Текст книги "Встретимся во сне. История, написанная лапой"

Глава пятая, мяу,
в которой и про любовь, и про колбаску, и про любовь к колбаске

Мяу. Грустно и тоскливо. Мама и папа Лёвы – в больнице: это они врезались в стену. Лёва с ними в скорой ехал и плакал. Держал меня на руках и плакал. И слёзы моего маленького хозяина капали на меня, мяу, и это было – ну очень печально… И развалюшка – всмятку и «восстановлению не подлежит». Так сказал важный дяденька в форме. Не знаю, кто он – полицейский, или спасатель, или ещё кто, я в формах не разбираюсь, мяу…

Едем мы, Лёва плачет, с трудом слова из-за слёз выговаривает:

– Папа за рулём уснул, наверное… Он так устаёт в шахте, там так опасно… Да ещё и после ночной смены… Вот и у врача уснул же… А может, у развалюшки опять что-то сломалось… Может, тормоза отказали… А может, и папа не уснул, и тормоза не отказали… Может, они просто с мамой разговаривали, и он отвлёкся… Они такие разные, но так любят друг друга и, когда разговаривают, обо всём могут забыть… Кефирыч, да что же это такое…

«Да, – думаю, – мяу. Не хранитель я, а пёс знает что!» Сам чуть не плачу, эх.

– И зачем они поехали в магазин… – рыдает Лёва. – Ну да, у папы – один выходной, и мама попросила съездить, наверное, быстренько, закупиться… Но почему они меня не подождали? Они думали, что я так долго буду у Григория Борисыча? Ну да, он очень долго принимает… А им всё некогда, всё дела… Вот и решили… Решили времени не терять…

Вот так, мяу. А главное, и мама, и папа – оба без сознания, и непонятно, когда в него вернутся. И что теперь Лёве делать? Как ему жить в квартире одному? Ну то есть не одному – со мной, конечно, мяу… Но коты за хозяевами официально присматривать пока не могут, хоть они и хранители: нужны взрослые.

Вот в больнице врач Лёву и спросил:

– Есть ещё кто-то из родни? Чтобы ты у них пока пожил.

Ну это уже другой врач, понятное дело. Не Григорий Борисыч. Просто мы, так получилось, целый день с Лёвой по больницам. Теперь вот в травматологическом отделении.

Лёва плачет и головой мотает: нет, мол, никого.

– Ну посмотри в телефоне, в контактах, может, у друзей какие родители за тобой последят. – Врач говорит и немножко злится, потому что ему некогда, у него больных полное отделение, а тут ещё Лёва со своими проблемами.

Лёва всхлипывает, достаёт телефон, смотрит. А там особых контактов и нет: мама да папа. И Лёва как увидел «мама», «папа» – совсем разрыдался!

Мяу, как же стыдно! Какой же я хранитель после этого! Маленького хозяина не могу уберечь ни от кошмаров во сне, ни от кошмаров в жизни! Ну то есть, может, без меня бы ещё хуже было… Но и со мной не особенно сладко! Кто сейчас может утешить Лёву? Только я! Хотя… Ой, точно! Валя! Только надо, чтобы он про неё вспомнил!

– Мяу! – говорю громко. Хочу сказать «Валя», не получается выговорить, но вдруг Лёва поймёт?

– Мяу-уя!

– Вот только орущего кота мне тут не хватало! – Совсем врач разозлился. – Иди с ним на улицу, там вспоминай. А то он мне всех больных перепугает. Вопит как резаный.

Мяу, сам ты резаный. Нет, конечно, спасибо, что маму с папой лечить будешь и, надеюсь, вылечишь, надеюсь, они в себя скоро придут… Но вообще – свинство. Весь день обижают! Хотя врачей можно понять: работа нервная.

Лёва плачет, на улицу вышел, стоит у больницы, не знает, что делать. А я всё пытаюсь сказать, что хотел, но проклятая пасть не слушается, эх! Как же это: «Ва-ля»…

– Мя-у!

– Да чего ты и правда раскричался, Кефирыч? – Уже и Лёва злится. – Не до тебя сейчас!

Ничего, проглотим обиду. Главное, чтобы он понял!

– Мя-у-ля! Мя-я-ля! – Ну, Кефирыч, давай, ещё немножко… Ещё чуть-чуть… – Мвя-а… Вя-а-а…

– Ох ты, крикун какой! – вдруг как раздастся у меня над ухом!

Мы с Лёвой вздрогнули и обернулись.

А это старичок.

Он, оказывается, на лавочке сидел у больницы. Мы его не заметили сперва. А теперь он подошёл, улыбается, борода белая и голова тоже, худенький такой, прямо высохший, а улыбка добрая.

– Ну чего ты раскричался, а? – старичок мне опять. – Может, колбаски хочешь?

Мяу! Что значит – может? Не может быть никаких «может», когда речь идёт о колбаске!

Ну я головой киваю: мол, конечно, хочу. Клянусь кошачьей бабушкой.

Старичок тогда в сумку лезет, достаёт нарезку колбасную – и мне кусочек прямо в пасть:

– Кушай, милый, не стесняйся.

Мяу! Да я и не стесняюсь так-то. Где я и где стеснение, когда речь идёт о колбаске?

– Мяу, – говорю. Спасибо, мол.

– Ещё хочешь? – Старичок улыбается.

Странный вопрос, мяу. Естественно, хочу.

Он мне и другой кусочек. И третий. И четвёртый, чего уж. Колбаска – дело такое. Сколько ни съешь, а всегда ещё хочется.

– Спасибо вам. – Лёва говорит и слёзы вытирает.

– А ты чего плачешь, мальчик? – старичок спрашивает. И уже не улыбается. Смотрит на Лёву внимательно.

Ну Лёва ему, всхлипывая, и рассказывает. Что, мол, мама и папа в больнице… А он тут… Один… С котом… И непонятно, что и как.

Старичок слушает, грустит. Потом говорит Лёве:

– Ты держись, парень. Даст Бог, выкарабкаются родители-то. Живёшь-то где?

– Парковая, три…

– Как?! – удивляется старичок. – Так и мы с внучкой на Парковой, три живём! Вот что значит маленький город!

– Да? – Лёва удивился, даже плакать перестал. – А какая у вас квартира?

– Пятьдесят шестая, – старичок говорит.

– А у нас двенадцатая…

– О, так мы соседи! Ты в первом подъезде, а мы – в пятом! Слушай, так, может, вы и с внучкой моей в школе одной учитесь? Валя Казарина, не слышал?

Лёва глаза на старичка как вытаращит, чуть меня не выронил:

– Вы – дедушка Вали Казариной?!

– Он самый. – Старичок шутливо поклонился. – Казарин Сан Саныч собственной персоной.

Мяу! Всё-таки я хранитель ничего себе такой: вот и Валя! Ну то есть её дедушка. Но где дедушка, там и Валя! По-моему, логично, мяу.

– Так ты её знаешь? – Старичок спрашивает с интересом.

– Ну да, мы в одном классе учимся. – Лёва отвечает и тут же смущается.

Ну это понятно: когда говоришь про того, кто нравится, всегда смущаешься. По себе знаю: мне вот, например, очень нравится одна кошечка… Ну раз уж мы с вами так откровенно, мяу…

В общем, во дворе есть одна такая. Я-то редко на улице бываю, больше в окно люблю смотреть и вот в это окно часто её вижу. Во дворе гуляет, милая, беленькая вся, травку кушает. А когда зима – по снегу топает, топ, топ своими маленькими лапками. Следы остаются.

Утром в окно смотрю, а следы ещё не замело. Гляжу на её следы и думаю о ней… Она, знаете, как: топ-топ – и остановится. Задумается о чём-то. Беленькими ушками подёргивает. Потом опять – топ-топ. И снова остановилась. И ушки. И так мне её за ушко укусить хочется, прямо сил нет, клянусь кошачьей бабушкой! Ну милота же! А главное – задумчивая. Не то что другие кошки. Носятся во дворе как ненормальные, в помойке роются… Тьфу! Никакой гигиены.

А моя – она не такая: культурная. Эх, как бы с ней познакомиться… Но стесняюсь. Потому что, говорю же, когда любишь – всегда стесняешься, ведёшь себя как дурак, мяу.

И так вот смотрю на неё, смотрю, пока совсем не стемнеет, пока из окна ей не крикнут: «Анна Андреевна!» – и она домой не побежит.

И имя-то такое благородное: с отчеством! Не то что все эти Мурки, Муськи и Маськи… Анна Андреевна! За одно имя уже уважать хочется.

Но я отвлёкся, пардон.

Ну, в общем, старичок совсем удивился, когда узнал, что Валя – Лёвина одноклассница. А потом говорит:

– Валя мне не рассказывает особо про школу, да и про одноклассников. Вот я и не знаю, с кем она учится-то… Про одного только рассказывала.

– Про кого? – Лёва с надеждой спрашивает, и даже слёзы у него высыхают. Нет, всё-таки я ничего себе хранитель, мяу!

– Есть у вас в классе парень один, – говорит старичок, – всё время на неё глядит. На всех уроках. «Как, говорит, дедушка, ни повернусь – а он с задней парты смотрит. Ну, увидит, говорит, что я на него тоже смотрю, – и быстро голову в тетрадку опускает!» Вот ведь!..

Ну дело тут ясное: дедушка давно на свете живёт, понимает, что к чему.

– А что к чему? – Лёва тихо спрашивает.

– Дак нравится она ему, вот и глядит, хе-хе! Мы вон с её бабкой, царствие ей небесное, тоже всё в гляделки играли, пока не поженились.

Лёва совсем засмущался. Покраснел, даже мне у него на руках жарко стало.

– О, а вот и Валюша моя идёт – деда забирать, – улыбается Сан Саныч.

– Валя идёт? – Лёва вскинул голову, увидел вдалеке Валю и поскорей опять голову опустил. Прямо как в школе.

– Да… – улыбается дедушка Сан Саныч. – Меня на скорой вчера сюда привезли, понимаешь: сердце, чтоб его. Ну подлечили да отпустили. Как раз внучку-то и ждал. Сейчас поздороваетесь.

Лёва красный-красный, но Сан Саныч этого не замечает: он всё улыбается и машет внучке: мол, тут я!

– Лёва?! – Валя подошла, удивляется.

– Валя… – Лёва отвечает нежно.

– Казарин Сан Саныч, – шутливо дедушка кланяется.

– Кефирыч, – говорю и я. Но получается снова «мяу». Ну да ладно. Главное, что Лёва плакать перестал.

– А ты чего здесь? – Валя Лёву спрашивает.

Глава шестая, мяу,
в которой Валя признаётся в важном, я важно признаю их с дедушкой весьма приятными

Пока домой шли, Лёва Вале всё и рассказал.

И про родителей без сознания в больнице, и про кошмары ночные – про всё, про всё. Они в школе редко общались, потому что Лёва стеснялся. А тут чего уж стесняться, когда всё совсем печально. И дедушка опять же у Вали хороший. Прямо как у Лёвы был.

Валя слушает, и удивляется, и сочувствует Лёве, и головой качает, и даже чуть сама не плачет.

– Да, Лёв, не повезло тебе, – говорит Валя. – Ну пусть мама с папой вылечатся скорей. Всё будет хорошо.

– Угу, – Лёва говорит.

– Валю слушай, Валя зря не скажет, – улыбается дедушка Сан Саныч. – Умная, понимаешь, вся в деда!

– Ты хороший. – Валя Лёве говорит, и Лёва опять краснеет. От стыда и от радости, конечно. – И кот у тебя хороший.

Мяу! А дедуля прав: Валя зря не скажет! Потому что, чего уж скромничать, хороший я, клянусь кошачьей бабушкой!

– Мы одни сейчас с дедом, – говорит Валя. – Родители уехали.

– Ого… Надолго?

– Не знаю… – Теперь и Валя грустит.

Тут я как крикну:

– Мяу!

Ну чтобы они на меня переключились и от мыслей печальных отвлеклись.

Валя улыбается грустно:

– Да, котик классный. Как зовут?

– Кефирыч, – говорит Лёва.

– Кефирыч? Смешное имя!

– Ага, это его дедушка так назвал, – говорит Лёва.

– А где твой дедушка?

Лёва молчит.

И Валя всё понимает. И осторожно дотрагивается до его плеча.

Лёва молчит, но я – уж признаюсь и в этом, раз такой откровенный разговор, – я ведь слышу его мысли иногда. Да вы уж, наверное, это поняли. Когда Лёве сильно хочется что-то сказать, но он стесняется, или боится, или ещё что, – я слышу мысли своего хозяина.

Они идут молча, а Лёва думает: «Он был такой хороший, мой дедушка. Он играл на флейте. Хотя руки его не слушались уже. Тихонечко играл иногда. Он был хороший музыкант. И ещё у него был камертон-талисман. Этот камертон ему подарила девушка, когда они оба были совсем молодые… И дедушка всю жизнь хранил этот маленький камертон. И однажды мы пошли с ним на пруд смотреть лягушек. Лягушка не хотела показываться, и тогда дедушка подкинул в воздух камертон. Чтобы лягушка подумала, будто это бабочка, и выпрыгнула из пруда схватить её. Я ещё тогда испугался: вдруг камертон утонет. Но дедушка всё рассчитал. Камертон закружился в воздухе над водой, лягушка прыгнула, схватила камертон и как дунет в него! И над прудом разнеслась нота: ля-а-а-а!

А иногда лицо его белело от боли, он очень болел. И мне было его очень жалко. А он гладил меня по голове и говорил: „Эх, Лёвушка, старость не радость…“

Он был хороший. Лучше всех дедушек. Извини – даже чуть-чуть лучше твоего, хотя твой тоже замечательный. А теперь он душит меня во сне. У него злые глаза, оскаленный рот, жуткие кривые пальцы. Он никогда не был таким: он душит меня, и я умираю – и просыпаюсь от ужаса…»

– Я тоже просыпаюсь от ужаса, – вдруг говорит Валя, и Лёва вздрагивает: как это она угадала его мысли?

И я тоже удивляюсь: как, мяу? Я думал, я один его мысли читать умею!

– А что тебе снится? – спрашивает Лёва.

– Ой, такое страшное, даже рассказывать боюсь! – тихо говорит Валя.

– Ну чуть-чуть хотя бы! – просит Лёва.

– Мне снится… Мне снится, что Надежда Викторовна вызывает меня к доске, а я ничего не знаю! В голове – пусто! Всё забыла!

– И что?

– Ну и она ставит мне двойку! Я пла́чу, конечно, иду на место, и, пока иду, все вокруг надо мной смеются: мол, что, ботаничка, доучилась, что всё забыла?

А Надежда Викторовна вдруг говорит: «Стой!» Ну я останавливаюсь. Оборачиваюсь – а Надежда Викторовна превращается в… чудовище! Огромное, до потолка, зубастое, косматое, то ли медведь, то ли обезьяна, то ли снежный человек… И хрипит басом: «Я передумала! Я не буду ставить тебе двойку!» И мне бы радоваться, но понимаю, что от такого чудища ничего хорошего ждать не приходится! А она: «Я не поставлю тебе двойку, потому что поставлю единицу! А-ха-ха-ха-а-а!»

Валю передёргивает.

– Ну да, довольно страшно, – вежливо соглашается Лёва. – Но мои сны страшнее, мне кажется.

– Это как сказать, – говорит Валя. – Твои сны точно не сбудутся: дедушка не оживёт, – хоть злой, хоть добрый… Да и Надежда Викторовна, и физрук вряд ли тебя душить будут… А я вполне могу единицу получить когда-нибудь! А для меня это такой ужас – лучше б задушили!

– Ты? Единицу?! – Лёва невольно смеётся. – Да ты же лучше всех учишься!

– Да, моя внучка – отличница! – Дедушка Сан Саныч не слушал вроде, а как Валю похвалили – сразу откликнулся. – Вся в деда! А ты чего смотришь, котик? По колбаске соскучился?

Мяу! Ну естественно, соскучился! И естественно, по колбаске! Какой всё-таки мудрый старичок.

– Погоди, заскочу в магазин, куплю, – говорит дедушка Сан Саныч. – Вы меня тут подождите, потом вместе у нас поужинаем.

Валя и Лёва стоят у магазина. Я у Лёвы на руках жду колбаски.

– Мы же соседи с тобой, – говорит Валя. – Так что мы с дедушкой за тобой присмотрим, не переживай. Ты не против?

Ещё бы Лёва был против. Это же Валя. Лёва красный и довольный. Но потом вспоминает о родителях – и сразу мрачнеет.

– Да, и маму с папой твоих вместе будем ездить навещать, хорошо? – Валя спрашивает.

Лёва кивает.

– Не грусти, держись, – говорит Валя. – Пойдём сейчас к нам. Дедушка чай вкусный заварит, облепиховый. А Кефирыча твоего с нашей кошкой познакомим, они подружатся.

Мяу. А Валя мне всё больше нравится. И Лёву успокаивает почти как я. И с кошечкой меня познакомить хочет. Одобряю. Хотя, конечно, с моей беленькой Анной Андреевной ни одна другая кошка не сравнится, но, если просто пообщаться, – почему бы нет? Я кот общительный. И дедушка Сан Саныч опять же на колбаску не жадный… Мяу! Очень хорошие люди, клянусь кошачьей бабушкой!

Все вместе поднимаемся по лестнице домой к Вале, и вдруг Сан Саныч на последних ступеньках за сердце как схватится, аж присел!

– Дедушка, ты что?! – Валя испугалась.

– Ничего-ничего, – улыбается Сан Саныч, а лицо белое, совсем как у Лёвиного дедушки когда-то, а губы – синие…

– Скорую? Давай я скорую вызову!

– Да я ж только из больницы! – почти шепчет дедушка. – Ничего, сейчас… пройдёт…

В общем, Валя с Лёвой его с двух сторон под руки берут, а я – сзади осторожно головой подталкиваю. Довели дедушку до квартиры. Заходим – а нам навстречу… нам навстречу… нам…

Глава седьмая, мяу,
в которой в непринуждённой беседе выясняются потрясающие подробности

Она! Моя беленькая Анна Андреевна!! Мяу!!!

Причём она не выбежала в коридор, как ненормальная. Как другие кошки, бывает. Я и сам, чего греха таить, за день по Лёве так соскучусь, что, когда он из школы наконец придёт, прямо пулей к нему вылетаю, мяу – любимый маленький хозяин, всё такое! Опять же, кушать хочется, а в миске всё закончилось, например, а кто миску наполнит, если не Лёва? А эта беленькая кошечка очень так спокойно к нам вышла, медленно, на своих пушистых, чистеньких лапках.

Дедушка Сан Саныч снова заулыбался, на руки её взял, гладит и приговаривает:

– Анна Андреевна, ты всегда меня лечишь… Вот и сердце отпустило. Спасибо, дорогая.

А кошечка глазками моргает, а глазки-то умненькие, мяу! Не то что все эти Мурки да Муськи… Бывает, посмотришь им в глаза – ну так, для эксперимента, – а там пусто, как в кошачьей миске после меня, мяу! Даже удивительно, как они свои обязанности хранителей исполняют, такие глупенькие! А тут – прямо видно: умная-разумная! Прямо как я.

Дедушка Сан Саныч повёл Лёву и Валю на кухню ужинать. А я с Анной Андреевной остался. Она чинно так в комнату вернулась и на кресло прилегла. Голову свою беленькую уложила, лежит и думает. Уважаю. Обычно кто лежит – тот не думает. Или думает о всякой ерунде. А тут прямо видно: не о ерунде, нет! О чём-нибудь умном и красивом. Ну или о ком-нибудь. Например, обо мне. А почему бы и нет. Я кот интересный. А заговорить со мной, конечно, она стесняется, потому что интеллигентная, мяу. Интеллигенты всегда стесняются. Так Лёвин папа-шахтёр говорит.

Я тоже интеллигентный и тоже стесняюсь, но так хочется с ней поговорить! С чего начать-то? Начнём с имён, что ли…

«Мяу, – говорю, – здравствуйте».

«Здравствуйте», – кошечка отвечает.

«Меня Кефирыч зовут», – говорю.

«Приятно, – говорит кошечка вежливо. – А меня Анна Андреевна».

«Да-да, наслышан», – говорю.

«Ах, и верно: дедушка же меня по имени назвал», – улыбается кошечка.

«Не только от дедушки наслышан, – говорю, смущаясь. – Я ведь тут рядышком живу, в первом подъезде, знаете ли…»

«Да что вы? – удивляется кошечка. – Почему же я вас раньше не видела?»

«Так я, видите ли, кот домашний, – говорю. – Не любитель прогулок. Но в окошко за вами, извините, частенько наблюдаю. Потому и слышал, как вас зовут домой – по имени-отчеству. Приятный такой женский голос зовёт».

«Да, это Валина мама. – Кошечка вздыхает. – Они теперь далеко вместе с Валиным папой…»

«Да, мяу, – говорю. – Уехали, а маленькая хозяйка ваша, стало быть, с дедушкой осталась… А, извините, можно немного личный вопрос?»

«Немного – можно», – смущённо улыбается моя собеседница.

«Почему у вас такое имя, как будто человеческое – Анна Андреевна? Вот я, например, Кефирыч, да и всё. А у вас прямо имя-отчество».

«Валина мама так назвала, – говорит кошечка. – Анна Андреевна Ахматова – её любимая поэтесса. Очень она уточнённая женщина».

«Ахматова?» – спрашиваю.

«Валина мама, – улыбается кошечка. – Да и Ахматова утончённая была, конечно».

«Кстати, Лёвина мама тоже очень утончённая, – говорю. – Совсем утончилась на своих диетах, бедная!»

«Так вы, значит, не гуляете? – вспоминает Анна Андреевна. – А я люблю гулять. Особенно зимой. Снег такой приятный, пушистый, так вкусно хрустит, и в нём так приятно поваляться… Раз уж мы соседи – хотите, как-нибудь вместе поваляемся?»

«Это можно», – говорю вроде как беззаботно, а у самого сердце прямо стучит от радости! Вот ведь какая хорошая кошечка: и вежливая, и не бука!

Ну пока Лёва с Валей и Сан Санычем на кухне ужинали да разговаривали тихонько, мы тоже с Анной Андреевной поговорили ещё. Рассказал я ей и про Лёвины кошмары, и про его родителей в больнице…

А она рассказала мне про Валю, что учится её маленькая хозяйка лучше всех в классе, но друзей у неё совсем нет: одни завидуют её успехам, для других она слишком умная, для кого – ещё что…

«Умному человеку всегда трудно, – говорит Анна Андреевна. – Тем более в школе. А так-то Валя обычная девчонка. И по деревьям лазает не хуже кошки, кстати».

«Да ну? – удивляюсь. – А по ней не скажешь. А вот у моего Лёвы с физкультурой не очень. Особенно кувырки и через козла».

«Это ничего, – говорит кошечка. – Подружится ваш Лёва с нашей Валей – она его и по деревьям лазать научит, и через козла прыгать».

«Хотелось бы, – говорю. – Тем более, знаете ли, если уж так откровенно мы с вами… Очень ваша Валя моему Лёве нравится».

«Да?!» – прищуривается кошечка.

«Честное слово. И Валя ваша, кстати, единственная, кто не хочет его во сне задушить. Все хотят: и учителя, и одноклассники, и даже родной дедушка, который был таким хорошим, пока не умер… Даже дедушка бедного Лёву во сне мучает! А мы же, коты, хранители! Мы хранить хозяев должны! А во сне – ну как ты хранить будешь? В сон не влезешь! Вот такая петрушка, мяу».

«Хранить – это да, – задумчиво говорит Анна Андреевна. – Валя-то моя как-то раз с липы сорвалась, с самой высокой ветки, представляете?»

«Ой, – говорю. – И как?»

«Так вот же, – говорит кошечка. – Хорошо, я увидела. Пока она вниз летела, я всю свою суперсилу хранительскую в лапках сжала – и Валя почти не ушиблась. За нижнюю ветку зацепилась, а с неё уже упала – к счастью, там невысоко было. Только коленку разодрала сильно, ну, тут уж…»

«Вы молодец, – говорю. – А я вот переживаю, что не очень у меня с суперсилой, видимо. Ладно, в кошмарных снах не могу Лёве помочь, но ведь и наяву тоже! Видите: и в школе всё у него не ладится, и родители в аварию попали… Эх, мяу».

«Не вините себя! – говорит Анна Андреевна. – Мы делаем всё, что можем. Конечно, не всегда получается… Но, скажу вам по секрету, можно проникнуть и в сон хозяина!»

«Да ладно?!»

«Да. Только нужно с договориться с Бубуськой Седьмым».

«С кем?!» – спрашиваю потрясённо.

«С Бубуськой Седьмым, это наш мэр. Он разрешение выдаёт».

«Мэр?! – Совсем уже ничего не понимаю. – Так нашего мэра городского Дзюбов зовут. Валерий Евгеньич».

«Дзюбов – человек. А Бубуська Седьмой – кот. В каж-дом городе есть мэр человеческий и мэр кошачий. Разве вы этого не знали?»

М-да, мяу. Надо всё-таки иногда из дому-то выходить на прогулки, не только с Лёвой по больницам… А то так живёшь-живёшь на свете, целых пять лет уже, и не знаешь элементарных вещей, оказывается.

«А где же он, этот Бубуська?» – спрашиваю.

«Тут недалеко, через две улицы, в подвале, – говорит Анна Андреевна. – Там у него резиденция. Хотите, сходим к нему?»

«Мяу! – кричу. – Конечно хочу!»

«Я и сама подумывала сходить, – признаётся кошечка. – Мне ведь Валю очень жалко, она тоже кошмарными снами мучается, но просто… одной как-то идти… Мэр может и не разрешить. Мол, почему ради одного случая он должен разрешение выдавать? Делать, мол, больше нечего!.. Вдвоём как-то проще. Вы согласны?»

Тут дедушка Сан Саныч и Лёва с Валей из кухни выходят как раз. Дедушка нам:

– Ну чего вы размяукались на всю квартиру-то, хе-хе?

А мы не размяукались. Ну то есть размяукались, но это – для них: они же кошачьего языка не понимают. А мы серьёзные дела решаем. По спасению наших хозяев, между прочим. Это мы человечий язык понимаем, а люди кошачий – нет. Потому что не они наши хранители, а мы – их. Всё логично.

– Нашли общий язык, значит? – снова дедушка нам. – Кстати, о языке! Кушать хотите?

Мяу! Не знаю, как Анна Андреевна, а меня можно и не спрашивать. Кушать я всегда хочу.

– У меня как раз язык говяжий завалялся. Желаете? – спрашивает дедушка. А мог бы опять же не спрашивать! Если есть говяжий язык – как его можно не желать?

В общем, поели мы с Анной Андреевной на дорожку, осталось только из дому выйти. Выпустит ли дедушка, вот в чём вопрос!

Анна Андреевна к дедушке подошла, о ногу его трётся, мяукает – и на дверь входную смотрит.

– На улицу хочешь? – спрашивает дедушка Сан Саныч. – Сейчас выпустим… А ты куда? – Это он мне. Я тоже к двери побежал и тоже мяукаю вовсю!

– Странно, – Лёва говорит. – Кефирыча обычно из дому не вытащишь, совсем не любитель гулять. А тут… Чего это он?

– Это любовь, – улыбается дедушка Сан Саныч.

– Дедушка! – Валя смущается.

И я смущаюсь, мяу. Даже Анна Андреевна, вижу, засмущалась. Ну правда, чего сразу – «любовь»? Какая такая любовь? Сан Саныч скажет тоже! Просто близкая мне по духу кошка… А хоть бы и любовь. Сами разберёмся. Главное, выпусти нас, дедуля. Нам к Бубуське Седьмому срочно надо, за разрешением!

– Ладно, животные, сейчас выпущу вас, – усмехается дедушка Сан Саныч. – Куда я ключи-то дел?

Дедушка, пока ищет ключи, говорит Лёве:

– Ты, может, оставайся у нас пока? Чего тебе одному в пустой квартире?

Мяу! Что значит «в пустой»?! А я?

– Ну я образно, – говорит мне дедушка, как будто понял мою обиду. – Не сердись. Просто кот всё-таки не человек. Мало ли что случиться может.

Мяу! Да что может случиться, когда рядом с Лёвой его хранитель?! Хотя… Да. Много чего уже случилось. Эх.

– Да нет, спасибо, – смущается Лёва. – Не маленький я. Пойду к себе.

– Мы тебя будем навещать! – говорит Валя.

– Конечно, – соглашается дедушка. – Всегда заходи, звони, если что. Вот, держи пока на первое время. – И деньги Лёве протягивает, две бумажки. – А по вечерам будем с Валей заходить, еду тебе готовить. Валя, ты не против? Ох и здорово она готовит, даже не знаю в кого! Наверное, в бабушку. Родители-то – учёные, максимум на яичницу способны, и то вечно подгорала…

Лёва от благодарности, смотрю, прямо чуть не плачет. Даже у меня нос зачесался, мяу! А дедушка Сан Саныч нашёл наконец ключи, и мы с Анной Андреевной понеслись к Бубуське Седьмому. Точнее, она понеслась, а я понёсся за ней. Я ж не знаю, где живёт кошачий мэр. Я даже не знал, что он вообще живёт… Ну, в общем, вы поняли.