Текст книги "Реальный репортер. Почему нас этому не учат на журфаке?!"

Профессиональные соображения

Кирпич – это не размер текста, а его состояние.

Репортаж может быть большим (в разумных пределах), но читаться на одном дыхании. А может быть на четверть полосы – и уже кирпичом.

Мой первый начальник Александр Голубев, который сейчас работает в «Коммерсанте», вместо слова «заметка» иногда употреблял слово «песня»: «Ну что, когда песню напишешь?» В его шутке была доля истины. Чтобы не стать кирпичом, репортаж действительно должен быть похож на песню, в которой припев читается между строк, а текстовая масса разбита на куплеты.

Чем сложнее сюжет, тем лучше будет, если вы раздробите его на небольшие перегоны. У каждого из них будет свое смысловое начало и завершение, но в то же время каждый такой перегон дает очередной импульс всему тексту. Так будет легче и писать репортаж, и его читать. Он станет похожим на извилистую дорогу, ехать по которой гораздо интереснее, чем по прямой. До конца пути сохраняется интрига – а что там, за поворотом? Если этой интриги не получается, значит, у вас выходит кирпич.

* * *

Вещь банальная, но очень важная: если вы хотите СТАТЬ репортером – у вас, скорее всего, ничего не получится. Надо хотеть СТАНОВИТЬСЯ репортером – тогда шансы есть.

В первые лет пять карьеры свое творческое самолюбие следует засунуть как можно глубже. А когда придет время его вынимать, вы уже поймете, что можно обойтись и вовсе без творческого самолюбия.

* * *

Не надо злоупотреблять диктофоном.

Это не только затягивает подготовку текста, но и способствует тому, что репортаж становится перегруженным второстепенными деталями. Процесс расшифровки диктофонных записей так погружает в тему, что каждая фигня кажется архиважной.

Я пользуюсь диктофоном лишь в трех случаях.

1. Когда тема конфликтная и нужно иметь подтверждение слов собеседника.

2. Когда собеседник, выдавая важную информацию, говорит очень быстро, а заставить его говорить медленнее не представляется возможным.

3. Если речь собеседника настолько колоритна, что зафиксировать ее другими средствами просто нереально.

Во всех остальных случаях вполне можно обойтись блокнотом или даже собственной памятью. А иногда это просто необходимо: многим людям свойственно раскрепощаться, когда они видят, что их слова никак не фиксируются.

* * *

Отправляясь в командировку, не стоит заранее становиться экспертом в той теме, по которой предстоит работать. Это сделает вас невосприимчивым к деталям (в лучшем случае) или предвзятым (в худшем). Оставьте себе пространство для удивления и неожиданных открытий. Оптимальная степень первичного погружения должна быть такой, чтобы не испытывать на месте чувство дезориентации – не более того. Если переборщить, то репортаж получится сухим. Если, наоборот, на этой стадии недоработать, вас на месте могут легко ввести в заблуждение. Короче, не надо бояться быть дураком. Главное – чтобы не полным.

* * *

Знаете, чем отличается очень хороший репортаж от просто неплохого репортажа?

Очень хороший репортаж похож на самолет. В нем тоже нет ничего лишнего. Поэтому он летает.

Ничто так не портит репортаж, как этот смысловой целлюлит. Надо уметь уничтожать собственный текст. Даже получать от этого удовольствие. На самом деле процесс написания репортажа начинается не тогда, когда ты с выпученными глазами гонишь текстовую массу, а когда спустя некоторое время начинаешь сбрасывать балласт. Как только твое произведение становится легче воздуха – оно готово, можно сдавать.

Еще у репортажа должен быть «профиль крыла». Но об этом – в следующем соображении.

* * *

Как известно, самолет не полетит, если в результате разгона давление снизу не окажется сильнее давления сверху. Можно развить сколь угодно бешеную скорость, но, если корпус аэролайнера не обладает правильной аэродинамической конструкцией, отрыва от земли не произойдет и самолет в небо не втянется.

Профилем крыла репортажа может быть что угодно. Неожиданный угол зрения, ярко выраженное доминирующее настроение, смелое и удачное композиционное решение, сильный сквозной образ… А вот фактура сама по себе профилем крыла быть не может. Фактура – это скорость. Какой бы сенсационной она ни была, если в репортаже нет ничего, кроме фактуры, – он так и будет гонять туда-сюда по взлетке, пока пассажиры не потребуют трап.

Наличие профиля крыла читатель должен почувствовать в первые тридцать секунд чтения. На взлете. Как только это произошло – он уже никуда не денется, шасси убраны.

3
2002 год, июль
Поза Ку

Как проводят остаток своей жизни осужденные террористы

Полгода назад был вынесен приговор чеченскому бандиту Салману Радуеву. Приговор, оставленный без изменений Коллегией Верховного суда, вступил в силу. Сейчас Радуев этапируется в город Солъ-Илецк Оренбургской области, в колонию ЮК-25/6, где уже отбывают пожизненное наказание пятеро террористов, в числе которых Салаутдин Темирбулатов по кличке «Тракторист». Этот репортаж – попытка сделать наказание, которое несут террористы, публичным. Как в Средневековье, как в современной Америке. И пусть это не смертная казнь, но общество имеет право увидеть, что эти люди наказаны и как именно они наказаны.

Черный дельфин

Проходя мимо административного здания колонии, можно подумать, что в небольшом городке Соль-Илецке есть дельфинарий: перед крыльцом застыли в прыжке два чугунных черных дельфина в человеческий рост. Выглядит зловеще и непонятно. При чем тут дельфины?

Еще в восьмидесятых, когда здесь располагалась колония особого режима для туберкулезных больных, один зэк-умелец сделал два фонтанчика в виде черных дельфинчиков. Они до сих пор стоят на режимной территории. Эти не так зловещи, как те два новодела, что стоят на свободе. Но впечатление – как железом по стеклу. Дельфинчики черные, а шарики, на которых они стоят, – красные. Курортный стиль.

– Название прижилось по аналогии с «Белым лебедем», – рассказал мне начальник колонии Рафис Абдюшев. – Так называется колония в Соликамске Пермской области, где теперь тоже открылся участок для ПЛС – пожизненного лишения свободы. Мы ездили туда опыт перенимать.

– А смысл-то какой в этом дельфине?

– С тех пор как мы тоже стали колонией для ПЛС, смысл появился. Черный дельфин – это осужденный, который ныряет сюда к нам и не выныривает. Еще люди говорят, что у нас здесь все осужденные живут в позе черного дельфина. Иногда эту позу называют по-другому – Ку.

– Это как в фильме «Кин-дза-дза»?

– Хуже.

Ништяк

В «Черном дельфине» живет полковник армии Дудаева Салаутдин Темирбулатов по кличке «Тракторист». На соседнем этаже – два организатора взрыва дома в Буйнакске 4 сентября 1999 года, в результате которого погибли пятьдесят восемь человек, Алисултан Салихов и Пса Зайнутдинов. В той же камере Тамерлан Алиев с Зубайру Муртузалиевым, они осуждены за пособничество организаторам теракта в Махачкале на улице Пархоменко 4 сентября 1998 года, унесшего жизни восемнадцати человек. Их соседи по колонии – осужденный Рыльков, на счету которого тридцать семь изнасилований и четыре убийства, осужденный Буханкин, который считает себя учеником Чикатило, некто Николаев и Маслич, осужденные за каннибализм. И еще пятьсот сорок осужденных.

– Каждую новую партию осужденных мы встречаем так, – рассказал замполит Алексей Викторович Трибушной. – Они с завязанными глазами проходят сквозь строй собак на поводке, которые лают у них над самым ухом. От автозака до самой камеры. Осужденные не знают, что собаки на поводке, поэтому ожидают расправы в любой момент. После этой процедуры они уже в таком состоянии, что применять резиновые дубинки и «черемуху» почти не приходится. Но все равно, попав сюда, каждый осужденный проходит пятнадцатидневный воспитательный период.

– Учите «резиновой азбуке»?

– Редко. Это первые этапы в 2000 году приходилось воспитывать по полной программе. Люди еще не совсем понимали, что такое пожизненное лишение свободы. Тот же Темирбулатов сначала по-русски не понимал. Мы звоним начальнику областного УИНа Александру Гнездилову: «Товарищ генерал, он по-русски не понимает!» – «Как не понимает, чтобы завтра к утру понимал!» Через два часа перезваниваем: «Товарищ генерал, все в порядке, уже спряжения проходим». Теперь вновь прибывшие просто вливаются в сложившуюся систему и не рыпаются. Эти пятнадцать дней им нужны лишь для того, чтобы выучить все рапорты и научиться принимать позу Ку.

Мы поднялись на третий этаж тюремного корпуса еще екатерининской постройки. Когда-то здесь сидели «боевики» Пугачева, работавшие на местных соляных приисках. Я заглянул в глазок камеры. Осужденные в черных робах с полосками на брючинах, рукавах и шапочках сидели по два – четыре человека в камере. Вернее, не сидели, а ходили из угла в угол – три шага туда, три обратно. Некоторые бегали. Многие драили унитазы или мыли полы – от скуки здесь это делают по три-четыре раза на дню. Я прошел по коридору в обе стороны и глянул в каждый глазок – одно и то же. Замполит громыхнул засовом, и осужденные в глазке, как током ударенные, метнулись к стенам.

– Чего это они?

– Когда дверь откроется, все уже должны стоять в позе Ку.

Дверь отворилась, за ней – решетка от пола до потолка.

Справа и слева у стен замерли люди. Если хотите понять, что такое поза Ку, встаньте лицом к стене так, чтобы можно было до нее дотянуться рукой. Ноги раза в два шире плеч. Теперь согнитесь так, чтобы упереться в стену не лбом, а затылком. Поднимите руки за спиной вверх, насколько это возможно, и растопырьте пальцы. Это еще не все. Закройте глаза и откройте рот. Теперь все.

– А зачем открывать рот? – спросил я замполита.

– Во рту можно спрятать что-нибудь острое. Вы не думайте, что это мы придумали для забавы. Тут все инструкции кровью написаны. Пожизненно осужденный – самый опасный осужденный. Знаете, есть слово такое – «ништяк». Это когда ничто не страшно. Смертной казни нет, а что бы ты ни сделал, хуже пожизненного тебе уже не дадут.

Эти вопрос и ответ были потом. Потому что сразу после открытия двери один из осужденных метнулся на середину комнаты, согнулся перед нами в позе Ку и затараторил очень громким и очень счастливым голосом:

– Здравия желаю, гражданин начальник!!! Докладывает дежурный по камере осужденный Свиридов!!!

Далее без запинки последовали полный список статей, по которым Свиридов осужден за разбойное нападение, умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах, кражу в составе организованной группы и вовлечение несовершеннолетнего в преступную деятельность, информация о том, какой суд и когда вынес приговор, решения по кассационным жалобам. И все это – без единой запинки и с тремя восклицательными знаками.

– Вопросы, жалобы, заявления есть?

– Никак нет, гражданин начальник!!!

– На исходную. Второй.

Первый прилип затылком к стенке, второй метнулся на середину.

– Есть, гражданин начальник!!! Здравия желаю, гражданин начальник!!! Докладывает осужденный Барбарян!!!

Из дальнейшего следовало, что Барбарян сидит за убийство четырех человек.

– На исходную. Третий.

– Есть, гражданин начальник!!! Здравия желаю, гражданин начальник!!!

Последний рапорт длился особенно долго. Одно только перечисление статей заняло полминуты: 102-я, 317_я, 206-я, 126-я, 222-я, 109-я, 118-я, 119-я, 325-я…

Дослушав рапорт, замполит закрыл дверь и включил в ней свет. Вся камера разом:

– Спа-асибо, гражданин начальник!!!

Замполит выключил свет:

– Спа-асибо, гражданин начальник!!!

– Пост номер пятнадцать, вопросы, жалобы, заявления есть?

Небольшая пауза, и стройный рев из всех камер сразу:

– Никак нет, гражданин начальник!!!

Если бы замполит мне не сказал, я бы никогда не догадался, что третий рапорт произнес Темирбулатов по кличке «Тракторист». В позе Ку все люди одинаковые.

Камера 141

На другом этаже, в специальной коридорной клетке, нас уже ждали Алисултан Салихов и Иса Заинутдинов, осужденные за взрыв дома в Буйнакске. В профиль с открытым ртом они были похожи на рыбу, выброшенную на песок. В той же самой позе их отконвоировали в камеру для разговора, посадили на вмонтированную в бетон табуретку и пристегнули наручниками к специальному ушку. Опять доклад и приказ открыть глаза. Алисултан Салихов наконец стал похож на человека, а не на робота, но глаза как шальные бегали мимо меня.

– Чего это он?

– Им запрещается смотреть в глаза. Чтобы лиц не запоминали.

Салихов и Зайнутдинов получили пожизненное за организацию взрыва дома в Буйнакске в сентябре 1999 года. Это был первый из серии чудовищных терактов, после которых в Чечне возобновилась контртеррористическая операция. Под руинами погибло пятьдесят восемь человек. Салихов лично подогнал грузовик, начиненный взрывчаткой, к дому на улице Леваневского. Своей вины он не признает до сих пор.

– Я занимался частным извозом. Старший брат позвонил мне, сказал, что у него поломалась машина и чтобы я приехал – помог. Я отвез машину туда, куда он сказал, но то, что в ней взрывчатка, я не знал!

– Вы чувствуете раскаяние?

– Какое может быть раскаяние, если я не считаю себя виновным?

– Ваши отношения с сокамерниками как складываются?

– Нормально. Они там все по той же статье сидят.

– Читаете что-нибудь?

– Сейчас читаю Коран. А до этого православные газеты читал.

– А как это вы – и то и другое?

– Чтобы знать. Все должен знать человек.

– Религиозный обряд совершаете?

– Пять раз в день.

Пса Зайнутдинов – почти старик, хотя, когда он был в розыске, среди его примет было и «атлетическое телосложение». По-русски он говорит пока неважно, но рапорт уже произносит без акцента. Виновным себя тоже не считает.

– Это все политика. Нашим властям мешали религиозные люди. Мешали их коррупции, их бизнесу. И чтобы расправиться с ними, чиновники не побрезговали взорвать. А я просто в долги залез, нужно было машину продать. Я же не знал, для чего она нужна.

– Ваши первые впечатления об этом учреждении? В таких строгих условиях можно ли вообще остаться человеком?

– Я вам так скажу: я на этапе встречал людей, которые убили три, четыре, пять человек. За деньги. Этих людей уже человеком не сделаешь. В нашей камере мы этого человека не убили. У нас люди спокойные, хорошие, нормальные люди.

– На что вы надеетесь?

– На Всевышнего. И еще у меня есть надежда, что когда-нибудь уйдет эта власть. Год, два, три – и уйдет. Брежнев ушел, Путин уйдет, другой уйдет.

Читаю личные дела, и сомнения в их невиновности рассеиваются. На суде Зайнутдинов признал, что его сын Магомедрасул работал у Хаттаба и что он поехал навестить его в Чечню и там познакомился с Салиховым, постоянным посетителем ваххабитской мечети на улице Пирогова в Буйнакске. Следствие установило, что, возвращаясь от Хаттаба, они раздобыли две машины для теракта (второй грузовик, припаркованный у другого дома, не взорвался по чистой случайности). Потом Салихов сам припарковал грузовик в нужном месте, а после взрыва оба уехали в Грозный к Хаттабу. Там они долгое время носили оружие, но утверждают, что ни разу не выстрелили. Затем Хаттаб сделал им поддельные паспорта и попытался переправить в Азербайджан. Зайнутдинова задержали в Махачкале, Салихова – в Баку.

Теперь они сидят в камере 141. Там же – главный уполномоченный Пенсионного фонда по Буйнакскому району Тамерлан Алиев и подполковник милиции Зубайру Муртузалиев, организаторы покушения на мэра Махачкалы Сайда Амирова, в результате которого погибли восемнадцать человек. Первые двое здесь всего три недели, вторые – полтора месяца. Алиев и Муртузалиев, конечно, тоже невиновные. Особенно натурально получается быть невиновным у Алиева. Он человек с высшим экономическим образованием, располагает к себе.

После перерыва на обед (гороховый суп, картофель, соевое мясо) привели Темирбулатова. С ним разговаривать было интереснее, потому что говорить о своей невиновности у него не получалось. Все помнят видеозапись, на которой он выстрелом в затылок укладывает на землю российского солдата.

Механизатор

– Темирбулатов, желаете ли вы говорить с прессой, позволяете ли себя фотографировать? – спросил замполит, когда Тракторист, пристегнутый наручниками к табуретке, открыл глаза.

– Гражданин начальник, – голос Темирбулатова был сиплый и плачущий. По сравнению с тем, кого мы видели на видеозаписи расстрелов солдат, он казался вдвое меньше. – Спасибо вам, гражданин начальник, что спросили. На вопросы я смогу – отвечу. Снимать желательно я не согласен. Потому что… Могу я ответить, почему?

– Можете.

– Двадцатого марта 2000 года фотокорреспонденты с меня сделали то, что не бывало со мной никогда. Они с меня, как сказать, Деда Мороза сделали. Спасибо вам, гражданин начальник.

– Что значит Деда Мороза? Монтаж? – не понял я.

– Нет, просто из меня сделали клоуна. Ведь если справедливо ко мне относиться, я никто.

– Что значит никто?

– Вы слышали, наверное, мне дали кличку «Тракторист». Я по специальности механизатор. Но у меня никогда не было такой клички. Журналисты, которые первый раз меня снимали, спросили, кто я по специальности. Я сказал: тракторист. С этого дня уже третий год меня каждый называет трактористом. Вы с одного слова десять слов делаете.

– Как вас здесь содержат?

– Этому режиму я ничего не могу сказать. Содержат меня нормально, обращаются нормально, кормят нормально, претензий у меня нет.

– Я не о соблюдении режима, а о строгости.

– К строгости я никаких претензий не имею. То, что я должен делать, я выполнял и буду выполнять, против ничего я не имею.

– Вы живете здесь с двадцать седьмого августа прошлого года. Вы ощущаете в себе какие-нибудь неадекватные изменения?

– Нет, этого я не могу сказать. По сравнению с тем, что со мной делали в СИЗО, здесь очень хорошо.

– А что было в СИЗО?

– Вы не знаете? Я тогда расскажу. Как я до этого учреждения дошел, я не знаю. Я большую часть времени в сознании не был. Все было со мной, все было. Просто не сдох я почему, я не знаю. В этом учреждении я немного пришел в себя, правду сказать. Тут обращаются нормально, кормят нормально, претензий у меня к этому учреждению нет.

– Говорят, вы заболели туберкулезом.

– Да, еще в СИЗО. У меня закрытая форма.

– Вы общаетесь с сокамерниками?

– Вместе сидим, вместе находимся. Так, радио слушаем, книги читаем, газеты. Сначала я по-русски плохо читал, а теперь хорошо научился. Коран я не читаю, потому что не знаю по-арабски, я «Талисман» читаю – это молитвы.

– Раскаиваетесь?

– Не понял вас.

– Жалеете о том, что совершили?

– Правду если сказать – преступления я не совершил. А кто нас довел до этого, они должны за это отвечать. У нас были избраны президент, парламент, министерства, все было у нас – мы им подчинялись. Люди ведь ничего не знают, люди подчиняются власти. Я убил в то время, когда был президент Дудаев, Джохар Дудаев.

– Семья вас навещает?

– Да, письма пишут, посылку высылают. Один раз жена приезжала, дядя приезжал.

– О чем вы разговаривали?

– Главное – увидеться. А вообще-то я себя в данный момент считаю покойником. Они так не считают, они еще надеются.

– Лечат вас здесь достаточно хорошо?

– Да… лечат… достаточно…

Когда Темирбулатов снова встал в позу Ку, я увидел на полу его слезы.

Кривая Силье

Замполит Алексей Трибушной, медик по образованию, дал диагноз увиденному с точки зрения теории стрессов.

– Есть такой канадский ученый Джин Силье. Он вывел общее действие стресса на организм человека – так называемую кривую Силье. По этой кривой здесь проходят все. За два года тридцать человек уже дошли до кладбища. Первый год, как правило, человек живет познанием этих условий и себя в этих условиях. Потом еще года три идет период стабилизации, в это время человек похож на робота, он выполняет команды не задумываясь. Далее – два пути. Если человек адаптируется, он сможет и дальше быть роботом. Если нет – идет довольно быстрое угасание. И умственное, и физическое. Воспаление лимфатических узлов, изъязвление желудочно-кишечного тракта, разрастание коркового слоя надпочечников. Те четверо еще в стадии познания. Они надеются и верят. Темирбулатов уже вошел в фазу стабилизации, достиг, так сказать, полного Ку.

– Вам их жалко?

– Нет. Знаете, в детстве у меня были голуби. Я их холил, лелеял, любил. И вот как-то раз мою голубятню взломали, голубей унесли, а птенцы, оставшиеся без родителей, погибли на моих глазах. Для меня это был такой шок! Почему? Я их воспитывал, выкармливал, любил, а кто-то, кому на все это наплевать, вот так пришел и сделал. Наверное, поэтому я пошел в исправительную систему. И когда во мне просыпается сострадание, я вспоминаю этих голубей.

– Зря вы вообще приехали писать о них, – сказал на прощание директор колонии Рафис Абдюшев. – О них не надо писать, их надо просто забыть. Так и напишите: «Все, забудьте». Наши сотрудники хотя и работают за две тысячи рублей в месяц, но свой долг знают и никогда никого отсюда не выпустят. От вас требуется лишь одно: вычеркнуть этих людей из памяти. Считайте, что они уже не на Земле, считайте, что они уже в космосе.