться, чтобы еще и со смыслом, а?

– О, об этом не заботьтесь! – ответил Кацапович. – Открою вам маленький секрет: чем больше бессмыслицы будет в ваших стихах, тем более глубокими будут их находить ваши читатели. Они сами станут выискивать в них аллегории и скрытые смыслы. И даже находить!

– Да ладно вам!

– Женечка, вы еще слишком молоды! Понимание некоторых вещей только с возрастом приходит! Поверьте моему опыту, Женечка!

В кабинет ввалился круглый как аэростат и красный как помидор Иван Ильич Булда по прозвищу Кукрыникс – сотрудник газеты, ответственный за передовицы. Несколько месяцев назад в погоне за прибавкой к окладу Булда вызвался рисовать в газету карикатуры на тему международных отношений, за что, собственно, и получил от коллег свое прозвище. Иностранные политики изображались им в виде гротескных буржуев времен Антанты, и поначалу такой его стиль вызвал у Гоманова справедливое недоумение. Но Булда сумел убедить шефа, что именно такой подход как нельзя лучше отражает неизменность западной геополитической парадигмы. В действительности же все объяснялось тем, что Булда тайно паразитировал на толстом иллюстрированном сборнике «Мастера советской политической карикатуры», срисовывая оттуда своих персонажей. Эта его курьезная афера раскрылась мною совершенно случайно. Однажды вечером, проходя мимо редакции, я заскочил к себе в кабинет за забытым зонтиком. В редакции кто-то трудился сверхурочно, и, к моему удивлению, это оказался Булда – личность, принципиально несовместимая со сверхурочными работами. Распластавшись брюхом на столе и высунув кончик языка, Булда с великим старанием срисовывал карикатурного Черчилля. Он был настолько увлечен своим занятием, что сразу и не заметил моего появления. Застигнутый врасплох, Булда почему-то сильно смутился. И без того красные его щеки густо побагровели, и он, конфузливо пряча глаза, попросил сохранить увиденное мною в тайне. Разумеется, мне пришлось взять на себя обет молчания, но, надо сказать, молчание давалось мне очень нелегко.

– Здорово, кореги! Приятного аппендицита! – бодро пожелал Булда. Ко всему прочему у него был забавный дефект дикции – вместо «л» Булда выговаривал «р».

– Здравствуйте немножко, господин Бурда, – сухо ответил Кацапович.

Я тоже пробормотал что-то приветственное. Я давно заметил, что Булду Кацапович недолюбливал. Дело было в том, что Иван Ильич частенько разыгрывал своего коллегу. Розыгрыши эти были грубоватыми, иногда жестокими, но всегда очень смешными. И не так давно Булда очередной раз зло подшутил над стариком: подложил ему в портфель кирпич. Ничего не подозревавший Кацапович поволок этот кирпич на фестиваль юмора в Автюки[3]3
  Две деревни на белорусском Полесье, жители которых славятся своим юмором. В Автюках периодически проводятся фестивали сатиры и юмора.


[Закрыть], сетуя всю дорогу, что стареет и силы уже не те. Подмена обнаружилась лишь в самый последний момент, когда старичок вышел на сцену читать свои сатирические басни. И пока он растерянно вертел в руках злополучный кирпич, зрители бились в истерике. Право же, у Зиновия Марковича были все основания дуться на шутника.

– Зяма, а ты видер, что с курсами варют творится? – вкрадчиво полюбопытствовал Булда.

Кацапович молча кивнул.

– Зяма, а что дерать? Сдавать ири покупать?

– А почему ты этот вопрос мне задаешь?

– А кому мне его задавать? Кто у нас еврей?

– Я не у вас еврей. Я сам по себе еврей, – проворчал Кацапович. – Свой собственный.

– Ну, хорошо, скажи, ты что бы сам по себе дерар?

– Я бы… – Зиновий Маркович откусил от бутерброда, задумчиво пожевал и шумно втянул в себя глоток чая. – Я одну половину сдал бы, а на вторую бы купил. Только откуда у дедушки трудодни…

– Кто бы прибеднярся! – буркнул Булда и повернулся ко мне. – А как дера у мородого специариста?

– Все огурцом, – ответил я. – А у вас?

– Торстею, – пожаловался Булда, вздохнув. – Пузо вот растет не по дням, – он похлопал себя по необъятному животу. – Вроде и ночью не жру уже почти, а торку…

– Спортом займитесь, физкультурой.

– Хех! – скептически хмыкнул Булда. – Есри бы спорт быр порезен дря здоровья, то у Зямы во дворе стояр бы турник.

– Очень смешно, – буркнул Кацапович. – И кстати, есть у меня турник. Я на нем коврики выбиваю. Так что не надо ёрничать… Мат! – объявил он в компьютер, опрокинул в себя последний глоток чая и отставил в сторону пустую кружку.

Булда немедленно цапнул кружку пухлой пятерней, повертел ее и приложил горлышком к своему уху.

– Как интересно, – заметил он, ехидно улыбаясь. – На-ка, Женя, посрушай!

Я взял у него кружку и тоже прислушался.

– Шумит, – сказал я. – Как морская раковина. А что?

– Это она шепчет: «Зя-а-ама, Зя-а-ама, помой меня…», – заговорщицким тоном сказал Булда и захихикал, довольный своей выходкой.

– Ты бы уже что-нибудь новое придумал, – заметил Кацапович, хмуря брови. – А то все одно и то же у тебя, надоело, знаешь ли…

В кабинет заглянул Гоманов. Вид у него был озабоченный.

– Иван Ильич… Мне только что Пузиков звонил, по поводу тепличного хозяйства «Огурец». Что там у вас с этим хозяйством? Вы взяли интервью?

– Все в порном ажуре, Степан Саныч! – отрапортовал Булда.

– Тогда я вас прошу не тянуть, после обеда набросайте текст и зайдите ко мне. Статья кровь из носу должна выйти в следующем номере… Да… И это за год до пенсии! – пробормотал Гоманов о чем-то своем и удалился.

– Радно, ребята, пойду и я, чего-нибудь на язык покрошу, – Булда развернулся к выходу. – А то уже два часа как во рту ни крошки.

Кацапович откинулся на спинку стула, закрыл глаза и задремал, а я продолжил возиться с его компьютером.

– Готово! – объявил я спустя четверть часа. Кацапович вздрогнул и открыл глаза. – Принимайте работу! Вот, смотрите, я вам тут программку установил для чистки реестра, теперь сами сможете чистить. И антивирус обновил!

– Ну-ка, ну-ка… – оживился Кацапович. – А как же интернет?

– Пуля! Только вы, Зиновий Маркович, того… Больше по сайтам помойным не лазьте, а то опять все полетит.

– Ни по каким таким сайтам я не лажу, – проворчал старик, покраснев, как вареный рак, и уселся за свой стол. – Ну, благодарствую, Женечка! Я всегда говорил, что у вас золотая голова! Спасибо!

– На одних спасибах репортаж не сделаешь! – многозначительно напомнил я.

– А, ну да, – согласился Кацапович. – Значит, так. Владелец экоусадьбы в Великих Матюках – Петя Матюк, мой старинный знакомый. Он когда-то у нас в городке учителем работал, трудовиком, а потом решил бизнесом заняться, в деревню перебрался. Хотя какая там деревня, так, полтора двора… Но неважно. У Пети там усадьба, баня, рядом озеро, лес – место райское! Вот что, – дружески подмигнул он мне, – вы когда последний раз на рыбалке были? В баньке с веничком когда парились? Хотите, я Пете за вас словечко замолвлю по старой дружбе? И отдохнете, и репортаж сделаете. Хотите?

– Не откажусь.