Текст книги "Мы здесь, чтобы победить: семь историй о лидерстве в бизнесе и спорте"

Дмитрий Москалев
«Свобода – это когда тебе никто ничего не должен, а ты должен всем»

Достижения в бизнесе

Создатель и руководитель группы компаний «МОНТ» – крупнейшего дистрибьютора программного обеспечения на постсоветском пространстве.

Достижения в спорте

Второй человек в России, который взошел на высочайшие вершины всех семи континентов (шесть из них покорены в течение одного года). Три успешных восхождения на гималайские восьмитысячники, включая Эверест. Восемь успешных восхождений на семитысячники. Две лыжные экспедиции к Южному и Северному полюсам.

Выход из сил

Однажды на Эвересте я четыре часа сидел в палатке и разговаривал с собственными ботинками. Это было в штурмовом лагере на высоте 8300 метров. Я был абсолютно уверен, что они живые, мы с ними делаем одно дело, с их мнением нужно считаться. Мои ботинки на меня смотрели и поторапливали: «Шеф, шеф, цигель-цигель, пора идти, ну сколько можно здесь сидеть!» Я им отвечал: «Да, да, конечно, пора. Я вот только сейчас чаю попью, хорошо?» – «Да попей, конечно, мы же без тебя все равно никуда не уйдем, но только, пожалуйста, поскорее!»

Это было на спуске, в тот день я уже сходил на вершину. С 8300 до 8848 поднялся сравнительно быстро – за шесть часов вместо стандартных девяти. Первым вернулся в штурмовой лагерь и решил немного поспать. Проснулся в шесть утра, а вышел из палатки только в десять. Все это время я пытался собраться, хотя все уже было на мне, даже те же ботинки. Это был не сон, это была галлюцинация наяву. Очень опасное состояние, которое на таких высотах случается часто. От недостатка кислорода мозг начинает давать сбои, причем в первую очередь страдает мозжечок, а он как раз отвечает за первичные функции. Появляется нарушение координации, галлюцинации, амнезия. Великий альпинист Рейнхольд Месснер описывал, как в таком же состоянии был абсолютно уверен, что идет в гору не один, а в связке. Он разговаривал со своим мнимым попутчиком и даже делился с ним едой. Иногда эти «сны наяву» приводят к трагическим последствиям. Человек может запросто шагнуть в пропасть – если ему кажется, что там ровная дорога. Мне не раз приходилось выводить людей из этой «горной комы» и тем самым спасать им жизнь.

Но большинство смертей на высокогорье происходят не от того, что люди срываются и разбиваются. Чаще всего они просто садятся на камушек и тихо умирают. Помочь им на такой высоте практически невозможно, случаи спасения единичны. Максимум, что ты можешь для них сделать, – посидеть рядом две минуты. Склоны на подступах к вершине того же Эвереста усеяны мертвыми телами, их там около трехсот, каждый десятый восходитель не возвращается домой. Эвакуировать мертвое тело с такой высоты – очень дорогостоящая операция, не каждому по карману. Если бы не шерпы, которые время от времени сбрасывают мертвые тела в пропасть, расчищая маршруты для коммерческих экспедиций, идти к высочайшей вершине мира пришлось бы в буквальном смысле слова по трупам.

Хотел бы я продолжить тот разговор с ботинками? Нет, пожалуй, не стоит. Хотя… С тех пор я иногда смотрю на них и думаю: «Что-то вы, братцы, недоговариваете…» А они как будто все понимают, но сказать ничего не могут.

Мое детство прошло в подмосковном Болшево, в военном городке. Я не был бесшабашным подростком, среди друзей у меня всегда была репутация человека, не равнодушного к истине, и мне доверяли роль арбитра в конфликтных ситуациях. Это у меня от мамы. Она мне с детства прививала правильные жизненные установки, читала стихотворение «Если» Редьярда Киплинга, учила высоким целям, поднимала планку амбиций.

Однажды я влюбился в одноклассницу, мне тогда было лет десять. Я мечтал прийти к ней в гости, но никак не мог найти предлог и долго ломал голову. А потом вдруг подумал: а почему я не могу прийти и прямо вот так и сказать: «Здравствуй, я пришел к тебе в гости». Попробовал – оказывается, этот метод отлично работает. Оказывается, прямота и честность – самый эффективный способ добиться своего. Решил попробовать еще раз. В те целомудренные времена на школьных дискотеках нам запрещали выключать свет. Точнее, так: учителя делали вид, что запрещают, а дальше шла такая дурацкая игра, кто кого перехитрит. Как только преподаватель за порог – дети свет выключали, потом учитель приходил и снова его включал, и так до бесконечности. Мне это надоело. Я пришел прямо к директору школы и честно, глядя ей в глаза, попросил разрешения провести в нашем классе дискотеку в темноте. Пообещал, что ничего плохого не случится, под мою ответственность. К удивлению всего класса, директриса разрешила. Наверное, она просто увидела перед собой взрослого человека, а не хитрого ребенка, который хочет ее обмануть.

В школе у меня было два больших увлечения – математика и медицина. На соревнованиях я делал спортивный массаж всей команде, экспериментировал с фитотерапией, а на олимпиадах по математике завоевывал первые места. Поэтому я решил, что это и есть мое призвание, но до сих пор не уверен, что это был правильный выбор. Математика меня привлекала решением логических задач, но со временем я понял, что медицина – это тоже решение логических задач.

Человек – это, пожалуй, самое сложное и совершенное из всего, что нам доступно. Когда я стал интересоваться устройством человеческого организма – биохимией, физиологией, – я поразился, насколько там все совершенно, насколько все продуманно, как гармонично одно из другого вытекает! Один только мозг – это целая вселенная. Многие ученые, которые начинали всерьез этими вопросами заниматься, в конце концов находили ответы на свои вопросы не в науке, а в мистике и богословии. Человеческий разум бессилен перед этой сложностью и совершенством. Что бы там ни говорили светила науки, современный мир ничего не знает о человеке.

Я поступил в Московский авиационный институт, который всегда отличался тем, что математика в нем была ближе к реальной жизни. Работа над дипломом могла запросто стать началом хорошей карьеры. В моем случае именно это и произошло. Мой научный руководитель был задействован в создании «Бурана», а дипломная работа имела прямое отношение к этому мегапроекту. То есть уже будучи студентом я участвовал в его создании, а сразу после выпуска попал по распределению в соответствующий «почтовый ящик» – так в те времена называли секретные НИИ. Это был хороший старт для молодого человека.

Напомню, что такое «Буран». Это первый и последний советский орбитальный космический корабль многоразового использования. В мире было всего две попытки такого рода – наша и американская. Но Space Shuttle был пилотируемым, а наш «Буран» полностью работал в беспилотном, автоматическом режиме. Он садился на землю как планер, без двигателей, совершенно бесшумно, самостоятельно выбирая траекторию полета. Это было чудо инженерно-технической мысли.

Люди, которые занимались его разработкой, очень хорошо разбирались в аэродинамике. Они сделали невозможное – заставили летать утюг. Ведь по своим аэродинамическим свойствам «Буран» не был самолетом, он был самым настоящим утюгом. За счет правильной организации всяких закрылков и подкрылков ему удалось придать аэродинамические свойства. Но те же самые люди очень плохо разбирались в вычислительных процессах. А там есть свои особенности. Например, в обыкновенной математике 1000+1=1001, а в вычислительной математике 1+1000=1000. Потому что в обыкновенной математике числовой ряд бесконечен, а в вычислительной он устроен ячейками. Из-за этих мелких неточностей в работе сложных систем могут накапливаться ошибки, которые чреваты серьезными сбоями. Что было бы с «Бураном», если бы не мой скромный вклад? Никто не может сказать точно. Неправильная организация вычислений – это как рулетка. Может, пронесет, а может, и нет, и случится трагедия.

Но вот утюг благополучно слетал в космос, вернулся, а дальнейшие перспективы этого проекта становились все более туманными. Началась перестройка, страна погружалась в кризис, на освоении космоса стали экономить. Вскоре на горизонте появились новые возможности. Видите, у меня на столе стоят советский и американский флажки на одной подставке? Это сувенир времен моей работы в советско-американском предприятии СП «Диалог». Первой структуры, которая начала продавать в СССР импортный софт на русском языке.

В 1988 году в Колонном зале Дома союзов состоялся семинар, на который из Америки приехал один из вице-президентов компании «Майкрософт». Он подписал с СП «Диалог» договор на локализацию MS-DOS – первого русскоязычного программного продукта. Под это дело у нас был создан отдел дистрибуции, в котором я возглавил службу поддержки пользователей.

Что такое дистрибуция софта – тогда и в мире-то мало кто понимал, а уж в СССР тем более. Помню, как однажды к нам приехал человек из команды Билла Гейтса, и я его попросил делегировать нам кого-нибудь на пару месяцев, чтобы научил этому делу. Ответ был такой: «Если бы мы нашли такого специалиста, мы бы его сначала позвали в наш головной офис, чтобы он нас самих обучил этому делу».

Но в СП «Диалог» проблема дистрибуции отягощалась еще и традиционным советским презрением к потребителю. Наши клиенты платили огромные по тем временам деньги, причем валютой. Они готовы были доплачивать за сервис и дополнительные услуги, но в ответ слышали традиционное «берите что дают и не задавайте глупых вопросов!».

Мне было непонятно, почему люди за свои деньги не могут получить элементарные услуги. Я стал ездить к клиентам сам – сначала бесплатно, потом они начали выписывать счета, но наша бухгалтерия от этих счетов лишь кривилась, для нее это была лишняя работа. В результате мне ничего не осталось, как брать за свою работу наличными. Так я начал зарабатывать первые приличные деньги. Помню, как пришел в валютный магазин «Березка» и потратил немыслимую в те времена сумму – 700 долларов. Купил телевизор JVC, японский зонтик и… десяток яиц. Это был 1990 год. Яйца без очереди можно было уже купить только в магазине для иностранцев.

Когда меня спрашивают: «В какой момент вы почувствовали себя бизнесменом?», – я не понимаю, о чем речь. Мне иногда кажется, что слово «предприниматель» журналисты придумали. Для них формальным признаком является запись в трудовой книжке – наемный ты работник или сам создаешь свое рабочее место. Но на самом деле все намного сложнее. То есть наоборот, гораздо проще.

К тому времени как я занялся бизнесом, я успел поработать на пятидесяти двух работах. Еще в студенческие годы я освоил пятнадцать профессий. Плотник, бетонщик, каменщик, реставратор, монтажник-высотник, оператор ЭВМ, грузчик, продавец, электрик… Я побывал на мясокомбинате, на комбикормовом заводе, на ЗИЛе занимался промышленным альпинизмом, красил в литейном цеху потолки. Но при этом никогда не чувствовал себя наемным работником. Я всегда делал свое дело и в этом смысле занимался бизнесом.

Есть два вида трудовой этики. Первая азиатская: ты начальник – я дурак. Могу копать, могу не копать. За результат не отвечаю. Моя задача – чтобы начальник был доволен. И есть так называемый европейский, или протестантский, подход. Я делаю дело и отвечаю за все, даже если делаю только кусочек. А мой начальник помогает работать мне и моим коллегам. Шкала ответственности здесь строится снизу вверх. А в азиатском подходе – сверху вниз.

Примерно на этой почве в 1990 году в СП «Диалог» возник конфликт, в результате которого уволились одновременно пятнадцать человек, в том числе и я. Позже эти люди создали компанию «Роспрограммимпорт», а меня к тому времени уже позвали в совместное предприятие «Диалога» и МИФИ, которое так и называлось – «Диалог-МИФИ». Его руководители тогда подписали еще одно соглашение о локализации программного продукта – на этот раз с компаниями Symantec и Borland. И им нужен был человек, который хоть что-то понимал в дистрибуции. Мне предстояло самому выстроить в России многоуровневую систему сбыта программного продукта. Это была уже самая настоящая бизнес-задача. И вот тут мне по-настоящему пригодились навыки, которые я к тому времени уже получил благодаря альпинизму.

Организованный советский альпинизм зародился в 1948 году, когда Сталину положили на стол отчет о битве за Кавказ. Из него следовало, что немецкая дивизия «Эдельвейс», которую и дивизией-то назвать нельзя, поскольку она была размером с полк, три года держала почти всю территорию СССР между Черным и Каспийским морями. Три наших армии пытались против нее воевать, но безрезультатно. Причина проста – «Эдельвейс» состоял не просто из солдат, а из профессиональных альпинистов. Свои позиции они оставили сами, по приказу из Берлина, когда немцы не смогли взять Баку и удерживать Кавказ стало бессмысленно.

До 1948 года этот вид спорта в СССР был уделом любителей. После сталинской резолюции в нем появился государственный подход. В советский КЗОТ внесли изменения, у альпинистов появились льготы: гарантированный летний отпуск плюс возможность взять девяносто дней за свой счет. Альпинизм стал военно-прикладным видом спорта, инструкторам заочно присваивали звания. Появилась система горных лагерей, уровень подготовки вырос на порядок.

В моей собственной жизни горы появились раньше бизнеса. У моей жены, тогда еще будущей, ходил в горы отец, которого тренировал Игорь Ерохин, звезда послевоенных лет. Однажды я увидел в институте объявление об отчетно-перевыборном собрании центральной секции альпинизма МАИ. Пришел в секцию – понравилось, решил вернуться уже всерьез.

Специальных тренировочных центров в Москве тогда не было, мы лазали по вековым дубам – у них очень хорошая кора, прочная, фактурная. Затем начались поездки в Крым и на Кавказ. Отдельная дисциплина – добывание снаряжения, которое советская промышленность просто не производила. Для прохождения скальных участков мы использовали азиатские галоши – остроносые, тонкостенные, их еще в шутку называли пуантами. Иностранцы шизели, когда это видели, но с точки зрения прагматики – очень классная и надежная вещь. В них нога становилась защищенной от травм и очень хорошо чувствовала рельеф камня. За этими галошами специально посылали гонцов в южные республики, налаживали деловые связи. А для снежных и ледовых участков новичкам выдавали тяжеленные кованые ботинки с металлическими зубами – так называемые «трикони». Свои первые горы я топтал именно в них. Рюкзаки, куртки, спальники – все это и вовсе шили сами. Покупали списанные парашюты и делали палатки, распарывали парашютные ранцы и шили рюкзаки.

В горы я впервые сходил, когда мне было восемнадцать. Сначала, как и положено, пережил период эйфории. Пару лет был уверен, что мужчина, который не ходит в горы, – вообще не мужчина. Но это быстро прошло.

Однажды в школе инструкторов мы сдавали выпускные экзамены. Председатель комиссии Николай Николаевич Голубев не стал меня пытать по билетам.

– Я в курсе, что ты и так все знаешь. Лучше ответь мне на вопрос: с чего следует начинать занятие?

– Ну, наверное, нужно познакомиться с людьми, найти подход к каждому человеку…

– Ерунда все это! Надо просто построить всех и скомандовать: «Р-равняйсь! Смир-рно!»

Я с тех пор часто вспоминаю этот урок и убеждаюсь, что большинство из нас действительно ждут именно такой команды. Процентов девяносто людей на планете ведомые, независимо от того, чем они занимаются – мытьем полов, разработкой нанотехнологий или переводом с санскрита. Более того, им нравится быть ведомыми, хотя они ни за что себе в этом не признаются. Такая жизнь более проста и менее энергозатратна.

Когда я начал ходить в горы в качестве руководителя команды, альпинизм уже лишился государственной поддержки. Дисциплина ослабла, стало больше дурной самодеятельности. Я начал сталкиваться с подлостью, глупостью, трусостью – оказалось, что в горах этого добра тоже хватает. Причем не только у других, но и у тебя самого. Только там, наверху, всё это не спрячешь – ты весь на виду. Нужно как-то научиться мириться с чужими слабостями и избавляться от своих. Последнее – особенно трудно. Есть люди, которые на этом этапе уходят из альпинизма, но куда уходить? Внизу ведь все то же самое.

Владимир Семенович, конечно, гений, но в своем горном цикле он все-таки перебрал с пафосом. Такие песни хорошо петь на дружеской кухне, а во время настоящего восхождения их лучше из головы выкинуть.

Высоцкий ввел в оборот очень неправильный романтический штамп – «покорить гору». Наслушавшись его песен, в альпинизм ринулось много людей, которым лучше было бы заняться чем-нибудь другим. Настоящие горы такого завоевательского отношения не прощают. Что значит «покорить»? Это девушек покоряют. А когда человек идет на вершину, он покоряет прежде всего себя самого. Ты пришел и ушел, а эти хребты до тебя стояли миллионы лет и после тебя еще столько же простоят. Посмотрите список погибших на любой вершине мира. Там полно людей, которые ее «покоряли» уже второй или третий раз. И что?

Вот прямо этим летом на пике Ленина погиб один мой знакомый, опытный альпинист. Трагедия случилась на голом месте. Четверо человек переходили через рядовую трещину и пренебрегли простейшим правилом. Нужно было растянуться по веревке, чтобы в случае чьего-нибудь падения стать якорем и его удержать. Они этого не сделали, трещина им показалась слишком узкой. Трое перешли, а четвертый провалился и за собой всех утащил. Но даже это еще не привело бы к трагедии, если бы все были в касках – ведь трещина была неглубокая. Этим правилом тоже пренебрегли. В результате трое живы, а Костик погиб – ударился головой о выступ. Нелепая смерть.

Как говорит Норгей Тенсинг, первый человек, побывавший на Эвересте, – к горе нужно относиться с благоговением. Каждое восхождение уникально, даже если ты поднимаешься десятый раз по знакомому маршруту. И вообще, высшая точка – это только полпути. «Весь мир на ладони, ты счастлив и нем» – это тоже романтика для новичков. Опытные альпинисты не откупоривают на вершине шампанское. Вершина – лишь поворотная точка, после которой начинается новая работа – спуск. Работа, кстати, гораздо более тяжелая, чем подъем. Большинство травм и трагедий происходит именно на обратном пути.

Хладнокровие по отношению к вершине и даже способность, если потребуется, вовремя отступить – показатель зрелости альпиниста. Например, знаменитый итальянец Райнхольд Месснер ставит себе в заслугу не то, что он сходил на все восьмитысячники мира (их четырнадцать, между прочим), а то, что он одиннадцать раз возвращался вниз, не дойдя до вершины.

Лично я первый раз принял решение повернуть назад в 1988 году. Это была гора Башха-ауз на Кавказе. Мы сбились с маршрута, погода испортилась, начался дождь, люди стали замерзать, идти дальше было можно, но слишком рискованно. Когда вернулись в лагерь, я боялся показаться на глаза выпускающему, было ужасно стыдно. Сдал ему документы, а он мне в ответ: «Молодцы, что вернулись. Вот если бы вы сходили на эту гору, я бы вам ее не засчитал». – «Почему?!» – «А потому что это значило бы, что у вас нет мозгов!»

Аляска, гора Мак-Кинли, 6194 метра. Холодная, большая, опасная. Несмотря на сравнительно небольшую высоту, у нее стойкая репутация самой скверной горы в мире. Сходить на Мак-Кинли не намного легче, чем на Эверест. С точки зрения воздействия на организм географическая широта Крайнего Севера добавляет ей роста километра на полтора. Плюс адские погодные условия: сила ветра порой измеряется в трехзначных цифрах – 100, 120 метров в секунду. А если во время восхождения температура не опустилась ниже –35, считайте, что вам невероятно повезло.

Статистика восхождений на Мак-Кинли проста и неумолима: каждый пятый восходитель с этой горы не возвращается. 2 процента погибают от срывов, 7 процентов от болезней, 91 процент – в результате плохой погоды. И это с учетом того, что большинство людей идут по самому простому пути, а есть еще и более сложные маршруты. По одному из них мы совершали восхождение с моим другом Юрием Сойфером в 1998 году. Нам оставалось до вершины двести метров высоты – ровное поле, всего ничего. Погода с самого начала была отвратительной, но под конец стала просто невыносимой: дикий холод, ураганный ветер, видимость минимальная. Емкости с водой были спрятаны у нас под одеждой на груди, но даже там они замерзли, вода превратилась в лед и разорвала фляги. Мы повернули назад.

Правда, через год вернулись и все-таки сходили на эту гору, причем по еще более сложному маршруту. Сейчас у меня уже с десяток возвратов. От одного только Эвереста я отворачивал дважды. Почему? Потому что хороший альпинист – живой альпинист. Я бы еще добавил: живой и старый альпинист.