Текст книги "Непримкнувший. Воспоминания"

В таком же духе писались статьи и брошюры и многих «александровских мальчиков».

А вскоре одно событие стало и морально-политическим разоблачением верхушки «александровской школы».

Расследованием по письму в ЦК одной из оскорбленных матерей было установлено, что некий окололитературный и околотеатральный деятель организовал у себя на роскошной квартире «великосветский» дом терпимости. Он подбирал для него молодых привлекательных киноактрис, балерин, студенток и даже школьниц-старшеклассниц. Здесь и находили себе усладу Г. Александров, его заместители А. Еголин, В. Кружков и некоторые другие. В. Кружков использовал великосветский вертеп и для скупки картин.

ЦК в «Закрытом письме» дал должную квалификацию всем этим фактам и принял некоторые организационные меры в отношении виновных. Впрочем, все они остались в рядах партии и в составе Академии наук СССР.

За 40 с лишним лет политической жизни, протекшей у меня на глазах, многие руководящие государственные и политические деятели страны обвинялись в различных уклонах, оппозиционности и даже государственных преступлениях. Лишь будущие историки поведают миру, какая доля из этих обвинений была правдой. Но такого морального падения, как с Г. Александровым и его «мальчиками», вся предшествующая история партии не знала. Тем более что в данном случае речь шла о людях, которые так или иначе значились «духовными наставниками» в партии.

Примерно в это же самое время П. Федосеев при активном содействии Л. Ильичева писал клеветнические, грязные доносы на члена Политбюро ЦК, академика Н. Вознесенского и на целую группу советских ученых-экономистов. Это не было их заблуждением. Они знали, что доносят заведомую клевету. Знали, что в те времена, при патологической подозрительности Сталина, это может стоить жизни ни в чем не повинным ученым, на которых они доносили. Но от них этого требовали, так как это нужно было для осуществления замыслов Берии. Им посулили за это соответствующую оплату. И они со всем рвением играли порученные им роли.

В последующие годы Г. Александров все глубже погружался в трясину алкоголизма и в результате умер от цирроза печени. Что касается многих других «александровских мальчиков», то они проявили обычную для таких людей живучесть. Сбросив с себя несколько мимикрических одеяний, они, когда это оказалось выгодным, стали ярыми поборниками Хрущева. Эта бесчестная камарилья образовала при Хрущеве своего рода «мозговой трест» и стала управлять всей идеологической работой. Она произвела огромные опустошения в духовной жизни советского общества.

Но это уже было позже. В 1947 же г., после «дела Александрова», стоял вопрос об «освежении» рядов работников идеологического фронта в Центральном Комитете партии и в его теоретических органах. И Андрей Александрович Жданов прилагал много усилий, чтобы решить эту проблему.

Должно быть, в этой связи неисповедимыми путями Господними взоры руководства партии остановились в числе других и на мне.

Вот как это произошло.

После окончания войны войска моей 4-й гвардейской армии были расквартированы в Австрии. Сначала штаб армии расположился в аристократическом районе Вены. Затем он был передислоцирован в город Санкт-Пельтен в провинции Нижняя Австрия, а затем – в городок Эйзенштадт в провинции Бургенланд.

Объем моей работы как первого члена военного совета армии с окончанием войны не только не уменьшился, а напротив того – возрос. Армия была дислоцирована в нескольких провинциях Австрии, в том числе в столице Вене. Шла напряженная работа по переводу частей и соединений армии на новые условия жизни и деятельности в качестве оккупационной армии в мирное время.

Часть личного состава нужно было демобилизовать и со всеми почестями и сердечностью отправить на Родину. Нужно было принять новое пополнение, хорошо расквартировать и экипировать его. Шла боевая подготовка. Политическая работа в своих войсках и среди мирного населения перестраивалась, приобретала новые формы и новое содержание.

Кроме этой привычной армейской работы появились совершенно новые области работы – политической, хозяйственной, дипломатической, культурной. Круг моих обязанностей и забот был безграничен, начиная от участия в формировании органов власти республики во главе с лидером правых социалистов президентом Карлом Реннером и председателем Народной партии канцлером Фиглем и кончая вопросами просвещения, здравоохранения, продовольствия.

(Начиная с сентября 1943 г. в 4-й армии командующие менялись не меньше пяти раз. В описываемый период командующим был Н.Д. Захватаев, взявший на себя командование лишь в марте 1945 г. По сути, в этих условиях Д. Шепилов многие месяцы играл роль фактического командующего армией, и в некоторой степени военного губернатора части Австрии. В последующем был избран почетным гражданином Вены. – Ред.)

На первых порах приходилось заниматься буквально всем, вплоть до вопросов об отпуске продовольствия для питания голодных зверей в Венском зоопарке.

Эта работа требовала постоянного контакта с маршалом Ф.И. Толбухиным, членом военного совета 3-го Украинского фронта А.С. Желтовым, с представителями командования американской и английской армий, с центральными и местными властями республики, с советскими военными комендатурами и руководством Австрийской коммунистической и Народной партий.

В своих разъездах я любовался неповторимыми пейзажами Австрийских Альп, покрытых буковыми лесами, пихтой, кленом, вязом, елью. Чувство восторга вызывали роскошные альпийские луга с их изумрудным покровом трав и акварельной прелестью ярких цветов. Щедрое солнце заливало бесконечные сады и виноградники долины Дуная, иногда желтого, иногда голубого, иногда зеленовато-матового.

В свободные минуты я посещал руины знаменитой Венской оперы, здание которой без всякой надобности было разрушено американской авиацией, и мы пожертвовали австрийскому правительству все строительные материалы и средства, необходимые для полного его восстановления. Я осматривал собор Святого Стефана, заложенный еще в XII веке, дворец Шенбрунн, средневековые замки, монастыри и храмы Нижней и Верхней Австрии, Бургенланда, Штирии.

Сколько кровавых бурь, сколько гроз пронеслось над этими городами, селениями, замками, монастырями, храмами. Нашествие римского императора Августа. Вторжения германского племени баваров и словенцев. Владычество франков. Баварская восточная марка. Начало царствования династии Габсбургов. Неистовства инквизиции. «Черная смерть» – эпидемия чумы, унесшей миллионы жизней. Крестьянские войны. Австро-турецкая война. Нашествие Наполеона. А все перипетии в судьбах австрийского народа в XIX и ХХ веках…

И вот теперь всюду разлита такая благословенная тишина, словно наступили евангельские времена: «На земле мир и в человецех благоволение».

Кстати о Габсбургах. После окончания войны ко мне в Вену приехала моя 14-летняя дочурка Виктория.

Как-то светло-сиреневым волшебным утром мы отправились с ней на машине по берегу Дуная в Гебс. Здесь находился замок австрийского императора Франца-Иосифа I из династии Габсбургов. Теперь тут жил его внучатый племянник Отто Габсбург, считающий себя единственным наследником австрийского престола.

Величественное здание замка окружено традиционным рвом. Подъемный металлический мост на цепях. Отто Габсбург встретил нас с Викторией у ворот замка: невзрачного вида человек с плохо побритым и помятым лицом. Черные, чуть навыкате глаза и тяжелая, отвисшая нижняя челюсть – генетическая особенность Габсбургов. Одет он был в традиционный австрийский серый костюм с темно-зеленой отделкой, на серой шляпе – перо.

При нашем приближении Отто Габсбург снимает шляпу и низко кланяется. Я назвал себя и представил дочку. Хозяин замка сказал, что он счастлив представившейся возможности познакомиться со мной и выразить благодарность: размещенные в окрестностях замка советские войска ведут себя безупречно, он, Габсбург, и его семья чувствуют себя в полной безопасности, все имущество цело.

Мы начинаем осмотр замка. Габсбург дает пояснения. Богатейшая коллекция ружей и многочисленные трофеи: рога и головы убитых в окрестностях замка горных козлов, серн, благородных оленей с бирками на шее, повествующими, которой из царственных особ принадлежит трофей.

Великолепные полотна выдающихся мастеров, фарфор, хрусталь. Через широкие зеркальные окна верхних этажей замка открываются непередаваемой красоты ландшафты. Величавое русло искрящегося миллиардами зайчиков Дуная. Пышные сады и виноградники придунайских долин. А дальше, амфитеатром, альпийские луга и леса в драгоценных одеяниях природы-чародейки.

В парадных залах и в комнатах стоит много шкафов и горок. В них размещены реликвии династии: золотые шкатулки с драгоценными камнями – дар Габсбургам различных монархов и вельмож; седло Франца-Иосифа с золотыми уздечкой и стременами, уникальные вазы, хрусталь, фарфор, ковры.

Я спрашиваю Отто Габсбурга, все ли сохранилось здесь из того, что застала советская армия-освободительница.

– О да, – поспешно заверяет он, – все цело, все сохранено. Русские войска очень дисциплинированны и проявляют много заботы о безопасности населения и его имущества.

Мы, военный совет армии, действительно отдали строжайший приказ войскам взять под охрану имеющие историческую, архитектурную и художественную ценность картинные галереи, музеи, дворцы, храмы и, по мере формирования местных австрийских властей, передавать эти ценности под их попечение. Советская армия спасла для народов Австрии, Германии, Венгрии, Чехословакии и других государств неисчислимые культурные богатства.

Я спросил Габсбурга, где находится его семья. Он ответил, что здесь, с ним. Попросив извинения, он отлучился и через несколько минут вернулся в сопровождении жены, дочерей и сына и представил их мне и Виктории. На всех лицах мы видели и испуг (который, впрочем, быстро рассеялся), и жгучее любопытство: что это за птицы такие – русские.

На мой вопрос юный Габсбург сказал, что он учится в сельскохозяйственной школе в Швейцарии и сейчас приехал домой на каникулы. Наследник престола Отто Габсбург добавил:

– Я – хлебопашец (он произнес именно это слово), я давно бросил всякую политику и целиком посвятил себя сельскому хозяйству. Я и этим дворцом не интересуюсь. И я хочу, чтобы мой сын был тоже хлебопашцем.

Когда возвращались в Вену, Виктория сказала мне:

– Папа, а какой симпатичный мальчик молодой Габсбург…

– Ну что же, – ответил я, – вот ты кончишь институт, а он свой сельскохозяйственный колледж, тогда сосватаем вас. Это будет очень оригинально: внук крепостного курского крестьянина Михайлы Шепилова, сын кадрового пролетария-токаря Трофима Шепилова, советский профессор и генерал Дмитрий Шепилов стал родственником Габсбургов – династии, которая 700 лет тиранила народы Европы.

Мы посмеялись; в последующие годы я читал в газетах, как «хлебопашец» Габсбург, оказавшись в Западной Германии, оказывался не раз в центре заговоров, ставивших своей целью реставрировать в Австрии монархию и посадить на престол его, Отто Габсбурга.

В декабре 1945 г. меня вызвали для переговоров в Москву. Ультрамариновое австрийское небо сверкало первозданной чистотой. Во дворе санкт-пельтенского особняка, где я был расквартирован, цвели розы. Два павлина, точно затянутые во фраки из уральских самоцветов, с пронзительными криками перелетали с места на место.

Летели в Москву с попутным самолетом в каком-то холодном бомбардировщике. Попутчики-генералы из тыловой службы армии согревались «Московской».

В Центральном Комитете мне предложили пост директора Телеграфного агентства Советского Союза (ТАСС). Я отказался. Через несколько дней мне предложено было явиться на встречу с А.Н. Косыгиным, который в это время был Председателем Совета Министров РСФСР. А. Косыгин принял меня поздно ночью и предложил пост народного комиссара технических культур РСФСР. В это время в Союзе и республиках как раз формировались такие комиссариаты. Основанием, очевидно, было то, что после окончания Московского университета я окончил Аграрный институт красной профессуры и написал довольно много работ (статей, брошюр и др.) по аграрному вопросу.

Я ответил А. Косыгину, что давно уже не занимался вопросами сельского хозяйства и вряд ли буду полезен на таком посту.

В ЦК я сказал, что если уже настало время моего ухода из армии, то я просил бы вернуть меня туда, откуда я добровольно пошел на фронт, – в Академию наук СССР, научным сотрудником.

Я вылетал из Москвы в страшную снежную пургу, закутанный в меховую бекешу. Вернулся в Вену в яркий солнечный полдень. В сверкающих лужицах купались воробьишки. Высоко в небе с торжествующими мелодиями вились жаворонки.

Да, подумал я, наверное, только в вечно солнечно-голубой Вене мог родиться «король вальса» Иоганн Штраус.

В феврале 1946 г. меня отозвали из оккупационных войск в Австрии в Москву. С противоречивыми чувствами покидал я свою бесконечно дорогую 4-ю гвардейскую.

С одной стороны, после окончания войны я был полон неодолимого желания вернуться под свой родной кров, на Большую Калужскую, к своим занятиям, книгам… Или даже не на Калужскую, а пусть в знойный Ташкент или в рязанскую деревушку – куда угодно, только домой, на Родину.

С другой стороны, так грустно было расставаться со своими боевыми друзьями: ведь с ними пройдены все тернистые пути, от Москвы к Сталинграду и Вене. И прощание было действительно трудным и трогательным до слез.

В Москве я был назначен заместителем начальника Управления пропаганды и агитации Главного политического управления Вооруженных Сил СССР. А 2 августа 1946 г. состоялось мое утверждение Центральным Комитетом редактором «Правды» по отделу пропаганды. Началась самая трудная, ни с чем не сравнимая, буквально испепеляющая человека газетная работа. Она отнимала большую часть дня и почти всю ночь: в те времена «Правда» выходила поздно, в 6–9 утра. Мы не знали выходных и праздничных дней. От частых недосыпаний появились головные боли, отеки лица.

С переходом в «Правду» я написал и опубликовал ряд крупных пропагандистских статей: «Новая эра в истории человечества», «Великий советский народ» (позже под таким заголовком вышло 3 издания моей брошюры), «Тайная война против Советской России», «Советский патриотизм», «Создание обилия сельскохозяйственных продуктов – важнейшая задача Советского государства» и др.

Возможно, они сыграли какую-то роль в переменах в моей судьбе. Возможно, здесь сказалось действие каких-то других, мне неизвестных обстоятельств и фактов. Но дальше раздался один телефонный звонок.

Обычно после ночной работы и всегда неполного дневного сна я ехал на Воздвиженку в кремлевскую столовую. Здесь за столиками собирался весь московский актив: народные комиссары, члены коллегий, ответственные работники ЦК и Совета Министров, старые большевики, маршалы, крупные дипломаты и т. д.

Среди других я часто встречал здесь Максима Максимовича Литвинова. Я много раз слышал его выступления на различных партийных конференциях и сессиях, читал его блистательные речи на международных форумах и был его большим почитателем. Теперь Литвинов был отстранен от всех постов и от всяких дел в МИДе, что вызвало очень отрицательную реакцию среди партийного актива. Внешне создавалось впечатление, что он очень одинок и живет как отверженный.

В общем, это, должно быть, соответствовало реальному положению вещей. В эти и последующие времена вокруг всякого человека, который вдруг оказывался в немилости у Сталина, а потом под бранным огнем Хрущева, сразу образовывался вакуум. Кажется, и Литвинов оказался покинутым всеми, кроме его старейшего друга и соратника по революционной борьбе и политической эмиграции дипломата Александры Михайловны Коллонтай.

Мне довелось несколько раз слышать и публичные выступления А.М. Коллонтай. В 1923 г. вышла серия ее популярных работ, посвященных проблемам любви, семьи, морали, – «Революция чувств и революция нравов». Она выступала на эти темы и еще по международным проблемам. В те времена нам, «комсомольцам двадцатого года», А. Коллонтай казалась каким-то коммунистическим божеством. Красивая женщина с благородными, изящными манерами. Со вкусом одетая. Великолепный оратор, свободно владевшая несколькими иностранными языками; первый в мире посол-женщина. Она темпераментно и образно говорила о проблеме любви и нравственности. Мы смотрели на нее, должно быть, с не меньшим благоговением, чем фанатичные тибетцы на своего далай-ламу.

С окончанием войны А. Коллонтай, четверть века пробывшая послом в Норвегии, Мексике и Швеции, так же как и Литвинов, была отставлена от всех дипломатических дел и пребывала в одиночестве.

Само собой разумеется, что самое пылкое воображение не могло бы представить себе в те дни, что мне суждено стать в будущем преемником Литвинова и Чичерина на посту министра иностранных дел Советского Союза…

Как-то в середине сентября 1947 г. перед рабочим вечером я обедал в кремлевской столовой. Меня вызвали к правительственному аппарату и сказали, что А. Жданов просит сейчас приехать к нему в ЦК.

Пятый этаж в доме на Старой площади. Огромный кабинет, отделанный светло-бежевым линкрустом. Письменный стол в стиле барокко и большущий стол для заседаний. Книжные шкафы. Многочисленные книги, газеты, журналы также и на столе.

Передо мной стоял человек небольшого роста с заметной сутулостью. Бледное, без кровинки лицо. Редкие волосы. Темные, очень умные, живые, с запрятанными в них веселыми чертиками глаза. Черные усики.

Андрей Александрович был в военном кителе с погонами генерал-полковника. Не помню, по какому поводу, возможно, в этот день у меня были занятия с моими адъюнктами в Военно-политической академии, где я оставался преподавателем, но я тоже оказался в генеральской форме.

Внешний облик, его манера держаться и говорить, его покоряющая улыбка – все это очень располагало к себе.

Этот первый разговор был очень продолжительным и впечатляющим.

А. Жданов очень откровенно изложил положение дел на идеологическом фронте и свои соображения – как следовало бы решать назревшие вопросы. Говорил он живо, остроумно, интересно, с взволнованной страстностью. Он все время прохаживался по кабинету и помогал своей речи выразительными жестами. Иногда он вплотную подходил ко мне и пытливо заглядывал в глаза, словно желая убедиться, что аргументы его убедили собеседника. Время от времени он останавливался, чтобы отдышаться: все знали, что у Жданова больное сердце.

Главное, что сказал Жданов в этой первой беседе со мной, сводилось к следующему:

«У нас сложилось очень неблагополучное положение в Агитпропе ЦК.

Война закончилась. Перед нами встали гигантские хозяйственные задачи. Замысел товарища Сталина таков: в ближайшее время не только полностью восстановить социалистическую промышленность, но и двинуть ее вперед в значительных размерах. То же – сельское хозяйство.

Но для того, чтобы решить такие задачи, нужно провести огромную идейную работу в массах. Без этого мы не сможем продвинуться вперед ни на один вершок.

Положение достаточно серьезное и сложное. Намерение разбить нас на поле брани провалилось. Теперь империализм будет все настойчивей разворачивать против нас идеологическое наступление. Тут нужно держать порох сухим. И совсем неуместно маниловское прекраснодушие: мы-де победители, нам все теперь нипочем.

Трудности есть и будут. Серьезные трудности. Наши люди проявили столько самопожертвования и героизма, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Они хотят теперь хорошо жить. Миллионы побывали за границей, во многих странах. Они видели не только плохое, но и кое-что такое, что заставило их задуматься. А многое из виденного преломилось в головах неправильно, односторонне. Но так или иначе, люди хотят пожинать плоды своей победы, хотят хорошо жить: иметь хорошие квартиры (на Западе они видели, что это такое), хорошо питаться, хорошо одеваться. И мы обязаны все это людям дать.

Среди части интеллигенции, и не только интеллигенции, бродят такие настроения: пропади она пропадом, всякая политика. Хотим просто хорошо жить. Зарабатывать. Свободно дышать. Хорошо отдыхать. Вот и все. Им и невдомек, что путь к хорошей жизни – это правильная политика.

Товарищ Сталин постоянно твердит нам в последнее время: политика есть жизненная основа советского строя. Будет правильная политика партии, будут массы воспринимать эту политику как свое кровное дело – мы все решим, создадим и достаток материальных и духовных благ. Не будет правильной политики, не воспримут массы политику партии как свое кровное дело – пропадем.

Поэтому настроения аполитичности, безыдейности очень опасны для судеб нашей страны. Они ведут нас в трясину. А такие настроения ощутимы в последнее время. В литературе, драматургии, кино появилась какая-то плесень.

Эти настроения становятся еще опаснее, когда они дополняются настроениями угодничества перед Западом: «Ах, Запад», «Ах, демократия», «Вот это литература», «Вот это урны на улицах».

Какое постыдство, какое унижение национального достоинства! Одного только эти господа воздыхатели о «западном образе жизни» объяснить не могут: почему же мы Гитлера разбили, а не те, у кого урны красивые на улицах.

В последнее время товарищ Сталин, Политбюро ставят один идеологический вопрос за другим. А что в это время делает Агитпроп: Александров и его «кумпания»? Не знаю. Они приходят ко мне и восторгаются решениями, которые ЦК принимает, чтобы духовно мобилизовать наш народ. И никакой помощи от них ЦК не видит.

И это не случайно. Ведь все эти александровы, кружковы, федосеевы, ильичевы, окопавшиеся на идеологическом фронте и монополизировавшие все в своих руках, это – не революционеры и не марксисты. Это – мелкая буржуазия. Они действительно очень далеки от народа и больше всего озабочены устройством своих личных дел.

Вы человек военный и знаете, что такое «запасные позиции». Создается впечатление, что по части квартир, дач, капиталов, ученых степеней и званий они подготовили себе первые запасные позиции, вторые, третьи – так, чтобы обеспечить себя на всю жизнь. В ЦК несколько писем насчет этих деятелей поступило. Они словно чуют, что всплыли наверх случайно, и их лихорадит: могут прогнать, надо обезопаситься. Какие же это духовные наставники?.. Какая уж тут идеология?..

Вот почему в Политбюро пришли к выводу, что мы не сможем вести успешное наступление на идеологическом фронте, не почистив и не укрепив Агитпроп ЦК. Есть такие соображения, чтобы и вас привлечь к этому делу: назначить вас пока заместителем начальника Управления пропаганды и агитации ЦК. Начальником предполагается оформить М.А. Суслова, но он будет отвлечен другими делами, так что фактически вам придется вести все дело».

Я сказал Андрею Александровичу, что я благодарю за оказанное доверие, но думаю, что такая работа мне не по плечу, у меня нет достаточно знаний и опыта.

– Ну, батенька, это уж позвольте с вами не согласиться. У вас два высших образования: МГУ и Институт красной профессуры. Нашему брату так поучиться не посчастливилось. Да и опыт – слава тебе господи: работа в комсомоле, в ЦК партии, политотдельская работа в Сибири, пять армейских фронтовых лет – комиссар дивизии, член военного совета армии… Нет, батенька, у вас нет ни малейших оснований отказываться.

Жданов продолжал:

– Уберите с идеологического фронта всю эту мелкую буржуазию, привлеките свежих людей из обкомов, из армейских политработников, и дело пойдет наверняка.

Так с 18 сентября 1947 г. началась новая полоса моей жизни.