Текст книги "В: Малое стихотворное собрание. Том 6"

Много ли родственников у смерти?

 
Оттуда, с некочующих высот,
Где тень от облака на облако приляжет,
Она спадает не наклонно, не кругами,
А прямо, как указка пальцем: Этот!
Поэт парящий так когтит чужое слово
И вглубь уносит для своих забав.
 

«Хочу я видеть много больше…»

 
Хочу я видеть много больше
Чем видят подлые умы —
Там Никарагву, или Польшу —
Метафизические тьмы
Длиннее дня, мощнее мысли
Хочу я досконально знать
Уйдите все! Я буду мыслить
И мольневидно созерцать
 

«Там где Энгельсу…»

 
Там где Энгельсу
Сияла красота
Там Столыпину
Зияла срамота —
А где Столыпину
Сияла красота
Там уж Энгельсу
Зияла срамота
 
 
А посередке
Где зияла пустота
Там повылезла
Святая крыса та
 
 
И сказала:
Здравствуй, Русь! Привет, Господь!
Вота я —
Твоя любимая махроть.
 

«Краюшком уха, зернышком глаза…»

 
Краюшком уха, зернышком глаза
Вспоротой полостью рта
Жизнь поднимается розой Шираза
Ошеломляя с утра
 
 
Нежно-поющая, густо-шипящая
Рвущая мясо в лохмоть
Вот она вещая жизнь настоящая
Именем Бога – Махроть
Всея Руси
 

«Я люблю смотреть на салюты…»

 
Я люблю смотреть на салюты
Они так на стихи похожи
Разноцветно-яркие и в то же
И в то же время они абсолютно
Не похожи на стихи нисколько
Они тут же умирают, поскольку —
Вспышки мгновенного света они
А стихи – вечные
 

«Звенит зурна и бубен звонко…»

 
Звенит зурна и бубен звонко
Гремит, и льются голоса
И мясо белого ягненка
Жертвенного
Возносится на небеса
Дымком
Горчащим
То принимая образ льва
То ворона, а то койота
Старшего
А то совсем едва-едва
Уже совсем вверху – кого-то
Вовсе уж неидентифицируемого
 

Гагарин

 
Гагарин с детства был красивый
И очень странный человек.
Сама космическая сила
Взяла его к себе наверх.
 
 
И он без удивленья видел,
Как мелкой травкой по земле
Людей носило в разном виде
И прятало назад во мгле.
 
 
С тех пор, как тень шурша крылами,
Приняв летучие черты,
Он возникает между нами
И молча смотрит с высоты.
 

«Вот страшный макрокосм – в него летают люди…»

 
Вот страшный макрокосм —
         в него летают люди
Вот страшный микрокосм —
         в него летит поэт
Я тоже космонавт, когда на гермошлеме
Моем слова горят: СССР
 
 
Но вот вхожу я в слой где и слова сгорают
Где и сгорает самый гермошлем
Брат космонавт! Что, подскажи, мне делать!
Иль в должности твоей такого просто нет
 

«Посредине мирозданья…»

 
Посредине мирозданья
Среди маленькой Москвы
Я страдаю от страданья
Сам к тому ж ничтожно мал
Ну, а если б я страдал
Видя это или это
То страдания предметы
Принимали б мой размер
Но страданьем же страданья
Я объемлю мирозданье
Превышая и Москву
 

Вопросы

«Как странно этот мир устроен…»

 
Как странно этот мир устроен:
Вдруг брови выросли – зачем?
И уши выросли – зачем?
И нос так вычурно устроен
И мозг – он тоже ведь устроен
Он говорит: зачем? зачем?
Зачем мы мучимся? зачем?
А ни за чем – просто устроен
 

«Когда придут годины бед…»

 
Когда придут годины бед
Стихии из глубин восстанут
И звери тайный клык достанут
Кто ж грудею нас заслонит?
 
 
Так кто ж как не Милицанер
Забыв о собственном достатке
На нарушителей порядка
Восстанет чист и правомерн
 

«Вот в очереди тихонько стою…»

 
Вот в очереди тихонько стою
И думаю себе отчасти:
Вот Пушкина бы в очередь сию
И Лермонтова в очередь сию
И Блока тоже в очередь сию
О чем писали бы? – о счастье
 

«Когда б немыслимый Овидий…»

 
Когда б немыслимый Овидий
Зверь древнеримского стиха
Ко мне зашел бы и увидел
Как ем я птичьи потроха
Или прекрасный сладкий торт
Он воскричал б из жизни давней:
За то ли я в глуши Молдавьи
Гиб и страдал! – За то, за то
Милейший
 

«Раз до усмерти упился…»

 
Раз до усмерти упился
Так что желчь из горла шла
Ну а после я проспался
Утром встал, остепенился
И пошли себе дела
Так для чего же я напился?
 

«Доктор, думаете, я выздоровлю?..»

 
Доктор, думаете, я выздоровлю? —
Откуда я знаю? —
Но вы же доктор! —
Но выздоравливать-то вам
 

«Это вкусно?..»

 
Это вкусно? —
Откуда мне знать! —
Но ты же повар! —
А кушать тебе
 

«Думаешь, смерти нет?..»

 
Думаешь, смерти нет? —
Не думаю! —
Так ты же философ! —
Вот почему и не думаю
 

«Бродит бедная овца…»

 
Бродит бедная овца —
Киса, что это с тобою?
Прямо на тебе лица
Нету! – Некие злодеи
Меня скушать восхотели
Непременно! – В самом деле?
Не бойся!
Я сам тебя скушаю
И все будет в порядке
 

«На счетчике своем я цифру обнаружил…»

 
На счетчике своем я цифру обнаружил —
Откуда непонятная взялась?
Какая мне ее прислала власть?
Откуда выплыла внаружу?
Каких полей? какая птица?
Вот я живу, немногого хочу
Исправно, вроде, по счетам плачу
А тут такое выплывет —
         что и не расплатиться
 

«Среди пыльного поля в дорожной пыли…»

 
Среди пыльного поля в дорожной пыли
Где бабушка с дедушкой вместе плыли
Я им повстречался к преклонным годам
Склоняясь и сам, и спросил их: Как там
Живется вам? —
Нормально, нормально! – отвечали они,
         проплывая мимо
 

«Это поезд Москва—Ленинград?..»

 
– Это поезд Москва—Ленинград?
– Это поезд Москва—Ленинград.
– Я очень рад.
– И я очень рад.
– Значит, поезд идет в Ленинград?
– Значит, поезд идет в Ленинград.
– И он точно придет в Ленинград?
– Этого уж вам не скажу.
 

«Бабушка, бабушка, ты здесь давно стоишь?..»

 
– Бабушка, бабушка, ты здесь
         давно стоишь?
– Давно, милочек, давно, родимый.
– Что ли ждешь кого, такая
         странная, зубастая!
Жду, милочек, жду, родимый!
– А ты не видела здесь такую
         молодую, красивую?
– Как звать ее, милочек,
         как звать ее, родимый?
– Зовут ее славой, иногда посмертной зовут.
– Так это я, милочек, это я, родимый.
 

«Заенька, заенька, чего ты боишься?..»

 
– Заенька, заенька, чего ты боишься?
– Волка боюсь, милый, волка боюсь.
– Заенька, заенька, а меня не боишься?
– И тебя боюсь, милый, и тебя боюсь.
– Заенька, заенька, и чего ты
         волка боишься?
– Скушает, боюсь милый, скушает боюсь.
– Заенька, заенька, а чего ты
         меня боишься?
– Боюсь тебя, милый, боюсь, что ты
         помрешь.
 

«Шел и повстречал я ежика…»

 
Шел и повстречал я ежика
Заглянул ему в глаза
Он мне говорит: А ножика
Нету у тебя ли за
Спиной
 
 
Я ответил: Милый мой
Кто же знает – за спиной
Что творится
 

«Вот вверху там Небесная Сила…»

 
Вот вверху там Небесная Сила
А внизу здесь вот – Милицанер
Вот какой в этот раз, например
Разговор между них происходит:
Что несешься, Небесная Сила? —
Что стоишь ты там, Милицанер? —
Что ты видишь, Небесная Сила? —
Что замыслил ты, Милицанер? —
Проносись же, Небесная Сила! —
Стой же, стой себе, Милицанер! —
Наблюдай же, Небесная Сила? —
Только нету ответа ему.
 

«Мне наплевать на бронзы многопудье…»

 
Мне наплевать на бронзы многопудье
И на медуз малиновую слизь
Мне только бы с Небесной Силой
На тему жизни переговорить:
Куда ведешь? и где предел поставишь?
Где остановишь и где знак подашь?
Скажи! скажи! Она же отвечает:
Гуляй, гуляй, пока не до тебя
Вот памятником лучше бы занялся
Пока
 

Из цикла «Моя Россия»

 
О милый мой, в России летом
Грибов и ягод – нету сил! –
Да, милая, но эполеты
Германских воруженных сил
На моих плечах! –
 
 
Но, милый мой, ты видишь шар
Метафизический над нами?
Висит – так русская душа
И сумрачный германский гений
Беседовали
 

«Проезжаем городишко…»

 
Проезжаем городишко
Называется Дзержинск
Выглянешь – в одном бельишке
Кто-то там бежит – Держи! —
За ним гонятся с обрезом —
Сам ли Феликс? Сам железный
Эдмундович ли?
Гонится ли?
Убегает ли?
 

«Грозный Лазарь Каганович…»

 
Грозный Лазарь Каганович
Сам себя спросил, верней
Удивился:
А чем, скажем, я – не овощ?
А чем, скажем, я – еврей? —
Сталин щуря правый глаз
Повторил его вопрос:
Действительно, Лазарь, чем ты еврей,
         а не овощ? —
Сам удивляюсь, Иосиф Виссарионович! —
А тем, Лазарь, что ты пока еще еврей,
         а не овощ!
 

«Скажи, чей труп всего дороже?!.»

 
Скажи, чей труп всего дороже?!
Всего приятней и милей! —
Труп женщины, которая милей
Тебе была всего милее и дороже!
Конечно, – труп вождя!
         но сверху всякой меры —
Труп женщины-вождя! – тому примера
Пока не знаю
 

«Что же ты такое кривое, как паразит какой!..»

 
Что же ты такое кривое,
         как паразит какой! —
Говорю я своему телу
А паразит совсем не кривой! —
отвечает оно
А какой же? —
А вот такой прямой и требовательный
         как ты! —
замечает оно ехидно
Ну тогда просто – отчего ты
такое кривое? —
Да вот от требований таких вот
         различных паразитов
 

«Вот он ходит по пятам…»

 
Вот он ходит по пятам
Только лишь прилягу на ночь
Он мне: Дмитрий Алексаныч —
Скажет сверху – Как ты там?
 
 
Хорошо – отвечу в гневе —
– Знаешь кто я? Что хочу? —
– Даже знать я не хочу!
Ты сиди себе на небе
И делай свое дело
Но тихо
 

«Что бы такое сделать?..»

 
Что бы такое сделать? —
Сказать женщине, что она уродлива?
Организовать экскурсию бомжей по виллам
         и местам обитания
         российских олигархов
         на Черном море?
Провести канализацию в мавзолей Ленина?
Что еще?
Ах да, послать письмо Путину
         с предложением
         досрочной отставки
 

«Вот щас бы прямо на Канары…»

 
Вот щас бы прямо на Канары
Иль на Майорку! – А на нары?
Как насчет нар? —
Ну, это завсегда
 

«Холм к холму идет с вопросом…»

 
Холм к холму идет с вопросом:
Долго ль нам еще стоять
Средь пустых лесов-покосов
И томиться, твою мать? —
А хуй его знает
Товарищ майор
 

«Однажды вот меня опять…»

 
Однажды вот меня опять
За день до выборов спросили:
А за кого голосовать? —
А голосуй за Овспр Осили —
Не проиграешь
 

«А ты за Ленина, или за Сталина…»

 
А ты за Ленина, или за Сталина
Ты за Зюганова, или за Путина? —
Опять с вопросами пристали к нам
А я пожалуй что за Лизап Утина —
Так полегче
Да и поверней будет
 

«Вспоминаю свое далекое, но вполне конкретное детство…»

 
Вспоминаю свое далекое, но вполне
         конкретное детство
Ведь было! – так куда же оно
         умудрилось деться?
 
 
Были дом и сад и точное детское тело
Но что-то не припоминаю ни своего
         детского скелета,
         ни детской могилки —
         куда же оно улетело
Или до сих пор все это внутри меня
         отдельным размером
         сидит
Незабываемое, но и недоказуемое,
         не явное на вид
 

«Как же так?..»

 
Как же так? —
 
 
В подворотне он ее обидел
В смысле – изнасиловал ее
Бог все это и сквозь толщу видел
Но и не остановил его
 
 
Почему же? —
 
 
Потому что если в каждое мгновенье
Вмешиваться и вести учет
То уж следующего мгновенья
Не получится, а будет черт-те что —
 
 
Вот поэтому.
 

1-й божеский разговор

 
Вот молодежь на комсомольском съезде
Ликует и безумная поет
А дальше что? – а дальше съезд пройдет
А там уже и старость на подъезде
 
 
А дальше – смерть! и в окруженьи сил
Бог спросит справедливо и сурово:
Где ж был ты, друг? – А я на съезде был
– А-а.
На девятнадцатом на съезде комсомола?
Ну-ну
 

«Пропала ягода малина…»

 
Пропала ягода малина
Началась ягода рябина
Вот так вот и мы все погаснем
Другие кто-нибудь взойдут
О, труд печальный, труд напрасный
Прошедшей жизни явный труд
Зачем ты Пушкину был дан?
И Лермонтову тоже дан?
И Тю… и Тютчеву был дан
И мне… – хотя вот мне ты дан
Для пользы
 

«Как понять…»

 
Как понять
Что из нежных существ
Трогательно жмущих пухлыми ручонками
         к груди
Плюшевых зайчиков и мишек
Вырастают
Вонючие мужики
Убийцы! сатрапы и извращенцы
Как понять?! —
А никак!
Надо просто не понимать
Это вам в Беляево любой скажет
 

«Как думаешь, борщ – это справа или слева?..»

 
Как думаешь, борщ —
         это справа или слева? —
Что значит, слева или справа?
         борщ – это суп! —
Да я знаю, что суп!
         но справа или слева? —
Это никак! —
Никак? А если все-таки справа? —
Значит, справа! —
А слева? —
Значит, слева! —
Не получается
 

«Посадили мы цветы…»

 
Посадили мы цветы
Многие на то труды
И духовные гимнастики
Положили, смотрим – свастики
Маленькие изо всех тычинок
Лезут! – по какой причине? —
Не понять
 

«Коль дадены б всем были силы…»

 
Коль дадены б всем были силы
Тотчас же убежать от зла
То как бы смерть тогда жила?
И как бы власть тогда жила?
И жизнь, и жизнь как бы жила?
Да и мы сами как бы жили? —
Зверек любой, росточек мал
От нас бы тотчас убежал
И как мы жили б?
 

«Эти дикости природы…»

 
Эти дикости природы
Безусловно поражают —
Эти молнии сверкают!
Эти яростные воды!
 
 
Ну а спросишь их: зачем?
Отвечают, что так надо
Ну, раз надо – значит надо
Мы ведь тоже – понимаем
 

«Коммунисты восклицают…»

 
Коммунисты восклицают: 1917!
1956! – отвечают антикоммунисты
Тогда 1968! – настаивают коммунисты
Но 1987 все равно больше! —
         говорят антикоммунисты
Да, больше! но лучше ли? —
         скрипят зубами коммунисты
 

«Что человеку не нужно…(1)»

 
Что человеку не нужно?
Человеку не нужна смерть? —
Почему это? —
Потому что она унижает,
         она внезапно
         прерывает начатое,
         она нечеловечна,
         она не знает
         ничего святого! —
А если посмотреть с точки зрения
         более общего
         космического
         метаболизма? —
Ну, тогда, конечно
 

«Что человеку не нужно…(2)»

 
Что человеку не нужно? —
Человеку не нужен лед! —
Почему это? —
Потому что он холодный, он,
         в результате, тает,
         он сковывает все,
         он не ценит естественности
         и прихотливости жизни! —
А если взглянуть с точки зрения
         огромных геоклиматических
         процессов? —
Ну, тогда, конечно
 

«Что человеку не нужно…(3)»

 
Что человеку не нужно? —
Человеку не нужен стриптиз! —
Почему это? —
Потому что он недолжно обнажает,
         от него неприятное чувство,
         он распаляет похоть,
         он не ценит человека
         в его самости! —
А если взглянуть с точки зрения
         вскрытия всех ментальных
         табуированных препятствий? —
Ну, тогда, конечно
 

«О, страна моя родная…»

 
О, страна моя родная
Понесла ты в эту ночь
И не сына и не дочь
А тяжелую утрату
Понесла ее куда ты?
 

Вина

«Мои стихи жене не нравятся…»

 
Мои стихи жене не нравятся
Она права, увы, при этом
Стихи женатого поэта
Должны быть по природе нравственны
 
 
Смыслу семейному способствуя
Должны ему в подмогу быть
Хотя бы как, хотя бы косвенно
Хотя бы деньги приносить
 

«Рабочий делает деталь…»

 
Рабочий делает деталь
На это тратит угль и сталь
И электроэнергию
За это деньги получает
Идет и в магазине покупает
Он эту самую деталь
Внимательно глядит на сталь
И громко говорит: Ох-оха!
Кто ж это делает так плохо
Деталь! —
Ну что, объяснять ему, что ли?
Или сам поймет-догадается?
Как все-таки это все как-то не так
 

«В ведре помойном что-то там гниет…»

 
В ведре помойном что-то там гниет
А что гниет? – мои ж объедки
Заради чтоб я человеком был
О, милые мои! О, детки!
Как я виновен перед вами!
Я рядом с вами жить бы стал
Да не могу уйти с поста
Я человеком здесь поставлен
На время
 

«Скребется немочка у дома…»

 
Скребется немочка у дома
Как мышка малая какая
Головки не приподнимая
Головка-то уж вся седая
А что скребет-то – а Содома
Следы пытаясь и Гоморры
Все оттереть, и вот умора —
Ведь удается
А у нас как-то все. В общем смысле,
         а каждый конкретно —
         нет, не пытается
 

«Я был животными подкуплен…»

 
Я был животными подкуплен
Чтоб на суде их оправдать
Когда вот саранча в Египте
Пожрала все, или медведь
Или вот клещ энцефалитный
Под Москвой
Всех покусал – но я не смог!
Победила все-таки антропоморфная
         солидарность
– А деньги? —
Какие деньги? —
Ну те, которыми животные
         тебя подкупали? —
Господи, о чем это, когда речь идет
         о тотальном
         столкновении
         морфизмов!
 

«А вот страна скорбит о бедном Пушкине…»

 
А вот страна скорбит о бедном Пушкине
Что был злодейски кем-то там убит
А там еще и Лермонтов убит
Некрасов умер бедный и запущенный
 
 
А в общем-то – ведь сами виноваты
Сказали что-то там, иль сделали не то
Вот скажем я – скажу там, скажем, что
И сразу чувствую себя я виноватым
 

«Небо с утра позадернуто тучами…»

 
Небо с утра позадернуто тучами
День по-особенному неуютн
Мучаюсь так я, как будто бы мучают
Словно бы жить на земле не дают
Кто не дает? Все дают понемножечку
Этот дает и вот этот дает
Так проясняется все понемножечку
Время проходит, да жизнь не идет
 

«Последний прозвонил звонок…»

 
Последний прозвонил звонок
Последний кончился урок
И все ушли из класса
Кроме меня
Я бросился к нему с последней парты
Он за учительским сидел столом
Склонившись над журналом
Я объясняться стал, что виноват
В слезах и запинаясь
Да, да! – он отвечал не глядя
Я постоял, сглотнул со всхлипом
И вышел
 

«С приятелем по телефону…»

 
С приятелем по телефону
Своим старинным говорил
И вспомнил вдруг: во время оно
В далеком детстве я избил
Его так страшно на виду
У всех
И стыдно! да вот не найду
Никак
С тех пор
Повода попросить прощения
 

«В поле сыром, среди кухни по осени…»

 
В поле сыром, среди кухни по осени
Трупики вот тараканов разбросаны
 
 
Ветер осенний над ними шумит
Свет электрический ярко горит
 
 
Спите, родные! – поют небеса —
Кто порешил вас? – а вот я и сам
Появляюсь
Виновник торжества
 

Я виноват

 
I
 
 
Пошевелишь плечом —
Не выйти нипочем!
День до головки чеснока усушен.
А я-то тут при чем?
А я.… а я.… О, черт!
Я виноват уж тем, что хочется мне кушать!
 
 
II
 
 
Что если поверить в привычку и гарь? —
Ведь тело горит наподобие пробки.
Жизнь-то – чужая! – открыл портсигар,
Побыл, покурил и обратно захлопнул.
Все соплякам казалось: чур-чур нас!
Хоть половинку, если не всю душу
Спасу. А оказалось – в самый раз:
Я виноват уж тем, что хочется мне кушать.
 

«Коврик, на котором умирала моя собачка…»

 
Коврик, на котором умирала моя собачка
На неведомой подмосковной дачке
 
 
До сих пор меня посещает
И ничего мне не прощает
 
 
Ни тогдашней слабости, ни поздних
         славных дат
И говорит: Ты виноват! ты виноват!
         ты виноват! —
И я соглашаюсь
 

«Ты помнишь край, где все мы жили…»

 
Ты помнишь край, где все мы жили
Где пел полночный соловей
И некоторый мужик двужильный
Пахал поля при свете дней
 
 
И возвращаяся с работы
На наш невинный палисад
Как будто из потьмы египетской
Бросал свой истомленный взгляд
 
 
И были мы не виноваты
И лишь сводящая с ума
Во всем была здесь виновата
Одна великая потьма
Египетская
 

«Трудно жить на свете порой…»

 
Трудно жить на свете порой
Так пхнешь в сердцах кошку ногой
 
 
А рядом девочка заплачет горько
А ее мать работает в Парке культуры
         и отдыха имени Горького
 
 
Где одна посетительница знала сестру
         генерала Брусилова жены
Вот и выходит, что ты виновник
         Первой мировой войны
 

«Пылающий огромный камень…»

 
Пылающий огромный камень
Летел и громко вопрошал:
Ты тот, который мне мешал? —
Нет!
Я тот, кто черными руками
Тебя на небо запустил! —
Я понял, понял! я простил
Тебя! —
Слабо донесся его удаляющийся голос
 

«В дороге от метро Беляево…»

 
В дороге от метро Беляево
Автобусом до остановки Свет
Меня вдруг мыслью осенило
Что вот на свете счастья нет
А что случилось-то? – ведь было
И видимой причины нет
Возможно, что виной Беляево
Возможно – остановка Свет
 

Визуальное

Будь готов / я не готов к этой идее

Вначале было Слово…

Товарищ, я не могу оставить эскадрон

А. М. Горький – это Шекспир современности!

Лев Оборин
От составителя: В

Перед вами шестой и последний том «малого» собрания сочинений Дмитрия Александровича Пригова. Как и в предыдущих томах, тексты Пригова, выделенные из авторских циклов, здесь распределены по важным для поэта темам и мотивам. Каждый том – одна буква приговской фамилии. Этот том – В: Власть, Война, Высокое, Вопросы, Вина, Визуальное. Возможно, в силу того, что этот том – завершающий, читатель найдет здесь особенно много перекличек с предыдущими. С другой стороны, в шестом томе нагляднее всего демонстрируется способность Пригова к разной фокусировке – от громадных обобщений до мелких бытовых деталей. Приятно, что это получилось как будто само собой.

Тема власти – одна из ключевых для концептуализма, потому что понимать концепцию власти можно очень широко – в том числе и как власть художника над произведением и над зрителями, которые на это произведение смотрят. Притом художник может допустить любую вольность толкования – «Пригов сам неоднократно говорил, что разные читатели могут выбирать в его тексте любой уровень значения»11
  Ямпольский М. Пригов. Очерки черки художественного номинализма. М.: Новое литературное обозрение, 2016. С. 61.


[Закрыть], но и на это можно посмотреть как на назначающий, разрешительный акт. Стихи, затрагивающие тему власти, уже не раз встречались в нашем собрании: это тексты о власти божественной, демиургической (то, что Фаулз называл Godgame; например, стихотворение «Куликово поле» выглядит как рассказ об игре в солдатики: «Вот этих справа я поставил / Вот этих слева я поставил…»); о власти государственной – алогичной и карающей или, напротив, мудрой и милостивой, в зависимости от угла зрения; о власти языка и мышления, навязывающих человеку свои пути и структуры. Тексты этого тома ближе всего именно к осмыслению самой концепции власти и тех парадоксов, которые с нею связаны: «Сама идея власти / Тоже отчасти – власть». Уместны здесь и стихи о Милицанере – самом известном приговском герое, который виден отовсюду и «не скрывается», будучи манифестацией власти и исходящей от нее идеи порядка (см. также «Высокое»). Конкретные случаи, описываемые в стихах, – иллюстрации к различным властным моделям. Можно говорить о традиционной пирамидальной иерархии, в которую подставляются разные значения («Убитого топором назначить премьер-министром / Убитого ножом – первым заместителем / Убитого пулей – министром без портфеля»), а можно и о разветвленной структуре аналогий, все равно приходящих к патернализму (см. также «Отец»):

 
Вот к генералу КеГеБе
Под утро деточки подходят
И он их по головке гладит
И говорит: бу-бу-бе-бе
Играясь с ними и к себе
Потом он на работу едет
И нас всех по головке гладит
И говорит: бу-бу бе-бе
Играясь с нами
 

Но, может статься, модель нужно усложнить. На карикатуре Херлуфа Бидструпа выволочки и выговоры спускаются от высшего начальства к подчиненным, пока наконец дело не доходит до несчастной собаки, получающей пинка. Но на последнем «кадре» собака вгрызается в зад самого большого босса, с которого и началось действие. Казалось бы, среди уроков, которые постигает герой Пригова, – тот, что земная власть в конце концов не вечна и не тотальна.

Обстоятельства позволяют ускользнуть от нее и даже позлорадствовать: «Художник подпольный Василий / Такой андерграундный мэтр / Его уж за город селили / За сорок второй километр / При советской власти / А нынче, гляди-ка – в Париже / И всех зарубежных не ниже – / Свобода!» Однако рядом стоит стихотворение с тем же финалом «Свобода!»: история «молодого кегебешника», который при советской власти «вовсю диссидентов дрочил», а нынче «уже генерал и ревизор / большого региона». Проблема власти таким образом не снимается каким-то конкретным случаем: на него всегда найдется контрпример.

Стихи, связанные с войной, также раньше встречались в нашем собрании. Раздел «Война» в этом томе – как бы showcase милитаристской тематики у Пригова: от попыток суммировать советские идеи жертвенности и героики до проговаривания общественных неврозов, связанных с атомным оружием, и текстов, пародирующих сюрреалистскую отвлеченность. «Война (пишу я по-азербайджански) / Есть (я пишу опять по-азербайджански) / Кофеварка (и это пишу по-французски) / На столе (это я пишу по-армянски) / Аллаха (это я опять пишу по-азербайджански)»: через обозначение языков здесь называются реальные противники/комбатанты, а «французское» вкрапление, возможно, как раз указывает на объект пародии.

Высокое, Возвышенное, Надмирное, Трансцендентное – еще одна «зонтичная» тема. С одной стороны, Пригов часто говорит о Боге, Духе, Гении. С другой стороны, он ходит вокруг мысли о том, что окончательно подлинный разговор на эти темы невозможен: искренность попыток как бы подтверждается стратегией ускользания от дурного пафоса. Раздел культурных новостей на старой «Ленте.ру» некогда назывался «О высоком» – вероятно, предполагался ироничный штамп, но вышла неразрешимая неловкость.

Это чувство неловкости – может быть, главный концептуалистский страх, преодолеваемый разве что в поздних картотеках Льва Рубинштейна, которые достигают нормализации сентиментальности, ее искупления. Пригов, беря узнаваемые, классические цитаты «о высоком», прибегает к своему излюбленному приему – нагнетанию аффекта, его усилению ad absurdum:

 
Склонясь у гробового входа
Не то, что мните вы – язык
Не слепок, не бездушный лик
В нем есть душа, в нем есть свобода
В нем есть любовь, в нем есть язык
Гады!
 

Но высокое – это еще и физическое понятие высоты, взмывание в небеса. Пригов не раз обыгрывает и этот романтический топос, который продолжает его волновать скорее в обэриутском изводе: стихотворение про старца, который «вдруг как взрывчаткой / В небеса взнесен», отсылает к хармсовским мотивам спонтанного полета или исчезновения («Молодой человек, удививший сторожа»). По свидетельству Бродского, Ахматова говорила, что только Хармс мог описать такое: шел человек по улице и вдруг полетел; вполне возможно, что Пригов обращается в стихах о полетах к хармсовской категории чуда, которое не требует риторических обоснований. Воплощением этого чуда (человек действительно взял и полетел) становится, в частности, Юрий Гагарин – один из приговских персонажей.

Раздел «Вопросы» тесно связан с разделом «Осмысление» из предыдущего тома, но сфокусирован именно на вопросе как инструменте познания. Читатель легко заметит, что Пригов почти всюду указывает на недостаточность этого инструмента или, по крайней мере, на то, как сложно сформулировать правильный вопрос:

«Думаешь, смерти нет? – / Не думаю! – / Так ты же философ! – / Вот почему и не думаю». «Надо просто не понимать», – одна из максим беляевской философии: как ни странно, за вопросами, которые еще Сократ полагал лучшим способом постижения истины, у Пригова нередко стоит тупик – безответность.

Один из «вечных вопросов» – «Кто виноват?». Категория вины у Пригова оказывается неожиданно обширной, а виновным в многочисленных прегрешениях и катастрофах то и дело становится сам говорящий, причем вина его может нарастать как снежный ком, в духе опять-таки хармсовской «Связи»:

 
Трудно жить на свете порой
Так пхнешь в сердцах кошку ногой
 
 
А рядом девочка заплачет горько
А ее мать работает в Парке культуры
         и отдыха имени Горького
 
 
Где одна посетительница знала сестру
         генерала Брусилова жены
Вот и выходит, что ты виновник
         Первой мировой войны
 

Объявляя себя виноватым то в неустройствах всего мира, то в детской жестокости, Пригов экспериментирует с категориями жертвенности и исповедальности. Можно вспомнить один из его перформансов 1990-х – выступление в телепередаче «Знак качества», где Пригов повинился перед телезрителями в том, что в детстве «жестоко, до крови избил мальчика Сашу», и попросил у этого Саши прощения. Но этим дело не кончилось: «А еще я хочу повиниться за все обиды, принесенные тебе другим людьми. И еще хочу повиниться за всех обиженных перед всеми обиженными. И вообще в нашей жизни очень, очень не хватает покаяния!»22
  Ссылки на YouTube в книжных примечаниях выглядят крайне глупо, поэтому мы сократили линк на видео с помощью специального сервиса, чтобы получилось красиво: http://bit.ly/prigov.


[Закрыть]

Ясное дело, что тот, кто берет на себя вину за все вообще, оказывается в выигрышной – и, опять-таки, возвышенной позиции. Идея покаяния, индивидуального и коллективного, – весомая часть политического и антропологического дискурса по крайней мере с окончания Второй мировой войны; так до конца и не случившееся, не оформленное политическое покаяние – больная тема российского демократического движения начиная с перестройки. В «Знаке качества», где он обращается «к городу и миру», или в стихах про избитого приятеля, где он фиксирует свою внутреннюю речь, Пригов, пусть ерничая, показывает пример, ролевую модель и создает еще одну фигуру – фигуру Виноватого.

Наконец, Визуальное. Для Пригова роль художника была не менее важна, чем роль поэта. Существует область, где эти роли объединяются: это визуальная поэзия, стихограммы, созданные с помощью пишущей машинки. Советская машинопись – своеобразный визуальный артефакт, который можно понимать как вынужденную демонстрацию бедности (ср. с выставкой «Русское бедное», чье название стало нарицательным) или сознательную демонстрацию аскетизма. Это сочетается в приговских стихограммах с сериальностью, принципом повтора, который придает тексту тотальность и в то же время позволяет высветить в нем разные грани смысла. Стихограммы могут оказывать почти гипнотическое воздействие, особенно в большом масштабе: в 2020 году завершилась успехом (хочется верить, что в самом деле) борьба за сохранение гигантского мурала на Профсоюзной улице в Москве, воспроизводящего стихограмму «АЯ» на стене панельного дома. Дизайнер нашего собрания предложил расположить стихограммы по всему тому, страницами-разворотами, чтобы сделать их нагляднее, и мы согласились с этим предложением. Благодарим за помощь в получении изображений галерею Krings-Ernst (Кельн) и вдову поэта Надежду Георгиевну Бурову.

Спасибо!

Вот и все: П. Р. И. Г. О. В