Текст книги "Записки чекиста"

Много кровавых дел было на совести антоновского Волка. И вот теперь он, казалось, не без успеха сумел замести свои следы. Даже его ближайшие подручные, выловленные в лесах, не знали, куда ушёл, где скрывается Пётр Сторожев.

Самым опытным разведчикам-чекистам никак не удавалось напасть на его след.

Появилась надежда поймать его, когда стало известно, что оба брата Антоновы нашли временное убежище у некоей Наталии Катасоновой в селе Нижне-Шибряй, в глуби Уваровского района. Не исключалось, что Сторожев или уже находится вместе с братьями, или придёт к ним для встречи. И, разрабатывая план предстоящей операции, Сергей Полин и Михаил Покалюхин поставили перед чекистами оперативной группы трудную задачу: по возможности избежать кровопролития, постараться взять бандитов живыми.

В эту группу включили и Якова Санфирова: кто мог лучше его знать повадки бандитских атаманов?

Группа выехала на место скрытно, не привлекая к себе ненужного внимания посторонних, и в тот же день дом Катасоновой был окружён со всех сторон. Действовали чекисты так осторожно, что бандиты узнали об их приближении, только услышав предложение Покалюхина сложить оружие и сдаться. В ответ из дверей и окон загремели выстрелы, ни на шаг не подпускавшие оперативников к дому.

Тогда Санфиров решился на крайнюю меру: взвёл гранату и по-пластунски пополз к дальнему угловому окну дома. Но граната не попала в окно, откатилась и взорвалась в стороне, а ответный огонь стал ещё яростнее и чаще.

Оставалось последнее средство: выкурить братьев-разбойников огнём. Скоро дым густой тучей окутал весь дом, заполнил комнаты. Но бандиты по-прежнему не подпускали чекистов. Лишь когда вспыхнула сухая соломенная крыша и огонь охватил строение со всех сторон, из окна выпрыгнул сначала старший, за ним младший Антоновы. Продолжая отстреливаться, они бросились к огороду, чтобы через него проложить себе путь сквозь чекистскую цепь к недалёкому лесу.

Но дорогу бандитам преградили сотрудники губчека Ярцев, Беньковский, а рядом с ними поднялся Санфиров.

Один выстрел… Другой… И тишина: оба главаря бесславного контрреволюционного мятежа были убиты.

Третьего в догоравшем доме Наталии Катасоновой не оказалось: Пётр Сторожев на свидание со своим атаманом не пришёл.

Тем и закончилась кровавая авантюра эсеровского «героя» Антонова и его брата Дмитрия, которых и годы спустя проклинали тысячи обманутых ими людей. Со многими из этих обманутых, одураченных кулацко-эсеровской пропагандой мне пришлось беседовать ещё летом 1921 года, когда я работал секретарём специально созданной реввоенсоветом губернии и губчека комиссии, которая рассматривала дела участников контрреволюционного восстания. Начиналась уборка урожая, в деревнях Тамбовщины не хватало рабочих рук. Надо было принимать решительные меры, чтобы быстро восстановить разорённое гражданской войной и затянувшимся кулацким мятежом сельское хозяйство.

И заканчивая пересмотр дел заключённых, комиссия без задержки отправляла рядовых участников мятежа по домам, в их деревни, к семьям: живите, работайте, растите ваших чуть было не осиротевших детей. А участие в восстании пусть навсегда останется укором вашей совести…

Снова мир и покой наступили в недавно охваченном мятежом Тамбовском крае.

По инициативе Владимира Ильича Ленина Советское правительство оказало тамбовским крестьянам значительную помощь посевными фондами, сельскохозяйственным инвентарём, денежными ссудами на приобретение скота. Эта бескорыстная помощь раскрывала крестьянам глаза на большевистскую справедливость и всенародную правду. Постепенно сельское хозяйство разорённой губернии начало подниматься.

Лишь одно продолжало тревожить чекистов: среди убитых и попавших в плен наиболее активных организаторов и вдохновителей контрреволюционного восстания так и не нашли главного подручного Антонова, кровавого карателя и душегуба Волка-Сторожева.

Где он, не знал никто.

Пришлось настойчиво искать хотя бы следы ускользнувшего врага. Искать и идти по ним до тех пор, пока и этот садист не исчезнет с лица советской земли.

ИСПЫТАНИЕ

Частые разъезды, многочисленные выезды в деревни на операции по ликвидации кулацких банд не оставляли времени на раздумья о том, где ты найдёшь пристанище для короткого отдыха, для небольшой передышки.

Где застала ночная пора, там и вспоминаешь о ночлеге: у кого бы на два-три часа приклонить голову? И идёшь или к местному учителю, или к знакомому коммунисту, или, если в деревне нет ни тех, ни других, выбираешь избёнку победнее: бедняк и батрак никогда не откажут в приюте.

Делали своё дело мы и на таких случайных остановках у совсем незнакомых людей. Ведь и гостю заезжему, и хозяину обязательно захочется поговорить, поближе узнать друг друга, расспросить, что делается на белом свете. А в таких разговорах нередко и очень интересное, немаловажное услышишь о людях, о деле, ради которого ты приехал. Да и что плохого в том, что после ночи, проведённой под крышей какой-либо избы, ты в следующий свой приезд прямо в эту избу и направляешься. Потому что знаешь наверняка: там тебя теперь встретят как своего.

Иногда мы предпочитали останавливаться в помещениях сельсоветов: хоть и приходится спать на лавке или на столе, зато, не привлекая ненужного внимания, можно вызвать и без помех допросить кого следует, а то и послать сельсоветчика за нужным тебе человеком.

Впрочем, случались и курьёзные истории.

Однажды в селе Берёзово председатель сельсовета отвёл нас с Я.Ф.Янкиным на постой в добротный, отнюдь не бедняцкий дом. Хозяева очень гостеприимно встретили временных постояльцев, накормили сытным обедом, но почему-то без единого кусочка мяса. Оказалось, что мы попали к сектантам-молоканам. А с ними, конечно, об интересовавшем нас деле лучше было не говорить…

В селе Уварове мы разместились в большом кулацком доме рядом со служебным помещением, в котором было очень удобно работать. Хозяин дома счёл за лучшее исчезнуть вместе с семьёй, бросив все своё движимое и недвижимое имущество. Знать, были у него причины, чтобы не встречаться с чекистами. Но это его дело.

В комнате этого дома, куда нас с Самариным поместил комендант выездной сессии губчека Захар Митин, кроме двух коек, стола и стула стоял большой, окованный железом, но почему-то не запертый на замок стародавний сундук, до самого верха набитый одеждой. Ни я, ни Самарин не интересовались, что за одежда в нем: за напряжённой повседневной работой не до кулацких тряпок.

Но однажды, убедившись во время обысков, что в таких вот сундуках сообщники бандитов сплошь и рядом прячут кулацкие обрезы и даже гранаты, я решил проверить и этот, что стоял в нашей комнате. Выбрал свободный часок и начал вытаскивать из него шерстяные поддёвки, льняные и шёлковые мужские рубахи с вышивкой по вороту, женские юбки со сборками – конца краю нет! «Ну и мироед, думалось, односельчане в рваньё, в обносках ходят, а он столько добра гноит. Надо будет рассказать Якову Фёдоровичу, составить опись, да и раздать всю эту одежду деревенским беднякам…»

Так и добрался до самого дна – никакого оружия. И вдруг что-то блеснуло перед глазами. Поднял: тоненькое женское колечко со вставленным в него красным камешком. Захотелось примерить, и колечко едва-едва налезло на мизинец.

Не снимая кольца, начал укладывать вещи назад в сундук. А когда уложил и попробовал снять, ничего не получилось: золотой ободок словно впился в кожу, не слезает. «Ладно, решил, не присваиваю же я его и скрывать от товарищей не собираюсь. Вечером сниму и положу на место». И со спокойной душой пошёл на работу.

Невдомёк мне было, чего ради в тот день то один, то другой из товарищей заглядывал ко мне в комнату. Приоткроют дверь, посмотрят и, ни слова не сказав, уходят.

Незадолго до обеденного перерыва и Яков Фёдорович пришёл. Он казался чем-то озабоченным, хмурым и обратился ко мне не по имени, как всегда, а официально, сухо:

– Подготовьте, товарищ Смирнов, приказ о борьбе с мародёрством и хищениями. Есть факты, что отдельные сотрудники и красноармейцы, участвующие в операциях и обысках, присваивают чужое имущество и незаконно изымают скот у крестьян. Надо строго предупредить всех, что такие поступки будут расцениваться как тяжкое преступление, порочащее звание чекиста и бойца Красной Армии. Замеченные в подобных преступлениях лица будут наказываться вплоть до расстрела.

Сказал и, круто повернувшись, вышел. А я подумал: «Довели человека, на себя стал не похож. Правильно, нечего церемониться с мародёрами!»

И только взялся за ручку, чтобы писать приказ, как перед глазами опять сверкнул красненький огонёк колечка…

Словно кто кипятком обдал меня. «Вот, значит, почему этот приказ поручено составить мне! Выгонят теперь. Никто не поверит, что я и не собирался присваивать этот проклятый перстенёк!»

Вскочив из-за стола, будто кольцо жгло руку, я поспешил на квартиру. Намазал палец мылом, стащил, чуть ли не с кожей содрал золотой обручик и, как ядовитого паука, засунул в кулацкий сундук. Лежи, что б ты начисто сгнил вместе со всем этим барахлом! Потом опять заторопился в служебную комнату.

Но легче от этого не стало. Горечь и стыд не проходили.

Привычный текст обыкновенного приказа, какие приходилось составлять не раз, давался с трудом, фразы получались корявые и нескладные. Тем временем наступил обеденный перерыв, пора было отправляться обедать и мне. Пора, а встать из-за стола не могу: как пойду, посмею ли глянуть в глаза товарищам, которые, наверное, уже знают все и, конечно же, осуждают меня за недостойный чекиста поступок…

Дверь в комнату открылась, вошёл комендант:

– Ты чего сидишь? Все давно собрались.

Крутоват был характер у Захара Митина, ни в чем человек беспорядка не терпел. И все же я рискнул не идти, обойтись вместо обеда куском хлеба.

Но минут через десять Митин опять вернулся:

– Хочешь, чтобы я тебя силой отвёл? Могу…

Пришлось подчиниться, покорно следовать за ним.

Сел с края стола, пододвинул к себе тарелку с супом, взял ложку. Товарищи, как ни в чем не бывало, шутили, разговаривали со мной, а у меня кусок в горло не лез. Обед окончился, все разошлись, и в комнате остались только мы с Янкиным.

– А где же колечко? – без недавней строгости, а словно бы сочувствуя, спросил он.

– Положил на место…

– Когда?

– Сразу после того, как вы приходили. Отнёс и опять бросил в сундук.

– Та-ак… Может быть, ты объяснишь, зачем брал чужую вещь? Хотя бы кулацкую, но – чужую. Зачем?

Понимая, что виноват, я тихо произнёс:

– Примерить захотелось. На палец надел, хотел снять – не слезает. Вот и…

– Только примерить?

– Честное слово! Я же не прятал его, все видели. Неужели вы мне не верите?

– Верю…

И, как всегда помолчав, подумав, Яков Фёдорович неторопливо заговорил:

– Запомни, Митя: ты ещё молод, восемнадцати нет. Может быть, тебе предстоит долгие годы работать в ЧК. А работать в органах надо с чистыми руками. Наша работа тяжёлая, для слабохарактерных и малоустойчивых людей не подходит. Она таит в себе массу соблазнов. Разве не так?

– Конечно, так! Я знаю…

– Знаешь, а грошовое колечко взял. Может быть, не стоит и разговаривать о таком пустяке? Подумаешь – перстенёк! Нет, надо разговаривать. Не сказать тебе о том, к чему может привести такой перстенёк, я не имею права. Пойми, дело не в цене, а в самом факте: ты, не имея на то ни малейшего права, без спроса и разрешения взял чужую вещь. Могли ли твои товарищи не заметить этого и по-чекистски строго не осудить тебя? Нет, не могли. Мог ли я, твой старший товарищ и непосредственный начальник, который в первую очередь отвечает за тебя перед партией, оставить без внимания этот случай? Ни в коем разе! Потому что плохое в человеке всегда начинается с мелочи, с пустяка. Один раз нарушил законы партийной этики и морали, другой, а там и покатился в пропасть.

Он говорил ещё долго, и каждая высказанная им мысль глубоко западала мне в душу. Говорил о том, что чекистам многое дано, зато с них и много спрашивается. Что партия верит нам, защищает нас от нападок врагов и недоброжелателей. А на доверие и защиту мы должны отвечать партии и народу безукоризненно честным революционным трудом.

И после короткой паузы:

– Ты меня понял, Митя? Ты запомнишь мои слова?

Чувствуя, как горло перехватило спазмой, а глаза стали влажными от благодарности за все услышанное, я только молча кивнул головой. Яков Фёдорович быстро встал со стула, подошёл к окну.

– Иди и работай, – услышал я его тихий голос. – Писать приказ не надо, сам разберусь, кто виноват в присвоении чужого. А разговор этот пускай останется между нами.

С тех пор прошло очень много лет, но образ Якова Фёдоровича Янкина и сегодня как живой стоит у меня перед глазами. Я многим обязан ему.

ГОРЯЧЕЕ СЕРДЦЕ

Жизнь продолжала ставить перед работниками чекистских органов новые, все более трудные задачи, требовавшие и государственного подхода к ним, и государственного решения.

Одной из таких первостепенной важности проблем была борьба с детской беспризорностью, этим тягчайшим последствием империалистической и гражданской войн, страшной послевоенной разрухи.

В стране насчитывалось не менее четырех миллионов детей-сирот, не только потерявших родителей, но и оставшихся без крова, одежды и пищи, без присмотра и ухода старших. Эта армия обездоленных продолжала расти. Их родители умирали во время эпидемий тифа, неурожаев в Поволжье и на Украине. Оборванные, вечно грязные, истощённые и больные, беспризорники скитались по городам и сёлам, ютились в подъездах, подвалах и на чердаках домов, под мостами и в копнах сена на полях. Случайную пищу они добывали попрошайничеством и воровством, а развлекались то азартными карточными играми, то драками.

Летом ребята ещё кое-как обходились: и переспать можно было где-нибудь в тёплую летнюю ночь, и выпросить, а то и стащить кусок хлеба на рынке у зазевавшейся торговки.

Но приходила зима. От мороза маленьким оборвышам некуда было деться.

С наступлением осенних холодов чумазые стайки невольных кочевников уезжали из городов средней полосы на буферах и крышах вагонов. Отправлялись за тысячи километров к югу – к берегам благодатного Чёрного моря.

Обессилев или задремав в пути, они срывались со случайных насестов и падали на рельсы, под колёса поездов. Замерзали на крышах и в открытых тамбурах товарных составов. Почти на каждой станции, с каждого поезда железнодорожники и путейские чекисты снимали скрюченные трупики погибших ребятишек…

А кем вырастут те, что останутся в живых?

Грабители и воры, «паханы» и «урки» преступного уголовного мира сколачивали из них, обозлённых мальчишек, шайки налётчиков, «домушников», «фармазонов». Содержательницы подпольных домов терпимости прибирали к рукам и превращали в проституток десятки и сотни девчонок-беспризорниц. Пробиравшиеся из-за границы шпионы тоже не прочь были завербовать смышлёных и послушных беспризорников. Оставался у подрастающих ребят, если не принять срочных мер, один путь: путь преступлений или прямой измены делу рабочего класса.

Чекистам часто приходилось сталкиваться с ними. Начнёшь допрашивать такого беспризорника и видишь, как постепенно, шаг за шагом, втягивали его в свой преступный омут отпетые главари воровских и грабительских шаек: сначала – мелкие поручения, потом – воровство, а там и ночной грабёж, и убийство.

Делалось это под разудалый разгул в притонах и воровских «малинах», где прожжённая шантрапа напропалую хвалилась друг перед другом своими похождениями и храбростью. Ну как мальчонке не восхищаться таким «паханом», не завидовать ему, не стараться во всем подражать «урке», грабить и воровать так же, как он?

Сердце сжималось от боли, слушая, как похожий на старика мальчишка, дымя подобранным на тротуаре окурком, с залихватски-независимой удалью короб за коробом высыпает перед тобой историю своих похождений. Нет, сообщников своих он не выдаст, как ни допрашивай, главаря шайки не назовёт: назови – завтра его найдут и прирежут. Мальчишка любую вину готов взять на себя, только бы не выдать своих.

Где же выход?

Нашёл его председатель ВЧК Феликс Эдмундович Дзержинский.

И вместе с Дзержинским на битву за маленьких обездоленных, за обиженных жизнью детей поднялись все чекисты страны.

Известно, как беспредельно любил этот человек детишек.

Ещё до революции, находясь в царской тюрьме, Феликс Эдмундович писал своей сестре: «Не знаю, почему я люблю детей так, как никого другого…»

Этим же чувством проникнуто и другое его письмо, датированное 1902 годом: «Я встречал… детей с глазами и речью людей старых, – о, это ужасно!»

Но в проклятое дореволюционное время бесправия и произвола Ф.Э.Дзержинский ничего не мог сделать для маленьких страдальцев.

Зато как ярко расцвела, какие блистательные результаты дала горячая любовь железного Феликса к детям после Великого Октября! В беседе с народным комиссаром просвещения А.В.Луначарским Феликс Эдмундович сказал, что он хотел бы стать во главе комиссии по улучшению жизни детей и включить в практическую работу этой комиссии весь аппарат ВЧК.

– Во-первых, – развивал он свою мысль, – это ужасное бедствие, тут надо прямо-таки броситься, словно к утопающим, на помощь. А во-вторых, я думаю, что наш аппарат работает наиболее чётко. Его разветвления есть повсюду, с ним считаются. Его побаиваются. А между тем даже в таком деле, как спасение и снабжение детей, встречаются халатность и хищничество. Мы переходим к мирному строительству. И я думаю: отчего не использовать наш боевой аппарат для борьбы с такой бедой, как беспризорность?

Мысли, высказываемые Ф.Э.Дзержинским, были поддержаны и Народным комиссариатом просвещения, и Центральным Комитетом РКП(б), и лично Владимиром Ильичем Лениным. Суровая и беспощадная к врагам революции Чрезвычайная Комиссия протянула беспризорным детишкам свои по-матерински заботливые и ласковые руки.

21 января 1921 года ВЧК разослала всем Чрезвычайным Комиссиям на местах циркулярное письмо о принятии срочных мер по улучшению жизни детей. В нем Феликс Эдмундович писал: «…Сейчас пришло время, когда, вздохнув легче на внешних фронтах, Советская власть может со всей энергией взяться и за это дело, обратить внимание в первую очередь на заботу о детях, этой будущей нашей опоре коммунистического строя. И чрезвычайные комиссии… органы диктатуры пролетариата, не могут остаться в стороне от этой заботы, и они должны помочь всем, чем могут, Советской власти в её работе по охране и снабжению детей. Для этой цели, чтобы втянуть аппараты ЧК, Президиум ВЦИК назначил меня председателем упомянутой комиссии при ВЦИК по улучшению жизни детей. Пусть это будет указанием и сигналом для всех чрезвычайных комиссий…»

Ф.Э.Дзержинский знал, какую огромную и действенную помощь в этой работе может оказать боевой ленинский комсомол, с первых дней своего создания выступавший верным помощником партии во всех её начинаниях.

Обращаясь к комсомольцам всей страны, председатель ВЧК говорил:

– Без комсомола мы с этой задачей не справимся. Вы должны будете самым усердным образом помогать нам. Очень хорошо, если бригады комсомольцев будут делать внезапные проверки детских учреждений… Владимир Ильич назвал детские сады ростками коммунизма. Мы не можем допустить, чтобы дети страдали от голода и холода!

Нельзя не вспомнить день, когда эти документы о борьбе с детской беспризорностью прибыли к нам в ЧК. После обычной дневной работы Я.Ф.Янкин попросил сотрудников задержаться и, не торопясь, с подчёркнутой значительностью, вслух прочитал циркулярное письмо Феликса Эдмундовича.

– Это не все, – сказал он, – к письму приложен подробный перечень того, что мы конкретно должны делать вместе с соответствующими отделами наробраза, наркомздрава, собеса, компрода и других советских организаций. Главная наша задача – немедленно доводить до сведения исполкома обо всех случаях хищений, злоупотреблений, разгильдяйства и преступного отношения к детям. Да, именно преступного отношения: ведь и разгильдяйство, и халатность, и малейшее попустительство расхитителям – все это равнозначные категории наказуемых законом упущений и проступков, то есть самые заурядные преступления, влекущие за собой совершенно определённые наказания. А поэтому все дела, требующие наказания виновных, мы будем впредь немедленно передавать в трибунал и в народные суды для гласного разбирательства.

Развивая эту мысль, Яков Фёдорович продолжал:

– Я так понимаю, товарищи: преступник не только тот, кто похитил и потом сбыл на сторону по спекулятивным ценам предназначенный для беспризорных мешок муки или ящик с детскими ботинками. Не меньший преступник тот, кто мог схватить, но не схватил вора за руку, кто знал о махинациях спекулянтов, но не сказал нам об этом, не разоблачил их. Надо сурово наказывать тех, кто, работая в школьных буфетах, в детских домах и детских садах, наживается и жиреет на продуктах, предназначенных только детям. Разве у нас в городе таких нет? Есть! Вместе с комсомольцами нам надо вытаскивать их на свет божий, на скамью подсудимых. Потому что вся эта ворующая гниль, хочет она того или не хочет, в первую очередь способствует росту беспризорности. А беспризорность – это болезнь не менее для нас страшная и чудовищная, чем сыпной тиф или оспа.

Он говорил, а перед моими глазами стояли посиневшие детские трупики-скелеты, которые прошлой зимой мы снимали с крыш поездов, что проходили через нашу станцию… Худенькие, покрытые грязью и коростой детские руки, тянувшиеся за подаянием… И чуть ли не ежедневные допросы малолетних грабителей, пойманных во время налётов на одиноких прохожих и на квартиры горожан… И мгновенные, как взрыв, самосуды на городском рынке, когда под ногами потерявших человеческий облик жестоких торгашей хрустят кости мальчишки, посмевшего стащить с лотка толстой спекулянтки золотистую булку…

А рядом со всем этим, рядом со всенародным горем и болью – то, о чем говорит Яков Фёдорович: ещё не схваченные за руку махинаторы-спекулянты, ворочающие миллионными барышами за счёт перепродажи наворованного, награбленного у детей добра… Ещё не пойманные и не посаженные на скамью подсудимых воры, содержательницы «малин», главари «атаманы» и «паханы», вербующие беспризорников в преступные шайки…

Сотрудники центрального аппарата не только собирали и благоустраивали беспризорных детей.

– А почему бы и нам, – предложил Янкин, – по примеру столичных товарищей не отчислять ежемесячно часть нашей заработной платы на создание и содержание детских домов? Конечно, каждому из нас жить будет чуточку труднее. Но зато ребята получат немного больше того, что в нынешних условиях может им дать страна.

Мы согласились и поддержали предложение Якова Фёдоровича. А напоследок уже все вместе наметили то, что надо будет сделать в самые ближайшие дни. С помощью городских комсомольцев на предприятиях и в учреждениях установить неослабный контроль за использованием по назначению денежных средств и материальных ценностей, выделенных и собранных в пользу беспризорных детей. Усилить непримиримую борьбу со спекулянтами и расхитителями всех мастей. Короче говоря, работать так, чтобы беспризорники были собраны, накормлены, одеты и наконец-то получили кров и уют.

Поздно закончился в тот вечер этот необычный, глубоко взволновавший всех разговор. Ведь не о налётчиках и шпионах, не о бандитах и прочем контрреволюционном отребье шла речь в стенах чекистского особняка, – речь шла о детях, о будущем всей Советской страны. Для них стоило поработать и сделать все, что в наших силах. Придётся заглянуть в особняки богатеев Хренниковых и Замятиных: там найдётся много нужного для детей имущества. Нельзя забывать и бывшего крупного мануфактуриста Котельникова: не может быть, чтобы он кое-что не припрятал. Поищем и найдём, чем прикрыть наготу уже собранной в детские дома маленькой, неугомонной «вольницы»!

Мы понимали: не только обувь, одежда и продовольствие являются основой в борьбе за детей. Главное – человечное, тёплое отношение к обездоленным малышам, такое отношение, при котором вчерашние беспризорники, поверив чекистам, сами тянулись бы к ним, наконец-то почувствовали, что на свете есть настоящая, трудовая, а значит, и счастливая жизнь. Жизнь без страха перед завтрашним голодным и холодным днём, без леденящего ужаса перед неумолимой финкой беспощадного «пахана», без гнетущей мысли, что если сегодня не удастся украсть на базаре краюху хлеба, так завтра смерть.

Трудно было на первых порах: ни опыта, ни навыков работы с ребятами, привыкли совсем к другому. Непривычное многолюдье царило в обычно тихих коридорах и комнатах чекистского особняка. Приходили учителя, представители городских предприятий, строители, чаще других – комсомольцы. Яков Фёдорович, радостно поблёскивая глазами, успевал чуть ли не одновременно выслушивать сотни предложений и давать десятки советов. Он гонял нас – «давай быстрей!» – то туда, где заканчивался ремонт будущего детского дома, то на склад принять бельё, которое собрали горожане для сирот, то в соседнее село привезти в город собранную крестьянами муку. И мы бегали, а на душе у суровых чекистов было светло, как бывает в большой и радостный праздник.

А о буднях нашей работы по-прежнему знали немногие. Будни – это атака на «чёрный рынок», на спекулянтов, у которых нашлось и наворованное полотно для пошивки постельного белья, и украденная у государства обувь. Костюмных материалов изъяли столько, что хватило пошить рубашки и брюки на добрую сотню ребят. Хуже было с продуктами: где взять хлеба, крупы, мяса? Не рассчитывать же и впредь только на добровольную помощь бедняков окрестных деревень. Не могли идти в счёт и мелкие перекупщики, торговавшие на городском рынке: не ради наживы торгуют, самим бы только прокормиться…

Опять выручила удачная операция на станции Грязи, где с недавних пор начало оживать преступное болото тёмных проходимцев. Прежних не было, пересажали, на смену им слетелись новые.

Тщательно подготовив операцию, мы однажды захватили на станции целую шайку грабителей, готовивших к отправке два вагона наворованного на городских складах добра. Захватили на месте преступления, с поличным, да так, что изъятые у них продукты едва поместились на двух десятках подвод вызванного из города конного обоза.

С тех пор – как гора с плеч: липецкие детские дома были надолго обеспечены мясом, хлебом, сахаром и даже маслом!

Хлеб пекли для ребят бесплатно в неурочное время городские пекари. Бельё детишкам шили домашние хозяйки, жены рабочих и служащих. После уроков в городских школах добровольцы-учителя шли заниматься со своими подопечными детдомовцами. В театре и заводских клубах по субботам проводились платные вечера и концерты, сбор с которых поступал в пользу недавних беспризорников – теперешних воспитанников горожан. А по воскресеньям комсомольцы проводили по всему городу «кружечные» сборы, чтобы купить ребятам на собранные деньги то, чего они, не испытавшие радостей детства, ещё и в глаза не видели.

Так, благодаря горячему сердцу первого в стране чекиста было положено начало государственной важности делу – возвращению беспризорникам растоптанного суровыми годами детства.

Благородное это дело с ещё большим размахом и успехом продолжали вести впоследствии органы ОГПУ. Трудовые колонии, созданные чекистами-дзержинцами, дали путёвки в жизнь многим тысячам обездоленных сирот. Но об этом все равно не расскажешь лучше, чем рассказал в своих произведениях величайший советский человеколюб Антон Семёнович Макаренко.