Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Оборотень

 
Над крышами дрожит нагое тело ночи,
И падает роса.
Ко мне знакомый грустный оборотень хочет
Зайти на полчаса.
 
 
Спросонья воробьи цветут, листва щебечет,
Влюбляется трава.
А если так, то мы сейчас на эту встречу
Имеем все права.
 
 
– Ну заходите, что ж. Какие нынче вести?
(Сквозь Вас – луна в саду.)
– Вы – к старости и снам. А я впадаю в детство,
Навстречу Вам иду.
 
 
И всё ж беседа нам полезна. В ней, быть может,
Мы время уточним.
– Он говорит, блестя воздушной, звёздной кожей,
И виден дождь за ним.
 
 
– Скажите, дорогой: в ночах сырых и зябких,
У чёрта на пирах,
Кто кличет нас во тьме? Кто тянет племя яблок
Срываться в скользкий мрак?
 
 
Они летят с ветвей – до одури послушны,
Но в воздухе вопят,
И, подражая им, спадают с неба души,
И длится звездопад…
 
 
Ещё хочу спросить: среди галактик мёртвых –
Звезда минувших эр
Умеет ли, как встарь, держаться взглядов твёрдых,
Туманностям в пример?
 
 
Ещё один вопрос меня сомненьем мучит –
Насчёт природных льгот:
Скажите мне – судьба или счастливый случай,
Что лето – каждый год?..
 
 
…Гляжу – а между тем мой гость уже растаял,
И двери – на засов…
А впрочем, где же я? Ведь комната – пустая…
– Будильник. Шесть часов.
 

1979

Осенний сонет

 
Вбирая прелый запах желудёвый,
Сжимается латунная река,
И луч – как умирающей рука
Навстречу близким позабытым: «Кто вы?»
 
 
А День и Ночь старинную свою
Вражду забыли, перешли от злости
К игре осенней. И бросают кости,
И выпадает жребий забытью.
 
 
А кот заснул, по-зимнему усат,
И в воздухе тревожно-колокольном
Повисли слоги: сновидений нет.
 
 
Крадётся мрак вдоль изгороди в сад,
Крадётся Смерть к Любви путём окольным –
И ждёт, чтоб в доме погасили свет.
 

1979

Адам

 
…Но это зренье было выше сил.
Оно померкло. И в слепом испуге
Я, задыхаясь, кожей ощутил
Два поцелуя – Смерти и Подруги.
 
 
И вот я сам запретным стал плодом –
И понял, что живу помимо воли,
Что мною реки скованы, как льдом,
И птицы с неба падают от боли.
 
 
И мне осталось лишь себя сорвать
С ветвей судьбы, чтоб не искать спасенья,
И уцелевшим светом согревать
Подругу в бесприютности осенней…
 

1979

«Осенний небосвод с твоих спадает плеч…»

 
Осенний небосвод с твоих спадает плеч,
Как плащ, поскольку ты – далёкий и нездешний.
Лишь музыку извлечь из камня – и прилечь
На поле, сквозняком накрывшись, как одеждой.
 
 
Нездешний. Соскользнёт бесшумная заря
На города с твоей задумчивости дальней,
Нескромных не коря, забывших не зовя,
Лишь намекая им на позднее свиданье.
 
 
И люди, как на хлеб, в дымящуюся тишь
Сиротами глядят. С них многословьем праздным
Спадают имена. Но ты опять молчишь
В рассеянности слёз. И ни один не назван.
 

1979

Сократ

 
…Сознанье угасает. Напоследок
Я говорю: блажен, кто насладится
Земной печалью более меня.
Кто площади, базары городские
Страстней, чем я, прижмёт к своей груди.
Кто с отроками не прервёт беседу,
Окликнутый завистником. Кто локон
Упругий, юношеский, золотой
Не выпустит из рук под взглядом Мойры.
Кто Гению, живущему в предсердье,
Осмелится, не рабствуя, внимать.
 
 
Сознанье угасает. Что же вы
Столпились, не скрывая слёз и жалоб,
У в забытьи поющего огня?
В последний раз погреться? Но к чему
Мне ваши сожаленья? Вы живёте
Постольку лишь, поскольку мыслю я.
 
 
Сполохи мысли пир свой завершают.
В них догорают города, событья,
Любимых лица, недругов слова…
 
 
Асклепию, друзья, сегодня в жертву
Зарежем петуха – за исцеленье
Души – от тела, мыслей – от надежд!..
 
 
Сознанье угасает. Горечь Стикса
Нахлынула, смешавшись с вашим плачем… –
И вас как не бывало!.. Да и с кем
Прощался я? В какой собрался путь
В столь поздний час? К какой олимпиаде
Мой приурочен срок? Какой народ
Дал речь взаймы бездомному сознанью?
Была она певуча иль груба?..
 
 
…А звёзды всё растут, немыслимо красивы!
И прежде, помню, я в какие-то прорывы
Их видел, и была картина не такой…
Но я от прежних мест, как видно, далеко.
 

1979

«И не вини, и не вмени…»

 
И не вини, и не вмени:
Ты понимаешь? – Целый город,
В цветенье свадеб, именин,
И каждой осенью – расколот
 
 
На боль и цвель отдельных лиц
И листьев. – Судьбы разобьются…
Откуда только вы взялись,
Завистники и правдолюбцы,
 
 
Какой составили букет
Из листьев жёлтых и лиловых,
Средь гордых дам в нарядах новых –
Кто плачет, догола раздет?
 
 
Ах, это плачет ваша жизнь,
В ров общий брошена нагая:
Над ямой мостик. – Не держись,
Уже перила пахнут гарью.
 
 
Сжигают трупы. Души жгут.
Стеклом венецианским судьбы
Царей ещё блестят минут
Пятнадцать. – Воздуха глотнуть бы
 
 
Глоток!.. Но – только чёрный дым…
И если мы явились после –
Не верь. То призрак. Мы летим
Без опозданья к ночи в гости.
 
 
Не осуди. И не вмени
Безумных слов, решений быстрых.
Мы – гарь. Мы не были людьми
С тех пор. Участьем – не томи.
Не обвиняй в бездушье – призрак!..
 

1979

Гостиница

 
…Хозяйка скоро сгонит. Говорит –
Мы ей не платим. Кто-то черноусый
В покои наши въехать норовит.
Он больше нас ей, видимо, по вкусу.
 
 
Причина, верно, в этом. Да и сроду
Ей не платил никто. Скажи – за что?
За то, что потолок – как решето?
Что по ночам хозяйка греет воду
 
 
И всех нас будит? Жалуется – мало
Ей, видишь, денег… Если б кто платил –
Она б, небось, ночами не стирала.
Ты, правда, с ней ни разу не шутил,
 
 
Да и вообще – мы держимся с ней хмуро,
Но это я исправить не берусь:
Мне если что не нравится – фигура
Иль смех претит – у каждого свой вкус, –
 
 
Я не могу, как хочешь… притворяться
И комплименты дамам расточать
Из выгоды!.. Что ж – смена декораций!
Придётся, друг мой, заново начать.
 
 
Ну что? Да ты, как вижу, нарядился –
Манишка, галстук, клетчатый жилет…
Сказать по правде, я ведь здесь родился
И прожил, худо-бедно, столько лет…
 
 
Куда же мы пойдём? Кого мы встретим?
Кто приютит в осенний холод нас?
А впрочем, я смущён вопросом этим
Напрасно. Поглядим. Всему свой час.
 
 
Пойдём себе, на дудочках играя,
Вдоль тракта и забудем путь назад.
Пусть рай не ждёт – не заслужили рая, –
Найдётся угол. Я не верю в ад.
 
 
Хозяйка нас проводит. Обернёмся –
И ну махать! А скроется из глаз –
Как думаешь: всплакнём? Иль улыбнёмся?
Ведь как-никак, а Жизнью звалась…
 

1979

Эпоха Тан

 
Деревьев, рек и гор
Стихи на светлом свитке –
И грешным не в укор,
И праведным в избытке
 
 
Даётся светлость их
И просветляет лица.
Деревья, реки… Стих
В безбрежном коренится.
 
 
Поющий ключ иссяк.
В эфир вернёмся вскоре.
Не вспомним в небесах:
Деревья, реки, горы…
 

1979

Твоё дерево

 
– Ты знаешь, сумасшедших было много.
Но был один настолько воспалён
Идеей, будто он – Наполеон,
Что убедил весь мир. В него, как в бога,
 
 
Поверили. И он завоевал
Европу. Но в России вдруг очнулся –
И усомнился… Тотчас покачнулся –
И полетел в зияющий провал.
 
 
Но падая – поверил, что живёт
На свете. И настало избавленье:
Он очутился на Святой Елене
И там включился в звёздный хоровод…
 
 
…Ты ни признаний, ни имён, ни воплей
На нём не режь. Пусть царствует оно,
Ветвями в небеса вкоренено.
А если в землю – высохнет, как вобла.
 

1979

«Гул солнечный. Движется воздух…»

 
Гул солнечный. Движется воздух,
И жарко двоятся стволы.
Высокий и стройный подросток,
Чьи мысли, как небо, светлы! –
 
 
Внезапному замыслу детства
Не вызреть и не зачерстветь…
Прорыв возрастных соответствий,
И смерти, и времени. Свет –
 
 
И в нём стихотворные строки
Впервые подобны лучам.
Высокий и хрупкий. Высокий,
И небо течёт по плечам.
 
 
Безумная жизнь пронесётся,
Притянет воздушная высь –
И скажешь, сгорая: от солнца,
От солнца стихи родились!
 
 
От близости неба. От жара
Страстей, пробуждённых в крови
Сверканьем влюблённого шара. –
Он падает… Падай! Лови!..
 

1980

«…Так в озере холодном искупаться…»

 
…Так в озере холодном искупаться
Решаешься – и входишь постепенно:
Сперва дрожишь – и коченеют пальцы,
Потом, немея, входишь по колено,
 
 
И, воздуха набрав и окунувшись,
Уже плывёшь – а сам белее мела…
И так вступают в жизнь, в любовь и в ужас.
И так душа решается на тело.
 

1980

«Скованные временем единым…»

 
Скованные временем единым,
Трепетно-похожими телами,
Призванные лесом нелюдимым
В близость с индуистскими стволами,
 
 
До забвенья любящие лето,
Мёртвые зимою от печали…
Подождите, я Вас видел где-то.
Кажется, и Вы меня встречали.
 
 
Можно ль так безбожно замыкаться
В огорченье, суете и теле?
Ведь пора цветения акаций –
Мимолётней мысли и метели.
 
 
Но, пока смертями жизнь богата
И земной судьбой набухли вены –
Дух бессмертный вызывает брата
На свиданье во плоти мгновенной.
 

1980

Метемпсихоз

 
Прохожу – роняю сигарету.
Наклоняюсь – озеро у ног…
Я в парижском переулке где-то…
Я в горах. Бегу к дверям: звонок!
 
 
Величавы горные озёра…
Свечка. Схожий с мошкарой ночной
Почерк: «Не перенесу позора.
Всё открылось. Ты – всему виной…»
 
 
Голубого полдня водопады,
Яркий трепет горного листа,
Погодите… Разобраться надо…
Гаснет свечка. Улица пуста.
 
 
Я – виной?! Мутится взор… Но кто я?
Тишина сгущается, звеня,
Лист плывёт по озеру… Пустое!
Есть волна и небо. Нет меня…
 

1980

«Древнекитайский мастер снов…»

 
– Древнекитайский мастер снов,
Великий сердцелов,
 
 
В Стране Осеннего Цветка
Что зреет сквозь века?
 
 
– Земле прикажут онеметь,
И небу вяжут сеть.
 
 
– Древнекитайский мастер снов,
Достанется улов
Кому?
 
 
– Расширятся во тьму
Зрачки сирот и вдов.
 
 
– Древнекитайский мастер снов,
Ты тёмен и суров…
 
 
– Я в луч закатный погружусь –
И больше не рожусь!..
 

1980

Монолог призрака

 
Я нить потерял средь бела дня,
Её найти невозможно.
Ветер лечится от меня,
Как от сыпи накожной.
 
 
Я мысль потерял в глухую ночь –
И стал не таким, как прочие.
Земля, как от груза осенних нош,
От меня избавиться хочет.
 
 
Я жизнь потерял, притом где-то здесь –
На самой людной из улиц,
Поэтому даже светлость небес
От меня отвернулась.
 
 
Войду в чей-то сон, покажусь наяву,
В сентябрьском окликну шуме
И самого робкого позову –
Со мной разделить безумье.
 

Испания

 
С неопровержимостью цветка,
С арагонской радужностью ткани –
В небо растворённая рука
Всех твоих провидческих исканий!
 
 
В самобытной горечи морей,
В мужестве дуэли ураганной –
Укрепи, восстанови, согрей
Разумом покинутые страны!
 
 
Пусть в гигантской кроне, как в руке,
Синевою пристальной упьются
Мудрецы – из тыквы, налегке,
Короли – из битвы, как из блюдца,
 
 
И крестьяне замки возведут
Из нестройных ежедневных пахот,
И потомкам вынесут на суд
Золотых веков зелёный запах…
 

1980

Художник

 
Родство метели за столом,
Где небосвод наедине
С душой. И шёпот о былом
На веточках теней.
 
 
И снег, и шелест за окном,
Надгробья странных снов. А в них –
Дворцы. И взоры об ином
Из флорентийских книг.
 
 
И змеевидные цветы –
Предвосхищенье дивных тел –
На город смотрят с высоты
Из окон сквозь метель.
 
 
И с гениальной глубиной
Небес февральских темнота,
Как ранний реквием, волной
Проходит вдоль холста.
Зрачками звёздный свет лови –
Ему приюта в мире нет,
Ведь жар заснеженной любви –
Больней, чем холод лет.
 
 
И пусть в навершье темноты
Метель ветвится. А ещё –
Миры и лица. – В каждом ты
Навечно воплощён…
 

1980

«Неразделённая любовь…»

 
Неразделённая любовь…
Но безответность – тоже отклик,
Как серебристых туч улов
Среди озёр и песен долгих,
 
 
Как непреложность звёздных вех
На всех путях земного быта
И как мгновенно и навек –
В родстве убийца и убитый…
 

1980

«Бог живой и воздух свежий…»

 
Бог живой и воздух свежий,
Ветер все пути на память
Узелками завязал,
А дома всё реже, реже,
И всё мягче звёздам падать
В полевых цветов глаза…
 

1980

«И лицо вдруг начало странно меняться…»

 
…И лицо вдруг начало странно меняться –
От привычной грусти к смертельной красоте.
Тут я вздрогнул – и осёкся на полуслове:
Так просветляются небеса,
И волненьем зелени, тысячью желаний
Вся земля к ним тянется. Я смотрел,
Как перетекали времена друг в друга,
Как сквозили облики рас и поколений,
Строившие государство этого лица.
…Но, пронизан Млечным, огранённым взглядом,
Я, как полночь, вспыхнул – и понял: лицо
Обращено ко мне – навсегда и всецело.
И тогда молча запела мгла.
 

1980

Наш язык

 
Он – ещё необъезженный, пасмурный конь,
Он ещё безалаберно-молод:
Не успел отличить путеводный огонь
От огня, охватившего город.
 
 
Он не знает отличья смертельной любви
От любви, убивающей в страхе, –
Оступайся, беги, разбивайся, лови –
Не поймаешь. Растоптаны злаки.
 
 
Он не знает ещё ни любви, ни огня,
Он не понял ещё ни тебя, ни меня. –
Мы поэтому выскажем только в стихах
Неподвластные времени нежность и страх…
 

1980

Умирающий иудей

 
– Я не возьму твой хлеб. Насыться им –
И выживи, и свой продолжи род
За счёт меня. Я – чёрный пилигрим,
К высотам восходящий от высот.
 
 
А ты останься здесь. Твоей земли
Я не хочу. Возьми мою, засей –
И род продолжи. Вместе мы росли
На поле зренья у вселенной всей.
 
 
И числовых созвездий властный взгляд
Мои колосья в небо соберёт.
Присвой мой хлеб. Я не вернусь назад –
Спросить с тебя. Живи. Продолжи род.
 
 
Но пусть в потоке тысячи родов
Омоется твой сын далёкий –  тот,
Кто хлеб и землю уступить готов.
Он до меня, как пальма, дорастёт,
И я его в созвездиях приму.
Ты всё возьми. Но страстную любовь –
Сквозь хор рождений – передай ему.
 
 
…Я заронил слезу в ночную тьму.
И зреет жемчуг – вечный мой улов…
 

1980

Руфь

 
И небо зарделось о ней об одной –
Оставшейся там, за кирпичной стеной.
 
 
За проволокой Руфь, словно роза меж терний, –
Кровавой звездой во Вселенной безмерной.
 
 
Народы и страны – потомки святой –
Раскрылись, как раны, дымясь пустотой.
 
 
Той пагубы ради – никто не родился.
Мессия во взгляде её заблудился.
 
 
Ни ада, ни рая. В забвении –  рай.
Резвись, забывая, и в мячик играй…
 

1980

Самоубийца

 
Нежная попутчица –
Зелёная звезда,
Всё у нас получится,
Ты не опоздай.
 
 
Если двери заперты –
Ты входи в окно,
А что упал я замертво –
Это всё равно…
 

1980

Лот

 
Я, быть может, последний,
Кто вас помнит, хранит ваши лица
В крыльях памяти, в перьях напева. –
 
 
Скрипы лестницы летней
В стёклах полдня мечтали продлиться,
Но стемнело безмолвно, без гнева.
 
 
И последние ноты
Втянет воздух ночной и холодный
В забытьё прорастаний посмертных. –
 
 
Только в сердце у Лота
Раздвигается город бесплотный
Торжеством вакханалий несметных…
 

1980

«Полдни, вы, светловолосые…»

 
Полдни, вы, светловолосые,
Достаёте сны из памяти,
Как из льдистого колодца, –
И, расплескивая, ставите.
 
 
Здесь, у кромки речи прожитой,
Слышен цокот капель: до-ре-ми…
Только вы одни и можете
Удержать от смерти взорами.
 

1980

«О Лао-цзы, мой друг любимый…»

 
О Лао-цзы, мой друг любимый,
Сказавший правду столь давно:
«Лишь хрупкое – неколебимо,
Всё прочное – обречено!»
 
 
Весь океан со звёздной башни,
Наверно, не крупней слезы,
Но мы – внизу, нам очень страшно…
Хоть слово крикни, Лао-цзы!
 

1980

Ангелы

 
Охранники исконные
Забытой нами яви,
Крылатые и конные,
Лишь вы судить нас вправе.
Лишь вы литыми взорами
Укажете, куда нам
Идти по нотам взорванным
За светом первозданным…
 

1980

«Сильфиды ожили, опять…»

 
Сильфиды ожили, опять
Заманят – никуда не деться,
А кошки за полночь вопят,
Как оборотни, как младенцы.
 
 
Кремля надменного фитиль
Над городом в раздумье замер.
Мне надо в прошлое уйти
Глухими синими дворами.
 
 
Там все разгадки ждут меня,
И тайный страх – попутчик лучший,
За плечи бережно обняв,
Ведёт на огонёк певучий…
 

1980

Детские игры

 
Двор всё полон, хоть поздно,
Хоть расстаться пора.
Это очень серьёзно,
Это просто игра.
 
 
Чтоб из маленьких окон
Мама не дозвалась –
За большим водостоком
Посидим, притаясь,
 
 
И продлим наше счастье,
Наш взаправдашний рай:
Всё равно возвращаться –
Без оглядки играй.
 
 
Сквозь прикрытый неплотно
Золотой небосвод,
Сквозь небесные окна –
Снова мама зовёт.
 
 
Жизнь кончается. Поздно.
Всё светлей вечера.
Это очень серьезно,
Это просто игра.
 

1980

Марсель Пруст

 
Так – от тенора к альту –
Страсть метнула лучистый аркан
По траве, по асфальту,
По воздуху, по облакам.
 
 
Жизнь мою полонила,
Уловила – и в смерть завлекла.
Лишь проулок ленивый
Дождевая прошила игла.
 
 
И соседские дети,
Луч стальной в подворотню загнав
И не зная о смерти,
Прерывали считалками явь.
 
 
И по прихоти рока,
Растолкав небытья толчею,
Ты в России далёкой,
Словно слёзы, глотал жизнь мою…
 

1980

«Здесь расстрел? А я за кем?..»

 
– Здесь расстрел? А я за кем?
…Тихо в мире первозданном.
На ветвистом языке
Птицы шепчутся с Адамом.
 
 
Птицы ластятся к нему –
Не привыкли к ласке люди.
Дочь царя несёт во тьму
Голову на синем блюде.
 
 
Толпы движутся. Сдаю
Номер свой на месте казни.
…Поимённо к бытию
Приглашает без боязни
 
 
Птиц красивых и смешных
Человек, одетый светом.
И, наверно, я – из них,
Но давно забыл об этом.
 
 
Вот, оплёван и распят,
Сам Адам идёт по лугу…
Как бы нам успеть, солдат,
Исповедаться друг другу?
 
 
Станет тихо и светло –
Запоздалой лаской брата
Пуля врежется в крыло,
Возвращая синь Евфрата…
 
 
– Ишь распелся! Вот артист!
Он сошёл с ума от страха…
– Я из стаи райских птиц,
Первозданных песен птаха!
 

1980

Таллин

 
В Таллине, с тонко прочерченным профилем,
С пальцами клёна на крохотном солнце –
Горьким приливом и пасмурным кофием
Кормят прохожего тучи-эстонцы.
 
 
Ветер повис виноградною кожицей,
В снах островерхих из йода и соли
На быстротечном дыхании множатся
Тайные жители – эльфы и тролли.
 
 
Граждан молитвенное безразличье,
Уличный шелест евреев убитых…
Вот и родится с безумностью птичьей
Эльф или тролль – что ни взгляд, что ни выдох.
 
 
Лезут на крыши, танцуют над городом.
Только к полуночи под черепицей
Каменный мученик телом исколотым
Ёрзает. Да и поэту не спится…
 

1980

Осенний Арбат

 
Когда я с днём осенним свыкнусь,
В какие дали, времена?
Благословил прохожих фикус
Листом просторным из окна.
 
 
Листва в межлюдье заметалась,
Путей к земле не находя,
И всё, о чём взахлёб мечталось,
Толпой растерянной дождя
 
 
Над мокрой мостовой повисло.
Но чтоб желание сбылось –
Пусть ветер раскидает мысли,
И пусть проймёт меня насквозь,
 
 
Древесный сок вливая в кости,
И дверь в вечернюю зарю
Пусть отворит нежданно просто,
Как я на улицу смотрю,
 
 
И всё ж не в силах наглядеться,
Хоть знаю всё наперечёт –
Ведь улицы священнодейство
Сильней, чем небо, увлечёт…
 

1980

Тангейзер

 
Во мгле лесов, извечных и великих,
Затерян грот и спрятана Луна –
Мой сладкий вдох, мой увлажнённый выдох
Хмельным биеньем горячит вина.
 
 
И каждый ствол – влюблённый собеседник,
Нагую крону небесам даря,
Как будто множит жар признаний летних
В метаньях снега, в стонах января.
 
 
Когда суровый слух единоверцев
Ласкает стужи ледяной орган –
Сродни звезде, с орбиты сходит сердце
И к белоснежным рушится ногам.
 

1980

Приближенье грозы

 
Торжество облаков,
Пламенеющих светом по краю…
Я ещё не готов,
Об отсрочке, упав, умоляю, –
 
 
Громыхнуло левей,
Вспышка-зарево над головою…
Я в дорожной траве.
Я прощён? Ты со мною? Нас – двое?..
 
 
Я люблю, узнаю,
Отдаю тебе память и душу…
Тишина. Я встаю.
Вспышки света всё дальше и глуше.
 

1980

Смерть на улице

 
Не хватило дыханья, и к двери пришлось прислониться,
И блуждала душа по окрестным проулкам, пока
Ей в любви признавался надменный атлант белолицый,
Что поддерживал своды предсмертного особняка.
 
 
И последней листвой тополя призывали – остаться,
Но в эфир потянуло, в густой симфонический мрак,
Где в дурном разногласье клокочущих радиостанций
Песню детства тянул, опоздав на полвека, «Маяк»…
 

1980

«От крематория обратно – на трамвае…»

 
От крематория обратно – на трамвае.
Как ножницы, сложился перекресток,
Где, всех в лицо навеки узнавая,
Нам небо раздаёт и хлеб, и воздух.
 
 
И лучше ни о чём не думать. Проще
Спуститься вниз, отбросив парадоксы,
И пересечь Октябрьскую площадь,
Где под землёй кричат: «Купите флоксы!»
 
 
И лишь в метро при входе станет больно –
Там на стене победно-эпохальной
Военные трубят в немые горны,
И каждый – словно каменный архангел.
 
 
Церковное паренье над толпою
Давно убитых молодых горнистов –
Как ледяной водой обдаст. С тобою
Бессмертный свет во мгле желаний низких.
 
 
И ради мига этого святого –
Безропотно, как будто так и надо,
Пройди сквозь боль и ужас, чтобы снова
Услышать песню воздуха и взгляда.
 

1980

Чужое окно

 
Сквозь вечерние ветви – окно,
Что, прохожих крестом осеня,
Ждёт тебя навсегда и давно
Для светлейшего утра и дня.
 
 
Ты затепливших лампу людей
Не узнал, но замедли свой шаг:
Здесь ты плакал в дремучей беде,
Здесь плоды золотые вкушал.
 
 
Здесь осмысленный ливень минут
Сердце вверг в откровенье и дрожь…
И тебя здесь по-прежнему ждут
И не верят, что мимо пройдёшь.
 

1980

«Круглая-прекруглая церковь на Ордынке…»

 
Круглая-прекруглая церковь на Ордынке,
Как-то так построена, что вернёшься к ней –
Небо детства движется, кружатся снежинки,
Только мысли белые сделались длинней.
 
 
Только переулки – уже и короче,
Встречи – безвозвратней, сумерки – темней.
Низенькая церковь, тише. Дело к ночи.
Мрак не отличает людей от их теней.
 
 
Слово молвить не с кем. Тишь. И тем не менее
Слух твой переполнен: это ночь и снег.
Церковь невысокая – скорбное знамение.
Снегопад разросшийся. Онемевший век…
 

1980

Москва – Китеж

 
Только пастбище белого стада
Душ пугливых и кратких в пути:
От разлада до снежного сада –
Город полуприкрытого взгляда
Из-под озера сна, взаперти.
 
 
Так и вспомнятся строгие стены,
Оплетённые клейкой травой,
Эти площади – выплески пены,
Растворяющие постепенно
В цепкой поросли выговор свой.
 
 
Здесь мы бегали в детстве когда-то,
Водной гибели не осознав,
По путям Грановитой палаты,
По годам, по Стране-без-возврата,
Сжатой жёлтым узорочьем трав…
 

1980

Памятник

 
…Но это было в детстве, в день
Невиданно-певучий,
Когда казалось, что удел
Назначен самый лучший
 
 
На много-много лет вперёд,
И птиц, мелькавших близко,
Ловил, раскрыв стеклянно рот,
Солдатик с обелиска.
 
 
Он так ленился, так хотел
На травке растянуться,
Но вот несчастье медных тел –
Не встать, не шевельнуться…
 
 
Кто ведал, что в любой беде
Пред мокрыми глазами
Предстанет этот детский день –
Прозрачный, несказанный,
 
 
И что не будет сверх него
Ни воздуха, ни пищи,
Что он – навек. Как торжество.
Как воин тот застывший…
 

1980