Текст книги "Одиссея 13-го, в полдень"

Одиссея 13-го, в полдень
Дмитрий Розенбанд

Иллюстратор Алексей Константинович Дмитриев

© Дмитрий Розенбанд, 2023

© Алексей Константинович Дмитриев, иллюстрации, 2023

ISBN 978-5-0059-7541-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вы замечаете, как мерцает свет? Возможно, Вы думаете, что это из-за переутомления или может быть из-за проблем с давлением? Ерунда. Просто сейчас Вы видите мир таким, каков он есть на самом деле – чередой фрагментов, из которых склеена кинолента Вашей жизни.

Мы те, кто живет в безвременье, между кадрами, там, где вас нет. Вы считаете нас Богами, хотя на самом деле мы больше похожи на тараканов, шуршащих под обрывками старых газет…

Правила для попавшего в Безвременье:

– Всего предусмотреть невозможно, ты все равно накосячишь.

– Нет времени – нет долгов.

– Тут всегда есть свежая еда.

– Никогда не прикасайся к машинам, стоя перед ними!

– У памяти нет инерции.

– Долгое пребывание в безвременье приводит к необратимым изменениям психики.

А Вы точно уверены в том, что Ваша жизнь непрерывна?

Начало

«Море волнуется раз»

«Море волнуется раз, море волнуется два, – Саймон выкрикивает нужные слова быстро – быстро, на одном выдохе, чтобы успеть, пока кто-нибудь из ребят не добежит и не дотронется до его плеча – море волнуется три, морскою волною замри!». Успел. Когда считалка заканчивается, возникают другие звуки – пение птиц, шум перебранки соседок в колодце внутреннего двора. Несколько детей замирают в нелепых позах, стараясь не двигаться, только громко дышат. Жарко. В полдень картинка плывет, а звук плавится, как шоколадная конфета, забытая в машине. Полуденная жара пахнет стряпней из окон и свежим бельем, развешанным на натянутых между балконами веревках.

Саймон ходит вокруг детей, вглядывается, пытаясь уловить движение, кривляется и старается их рассмешить. Один из ребят не выдерживает и прыскает, сгибаясь пополам, Саймон смеётся вместе с ним и хлопает его по плечу – «Назад!», а сам возвращается к стене, поворачивается к ребятам спиной и закрывает глаза руками: так проще и менее страшно. Вроде и бояться – то нечего, а тело все равно сжимается в предвкушении хлопка по спине, и слова торопятся наружу: «Море волнуется раз».

«Море волнуется два»

Боль спряталась где-то позади глаз. Свет медленно высверливал в черепной коробке маленькие отверстия старой дребезжащей дрелью с ржавым сверлом, мигрень пахла жженой костью и грязными носками. «Доброе утро» – пробурчал Саймон, сдерживая подступающую тошноту и прогоняя соблазн заболеть и не пойти сегодня на работу. Он выбрался из кресла и, прижав ладонь ко лбу, начал массировать мизинцем и большим пальцем виски. Стало чуть легче. Таблеток от головной боли дома не было. «Давно надо было купить пачку обезбола», – Саймон поморщился и посмотрел на часы на стене. Чтобы сфокусировать зрение, пришлось пробраться через марево пульсирующей боли. Это было мучительно: «У меня еще полчаса до выхода», – думать тоже было пыткой. Придерживаясь рукой за стенку, он поплелся в душ – старое проверенное средство от мигрени.

Раздевшись, Саймон открыл кран и ждал, прижавшись лбом к кафелю, когда пойдет горячая вода. Звук падающих капель был похож на шелест летнего дождя по асфальту, он успокаивал, притупляя боль. Потом звук исчез. Точнее, все звуки исчезли. Саймон открыл глаза: мягкий свет колыхнул гулким ударом колокола. В воздухе неподвижно висели исковерканные свободным падением капли, много-много капель. Почему-то это не пугало. Саймон подставил указательный палец под одну из них, капля ожила и перетекла на подушечку пальца. «Забавно», – подумал Саймон и посмотрел через каплю на мир. Мир перевернулся вверх тормашками, как и должно, но остался неподвижным, что было странным. Саймон слизнул каплю: вода как вода, ничего особенного. Сложив ладони ковшиком, провел ими снизу вверх, собирая застывшие капли. В ладонях набралось озерцо, и он умыл лицо. С водой в ладонях все было ок: «Не понимаю».

Оставшиеся капли все еще висели в воздухе без движения. Саймон помотал головой из стороны в сторону, сбрасывая наваждение, но ничего не изменилось, только остатки головной боли ватными подушками легли на уши и откатились назад, окончательно исчезнув. «Вот ведь хрень какая», – Саймон, не одеваясь, вышел в салон – распахнутая ветром занавеска на открытом окне застыла, как нарисованная. Ветра, наполнившего ее движением, не было.

Саймон подошел к окну, оставляя на полу мокрые следы. Мир снаружи замер: замерли машины, люди, делающие шаг, замерли с поднятой ногой. Движения не было. Нигде. Вообще. Рядом с домом Саймона была школа. Днем там всегда стоял шум, даже летом во время каникул кто-нибудь обязательно играл в мяч на школьной площадке, но сейчас на территории школы было тихо. Нет, не тихо – беззвучно. Звуки исчезли, все звуки, кроме звука его дыхания. Это было настолько невероятно и нереально, что Саймон совсем не испытывал страха. То, что происходило с ним сейчас, не укладывалось ни в какие рамки, а страху нужны рамки, чтобы сложиться во что-нибудь оформленное. Засунув ноги в шлепанцы, Саймон вышел голышом на улицу. В этом нереальном остановившемся мире его нагота не имела никакого значения.

Подойдя поближе к школе, Саймон остановился перед спортивной площадкой. «Это похоже на триДэ фотку», – пробормотал он. На площадке ребята играли в футбол. Был угловой. Подававший, все еще тянущий ногу после подачи, вглядывался в застывший в воздухе мяч. Двое других, застывших в прыжке, пытались достать до мяча головой. Они висели в воздухе. И мяч тоже висел в воздухе. «Боже, куда я попал? – пробормотал Саймон. – Что, блин, со мной происходит?» Вот теперь ему стало не по себе.

Он шел по улице, осторожно обходя неподвижные фигуры прохожих. Ему казалось, что застыв, они стали хрупкими, как льдинки, и он боялся разбить их, случайно толкнув. Пройдя так метров десять, Саймон остановился перед красивой девушкой с букетом сирени в руках: «У нее ямочка на левой щеке от улыбки и лучики в уголках глаз, а цвет глаз серо-зеленый, и эти каштановые кудри», – засмотревшись, Саймон прикоснулся пальцем к ее волосам, отводя их в сторону. Девушка сделала шаг вперед и, наткнувшись на Саймона, ухватилась за его плечо свободной рукой, чтобы сохранить равновесие. Ее улыбку сменило выражение испуга от неожиданного столкновения, потом неловкости: «О, простите пожа… Фу, гадость какая! Не прикасайся ко мне, гребанный извращенец!» – она с силой оттолкнула Саймона. Тот шлепнулся назад, выставив руки и больно ударив запястья, а девушка застыла с вытянутыми руками и возмущенным выражением лица. Разлетевшиеся ветки сирени веером повисли в воздухе.

Саймон поднялся, прикрываясь ладонями и попятился, стараясь не поворачиваясь к ней спиной. С него было довольно. Ему было больно, стыдно и страшно. Осторожно огибая прохожих, не поднимая глаз, он вернулся в квартиру и закрыл входную дверь на замок. Казалось, прошла вечность. Саймон оделся зачем-то подчеркнуто официально, как будто бы он хотел доказать девушке с каштановыми волосами и сиренью, что он совсем не тот, за кого она его приняла. Сел в старое продавленное кресло у окна и закрыл глаза. Хорошо хоть прошла головная боль. Ему показалось, что он заснул и во сне слышит звуки улицы. Послышался звонок трамвая, подъезжающего к остановке. Саймон открыл глаза: ветер трепал занавеску, секундная стрелка часов на стене дошла до севера и начала свой спуск к югу. До выхода на работу оставалось еще полчаса. Сильно болели запястья. «Гооол! – донеслось от школы. – Один ноль», – подытожил Саймон.

Он шел по улице, всматриваясь в лица прохожих. Улица жила обычной жизнью, все куда-то спешили, создавая шум и суету. Девушки с каштановыми волосами нигде не было: «И слава Богу», – подумал Саймон с облегчением, а потом почему-то расстроился.

Все произошедшее казалось дурным сном, игрой больного воображения. Это было слишком странным, чтобы быть правдой или чтобы идти с этим к врачу: «Здравствуйте доктор, вчера у меня мир остановился, и я оживлял предметы и прохожих своим прикосновением, а он мне в ответ: „Что Вы говорите! Оживляли предметы прикосновением! Как интересно! Мир остановился? Ааа. Голышом ходили по улице? В шлепанцах? Прекрасно, прекрасно! А скажите, душевных заболеваний у Вас в семье не было?“ – Нет уж, пожалуй, с походом к доктору я пока повременю, посмотрим, что будет дальше», – решил Саймон.

Следующие несколько дней он ждал, чтобы мир снова замер, но мир не останавливался, и жизнь продолжала течь, как обычно. Цвело все: сирень, яблони с вишнями, магнолии, девушки – все наряжалось в самое красивое, радуясь теплым солнечным дням.

Болели запястья. Других доказательств реальности остановки мира у него не было. Со временем Саймон решил, что у него скорее всего был приступ лунатизма, а запястья он повредил, когда ходил во сне и упал. Страшно не было. Хотелось увидеть этот сон снова, испытать – как это быть единственным живущим в замороженном мире и оживлять спящие вещи и фигуры, прикасаясь к ним. «Это как побывать внутри крутого компьютерного квеста,» – подумал Саймон, щурясь на солнце.

Через три недели мир опять остановился. Оказалось, чтобы его остановить, надо произвести некий толчок, волевой посыл, направленный на внутреннюю сторону межбровья. Не слова, не движение, а именно волна уверенности, что будет так, как ты сказал – воля, закон, указ, приказывающий миру остановиться. Мир слушался и застывал, как дети в игре. А потом Саймон это волевое усилие отпускал, и мир двигался дальше как ни в чем не бывало.

Все следующие дни Саймон посвятил отработке своей новой супер способности: он подбрасывал вещи и останавливал их в воздухе по многу раз, пока они падали. «Как стрельба по шапке из пистолета» – вспомнилось ему что-то из старого, прочитанного. Чаще всего он тренировался с подброшенной монеткой. Его рекордом было семь остановок и, что неудивительно, серия из ста двенадцати верных ответов в орлянке. А еще ему нравилось играть с прохожими в «Дежавю», раз за разом попадаясь им по пути. Было очень смешно наблюдать за их реакцией. И еще было круто рассматривать летящих насекомых. И птиц. И любоваться красивыми девушками. И заглядывать в чужие окна. И, в общем, время на поспать у него оставалось только пока мир двигался. А потом Саймон вдруг понял, что до сдачи проекта осталось всего два дня и шансов успеть у него нет, от слова совсем.

Работы было немерено. Саймон заказал девять коробок пиццы, кучу сладкого, заварил пару кувшинов черного крепкого кофе и остановил мир. Создал себе, так сказать, идеальные условия для работы: никто не мешает и можно сконцентрироваться. На окончание проекта ему понадобилось несколько дней. Он почти не вставал из-за стола, засыпал в кресле и, проснувшись, продолжал писать код. В мире стояла абсолютная тишина, пицца становилась горячей и свежей в момент прикосновения, кофе сохранял температуру и аромат. Впервые Саймон останавливал мир так надолго. Когда работа была закончена, он вернул движение и вдруг понял, что за все это время Солнце не сдвинулось с места, а часы показывали все те же 9:15 утра. Дико хотелось спать: «Подумаю об этом после, – решил Саймон и, уже засыпая, вдруг совершенно ясно понял – Так вот в чем дело: я не останавливаю движение, я останавливаю время. Круто!» – и он провалился туда, где у времени вообще нет никаких законов.

«Море волнуется три»

Сдав проект в срок, Саймон получил гонорар и взял недельный отпуск. Они с Мэгги давно хотели смотаться на несколько дней в Барселону, а тут все сложилось как нельзя лучше, и деньги появились, и время, и дешевые билеты на самолет. Оставалось только, чтобы у Мэгги получилось отпроситься с работы.

Мэгги была его девушкой. Она подрабатывала в небольшом ресторане. Обычно они встречались в конце недели, шли куда-нибудь перекусить или в кино, потом занимались любовью у нее дома. Утром Саймон готовил ей завтрак и целовал в шею у ключицы, там, где кожа такая нежная и пахнет теплом. После завтрака они гуляли в парке и кормили голубей.

Идею все бросить и прямо сейчас поехать в Барселону Мэгги приняла сразу и с радостью. «Тебе повезло, что у меня нет кошки, – шепнула она, прижавшись. – Придется срочно заболеть на недельку». Работы в ресторане в это время было мало, так что Мэгги надеялась сбежать без особых проблем.

Договорились встретиться через час. Саймон пулей помчался домой, наскоро покидал вещи в чемодан, вызвал такси и поехал обратно. Мэгги, в его любимой клетчатой юбке и с небольшой сумкой за плечом, уже ждала его у подъезда.

Выйдя из такси, он открыл ей дверь и сам сел рядом, взяв за руку:

– Ты красивая, – шепнул ей на ухо, чуть сжав ее пальцы,

– Я еще и счастливая, – она улыбнулась ему в ответ и легонько поцеловала в губы.

Счастье есть. Вечер они встретят в небольшой гостинице рядом со старым кварталом. У них будет целая неделя Барселоны только для них двоих. А лично для него, наверное, даже больше, чем неделя.

Одиссея

13 июня, утро

Стоя сбоку от фонтана, Саймон разбрасывал хлебные крошки и ждал, чтобы на площадь слетелось побольше голубей, потом он пугал их и останавливал время. Сотни птиц, замерших на взлете, с раскрытыми крыльями! Утреннее солнце пробивалось через маховые перья, поджигая их по краю, а вытянутые в полет шеи раскрашивались малахитом и бирюзой. «Никогда больше не назову их грязными птицами! Боги, как же они красивы сейчас, в этом замороженном порыве оторваться от земли и взлететь. Как языки пламени.» – Саймон прикасался к одному из голубей, и тот судорожно взмахивал крыльями, он убирал руку, и птица опять застывала в воздухе. Наигравшись, Саймон выбирал наиболее выгодный для фотографии ракурс и делал снимок. У него была коллекция поистине уникальных фотографий взлетающих на городской площади голубей. Любимой фотографией Мэгги была та, на которой в черной бусинке голубиного глаза угадывалось отражение готического собора.

Фотография и правда была великолепной. Саймон потратил несколько часов, выбирая для нее правильный ракурс, и все это время мир оставался в безвременье. Вообще, в их совместные с Мэгги полдня, проведенные в Барселоне, Саймон ухитрился вместить больше суток своего личного времени, останавливая мир и разглядывая в свое удовольствие все, что ему заблагорассудится. Он даже ухитрился поспать пару часов в тишине безвременья. Мэгги ни о чем не догадывалась, только восхищалась фотографиями и удивлялась его необычному аппетиту. Саймон смеялся и отшучивался, не собираясь ничего объяснять. Это была его тайна, и ему не хотелось ни с кем ею делиться, даже с Мэгги.

Парк с лабиринтом порадовал отсутствием толп туристов и какой-то особенной, волшебной оторванностью от сумасшедшего городского ритма, покоем, тишиной и обилием укромных местечек. Как будто бы дух этого места тоже умел останавливать, ну или хотя бы замедлять время, запутывая ход минут в дорожках лабиринта и тропинках самого парка позади замка.

Лабиринт был создан из тесно посаженных пихт и поначалу долго не впускал Саймона с Мэгги внутрь себя, раз за разом возвращая их ко входу. Тогда они решили специально найти вход и немедленно заблудились, а потом оказались в центре лабиринта – небольшой круглой площади со статуей Эроса и девятью арками входов по периметру. Между арками были расставлены скамейки. Саймон с Мэгги устроились на одной из них и начали наблюдать за другими посетителями. Те вбегали в одну из арок и через несколько минут появлялись обратно из другой с выражением полного недоумением на лицах. Мэгги предложила делать ставки: из какого прохода и через сколько минут они будут появляться – это было настолько потешно, что Саймону даже в голову не пришло остановить время и в одиночку найти правильную дорожку к выходу.

Насмеявшись вволю и точно выяснив, какая из арок не ведет обратно к центру лабиринта, они с первого же раза нашли выход и пропали на несколько часов в парке, радуясь его уединенным скамейкам и уголкам.

Вволю набродившись, целуясь и теряя ощущение времени рядом с затерянными в глубине парка фонтанами, Саймон и Мэгги решили вернуться в гостиницу пешком и по дороге где-нибудь пообедать, благо что идти им надо было все время вниз, под горку. Мэгги много фотографировала, Саймон терпеливо ждал, пока она доставала сотовый из сумки и прятала его обратно. Ему казалось это справедливым: она же, сама того не ведая, тоже ждала, замерев в мире с остановленным временем, пока он ходил от одной фигуры к другой, разглядывая и делая снимки.

2:10 р.m.

Неподалеку от готического квартала Мэгги захотелось сделать их общий снимок. Она сняла одну фотографию и собиралась сделать еще одну, когда Саймон услышал крики: «Помогите, помогите, стой!» Через толпу, расталкивая прохожих, бежал молодой долговязый парень с острым напряженным лицом, за ним еще один, прижимая к себе дамскую сумочку, а позади, явно отставая, за ними бежала женщина лет сорока. Саймон почему-то решил, что она американка, затем почти автоматически остановил время и пошел разбираться.

Все это смахивало на обычную кражу сумки. От молодых парней, разрезая толпу, шла волна злобы. Сейчас, когда все замерли, эту волну можно было легко проследить по лицам и позам прохожих. Вот молодой парень, не уверенный в том, что делать, он мог бы задержать их, но его смело этой волной в сторону. Наверное, он надеется, что случится чудо, и все само по себе станет хорошо. «Сегодня чудо случится», – подумал Саймон и рассмеялся. Он так и не привык к звуку своего смеха в полной тишине безвременья. Ему всегда нравилось смеяться и петь в душе, когда тебя никто не слышит, но тут это было совсем по-другому.

Рядом с нерешительным парнем замерла беременная девушка, возможно, его жена, она прижимала свою сумку к себе. Если пройти вперед, можно рассмотреть, докуда дошли волна злобы и крик ограбленной американки: метрах в трех от переднего бегущего парня крика еще никто не слышал и волны не почувствовал. Возвращаясь назад, Саймон проследил всю гамму чувств: ошеломленные, не понимающие, осознавшие, сожалеющие, пожалевшие, и наконец те, кто уже просто выбросил этот инцидент из головы и продолжил дальше заниматься своими делами. Волна, точнее капля застывших человеческих эмоций, как муха в смоле янтаря. Саймон решил вмешаться.

Первым делом он отправился на поиск большого зеркала в человеческий рост. Подходящее зеркало нашлось в ближайшем магазине одежды. С трудом дотащив его до места действия, он поставил его на расстоянии двух шагов перед первым бегущим парнем. Картинка получилась довольно жуткая: лицо, агрессия и его отражение. Саймон достал телефон и сфоткал всю эту картину, переведя трехмерную фотографию в двухмерную – на память. Затем спрятал телефон и постоял, оттягивая следующий момент, наслаждаясь предвкушением последствий своей шутки с зеркалом. Потом подошел к долговязому и прикоснулся сзади к его плечу. Все было рассчитано верно – парень очнулся, продолжая бежать. Его первый шаг занял долю секунды. Он еще не понял, насколько тихо вокруг и не разглядел своего отражения, но уже почувствовал, что происходит что-то невообразимо ужасное. Отражение он рассмотрел, делая второй шаг, и начал кричать. Захлебнувшись в крике, теряя рассудок, врезался в зеркало, разбив его на множество осколков. Потом упал, потеряв сознание. Саймон растянул момент его падения штук на двадцать фрагментов, убирая руку и прикасаясь снова, смакуя каждый кадр по отдельности. На мгновение ему стало неудобно перед самим собой за то извращенное удовольствие, которое он получал, причиняя боль, но, во-первых, этого никто не видел, а во-вторых – наказание было вроде бы как по заслугам, так что Саймон улыбнулся и продолжил экзекуцию.

Свежие порезы на лице упавшего парня, как будто бы нарисованные тонкой кистью, подчеркивали выражение ужаса, «Интересно, – подумал Саймон, – сможет ли этот ублюдок еще когда-нибудь улыбнуться, или даже просто посмотреться в зеркало, не обоссавшись?» Жалости он не испытывал. Это было, как раздавить таракана.

Саймон оттащил разбитое зеркало обратно в магазин, вымел осколки и представил, как все это будет выглядеть для окружающих, когда вернется время. Вот перед ними картинка с бегущим озлобленным молодым парнем, а в следующий момент он уже с изрезанным лицом валяется без сознания на тротуаре. Скорее всего, он очнется в луже собственной мочи, кричащим от ужаса и потерявшим рассудок. Людям придется как-то связать эти картинки в одну логичную цепочку событий. «Ну что ж, они всегда смогут списать это на Чудо, на Кэтвумен, или может быть на Кару Господню. Смешно, в случае „Кары“ они будут даже в чем-то правы», – усмехнулся Саймон.

Оставался второй парень, бежавший с украденной сумкой, Саймон уже вошел во вкус – ему понравилось карать во имя добра. Он подошел к парню сбоку, выставил перед ним ногу и взялся одной рукой за сумку. Парень рванулся вперед и, споткнувшись о ногу Саймона, полетел вниз, выпустив сумку из рук. Оставив его висеть в воздухе застывшим над асфальтом, Саймон начал исследовать содержимое сумочки. Оказалось, что он ошибся: Ингрид Олсон была шведкой, сорока трех лет отроду. Саймон постеснялся продолжать копаться в ее личных вещах и просто положил ее сумочку в нескольких метрах перед ней. Потом, представив себе возможный вариант развития событий после того, как он вернет время, Саймон решил добавить к общей картине еще один штрих. Перед собором, на фоне которого они с Мэгги фотографировались, рос роскошный куст бордовых роз. В безвременье запахи исчезли так же, как и звуки, но Саймон без труда представил себе тяжелый сладковато-пьяный аромат цветка, распаренного полуденным зноем. Выбрав на стебле место без колючек, Саймон сорвал розу, и ее запах ворвался в его замерший мир бешеным соло рок-гитары. Саймон покачнулся, ошеломленный, затем положил цветок в сумку Ингрид и вернулся к застывшему в падении парню.

Он надавил ему на спину рукой, впечатывая в асфальт, подержал прижатым с полминуты, чтобы тот прочувствовал свою беспомощность и боль. «Слишком мало боли», – Саймон сказал это совершенно спокойно, почти без выражения, затем взял лежащего за волосы, беспомощного, потерявшего понимание происходящего, и повозил лицом о тротуар, не слишком сильно, так, чтобы тот не отключился. Потом прикоснулся к нему легонько, заставляя встать. Отпустил и встал перед ним, застывшим. Левой рукой ухватился за волосы на затылке, разворачивая его голову к себе, чтобы смотрел ему в глаза, сука, а правой рукой, дождавшись, чтобы взгляд парня стал более осмысленным, ударил его в живот. Подождал, пока тот осознает боль и невозможность вздохнуть. Отпустил и ушел к нему за спину, затем еще раз прикоснулся, давая ему продышаться и выпрямиться. Убрал руку. Снова встал перед ним. Ударил его кулаком в лицо, вложив в удар весь страх, всю беспомощность, которую испытывал раньше перед подобной мразью. Повторил так несколько раз. «Черт, все костяшки на руках сбил, придется подождать, пока заживут, прежде чем возвращаться к Мэгги». Саймон поморщился и пинками погнал парня через строй застывших фигур: «Этого он никогда не забудет. – Помни, сука, людям надо делать добро», – допинал его до алтаря в бывшем рядом католическом соборе. – «Хорошо, а теперь ты немного поспишь», – пережал ему ребром руки шейную артерию, перекрывая доступ крови к мозгу – «раз, два, три, четыре, – чувствуя, как его тело обмякает в обмороке. – Все, побудь тут, ты очнешься другим человеком».

Покончив с приведением в исполнение, Саймон зашел в ближайший магазин одежды и переоделся во все новое – хотелось очиститься от прикосновения к тем, двоим. То, во что он был одет раньше, Саймон аккуратно сложил на прилавке: эта одежда ему понадобится, когда костяшки на руках заживут, и он вернет время для их с Мэгги следующего совместного селфи.