Текст книги "Записки чекиста"

– А тебе не жалко отца? – спросил я парня.

И услышал искренний ответ:

– Жалко… Больно до слез за его заблуждения и слепоту. Понимаешь, он хороший человек, по-житейски предельно честный и прекрасный семьянин, но… Жалость не то слово. Его надо было арестовать, может быть, для его же собственной пользы.

– А какую ты пользу видишь в аресте?

– Большую. Пусть немного посидит, подумает и поймёт, кто из нас прав. Потому что понять – это значит раскаяться в ошибках, заслужить право жить и работать с народом. Не понять, не раскаяться – остаться врагом. А врагов мы не смеем щадить, как сами они не щадят никого.

Да, на смену старому, отживающему шли новые молодые силы. И хотя отживающее продолжало оказывать бешеное сопротивление, хотя оно защищалось изо всех сил, побеждало новое, молодое. Побеждала и утверждала новую жизнь Советская власть.

КРОВАВЫЙ РАЗГУЛ

Белополяки захватили Киев и Минск. Готовился к наступлению барон Врангель. Эти две силы были главной опорой международного империализма, затеявшего новый поход против Советской России. Антанта пыталась привлечь к участию в нем некоторые малые страны, но из этого ничего не вышло. Реальным союзником Пилсудского и Врангеля была империалистическая Япония, оккупационные войска которой бесчинствовали на Дальнем Востоке.

В эти дни Центральный Комитет РКП(б) призвал рабочих и трудовое крестьянство на беспощадную борьбу с новой вылазкой белогвардейщины и интервентов. В письме ко всем партийным организациям ЦК обязывал коммунистов идти на фронт. Оставляя фабрики и заводы, шахты и рудники, бросая на произвол судьбы и без того разрушенное деревенское хозяйство, десятки тысяч трудового люда прощались с жёнами и детьми и уходили на смертную битву с врагом.

Мог ли я, молодой парень, недавно принятый в ряды партии, не откликнуться на призыв Центрального Комитета?

И, ни с кем не посоветовавшись, не предупредив ни товарищей, ни родителей, я на одном из очередных городских комсомольских собраний тоже записался добровольцем в Красную Армию. Оставалось немногое: утром сходить в военкомат, получить направление и в тот же вечер с воинской частью – на фронт! Потом узнают и дома, но дело будет сделано.

«А что скажет Яков Фёдорович? – кольнула трезвая мысль, когда я возвращался с собрания домой. – Что подумают Балмочных и остальные товарищи? Не пойдёшь же в военкомат, не предупредив никого из них…»

И прежде чем отправляться за назначением, рано утром я поспешил в ЧК. Шёл и мысленно рисовал себе картину, как буду прощаться с друзьями-чекистами, принимать их напутствия и пожелания. Пришёл, и первый, кого увидел, был Яков Фёдорович Янкин.

На весёлое «здравствуйте!» он молча ответил коротким сердитым кивком головы и широко раскрыл двери в свою комнату:

– Заходи. Садись.

Сам тоже уселся за стол, поудобнее, как для долгой беседы, упёрся локтями в подлокотники деревянного кресла:

– Ты, собственно, где работаешь? – спросил меня.

– В ЧК, – ещё ничего не подозревая, простодушно ответил я. – До вчерашнего вечера работал в ЧК, а сегодня…

– И сегодня тоже продолжаешь в ЧК работать! – строго сказал Яков Фёдорович. – Или нет?

– Но ведь я записался… Вчера, на собрании. Добровольцем на фронт иду…

– Что ж, похвально. Остаётся выяснить только один вопрос: ты это решение своё согласовал с руководством? Спросил, отпускает оно тебя или не отпускает?

– Я хотел как лучше. Все ребята едут, почему же мне нельзя?

От недавнего подъёма, с каким шёл на работу, не осталось и следа. Только сейчас дошло до сознания, как нелепо, по-мальчишески опрометчиво я поступил, не посоветовавшись, даже не поговорив ни с кем.

– Ну так вот, – опять, но несколько мягче, заговорил Янкин, – навсегда заруби себе на носу: если работаешь в ЧК – подчиняйся чекистской дисциплине. Своевольничать никому не позволю, а начнёшь бузить, взгрею так, что запомнишь надолго.

Он поднялся из-за стола, прошёлся раз-другой от стены до стены:

– Ты – на Врангеля, я – на белополяков, остальные все по другим фронтам разъедутся. А в ЧК кто? Кто здешнюю контрреволюцию, сволочь бандитскую, спекулянтов и белогвардейских шпионов вместо нас за горло должен хватать? Не подумал, Митя, об этом, со мной не посоветовался. И дома, уверен, ни слова не сказал. Так нельзя поступать, понимаешь? Нельзя! Не имеешь ты права делать, как тебе хочется. Подрастёшь – сам поймёшь почему.

Весь запал мой как ветром сдуло. Начал мямлить о том, что список добровольцев отправлен в военкомат, – не явлюсь, мол, ребята сочтут трусом.

Яков Фёдорович и слушать не стал:

– Иди и работай! С военкомом я этот вопрос улажу. А перед ребятами оправдывайся как знаешь.

Пришлось остаться. Чуть не до слез было горько и стыдно. Но по собственному опыту знал: председатель ЧК шутить в таких случаях не любит.

Постепенно все сгладилось, улеглось, хотя в укомоле товарищи ещё долго подтрунивали над «новоиспечённым добровольцем». А потом развернулись такие события, что о своей оплошности и вспоминать не было когда.

Осенью 1920 года в Тамбовской губернии вспыхнуло крупное кулацко-эсеровское восстание, известное под названием антоновщины. Этот мятеж, охвативший Борисоглебский, Козловский, Кирсановский, Моршанский и Тамбовский уезды, не был, конечно, случайным и неожиданным. Ему предшествовали определённые предпосылки.

Дело в том, что ещё в феврале и марте 1918 года в ряде волостей и сел Липецкого, а также в смежных с ним Задонском, Усманском и некоторых других уездах имели место выступления кулаков против Советской власти.

Кое-где организаторам выступлений удалось привлечь к себе отсталую часть крестьянства. Однако основная масса крестьян на обман не поддалась и кулацкие восстания были быстро подавлены отрядами красногвардейцев.

В том же году, в июне, вспыхнул мятеж в самом городе Тамбове среди мобилизованных из запаса бойцов. Спровоцировали его правые эсеры, а возглавлял так называемый «военный комитет», в большинстве своём состоявший из бывших царских офицеров. Правда, верным Советской власти войскам в течение суток удалось ликвидировать восстание, однако контрреволюционное офицерьё все же успело расстрелять группу тамбовских коммунистов и в их числе комиссара финансов.

Некоторое время спустя кулацко-эсеровские волнения начались опять. Организаторами этих волнений явились Тамбовский губернский комитет партии эсеров и кулацкий «Союз трудового крестьянства», действовавшие, как вскоре выяснилось, по директивам ЦК партии эсеров и, как обычно в таких случаях, по директивам скрывавшихся за его спиной иностранных интервентов.

Тяжёлая обстановка, сложившаяся на фронтах гражданской войны и в тылу, благоприятствовала контрреволюционной вылазке эсеров и кулаков. Голод в стране вынудил Советскую власть временно ввести продовольственную развёрстку, которая вызвала недовольство среди части крестьян. На фронтах усиливался натиск белогвардейцев и интервентов, а в тылу ширилась антисоветская агитация контрреволюционеров. В таких условиях эсерам не составляло особого труда выбрать наиболее подходящий момент для начала мятежа. А подготовиться к нему, как выяснилось, они успели ещё раньше.

Оказалось, что задолго до начала восстания в Тамбове наблюдались неоднократные случаи хищения боевого оружия. Дошло до того, что однажды был ограблен артиллерийский склад, из которого исчезло большое количество винтовок. Поймать преступников не успели, но их следы вели в Кирсановский уезд, где начальником милиции работал бывший эсер А.С.Антонов. Выяснением обстоятельств дерзкого ограбления артиллерийского склада тотчас занялись тамбовские чекисты.

Эти обстоятельства оказались более чем странными. Выяснилось, что Антонов собственной, так сказать, властью уже давно отнимает оружие у направляющихся на восток военнопленных чехов, и те безропотно подчиняются распоряжениям начальника кирсановской милиции, хотя в других местах, с другими представителями Советской власти даже не хотят разговаривать на эту тему.

Где же хранится изъятое оружие? В Кирсанове его не оказалось. А вскоре, предупреждённый о начавшемся расследовании, скрылся и сам Антонов.

Только теперь наконец выяснилось, что он успел заблаговременно переправить большое количество оружия и боеприпасов своим единомышленникам – эсерам, которые скрывались в различных волостях Кирсановского уезда. Ушёл же Антонов на свою главную базу, в дремучие леса Инжавинской волости, где его уже ждала крупная банда головорезов, ненавидящих все советское.

С этих пор инжавинские леса стали как бы магнитом, притягивающим к себе всю человеческую накипь, всех подонков: к Антонову стекалось белогвардейское офицерьё, дезертиры, уголовники и кулаки. Попробовали они открыто выступить против Советской власти в северной части Кирсановского и в отдельных сёлах Моршанского и Тамбовского уездов, но эти выступления были ликвидированы воинскими частями.

Антонов перешёл к тактике выжидания, постепенного накапливания сил. Всю зиму и первую половину лета 1919 года отсиживался в своей инжавинской лесной берлоге, формируя новые и новые банды. Даже пытался связаться с деникинцами, занявшими города Балашов и Урюпинск, чтобы получить у них помощь и поддержку. Чекисты не дали осуществить эту связь – помощь деникинцев так и не пришла. Тогда антоновцы с ещё большей яростью совершали налёты на совхозы и кооперативы, с ещё большим садизмом убивали коммунистов, советских работников и особенно сотрудников ЧК.

В эти дни погиб от рук бандитов бывший председатель Тамбовского губисполкома М.Д.Чичканов, а несколько позднее – уполномоченный ВЧК Шехтер.

К весне 1920 года антоновский сброд представлял собою внушительные силы: в нем насчитывалось несколько десятков тысяч человек, разделённых на две армии. Кроме них были ещё «особый» полк, карательный «волчий» полк, отдельная бригада и многочисленные мелкие «милицейские» подразделения во всех деревнях и сёлах уездов, охваченных мятежом.

Выступали антоновцы под флагом «борьбы с продразвёрсткой» и за «свободную торговлю». Этими лживыми лозунгами они обманывали крестьянские массы. А сами в занятых ими районах убивали партийных и советских работников, уничтожали и грабили партийные и советские учреждения, чинили чудовищные насилия над трудящимися.

Откуда же взялись такие силы? Кто входил в ближайшее окружение Антонова? Что, наконец, представлял собою он сам?

Все это с достаточной точностью удалось выяснить чекистам.

Небольшого роста, худощавый, с бледным скуластым лицом, на котором неприятное впечатление производили глубоко сидящие глаза и тонкогубый рот, А.С.Антонов отличался необычайным властолюбием и болезненным тщеславием. Авантюрист до мозга костей, он ни перед чем не останавливался ради достижения своих, чаще всего преступных, целей. Ещё до революции, обучаясь в Кирсановской учительской семинарии, Антонов сблизился с эсерами и даже сумел стать одним из их вожаков. Излюбленный метод «борьбы» эсеров – экспроприации. Активное участие в них принимал и будущий главарь мятежа. За это он был осуждён царским судом к двенадцати годам тюремного заключения.

Но тюрьма не смогла изменить характер этого человека, сделать его настоящим борцом-революционером. Обидчивый, злопамятный и упрямый, Антонов и Советскую власть на первых порах принял лишь на словах, а на деле ненавидел её самой лютой ненавистью.

Объяснялась эта ненависть просто: считая себя жертвой царского произвола, чуть ли не одним из главнейших борцов против царизма, он был уверен, что свершившаяся революция вознесёт его на небывалую высоту.

Но прогремела революция, и ожидания не оправдались – Антонов был назначен всего лишь начальником уездной милиции в Кирсанове. В нем взыграл старый эсеровский авантюризм. Антонов пошёл на измену делу революции, которая будто бы его обидела, на открытую борьбу с Советской властью.

Авантюризм Антонова был в своё время замечен и теперь не забыт его единомышленниками-эсерами. Умело играя на тщеславии и властолюбии своего бывшего «активиста», эсеровский ЦК сумел окружить его людьми с тёмным прошлым, белыми офицерами, кулаками, а потом и совсем прибрать к рукам. Антонов был назначен главарём всего контрреволюционного мятежа.

Вот тут-то и почувствовал себя авантюрист в своей стихии, начал на эсеровский манер вершить судьбы многих тысяч людей, втянутых в кулацкое восстание в большинстве случаев по своей несознательности.

1-й армией повстанцев командовал старый эсер, отличный конспиратор П.М.Токмаков, три года прослуживший в царской армии во время империалистической войны. Фразами и громкими призывами он прикрывал свою истинную цель – борьбу за свержение Советской власти. Под стать ему оказался и командующий 2-й армией, бывший царский полковник Кузнецов, который мечтал о восстановлении в России монархического строя. Во главе «особого» полка стоял Я.В.Санфиров, карательный «волчий» полк возглавил кулак П.И.Сторожев.

Все эти немалые силы подчинялись антоновскому главоперштабу.

Была у мятежников и своя политическая организация, так называемый «Союз трудового крестьянства», сельские, волостные, уездные и даже губернский комитеты которого избирались на тайных кулацких сходках.

Верховодил в этом «Союзе» выходец из Кирсановского уезда кулак Г.Н.Плужников. Благообразный изувер с лицом великомученика, он получил кличку «святоша-иудушка» за своё умение втираться в доверие крестьян, влезать в крестьянские души. Он опутывал потерявших голову в сумятице событий простаков, озлоблял их против Советской власти. Вторым заправилой в кулацком «Союзе» стал казначей кирсановской боевой группы эсеров И.Е.Ишин, проходимец-мошенник, сумевший незадолго до начала восстания ловко объегорить и обобрать своих же сообщников по спекулянтским торговым операциям.

Таков был «командный» и «политический» состав антоновских банд. А за спиной у него стоял и руководил контрреволюционной антоновщиной центральный комитет одной из враждебных партий – партии эсеров.

Обстановка, особенно в начальной стадии мятежа, как нельзя более благоприятствовала повстанцам. На юге страны продолжалась жестокая и кровопролитная борьба с врангелевцами. На западе развивали наступление белополяки. Красная Армия не располагала достаточным количеством сил, чтобы решительно и быстро подавить кулацкое выступление в самом центре России. А местные гарнизоны состояли из считанного количества бойцов. И вскоре восстание, как лесной пожар, охватило не только Кирсановский и Борисоглебский уезды, но и заполыхало в соседних.

Антоновцы перерезали Юго-Восточную железную дорогу, соединяющую Москву с Царицыном. Они взрывали железнодорожные мосты, громили кооперативы и советские учреждения, уничтожали телефонную и телеграфную связь. Зверским пыткам и лютой, мученической казни подвергали коммунистов и комсомольцев, сельских активистов, милиционеров и чекистов, которые попадали в их руки. Достаточно было одного доноса, малейшего намёка на протест того или иного крестьянина, чтобы озверевшее от крови кулачьё убивало и обвинённого, нередко оклеветанного человека, и всю его семью.

Не сосчитать потерь, понесённых в те дни продовольственными отрядами, направлявшимися в деревни Тамбовщины за хлебом. Немногочисленные по своему составу, вооружённые только винтовками, эти отряды нередко попадали в бандитские засады, из которых не удавалось вырваться ни одному человеку.

Страшные факты о кровавом разгуле антоновщины рассказывали чекисты, очевидцы кулацких зверств, которые приезжали в Липецк из охваченных мятежом уездов. А о его начале, о зарождении мятежа я позднее услышал от Якова Фёдоровича Янкина, который до перевода к нам работал в губернской ЧК в Тамбове.

Оказалось, что весной 1920 года в Тамбов приезжал представитель ВЧК, который по поручению Ф.Э.Дзержинского занимался расследованием причин, позволивших отдельным бандитским выступлениям перерасти в крупное кулацкое восстание. Он пришёл к выводу, что в этом в значительной мере были виноваты работники губчека, не сумевшие своевременно пресечь кулацко-эсеровскую агитацию.

Некоторые чекисты были за это арестованы. Яков Фёдорович считал себя в равной с ними степени виноватым в тех обвинениях, которые предъявлялись его сослуживцам. В рапорте на имя Феликса Эдмундовича он доложил, что готов понести наказание наравне со всеми. Но в ВЧК решили, что привлекать его к ответственности нет оснований, и рапорт оставили без последствий.

Узнав об этом случае, я решился спросить у Янкина, чем был вызван его столь необычный рапорт. Мне казалось, что, будь он действительно виновен, наказали бы и без рапорта. Зачем же самому на себя накликать беду?

Яков Фёдорович ответил не сразу. Чувствовалось, что он хочет как можно понятнее, доходчивее разъяснить мне этот вопрос. И наконец нашёл нужные слова:

– Видишь ли, Митя, коммунист должен уметь всегда прямо смотреть правде в глаза. Тяжело смотреть, неприятно, но что поделаешь – так должно быть. В Тамбове я работал вместе с привлечёнными позднее к ответственности товарищами. Был членом коллегии губчека. А ведь антоновщина именно в то время и пускала свои первые ядовитые ростки.

– Но вас вскоре перевели в Липецк…

– Правильно. Мятеж начался после моего отъезда. Но разве нет моей вины в том, что мы не использовали всех возможностей для ликвидации его в самом зародыше? Есть. Мы не раскрыли контрреволюционное гнездо, которое Антонов свил в кирсановской милиции. Слишком поздно раскусили его, проявили недопустимую слепоту. Позволили скрыться… И вот – пожар… За это надо отвечать. Всем, кто виноват. В том числе и мне. Потому и написал рапорт.

Янкин невесело усмехнулся:

– Когда привлекают к ответственности, приятного мало. Но я знал, что Феликс Эдмундович сумеет правильно и беспристрастно разобраться во всем. И если не привлекли, значит, совесть моя перед партией чиста.

Не думали мы во время этого разговора, что скоро и нам, липецким чекистам, предстоит окунуться в самую гущу все более нараставших тревожных событий.

К началу августа кулацко-эсеровское восстание перекинулось с Тамбовщины в смежные уезды Саратовской, Воронежской и Пензенской губерний. Оно могло привести к очень серьёзным осложнениям для всей Советской страны, блокированной белогвардейцами и интервентами. И на борьбу с антоновцами Центральный Комитет партии направил кроме частей Красной Армии уже не раз проверенные в битвах с контрреволюцией силы – чекистов.

В охваченных мятежом уездах помимо чекистских органов, которые там имелись, срочно создавались выездные сессии губчека с весьма широкими полномочиями. Они представляли собой крупные оперативные группы, усиленные красноармейскими отрядами. Это позволяло чекистам, во всей своей работе опиравшимся на деревенскую бедноту, успешно разыскивать, преследовать и уничтожать бандитские шайки.

Я.Ф.Янкина назначили председателем выездной сессии губернской ЧК в Борисоглебском уезде. Мог ли я не обратиться к нему с просьбой взять и меня с собой! Почти не надеялся на согласие, а когда услышал ответ, то чуть не вскрикнул от радости.

– Что ж, собирайся. На фронт тебя не пустил, а с собой возьму. Только учти, что очень тяжёлой работы там будет много. Впрочем, это и лучше: на собственном опыте узнаешь, что значит жизнь чекиста в боевой обстановке, где каждую секунду нужны находчивость, решительность и смелость. Родным ничего не говорил?

– Нет.

– И не надо. Я сам позвоню отцу и предупрежу, что едешь со мной в командировку. Так твоим домашним будет, пожалуй, спокойнее.

Из липецкой ЧК Яков Фёдорович взял в свою группу только несколько оперативных работников, достаточно обстрелянных в борьбе с врагами Советской власти.

Поехали Степан Самарин, Захар Митин – комендант выездной сессии, опытный следователь Сазонов. Все другие сотрудники должны были присоединиться к нам на месте.

Состав группы подобрался боевой, закалённый, а красноармейский отряд, приданный ей на помощь, казался нам небоеспособным. Большинство бойцов, как выяснилось, были недавними дезертирами; под любыми предлогами и без предлогов они уклонялись от призыва в Красную Армию. Как поведут они себя в первом же бою с антоновцами? Но другого выхода не было, рассчитывать на более стойких людей не приходилось, да и группа должна была срочно выезжать на место. И, погрузившись в Борисоглебске на подводы, мы вместе с отрядом отправились в центр Уваровской волости, в большое село Уварово, где должна была разместиться выездная сессия губчека.

Крепенько жили местные богатей в этом торговом селе: в добротных – даже кой-кто в двухэтажных – домах под жестяными, на городской манер, крышами. Многие дома оказались покинутыми: хозяева-кулаки ушли в антоновские банды. Некоторые были заняты советскими и культурными учреждениями. Сразу бросилось в глаза то, что во всем Уварове нет ни одного разрушенного строения, ни единого пепелища. Или бандиты боялись соваться в село, или умышленно не появлялись в нем, чтобы не навлечь репрессий на свою, оставшуюся здесь, многочисленную родню. Но пока население волостного центра жило спокойно.

Хорошие дороги, в том числе и железная, которая связывала Уварово с другими районами и городами, в значительной степени облегчали работу чекистов. В случае необходимости мы могли быстро перебрасывать оперативные группы туда, где появлялись бандиты. А случилась бы опасность, на помощь нам самим могла быстро подоспеть помощь по железной дороге.

Наскоро разместившись и устроившись, сразу же приступили к работе.

Прежде всего постарались установить связь с беднотой и активистами во всех окрестных деревнях и сёлах. Удалось это не сразу, потому что люди оказались запуганными, буквально терроризированными антоновскими бандитами. Но, почувствовав поддержку и надёжную защиту чекистов, они сами потянулись к нам, предлагая любую помощь, на какую были способны. Вскоре в ЧК начали поступать сведения о том, где скрываются бандиты, какова их численность и вооружение, на какие деревни и села они готовят очередной налёт. И чем дальше мы вели расследование, тем больше инициатива в борьбе с антоновцами переходила к нам.

Это почувствовали и сами бандиты. То одна, то другая шайка вооружённого до зубов кулачья натыкалась на засады чекистов. С нашей помощью вооружалась, объединялась в отряды самообороны деревенская беднота. Нередко эти отряды, не дожидаясь чекистов, сами давали отпор небольшим бандитским шайкам.

Ещё с большей яростью вымещали кулаки свои неудачи на беззащитных и безоружных крестьянах отдалённых от Уварова деревень. Пытали, зверски мучили свои жертвы, вырезали целые семьи, грабили и сжигали дома заподозренных в сочувствии красным бедняков.

Каждый случай такого неслыханного разбоя тяжким камнем ложился на души чекистов.

В одно из воскресений в Уварово прискакал гонец из села Моисеево-Алабушки с известием, что к ним направляется конная банда Сашки Кулдошина численностью не менее ста человек. Яков Фёдорович немедленно поднял красноармейцев и чекистов в ружьё. Хотя мы нахлёстывали лошадей всю дорогу, антоновцы успели заскочить в Моисеево-Алабушки на полчаса раньше.

В бой вступили с ходу. Короткими перебежками, под яростным огнём антоновцев мы добрались до крайних домов села и зацепились за них. Вначале бандиты отстреливались, огрызались огнём, но стоило чекистам и красноармейцам подняться врукопашную, как они, несмотря на численное превосходство, вскочили на лошадей и умчались в сторону леса.

Будь наши кони посвежее, мы бросились бы в погоню и бандиты не ушли бы от нашей расплаты. Но они выбились из сил, и от преследования пришлось отказаться.

Долго стояла тишина на сельских улицах, пока один за другим начали выходить из своих убежищ люди. Здание сельсовета глядело на нас пустыми проёмами вырванных вместе с рамами окон и дверей. Земля вокруг него была усыпана изорванными документами. В сельмаге – хаос из рассыпанных, растоптанных продуктов, битой посуды, поломанных полок и прилавков. В высоком кирпичном фундаменте большого одноэтажного дома – зияющая брешь. Кто-то шепнул бандитам, что почти все активисты спрятались в подвале этого дома, те и ломились туда.

К счастью, внезапный приезд чекистов предотвратил кровавую расправу.

Только один человек погиб в Моисеево-Алабушках в этот день: милиционер, который недавно прибыл в это село на работу. Издали он принял приближающийся отряд антоновцев за красных конников и выбежал за околицу их встречать. А когда убедился в своей ошибке, было поздно: бандиты схватили парня, до полусмерти исхлестали нагайками, потом привязали к хвосту лошади и пустили её в галоп…

Обезображенный до неузнаваемости труп милиционера в изорванной в клочья одежде наши красноармейцы подобрали в полутора километрах от села. Вместе с нами его хоронили все односельчане. На сельском кладбище вырос ещё один холмик над могилой очередной жертвы осатаневшего от злобы кулачья.

Мы возвратились в Уварово, предупредив сельских активистов, чтобы те зорче следили за дальними подступами к своему селу, круглые сутки держали наготове гонца: появятся бандиты – тотчас зовите на помощь…

А через день опять срочный выезд в небольшое село Берёзово, куда, по полученным сведениям, приехал к своей родне один из главарей бандитских шаек. День выдался солнечный, погожий, и, когда мы приехали, Берёзово показалось нам таким мирным селом, словно в нем жили самые добродушные люди на свете. Тихим и мирным показался и дом бандита на краю села: во дворе ни души, только разомлевшие от полуденной жары куры копошились в пыли да сонный пёс лениво выискивал блох во всклокоченной шерсти.

Янкин приказал окружить дом и осмотреть его от подвала до чердака. Подошли с двух сторон, с улицы и со двора. Обе двери оказались запертыми изнутри. Постучались несколько раз, но на стук никто не ответил.

– Какие негостеприимные хозяева, – недобро усмехнулся Яков Фёдорович, – не хотят пускать, а? Придётся нарушить правила вежливости. Ломайте дверь!

Дверь слетела с петель после двух-трех ударов прикладами. Вошли в сени и открыли ещё одни двери, которые вели в хату. Но ни в сенях, ни в избе, ни в глубоком подвале мы не нашли ни души. Хотя по остаткам еды на столе и наполовину опорожнённой бутылке самогона нетрудно было догадаться, что хозяева или исчезли через какой-нибудь потайной ход, или спрятались где-то в доме перед самым нашим приходом.

Что же делать?

– Давай, Митя, на чердак, – распорядился Янкин, – не там ли изволит почивать после еды хозяин.

Передав товарищу винтовку, я только с наганом на боку вскочил на сундук, который стоял возле стены в сенях и, ухватившись руками за перекладину, подтянулся к чердачному лазу. Поглядел по сторонам – никого не видно. Но едва забросил ногу на край лаза, как из угла, из темноты, грянул винтовочный выстрел. Руки сами разжались от неожиданности и от испуга, и я рухнул прямо на наших ребят.

К счастью, нервы у бандита не выдержали, а может, не сумел поточнее прицелиться в чердачном полумраке: пуля прошила лишь брюки-галифе, не задев, даже не оцарапав меня.

Зато антоновец был обнаружен.

Однако он не собирался складывать оружие. Предложили сдаться – в ответ загремели выстрелы. Пригрозили для острастки, что подожжём дом, сгорит вместе с домом, – притих. И вдруг выпрыгнул из слухового окна. Отстреливаясь и петляя из стороны в сторону, зигзагами помчался к соседнему дому. Но добежать не успел: выстрел, другой, и бандит, раскинув руки, рухнул на землю.

Не ушёл…

Весть о том, что чекисты убили бандита, который долго держал в страхе односельчан, мигом облетела все село. Люди сбегались со всех сторон. И хотя видно было, что они рады наступившему избавлению, почему-то никто не решался открыто проявлять эту радость. Только после того как в другом доме взяли живым родного брата убитого бандита, стало понятно, что пугало и сковывало березовских крестьян: матёрые громилы беспощадно расправлялись с каждым, кто осмеливался сказать хоть слово против них.

Так и жили все это время чекисты и красноармейцы в Уварове: день за днём в непрерывном и изматывающем силы напряжении. Что ни день – срочные оперативные выезды в окрестные населённые пункты. Что ни неделя – ожесточённые схватки с антоновцами. Спали урывками, не раздеваясь и не выпуская из рук оружия. А нередко по нескольку суток подряд не смыкали глаз.

Постепенно, далеко не сразу, в борьбе с кулацко-эсеровскими мятежниками стал намечаться перелом. Чекистские группы, действовавшие в уездах, накапливали опыт, увеличивали свои боевые силы, разъясняли беднякам и середнякам преступную сущность так называемого «антоновского движения». Крестьянские массы начали понимать лживое содержание «лозунгов» и обещаний эсеров, а в злодеяниях бандитских шаек убеждались на собственном опыте.

В антоновских «армиях» началось расслоение, все более ощущавшееся с тех пор, как к охваченным мятежом районам стали подтягиваться регулярные части Красной Армии.

В это время, в самом конце года, Якова Фёдоровича Янкина назначили заместителем председателя Тамбовской губчека. Вскоре и меня отозвали туда же на должность оперативного комиссара. Но и в Тамбове было не легче: срочные выезды и неожиданные командировки следовали одна за другой.

Особенно запомнилась одна поездка – в село Инжавино Кирсановского уезда, где и зародилось «антоновское движение». Мятежники все ещё чувствовали себя здесь, как в надёжной крепости. Даже сам их главарь Антонов, когда ему приходилось особенно туго, возвращался в Инжавинскую волость, чтобы отсидеться там, собрать новые силы для разбоя.

Председателем выездной сессии губчека в Инжавине был тогда Артур Вольдемарович Зегель, с которым мы вместе работали в Липецкой Чрезвычайной Комиссии.

Сын латышского крестьянина с хутора Паперзе Валкского уезда Лифляндской губернии, Артур Зегель успел закончить до революции только среднее учебное заведение и в 1915 году, восемнадцатилетним юношей, был призван в царскую армию. Зачислили его как будто в привилегированный лейб-гвардейский Преображенский полк. Но и в этом полку солдатская служба была такой же тяжёлой и бесправной. А.В.Зегель понял, что виновником бедствий народных был прогнивший насквозь самодержавный строй. Неудивительно, что в первые же дни Великой Октябрьской социалистической революции наиболее передовая часть гвардейцев, а с ними и Зегель, с оружием в руках перешли на сторону восставшего народа. Они участвовали в штурме Зимнего дворца, позднее. Артур в рядах латышских стрелков сражался против немецких оккупантов, громил орды белогвардейских генералов Юденича и Краснова.

В июле 1918 года Артур Зегель уже был членом РКП(б), а через год его направили на работу в органы ВЧК следователем транспортной Чрезвычайной Комиссии на железнодорожную станцию Тамбов.