Текст книги "Под Андреевским и Красным флагом. Русский флот в Первой мировой войне, Февральской и Октябрьской революциях. 1914–1918 гг."

В Первую мировую войну на Балтике практически не происходило крупных артиллерийских боев между кораблями. Из отдельных столкновений следует назвать подвиг канонерской лодки «Сивуч» 6 (19) августа 1915 г., которая погибла в неравном бою с немецкими кораблями в Рижском заливе, заслужив прозвище «балтийский “Варяг”».

Самым большим провалом немецкого флота на Балтике за всю войну стала попытка набега эсминцев на Балтийский порт (Палдиски) 10 ноября 1916 г. Из 11 германских эсминцев два погибли на минах на подходе к русскому берегу, а еще пять – при отходе. При этом эффект от набега был нулевым – береговые объекты получили незначительные повреждения, был ранен один русский солдат.

На протяжении всей войны Балтийский флот ставил мины и укреплял береговую оборону. За это время число береговых батарей увеличилось в 5 раз (до 85), а орудий на них – в 3,4 раза (до 290). Было выставлено 35 783 мины в оборонительных заграждениях и 3248 мин в активных заграждениях, у вражеских берегов. Для сравнения, на Черном море, где роль минных заграждений была значительно меньше, было выставлено 5752 мины в оборонительных и 7432 – в активных заграждениях.

Крупнейшей за всю войну операцией на Балтике стала Моонзундская. Моонзунд – архипелаг из островов, которые ныне принадлежат Эстонии: Хийумаа, Сааремаа и Муху, или Даго, Эзель и Моон, как они назывались в то время. Шел октябрь 1917 г., в России на повестке дня стояли грандиозные социальные преобразования, война в сознании людей отходила на задний план. Поэтому русские моряки и солдаты сухопутных частей в бой не рвались.

Немцы использовали в той операции свои новейшие линкоры, в том числе «Байерн». Официально эти корабли находились на испытаниях, кроме того, немцы не рисковали выводить их в Северное море, опасаясь британского флота. Однако и Балтика оказалась совсем не безопасна для немцев – 12 октября 1917 г. «Байерн» подорвался на мине у Моонзунда и чуть не погиб. Русское командование очень боялось потерять четыре своих дредноута, поэтому они практически не участвовали в боевых действиях. Здесь сработало правило – чем больше и дороже корабль, тем меньше он участвует в боях. Страх потерять чудовищно дорогой линкор приводил к тому, что корабли большей частью отстаивались на якоре. В результате при Моонзунде сражался старый броненосец «Слава» 1905 г. постройки. Он получил повреждение, довольно сильно осел, не смог пройти пролив между Мооном и материком и был затоплен. Но все же он до последнего вел огонь по немцам. Сейчас высказывают мнения, что в артиллерийской дуэли с немецкими линкорами «Славе» не удалось добиться ни одного попадания (а немцы попали несколько раз), но это дискуссионный вопрос.

Несмотря на героизм отдельных моряков, в ходе Моонзундской операции немцам удалось прорваться в Рижский залив и захватить Моонзундские острова десантом, что значительно улучшило их стратегическое положение.

После Моонзундской операции боевые действия на Балтийском море уже не велись.

Самым большим страхом русского морского и военного командования было предположение, что немцы пойдут на Петроград. Военные при планировании всегда исходят из наихудшего сценария. Иногда это играет злую шутку, потому что наихудший вариант почти никогда не реализуется. В России перед началом войны исходили из того, что, во-первых, к Германии присоединится Швеция, во-вторых, в Финляндии будет антирусское восстание, и на этом фоне немецкий флот в полном составе пойдет в атаку на Петроград.

О подобных намерениях немецкого флота ходило много слухов и в начале войны, и в 1917 г. Даже в августе 1918 г. командующий красными морскими силами Балтийского моря бывший контр-адмирал Сергей Валерианович Зарубаев всерьез обсуждал вопрос, что делать, если немцы начнут атаку на Петроград с моря. Казалось бы, в то время немцы вели последнее наступление на Западном фронте и их внимание было целиком поглощено событиями во Франции, но все равно продолжал сказываться синдром подготовки к наихудшему варианту развития событий.

Страх перед немецкой атакой на Петроград сковывал русское морское командование. Готовились планы защиты города, но было понятно: в случае нападения русский флот может только с честью погибнуть. Отстоять столицу ему вряд ли удастся.

Как оказалось, немецкое командование такой операции не планировало, ведь взятие Петрограда совсем не означало капитуляцию России, а потери, в том числе и дредноутов, были бы очень высокими. Поэтому немцы стремились действовать другими методами.

Говоря о боевых действиях русского флота на Черном море, надо заметить, что до 1914 г. наш основной противник – турецкий флот – не представлял собой серьезной угрозы: он состоял из очень старых судов, в частности двух купленных у немцев броненосцев постройки 90-х гг. XIX в. У нас же на Черном море было 6 менее устаревших броненосцев.

Однако после крайне неудачных для Турции войны с Италией (1911–1912 гг.) и 1-й Балканской войны (1912 г.) османы озаботились развитием своего флота. Они купили в Великобритании два новейших линкора, получивших название «Султан Осман I» и «Решадие» (или «Мехмед V») – в честь основателя империи и правившего тогда султана. Первый из них был заложен по заказу Бразилии, но та отказалась от достройки. Кстати, этот корабль вошел в историю как имевший наибольшее в мире количество башен главного калибра – их было семь. Второй был заказан непосредственно Турцией. Оба корабля были готовы к началу Первой мировой войны, но Великобритания конфисковала их, несмотря на то что Турция еще не вступила в войну. Несомненно, этот шаг усиливал британский флот, но одновременно он лишал турок мощнейшего оружия и шел на пользу России.

Немцы, как бы компенсируя османам их утрату, отправили в Босфор два своих корабля: линейный крейсер «Гёбен» и легкий крейсер «Бреслау», вовлекая таким образом Константинополь в союз с Берлином. «Гёбен» был введен в строй в 1912 г. и был в 2 раза сильнее, чем любой из русских броненосцев Черноморского флота.

Обладая большой скоростью, он мог уклоняться от боя с русскими кораблями. Формально крейсера были включены в состав турецкого флота под названием «Султан Селим Грозный», в честь самого успешного султана-завоевателя в истории Турции, и «Мидилли».

Великобританию иногда обвиняют в том, что она беспрепятственно пропустила к туркам крейсер «Гёбен», но важно помнить, что именно она не отдала туркам два заказанных корабля, то есть действовала все же в интересах России, а не Германии.

Характеристики кораблей, которые могли действовать в Черном море, можно увидеть в табл. 3.

Русское правительство стремилось не провоцировать Турцию на вступление в войну. До октября в османском руководстве продолжалась борьба сторонников Германии и сторонников Антанты. Поскольку турецкий флот находился фактически в немецких руках, 16 (29) октября 1914 г. было совершено нападение на русские порты с целью спровоцировать войну. Шутники называли ее потом «севастопольская побудка». «Гёбен» обстрелял Севастополь, а другие турецкие корабли атаковали Одессу, Феодосию и Новороссийск. Сработал эффект неожиданности, русский флот потерял минный заградитель «Прут» и канонерскую лодку «Донец». Также были потоплены или подорвались на выставленных минах 8 русских торговых судов.

Таблица 3. Основные характеристики русских и иностранных кораблей, которые могли действовать в Черном море

Русское командование понимало, что против «Гёбена» нужно выставить все наши броненосцы. В ноябре 1914 г. произошел бой у мыса Сарыч, который мог бы закончиться для «Гёбена» плачевно. Это был самый крупный бой надводных кораблей, в котором участвовали силы русского флота в Первой мировой войне. Продолжался он, как ни странно, всего 14 минут. И в этом бою адмирал Андрей Августович Эбергард (1856–1919), командовавший Черноморским флотом, показал себя с очень хорошей стороны. Его план заключался в том, чтобы соблазнить немцев возможностью расстрелять головной русский броненосец «Евстафий», а в это время четыре других броненосца должны были нанести «Гёбену» тяжелые повреждения, а может быть, и потопить его. Эбергард совершенно сознательно находился на корабле-жертве и был готов умереть ради победы.

При встрече с немецким крейсером Эбергард быстро сориентировался и начал маневрировать. Броненосцы открыли огонь по противнику и накрыли его первым же залпом. Раньше в отечественной литературе встречались утверждения, что было три попадания и 150 убитых и раненых немецких моряков, но это не так. Все моряки на крупных кораблях находились под защитой брони, и столь многочисленные жертвы могли быть только при чудовищных повреждениях корабля. Но одно попадание все же было: это подтверждается недавно опубликованными документами. Оно вывело из строя два 150-мм орудия в одном из бортовых казематов и убило 12 человек, еще несколько моряков умерли после боя от отравления газами. На немецком корабле начался пожар. Был даже шанс, что «Гёбен» взорвется, потому что форс огня мог пройти по шахте подачи в снарядный погреб. Но немцы предусмотрели защиту от подобной ситуации, и взрыва не произошло.

Тем не менее на крейсере поняли, что дело принимает дурной оборот, и тут же вышли из боя, пользуясь преимуществом в скорости. При этом флагманский русский корабль все же получил два попадания – на нем было убито 4 офицера и 29 матросов, 19 матросов тяжело ранено. Если бы бой продолжился, то мог бы произойти размен «Гёбена» на «Евстафия», безусловно, выгодный для русского флота. Но его ценой стали бы жизни экипажа русского флагмана, включая командующего флотом.

Отчаянная попытка Эбергада расправиться с «Гёбеном» не увенчалась успехом, и крейсер отравлял жизнь русскому флоту всю войну, обстреливая Севастополь, Одессу, Феодосию, кавказское побережье. Ситуация могла бы немного улучшиться из-за вступления в строй первого черноморского дредноута, «Императрицы Марии», летом 1916 г. После этого можно было бы сформировать два отряда, превосходивших «Гёбен» по силе: в одном пять старых броненосцев, в другом «Императрица Мария»: она немного уступала немецкому крейсеру по скорости, зато на ней было на два 305-мм орудия больше, чем на «Гёбене», и она была сильнее бронирована. Но 20 октября 1916 г. «Императрица Мария» взорвалась на рейде.

Эта загадка до сих пор до конца не разгадана. Рассматриваются две версии: взрыв пороха в погребах из-за превышения температуры его хранения или действия диверсантов. Современный российский историк С. Е. Виноградов склоняется к тому, что это была диверсия.

Следствие показало, что служба на «Императрице Марии» неслась с серьезными нарушениями устава. Корабль достраивали на плаву, на нем постоянно были рабочие, надзор за ними осуществлялся плохо. Однако устарел и сам Морской устав: например, он предписывал хранить ключи от снарядных погребов у старшего офицера. На парусном корабле, где были две крюйт-камеры, это было обоснованно. Но на линкоре времен Первой мировой войны было свыше 10 снарядных и зарядных погребов. Если бы ключи от них действительно хранил старший офицер, то только на их получение ушло бы минут пятнадцать; бой у мыса Сарыч за это время уже закончился бы. Оказалось, что многие офицеры и унтер-офицеры имели дубликаты ключей. На Черноморском флоте недооценивали опасность диверсии, но надо помнить, что Первая мировая война вообще велась менее напряженно, чем, скажем, Великая Отечественная.

Кстати, на борту «Императрицы Марии» служил самый старый русский моряк Первой мировой войны – Александр Маркович Абакумов (1823 – после 1917), участник Синопского сражения на одноименном парусном линкоре, участник обороны Севастополя. В 1914 г. он добровольцем пошел на флот и был зачислен в состав экипажа новой «Императрицы Марии» как живая реликвия. В январе 1916 г. его произвели в подпоручики по адмиралтейству.

Катастрофа на «Императрице Марии» случилась вскоре после того, как командующим Черноморским флотом был назначен Александр Васильевич Колчак (1873–1920), а прежний командующий, Эбергард, стал членом Государственного совета. В то же время Колчак был произведен в чин вице-адмирала, причем контр-адмиралом он прослужил всего 3,5 месяца. Это был абсолютно беспрецедентный случай в истории русского флота. Ему было всего 42 года – он стал самым молодым командующим флотом того времени. В немецкой армии, скажем, нередко встречались командующие армиями, которым перевалило за семьдесят. Полковники под шестьдесят тоже были не в диковинку. На российском флоте командный состав был чуть моложе, потому что в России существовали предельные возраста: для капитана 1-го ранга – 53 года, для вице-адмирала – 60 лет. Но основная масса адмиралов все-таки была старше пятидесяти. Заметим, что Колчак ранее не командовал линкором или крейсером, не говоря уже о командовании соединением тяжелых кораблей.

Видимо, дело было в том, что во время Первой мировой войны во всех воюющих армиях остро встал вопрос о том, как выйти из позиционного тупика и, в целом, из затяжной войны. Выход искали не на путях развития военных технологий или приемов боевых действий, а наиболее очевидным для дилетанта способом – раз «старики» не справляются, нужен полководец помоложе, энергичный и рисковый. Казалось, что Колчак отвечает этим критериям.

Эбергард без восторга относился к идее десанта на Константинополь, а Колчака снедало острое честолюбие. Нет ничего плохого в том, что военачальник стремится к славе и наградам. Но у Колчака, видимо, это чувство было сильнее, чем в среднем у русского адмирала того времени. Он наверняка решился бы штурмовать турецкую столицу, хотя Босфорская экспедиция и выглядела очень рискованной.

Осенью 1916 г. удалось ввести в строй второй черноморский линкор «Императрица Екатерина Великая» (с 1917 г. – «Свободная Россия»). Весной 1917 г. был готов уже и «Император Александр III» (сразу переименованный в «Волю»). Ввод в строй двух дредноутов существенно усилил Черноморский флот. Теперь уже «Гёбен» не мог действовать безнаказанно. Появление новых линкоров воодушевляло сторонников десанта на Босфор.

Тема Босфорской десантной операции для захвата Константинополя и черноморских проливов, обеспечивающих выход в Средиземное море, обсуждалась еще в XVIII в. При Николае I босфорский десант был подготовлен, наверное, наилучшим образом. Поскольку русским флотом тогда командовали легендарные Владимир Алексеевич Корнилов (1806–1854) и Павел Степанович Нахимов (1802–1855), а сам флот был воспитан Михаилом Петровичем Лазаревым (1788–1851), десант имел большие шансы на успех. Только нерешительность князя Александра Сергеевича Меншикова (1787–1869) в начале Крымской войны не позволила его осуществить. Повернись судьба чуть-чуть по-другому, и в нашу историю вошла бы героическая оборона Константинополя русскими войсками от англо-французских сил.

Десант готовили и в 80–90-е гг. XIX в., но захват Порт-Артура и увлечение дальневосточными проектами вынудили отказаться от него. Все силы были брошены на Дальний Восток. А после Русско-японской войны в Петербурге опять вернулись к идее босфорского десанта.

Во время Первой мировой в руководстве России существовало три позиции по Босфорской операции. Самую активную позицию занимали дипломаты: они прекрасно понимали, что если Россия не захватит проливы во время войны, то после ей вряд ли их отдадут. С другой стороны, если операция провалится, ответственность за это точно не возложат на МИД. Сухопутная армия смотрела на перспективу десанта пессимистически, а флот все время колебался.

Кстати, в 1916 г. началось строительство специальных десантных кораблей, так называемых эльпидифоров. Изначально это были грузовые суда, предназначенные для мелководных районов Черного моря: двигатель у них находился в самой корме, а в носовой и средней части располагались грузовые трюмы. Военные снабдили корму «эльпидифоров» балластными цистернами, и в результате нос поднимался практически на уровень воды. Таким образом корабль мог выбрасываться на отлогий песчаный или галечный берег, потом в носовой части спускались сходни и можно было высаживать войска, выводить лошадей и выкатывать орудия прямо на пляж. Эти суда были испытаны при высадке на турецкой территории в районе Трапезунда в феврале 1916 г.

Надо понимать, что успешная высадка десанта не означала взятия Константинополя. Задачу десанта на Босфоре в наши дни зачастую сводят к тому, чтобы подплыть на кораблях, подавить береговые батареи турок и высадиться. Но англичане все это проделали в 1915 г. на Галлиполийском полуострове. Этап высадки тогда прошел вполне успешно, а потом были год позиционных боев и бесславная эвакуация. Во время Первой мировой войны немецкое командование не собиралось терять Турцию, ведь захват зоны проливов означал очень быстрый выход Османской империи из войны и выводил войска Антанты на границы Болгарии, а дальше на южные рубежи Австро-Венгрии. Германия допустить этого не могла, она сражалась бы там до последнего. Поэтому даже если бы десант удался, его бы «запечатали» на плацдарме переброшенные немецкие войска, и никакого овладения зоной проливов, во всяком случае легкого и гарантированного, точно не случилось бы.

Да и как выяснилось, ключ к победе лежал отнюдь не в Константинополе. Все проигравшие Первую мировую войну страны рушились не под непосредственными ударами войск противника, а под тяжестью испытаний военного времени, когда население отказывалось нести те страдания и невзгоды, которые вызывала война. У нас порой любят рассуждать о том, что большевики – немецкие агенты – воткнули нож в спину русской армии, которая якобы была в двух шагах от победы. Но если мы посмотрим, как фашистская пропаганда описывала ситуацию осени 1918 г. в Германии, то увидим ту же интерпретацию – революционеры нанесли удар отравленным кинжалом в спину немецкой армии, которая победоносно стояла на окраинах Парижа. И ведь на самом деле к моменту подписания перемирия 11 ноября 1918 г. ни один вершок немецкой земли не был оккупирован Антантой. Наоборот, немецкие войска и их союзники занимали всю Прибалтику, Белоруссию, Украину, Польшу, Румынию, Сербию, Бельгию, часть Франции, немцы стояли в Грузии, Месопотамии, Палестине.

На самом деле и в случае России, и в случае Австро-Венгрии, и в случае Германии мы видим крах экономики, крах социальной системы, отказ народных масс нести невыносимую тяжесть бессмысленной войны.

Глава 2
Матросы и офицеры

На любой войне воюет человек, а оружие в его руках – всего лишь орудие. «Матрос есть главный двигатель на военном корабле», – сказал адмирал Павел Степанович Нахимов.

Накануне Первой мировой войны под Андреевским флагом служили 53 400 человек, после мобилизации численность флота выросла до 95 000, а к январю 1917 г. достигла максимума – 137 200 человек. Наибольшим по численности личного состава был Балтийский флот – 83 900 человек (61,2 % общей численности русских моряков), вторым – Черноморский – 41 900 человек (30,5 %), прочие морские формирования были значительно меньше. Так, Сибирская флотилия насчитывала около 6 тыс. человек (4,4 % численности всего флота), флотилия Северного Ледовитого океана – 3200 человек (2,3 %), Каспийская флотилия – 1200 человек (0,9 %) и Амурская – всего около 1000 человек (0,7 %).

К началу ХХ в. сложился классический, знакомый всем облик матросов русского флота – тельняшка, белая полотняная рубаха («голландка»), синяя фланелевая рубаха, черные суконные брюки, бескозырка с ленточкой, бушлат. Рабочая форма состояла из рубахи и брюк из светло-серой парусины. Пожалуй, только матросская шинель имела непривычный для нашего современника вид – она была не из черного, а из темно-серого сукна. Машинная команда (машинисты, кочегары, трюмные) имели особое дополнительное рабочее платье, состоявшее из куртки со стоячим воротником и брюк из черной хлопчатобумажной ткани. В этом обмундировании запрещалось появляться «наверху» – на верхней палубе, поэтому фотографии матросов в черной форме машинной команды сравнительно редки.

В Гвардейском экипаже полагался еще черный суконный парадный мундир с отложным воротником.

Знаки различия матросов размещались на погонах при бушлате, шинели и мундире. На рубахах погон не носили. Вместо этого унтер-офицеры нашивали или привязывали шнурком через специальные дырочки у плечевого шва узкую суконную полоску, на которую нашивались «лычки». При этом суконное основание не выступало за пределы «лычек». Матросы 1-й и 2-й статей вообще не имели знаков различия на рубахах. В других странах знаки различия матросов располагались не на плечах, а лишь на рукавах рубах и бушлатов.

Поскольку флот в вопросах снабжения был приравнен к гвардии, матросы получали обмундирование, стоившее примерно в 1,5 раза дороже, чем у армейских солдат, а в Гвардейском экипаже – более чем в 2 раза дороже.

Офицерский мундир кардинально отличался от матросского. С 1907 г. офицеры на кораблях носили синий китель со стоячим воротником и черные брюки. Во время Первой мировой войны этот комплект стал практически единственной одеждой офицеров флота. Он же перешел и в Красный флот. Китель был введен по примеру японского и американского флотов. В Гвардейском экипаже полагался также китель защитного цвета для совместных маневров с гвардейскими сухопутными частями. Летом (особенно на Черном и Каспийском морях) носили белые полотняные кители как с черными, так и с белыми брюками.

Офицеры могли носить черный двубортный сюртук «гражданского покроя» – пиджачного покроя, с белым или черным жилетом, белой рубашкой и галстуком. Этот комплект был основной повседневной формой до 1907 г., а после введения синего кителя его носили исключительно на берегу. Аналогичные сюртуки, постепенно укорачивавшиеся и превращавшиеся в тужурки, оставались основной корабельной формой офицеров крупнейших флотов – британского и германского – в течение всей Первой мировой войны.

Русским морским офицерам полагался также парадный мундир со стоячим воротником, с золотым шитьем на воротнике и обшлагах в виде якоря, обвитого канатом. В особо торжественных случаях при мундире полагалось носить не фуражку, а треугольную шляпу. Заметим, что в некоторых флотах, например в британском, в качестве парадной формы перед Первой мировой войной сохранялся мундир фрачного покроя, ушедший в прошлое в России еще в 1855 г.

Эполеты надевали лишь в торжественных случаях, основным знаком различия служили погоны. В большинстве иностранных государств офицеры тоже носили эполеты при парадной форме, а при повседневной их снимали, и чины различались лишь по нарукавным галунам. Только в русском и немецком флотах при повседневной форме офицеры носили погоны характерного для каждой из стран вида – в России в виде плоских пластин, а в Германии в виде витых шнуров. Кстати, возможно, именно в этом состоит причина особо острой ненависти русских революционных матросов к погонам: во время заграничных плаваний бросалось в глаза, что иностранные морские офицеры погон не носят, следовательно, погоны могли восприниматься как характерная черта российского деспотизма.

Перед мировой войной была введена спортивная форма в шести вариантах – для занятий фехтованием, теннисом, гимнастикой, атлетикой (и греблей), лыжным и яхтенным спортом. Предполагалось, что у офицеров на груди будет вышит гербовый орел, а у нижних чинов нашит трехцветный национальный флаг.

Кроме того, в 1916 г. была впервые введена рабочая форма для морских офицеров из такой же светло-серой парусины, что и рабочие робы матросов, но покроя гимнастерки со стоячим воротником. Чтобы избежать ношения поясного ремня, офицерская рабочая рубаха имела резинку на талии. Эта форма также не получила распространения и была забыта вскоре после революции.

Уже в апреле 1917 г. военный и морской министр Александр Иванович Гучков (1862–1936) – первый штатский, занимавший этот пост в истории России, – отменил погоны на флоте, пока матросы не сделали это самовольно. Явочным порядком погоны были отменены и в армейских частях, размещенных в Кронштадте. После отмены погон для офицеров были введены нарукавные нашивки. Новая система была создана, что называется, «на коленке» и претерпела изменения еще до конца мая 1917 г., после этого она не менялась уже до окончания войны. Введенная система нашивок была оригинальной, в то время как многие страны, не исключая Германию, копировали британскую. В Советской России морские офицеры носили нарукавные нашивки до издания декрета об уравнении всех военнослужащих в правах в конце 1917 г. В начале Гражданской войны нашивки возродились в белых военно-морских формированиях Сибири, а в декабре 1918 г. Колчак на подконтрольной ему территории восстановил погоны для моряков. В Советской России флотские знаки различия (нарукавные нашивки) были восстановлены в конце 1921 г.

В современных Вооруженных силах России есть единое понятие «воинское звание», которое охватывает ранги всех категорий военнослужащих. В дореволюционное время существовало четкое деление на «чины» (табл. 4), входившие в «Табель о рангах», и «звания» (табл. 5), не входившие в нее. Вообще, условия службы офицеров и «нижних чинов» в то время различались значительно сильнее, чем сейчас, а граница между офицерами и матросами была практически непроходимой. Если матросы были сравнительно однородной группой – подавляющее большинство из них попало на службу по призыву и лишь несколько процентов составляли сверхсрочники, то офицеры делились на несколько «корпусов», значительно отличавшихся друг от друга как происхождением, так и фактическим статусом.

Все звания нижних чинов-специалистов имели наращения – например, авиационный старшина, машинный унтер-офицер 1-й статьи, дальномерный унтер-офицер 2-й статьи. Специалисты именовались по своей специальности – например, старший гальванер, комендор, рулевой, кочегар, минный машинист и т. д.

Таблица 4. Офицерские чины Первой мировой войны

Таблица 5. Звания нижних чинов Первой мировой войны

Наибольшими привилегиями обладали строевые офицеры, которые командовали кораблями и эскадрами. Единственным учебным заведением, готовившим их, был Морской корпус в Санкт-Петербурге, получивший перед войной почетное шефство наследника цесаревича Алексея. Для поступления в Морской корпус недостаточно было иметь хорошее здоровье и знания, существовал также сословный ценз. В начале века жестким требованием было потомственное дворянство всех абитуриентов, причем дети морских офицеров имели значительное преимущество. С 1907 г. ценз был понижен – теперь стали принимать детей всех офицеров армии и флота, детей чиновников (не ниже VIII класса), детей лиц с высшим образованием, детей священников (но не дьяконов). Оставалось требование христианского вероисповедания – мусульман принимали лишь с персонального разрешения царя, представителей других исповеданий не принимали. Таким образом, если до понижения ценза поступить в Морской корпус могли представители менее чем 1 % населения, то после его понижения право на это получили 3–4 % российских подданных. Одного этого факта достаточно, чтобы показать крайне элитарный характер этого учебного заведения. Особенностью Морского корпуса было то, что он объединял собственно кадетский корпус и военное училище, поэтому общий срок обучения был 6 лет.

Небольшое число офицеров (около 10 %) производилось из юнкеров флота, то есть добровольцев, имевших высшее образование. Заметим, что в Российской империи того времени высшее образование имело около 0,5 % населения.

С 1913 г. существовали Отдельные гардемаринские классы, в которые принимали лиц со средним образованием и через 3 года выпускали строевыми офицерами. Сословные требования здесь были теми же, что и для Морского корпуса.

Носители дворянских титулов служили на флоте почти исключительно строевыми офицерами. Известен лишь один барон, ставший инженер-механиком. Титулы князя, графа или барона носили 5–7 % строевых офицеров флота. Кстати, среди адмиралов носители титулов встречались в 2 раза чаще, чем среди обер-офицеров, так что наличие титула, несомненно, облегчало карьеру офицера. Флигель-адъютантами и генерал-адъютантами императора назначались исключительно строевые офицеры. Подобное назначение, как правило, было результатом протекции или являлось ценной наградой – флигель– и генерал-адъютанты имели непосредственный доступ к царю и их карьерные возможности резко увеличивались.

Инженер-механики и кораблестроители русского флота были выпускниками Морского инженерного училища императора Николая I в Кронштадте. На рубеже веков при приеме в это училище существовали сословные ограничения, правда, более мягкие, чем для Морского корпуса (право на поступление имели 2 % населения страны). В 1907 г. они были отменены и прием стал бессословным. Для поступления в училище требовалось окончить 6 классов реального училища.

В состав русского офицерства морского ведомства входил также корпус офицеров по адмиралтейству, которые носили сухопутные чины. Эти офицеры занимали самые разные должности как на берегу, так и на вспомогательных судах флота. К этому же корпусу относились и те офицеры запаса, которые заканчивали гражданские мореходные училища, проходили срочную службу матросами и сдавали экзамен на прапорщика запаса флота. В дальнейшем офицеры запаса могли производиться в чины по адмиралтейству. В исключительных случаях был возможен их перевод в строевые офицеры – в период между Русско-японской и Первой мировой войнами этой чести удостоился едва ли десяток бывших прапорщиков запаса, причем боевые заслуги во время войны заметной роли в этом не играли.

Кроме того, в составе флотского офицерства были еще небольшие по численности корпуса гидрографов, морской артиллерии, флотских штурманов, морской строительной части и морского судного ведомства. Военные врачи в дореволюционной России считались не офицерами, а военными чиновниками.

Матрос, совершивший боевой подвиг, мог быть произведен в офицеры – но не в строевые или инженер-механики, а в офицеры по адмиралтейству. В отличие от сухопутной армии, где любой унтер-офицер за боевой подвиг мог быть произведен в офицеры, на флоте сначала требовалось производство в кондукторы, а уж в случае совершения следующего подвига теоретически можно было стать офицером – подпоручиком по адмиралтейству. При этом счастливец «перепрыгивал» через чин прапорщика, поскольку прапорщики по закону не могли оставаться на службе в мирное время, в то время как кондукторы были сверхсрочниками и для них увольнение из армии (хотя бы и в офицерском чине) было нежелательно. Стать строевым офицером или инженер-механиком нижний чин не мог ни при каких обстоятельствах.