Текст книги "Путанабус. Наперегонки со смертью"

Но мне главное – разобраться, на каком я свете сейчас и почему привязанный?

Зрение, кстати, порадовало меня сегодня: видел даже самые мелкие пупырышки на потолке. Не все так плохо, как казалось. Стоило выгнать козу… Вот так вот, сломаешь пару раз шею – и станешь не только толстовцем, но и истовым поклонником Диогена Синопского, которому для жизни ничего не было нужно, кроме глиняной бочки.

Как-то знаменитый философ Платон увидел, что Диоген моет себе овощи на обед, и попенял ему: «Если бы ты служил Дионисию, то тебе не пришлось самому мыть овощи». В ответ Диоген только грустно выдохнул: «Если бы ты, Платон, умел мыть овощи, то тебе бы не пришлось служить Дионисию». Почему же я, тоже вроде как философ, по крайней мере по диплому, всю свою сознательную жизнь «служил Дионисию»?

Что-то паршиво я сегодня думаю. Мысль скачет, как та коза по веткам. Информация… Необходима информация, а ее нет.

К Диогену Синопскому, когда он стал уже знаменитостью Афин, как-то пришел один крендель и попросился в ученики. Диоген повел того на рынок, выпросил у торговцев большую рыбу, сунул ее в руки нового ученика и потребовал за собой носить. Новообретенный ученик два дня носил за Диогеном эту рыбу, пока она не протухла, потом выбросил ее, обругал философа матерно по-древнегречески и ушел. Через месяц Диоген столкнулся с этим человеком на агоре и сокрушенно воскликнул при этом: «Надо же, такая маленькая рыбка разрушила такую большую дружбу!»

К чему это я? А к тому, что у девочек, что идут за мной, в руках такая же рыба. Или эта рыба – сам я?

Дверь со стуком распахнулась. Потянуло легким сквозняком.

Надо мной склонился человек, очень похожий на Марчелло Мастроянни в молодости. Теперь стало понятно, почему медсестра вчера восприняла меня как ничего из себя не представляющего мужчину. Куда уж нам, лапотным, если у них тут доктора с такими мордами…

– Вы доктор Балестерос? – спросил я его по-английски.

– Нет, я Лусиано Веласко Купер, – ответил тот мне на том же языке. – И даже не доктор, а всего лишь ординатор. Магистр медицины.

– Но мне сказали, что мой лечащий врач – Балестерос.

– Правильно сказали. Доктор сейчас делает обход и скоро будет здесь. Тогда и сможете задать свои вопросы. А мое дело в настоящий момент – у вас реакции проверить, чтобы доктор, когда придет, видел полную картину вашего самочувствия. Визуально видно, что вам лучше, но процедура есть процедура. – При этом он отцепил от кровати жестянку и внимательно ее рассматривал, потом прицепил ее обратно на спинку кровати, улыбнулся и сказал: – Температура у вас в норме. Это очень хорошо.

Ага… Как же… Знаем. Врывается врач в ординаторскую и кричит: «Больной перед смертью потел?!» Ему отвечают: «Потел». «Очень хорошо», – довольно потирает руки врач и уходит. Ну что за дурь сегодня мне в голову лезет?.. Захотелось поделиться этим с врачом, но спросил его за другое:

– Знаете, Лукиан, – так проще его имя звучит для русского уха, – что вы очень похожи на Мастроянни?

– Знаю, – спокойно ответил магистр медицины, не отвлекаясь от позвякивающего раскладывания своих орудий на столе за моей головой, – меня из-за этого не приняли в театральный институт. А теперь поглядите сюда.

Врач помахал перед глазами никелированным молоточком.

Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.

22 год, 1 число 6 месяца, суббота, 11:25

Доктор Балестерос оказалась приятной на вид женщиной лет тридцати. С крупными чертами лица, которые ее ничуть не портили. И очень пышными формами, утянутыми белоснежным халатом. Копна коротко остриженных черных волос не была покрыта ничем вопреки обыкновению этого госпиталя, где весь виденный мною персонал был либо в зеленых шапочках-таблетках, либо в белых головных уборах, похожих на угнездившихся птиц.

По тому, как магистр Купер приветствовал ее лишь небрежным кивком головы, я поначалу принял доктора Балестерос за очередную медсестру, пришедшую делать мне процедуру.

Пока она ковырялась в бумагах, я спросил Купера:

– А когда же я наконец-то увижу своего лечащего врача?

Тот уставился на меня, округлив глаза, и попытался что-то сказать, но женщина его опередила:

– Я уже здесь.

Мне стало неловко.

– Простите, сеньора, – промямлил я, коря себя за такой косяк.

– Сеньорита, – машинально поправила меня доктор Балестерос. – Сеньорита Мария Балестерос. Ваш лечащий врач. Доктор медицины.

– Доктор, когда же вы наконец развяжете меня, мне в этой позе уже надоело лежать, – моментально нашел я время пожаловаться, – да и затек весь. Скоро пролежни появятся.

– Если не будете брыкаться, по своему обыкновению, то развяжем, – спокойно проговорила сеньорита Балестерос, не отрывая взгляда от бумаг. – Вам необходимы покой и фиксированная поза. Трещина во втором позвонке – вещь серьезная. Вы же не хотите ходить оставшуюся жизнь со скрюченной набок головой, на которой уже есть скрюченный набок нос? Хотите стать таким красавчиком?

– А у меня еще и нос соскрюченный? – озадачили они меня.

– Еще как, – ответила сеньорита доктор, – но мы его пока не трогали. Имелись более насущные моменты поправки вашего здоровья. – Она машинально поправила волосы грациозным движением правой руки и продолжила: – Вы должны быть благодарны тому бандиту, который ударил вас коленом по носу. Этим он изменил траекторию вашего падения из автобуса и сохранил вам жизнь, сам того не желая. Если бы вы упали, как падали, вертикально головой об землю, то перелом атланта вам был бы гарантирован с разрывами мозговой ткани. Летальный исход в течение суток, даже при самой мощной реанимации. И еще вам повезло, что вас очень быстро к нам доставили. Приходилось слышать о главном правиле полевой хирургии?

– Нет. – Я действительно о таком правиле ничего не слышал.

– Первая минута – бриллиант, первый час – золото, первые сутки – серебро. А дальше – дерево, – просветила меня доктор.

– Какое дерево? – переспросил я, не поняв юмора.

– То, из которого строгают гроб, – пояснил магистр Купер.

– Все равно непонятно: мы же были довольно далеко от города. На границе с Валлийским принципатом.

– Вас доставили сюда на санитарном вертолете, – улыбнулась доктор. – Вас и еще одну девушку с проникающим ранением груди.

– Какую девушку? – всполошился я.

– Успокойтесь, доктор Волынски, вам нельзя волноваться, поэтому пока мы вам ничего не скажем, – тут же вскинулся магистр Купер.

– Эскулапы… – сурово так протянул, но даже не матюгнувшись; тут же послушно принял предписанную позу, хотя хотелось очень грязно ругаться на всех знакомых языках. – Ничего вы не понимаете в людях. Если вы мне ничего не скажете сейчас, то я буду намного сильнее волноваться и уж накручу себя по-любому гораздо сильнее от неизвестности. К бабке не ходи.

– К какой бабке? – удивилась доктор.

Пришлось пояснить:

– Это присказка такая русская. Когда все предельно ясно, и гадалка уже не нужна.

– Вы русский? – удивился Купер.

– А что, не похож? Наверное, оттого, что нос набок. Как зовут эту девушку?

– Нет, просто вы очень чисто говорите по-английски, – отметила доктор, – как природный англичанин. Причем как англичанин из хорошей семьи.

– Я учился в Оксфорде в школе бизнеса, – пояснил им происхождение моего хорошего английского произношения.

Врачи переглянулись, потом Купер вынул из кармана блокнот и прочитал фамилию девушки:

– Синевиш.

– Наверное, Синевич? – поправил его.

– Да, вы правы. Ваши фамилии – очень трудные для произношения.

– Что с ней? – постарался, чтобы голос не выдавал моего волнения.

Наташа!!!

Моя Наташа!

Ранена!

Нет мне прощения!

– Проникающее ранение в грудь. Навылет. Ей сделали операцию, но состояние тяжелое. Пневмоторакс, – пояснила доктор.

– Слава богу, она жива. Руки связаны, а то бы перекрестился, – выговорил с заметным облегчением.

– Кто она вам? – спросил Купер.

– Жена, – ответил ему уверенно.

– А остальные девушки, которые нам каждый день надоедают, требуя от нас бюллетень состояния вашего здоровья, как будто вы – коронованная особа? – уточнила доктор заинтересованно.

– Тоже жены, но Наташа – любимая жена.

Наверное, дурацкая у меня сейчас улыбка.

– У вас гарем? – обалдело переспросил Купер.

Озадаченность на его лице перемежалась с неприкрытой завистью. А челюсть-то упала – Мастроянни, блин! Вид удрученного красавца-магистра резко повысил мне настроение. А может, и состояние.

– Гарем, а что такого? – попытался пожать плечами, но не вышло.

– Да… Такого у нас еще не было. Что делать будем, Лусиано? – спросила доктор магистра, задорно подмигнув мне правым глазом.

– Завидовать будем, – ответил магистр. – Что еще тут можно сделать?

– Чему завидовать? Ты, наверное, весь госпиталь уже перетоптать успел, – засмеялась доктор.

– Завидовать тому, что столько женщин при одном мужике еще не выцарапали друг другу глаза и не забили его скалками, – на полном серьезе ответил Лусиано.

– Они у меня дружные, – улыбнулся я, вспомнив своих девчат, и вернулся к более волнующему меня вопросу: – Наташа – как ее состояние?

– Стабильно тяжелое, но есть надежда, что все будет хорошо, – охотно ответила доктор. – Операция по крайней мере прошла удачно. На грудине даже шрам будет небольшой, не портящий красоту таких прелестных молочных желез, чего не сказать о спине. Хотя… Глубокое декольте ей больше не носить. Но чтоб это была ее самая большая печаль в жизни.

Чувствовалось, что доктор Балестерос гордится своей работой.

– Главное, она жива, – выдохнул я уже облегченно. – Я могу ее увидеть?

– Вы с ума сошли, – доктор даже всплеснула руками, под которыми колыхнулись ее большие тяжелые груди, – сами еще двигаться не можете! Да и она пока пластом лежит под капельницей. Думаете, ей приятно будет, что вы видели ее такой худой, бледной и изможденной? Она же крови потеряла много. Вот оба поправитесь – и милуйтесь, сколько вам влезет. – Она посмотрела на большие золотые часы, похожие на те, которые мы взяли в трофей у бандитов, только более плоские. – Скоро вас покормят завтраком и обмоют. А пока лежите. Завтра вам наденут воротник, и вы сможете осторожно ограниченно двигаться. Руки и ноги тогда отвяжем, если дадите честное слово, что не будете делать глупостей. Лучше спите, сон – хорошее лекарство в вашем случае. Не все же на вас паучий яд изводить. Он дорогой и редкий.

– Так это от него меня так плющит и колбасит? – сказал с обвинением в сторону медиков. – Или от какой другой наркоты, на которую меня тут подсадили?

– Не поняла? – переспросила доктор.

Видимо, свою фразу я в волнении сказал по-русски. Пришлось перевести, хотя перевод вышел довольно-таки корявым. Даже расширить формулировки нужно было раз так в восемь. Нет в английском языке емкости и образности русских определений.

– Не могли бы вы рассказать нам об этом подробней? – внимательно спросила доктор Балестерос.

– Легко.

– Лусиано, садитесь и берите блокнот, – приказала доктор, сама подтаскивая стул к моей кровати.

– Итак, доктор Волынски, расскажите нам поподробнее об этих своих галлюцинациях, – попросила доктор, закидывая ногу на ногу.

– Зовите меня просто Жора. А то наш диалог напоминает голливудский фильм «Шпионы, как мы».

– Спасибо. А меня тогда зовите просто Мария, – засмеялась доктор.

– Заметано, – улыбнулся я. – Как говорит моя жена Роза: «Из всех искусств для нас важнейшим является мексиканское кино».

– Все же нам лучше не терять времени и обсудить ваши галлюцинации, – вернул всех в рабочее состояние магистр Купер. – Они возникают у вас сразу после инъекции?

– Нет. Сразу после инъекции, если рассматривать в ее качестве легкое покалывание шеи…

Магистр Купер подтверждающе кивнул своим красивым лицом.

– Так вот. Сразу после укола наступала тьма. Я бы даже сказал абсолютная тьма. Вот только скорость погружения в нее была разной. А сама тьма всегда была одинаковой. Это то, что я успевал сознанием зацепить. А видения… Я бы не сказал, что они – галлюцинация. Это была реальность, «данная нам в ощущениях». Причем в ощущениях любого рода. И эти ощущения были четче и насыщенней нашей с вами реальности. Примерно как реальная натура и написанная с нее картина в стиле гиперреализма[31]31
  Гиперреализм – (англ. hyperrealism) – направление в живописи, возникшее в США в 70-х гг. XX в. Художники этого направления имитировали фото живописными средствами на холсте. Их целью было изобразить мир не просто достоверно, а сверхпохоже, сверхреально.


[Закрыть]. Я ясно излагаю?

– Да, да, – заверили меня медики дуэтом.

А доктор «Просто Мария» тут же поднесла к моему рту носик чайника – глотку сполоснуть, чтоб легче излагалось.

И действительно, излагаться стало легче.

– Давайте все же остановимся на термине «видения». Потому что в отличие от галлюцинаций имелось полное погружение в переживания и ощущения, даже запаховые, вкусовые и тактильные, и в то же время наблюдалась некоторая ментальная отстраненность, взгляд сверху-сбоку, как в ролевой компьютерной игре. Хотя не во всех, только в первом видении. В двух других такой отстраненности не было. Но самое интересное в том, что все эти видения воспринимались как возвращение в реальность после той наркотической тьмы.

И я рассказал им все. И про гражданскую войну, и про теракт, и про полет в космос вместо Гагарина.

Долго рассказывал. Подробно. И, похоже, местных эскулапов этой исповедью сильно впечатлил.

– Занятно. Нам такого еще никто не доводил до сведения. Про тьму говорили все испытуемые, а вот про видения – вы первый, – заметила доктор Балестерос. – Интересно то, что в большинстве ваших видений погибает ваша жена. Если это все разложить с точки зрения психоанализа…

– Вот только не надо мою психику брать на анализ, – запротестовал я. – Тем более по методикам этого венского шарлатана.

– Чем вам так не угодил Шломо Фройд? – удивился магистр Купер, догадавшись, кого я имею в виду под «венским шарлатаном».

Сам я это определение беззастенчиво стибрил у Набокова.

– А вы Сартра[32]32
  Сартр, Жан Поль (1921–1980) – французский писатель и философ, представитель атеистического экзистенциализма.


[Закрыть] читали?

– Не все, – ответила за Купера Балестерос.

– Только роман «Тошнота», – поддакнул магистр.

– А конкретно биографию Зигмунда Фрейда из-под его пера?[33]33
  Фрейд, Зигмунд (наст. имя Сигизмунд Шломо Фройд, 1856–1939) – австрийский психиатр и невролог.


[Закрыть]

Врачи отрицательно покачали головами.

– Сартру поначалу в Голливуде заказали сценарий биографического фильма про Фрейда. Но гений, как всегда, слишком глубоко копнул, и такой фильм американцы естественно ставить не стали. Тогда Сартр издал этот опус, существенно расширив его, в качестве биографического романа.

– Ну и что там такого впечатляющего? – спросила «Просто Мария».

– А то, что вся теория Фрейда, как доказано Сартром, основана всего на двух случаях! Его личной – самого Фрейда, сексуальной тяги к своей матери и такого же тяготения к собственному отцу ОДНОЙ его пациентки. И все! Никакого анкетирования, хотя бы примитивного, по закону больших чисел, он не проводил. Контрольных групп не вел. Не говоря уж о сборе статистики. Согласитесь со мной, что такой подход в корне ненаучен? Но зато был очень скандален для девятнадцатого века. И коммерчески успешен.

Я выдохся, и доктор Балестерос снова милосердно меня напоила из фарфорового носика.

– И все же психоанализ, особенно после того как в него ввели теорию архетипов Юнга[34]34
  Юнг, Карл Густав (1875–1961) – швейцарский психиатр, основоположник одного из направлений глубинной психологии.


[Закрыть], – действенная методика, используемая во всем мире, – заявил магистр Купер.

– Это не методика, это ментальный наркотик, – возразил я, – существующий для того, чтобы пациент немного успокоился, а спустя некоторое время снова принес психиатру двести долларов за час легкого трепа. Проще в церковь на исповедь сходить, да и дешевле это намного.

– Ну а тем, у кого нет в религии института исповеди, или атеистам – что делать? – спросила Мария.

– Тем остается психоанализ. С той же терапевтической силой. То есть кратковременной.

– Но иногда человеку достаточно просто выговориться, – настаивал Купер, – чтобы сбросить с себя моральную тяжесть.

– За двести долларов в час? – засмеялся я им в лицо. – В нормальном традиционном обществе это стоит пять долларов на хорошую бутылку водки и бесплатный трехчасовой треп с другом. И как рукой сняло. А вот в обществе атомарном, да еще в таком, чтобы всегда и всем надо показывать «ч-и-и-из» и «о’кэй». Где только заикнись о проблемах, и на тебя тут же навесят ярлык «ламер» и будут шарахаться как от чумного. Потому что считается, что неудачник – это заразно. Там да, альтернативы нет – иди к психиатру и плати. Как за дозу наркотика. Деньги, деньги, деньги, и ничего, кроме денег. Кстати о деньгах: сколько нам будет стоить день содержания в вашей клинике? – озаботился я суровой прозой после возвышенной проповеди.

Вопрос далеко не праздный. Деньги имеют дурную привычку кончаться в самый неподходящий момент, а медицина в Европах очень дорогая, насколько помню. Операция полостная – так за сто тысяч евро тянет. А тут хоть и Новая Земля, но все же Европейский Союз. Привычки запретительной медицины, наверное, остались. Не настолько мы богатые, чтобы болеть в европейском анклаве.

– Об этом не беспокойтесь: и операции, и содержание ваше в госпитале оплачено городскими кортесами как жертвам дорожного разбоя.

– Вот как? – удивился я этому обстоятельству. – Никак эти кортесы Санта-Клаус под ручку поддержал?

– Это старая добрая традиция Новой Земли, – пояснил магистр Купер. – Идет еще с тех пор, когда на нашей дороге резвились многочисленные банды разных отморозков. Сейчас их намного меньше стало. Ваш случай – это вообще чрезвычайное обстоятельство за последние полтора года в испанских землях. Хотя дорога по-прежнему хорошо охраняется и нашими «милисианос», и валлийскими гвардейцами. И то последние случаи разбоя были не на дороге, а на реке – баржи с товаром захватывали. Выгоды так больше. Но кто бы мог вообще подумать на орденский патруль?

– А вот и ваш завтрак. Приятного аппетита, – пожелала доктор. – Еще увидимся.

И оба врача удалились из палаты.

Я восхитился видом доктора «Просто Марии» Балестерос сзади, который оказался ничем не хуже, чем спереди. Богатая женщина! При поразительно узкой талии обводы ее мощной кормы напоминали каравеллу, плывущую по неторопливым волнам. Я даже ее захотел. Зримо.

«Просто Мария» обернулась, заметила горкой вставшую простынь в районе моего паха и задорно подмигнула, скрываясь в дверях.

«Придурок со сломанной шеей», – вынес я себе диагноз.

На смену красивым докторам приперлись те же две корявые тетки в птичьих головных уборах, что меня обмывали. Но на этот раз они шли, толкая перед собой сервировочный столик на колесах.

Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.

22 год, 1 число 6 месяца, суббота, 13:12

Вас никогда не кормили с ложечки холодными яйцами всмятку?

Нет?

Вам сильно повезло.

А вот эти две карги госпитальные просто издевались над моей тушкой как хотели. Сначала тепленьким больничным бульоном чуть ли не из шланга поили, потом этой соплеобразной гадостью с ложечки.

Одна кормит, вторая мне морду тряпкой вытирает после каждого глотка. И всю дорогу между собою тарахтят надо мной на незнакомом мне языке, что-то оживленно обсуждая. Бихевиоризм[35]35
  Бихевиоризм – ведущее направление в американской психологии ХХ в., оказавшее влияние на все дисциплины, связанные с изучением человека. За основу взято понимание поведения человека и животных в совокупности двигательных и сводимых к ним вербальных и эмоциональных реакций на воздействия внешней среды.


[Закрыть] в натуре. Руки у них сами по себе, мозги сами по себе. Не зря Ленин бихевиоризм с эмпириокритицизмом давил. Нельзя так с людьми обращаться, тем более с остепененными[36]36
  Остепененный (сленг) – человек, имеющий ученую степень.


[Закрыть].

Растянули мои мучительницы это сомнительное удовольствие чуть ли не на час, в конце которого для вящего издевательства обильно попоили меня холодной водой из носика. Ага… После холодных яиц всмятку! Вам смешно, а мне таки не очень. Зато, наверное, кошерно.

Как же я счастлив был, когда они, в очередной раз, после «утки» – судна, обмыв мою тушку, спокойно удалились со столиком, не прекращая своей беседы.

Я остался один со своими думами. Теперь уже о том, насколько придется тут якорь бросить. Получается, что практически на месяц. Плохо. Девчата все свои сбережения потратят на гостиницы-рестораны. И вообще они там без пригляда… А это не есть хорошо.

Наташку бы увидеть. Да хоть какую. Все равно уже она моя на всю оставшуюся жизнь. А болезненный вид – это же только на время, пока не поправится.

«Будешь вновь нарядна, листьями убрана…»

Тут снова зримо вспомнилась колыхающаяся задняя часть «Просто Марии».

Ну кобель я, кобель по жизни. Что уж тут поделать? Природу не переспоришь.

Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.

22 год, 1 число 6 месяца, суббота, 18:12

Так и валяюсь пластом.

Про меня все забыли.

Бросили, как ненужную, сломанную вещь.

Привязали к кровати и… куда я денусь? Можно больше и не обращать на меня внимания.

Правда, приходили еще раз знакомые карги с «птицами» на головах. Кормили бульоном из шланга. Потом каким-то пресным мясным муссом с ложечки. И даже компотом – прогресс, однако.

Потом подсунули судно, угостили «уткой», обмыли и отчалили, а я валяйся. Хорошо, хоть простынкой укрыли.

Кстати, как это они тут без мух обходятся на такой жаре? Даже липучки с потолка не видно. Слово, что ли, волшебное знают?

Как надоело все это. Когда видения переживал, то жизнь как-то интереснее тащилась.

И ваще….

Я больной?

Больной! Мало того – тяжелораненый.

А где тогда сиделки? Чтоб книжку почитали, подушку поправили, слово ласковое сказали, лобик потрогали? Или это все в русской традиции осталось? Про Великую Отечественную войну. «Здравствуйте, товарищи, легко– и тяжелораненые…»

Ну и порядочки у них тут. Раз за нас платит муниципалитет, так можно и раны через край зашивать?

Уроды!

Мне скучно!

Попробовал сам себя развлекать. Чем? Песнями, естественно. Руки-то привязаны… Так что от воспоминаний обводов кормы «Просто Марии» никакого интереса.

Вот и горланю после «Орленка» и «Варяга»:

 
А на параде конница идет,
И за тачанкой тянут бронепоезд.
А тетя Надя, тетя Надя, тетя Надя не дает
Снять комиссару свой широкий пояс.
 

Или вот еще:

 
Это школа танцив Соломона Скляр-р-ра,
Школа бальных танцив, вам говор-р-рат.
Две шаги налево, две шаги напр-р-раво,
Шаг впир-р-род и две назад.
Кава-кавалеры пр-р-риглашают дамов.
Там, где бр-р-рошка, – там пир-р-род…
Две шаги налево, две шаги напр-р-раво,
Шаг назад, наобор-р-рот.
 

Все это хрипло, с бесподобным одесским акцентом…

А кто оценит?

Кто оценит, когда рядом никого нет вообще!

Одиночка, мля.

Тюремная больничка.

И вижу я только потолок, ну и кубрик этот, крашенный масляной краской зеленой, вижу, если глаза скосить. Двери белые. Вот и вся развлекуха. Кубрик большой, кровать по центру. Театр анатомический. Только зрителей нет.

Когда я уже совсем взвыл от одиночества и дошел до полной кондиции озверения, дверь открылась, и медсестра, которая меня все это время колола, вошла, держа в руке на отлете какую-то розовую хрень. А за ней ввалились в кубрик мои девчата. В полном составе всем автобусом. Но не в саму палату, а толпятся в дверях, будто дальше им путь заказан.

Наверное, никогда я не был так им рад, как сейчас.

Особенно меня умилила, просто до слез, пузатая сетка больших оранжевых апельсинов, которую держала в руках Роза. Как это знаково – по-нашему, по-северному, где апельсины десятилетиями были в страшном дефиците!

Медсестра, молча улыбаясь, подошла к кровати, что-то там покрутила, где я не вижу, нажала с силой на какой-то рычаг, и я вдруг оказался во вполне комфортной позе. Практически сидя, да еще с поддержкой под колени.

Потом она взяла это розовое, что принесла с собой, и стала осторожно прицеплять мне на шею. С такой чашкой пластиковой, в которую укладывают подбородок. В итоге вес головы стал приходиться на плечи, а не на шею. Неприятно где-то, но все лучше, чем вообще пластом с зафиксированной головой.

Все это время девчата тоже молчали, только строили мне рожицы, хихикая под сурдинку, и помахивали ладошками приветливо из дверей, отпихивая друг друга с прохода.

– Все, – сказала медсестра, – теперь вам с этим филадельфийским воротником придется какое-то время пожить. Кстати за ним аж в Кадис машину гоняли. И если вы мне обещаете, что не будете резко двигаться, то я развяжу вам руки.

– Все что прикажете, сеньорита, – заверил ее с самыми честными глазами. – Выполню любые инструкции. Филадельфийский воротник лучше, чем испанский сапог.

Шутка юмора не прошла. Ноль реакции.

– Вы можете войти, – сказала медсестра девчатам, развязав меня. – Только больного не теребить и руками не трогать.

Красавицы моментально все оказались рядом, рассредоточившись вокруг кровати. Таня, Дюля, Аля, Буля, Фиса, Инга, Роза, Сажи, Галя… Милые мои…

– Где Наташа? – спросил я их, тревожно переглядывая по их лицам.

– Она тут, в другой палате госпиталя, можно сказать, за стенкой, – поторопилась ответить Ингеборге. – Мы у нее только что были. Ей уже лучше. Она спрашивала про тебя.

Вот так вот. Предел лаконизма. Три фразы – и вся доступная информация в одном пакете. Уметь надо. Особенно женщине.

А то, что Наташка в таком состоянии про меня спрашивала, отдалось теплой волной во всем теле. Приятной такой.

– А ты-то сам как себя чувствуешь, мой господин? – интересуется Булька.

– Как выгляжу, так и чувствую, – отвечаю, усмехаясь. – Красавец, да? Мне для полного счастья в жизни только внезапной пластической хирургии носа в полевых условиях и не хватало.

Шутка юмора опять не прошла. Хоть и улыбаются, а взгляды грустные.

– Нос для мужика не главное, – тоном академического эксперта произнесла Альфия и подмигнула, – главное, чтоб член стоял и деньги были.

– Мужик чуть страшнее обезьяны – уже красавец, – добавила Антоненкова, – но мы тебя и таким любим. Даже больше, чем раньше.

– А то, что укатали Сивку крутые горки, мы и так видим, – сокрушенно добавила Анфиса, поправляя на мне махровую простыню и целуя в лоб.

Стоят вокруг, улыбаются широко и радостно, как родному. А может, действительно так чувствуют? Я же чувствую. Родные они мне стали, хотя всего две недели прошло. Всего две недели…

– Да, – соглашаюсь с Фисой, – крутые валлийские горки…

Я успокоил дыхание. Это надо было сделать, так как нетерпение мое стало просто чудовищным.

– Рассказывайте. Все рассказывайте. С самого начала.

– Ну… если с самого начала, то… – протянула Сажи, а потом выпалила: – «В начале было Слово. И Слово было у Бога. И Слово было Бог»…

Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.

22 год, 1 число 6 месяца, суббота, 21:18

Оттеснив от меня местных «птиц-падальщиков», девчата сами меня покормили ужином с ложечки, а до этого все апельсинки чистили и дольками мне в рот вкладывали. Мне показалось, что они от этого кайф ловят. На самом деле меня сковывала некоторая неловкость. Я же для них был мачо, большой начальник и «муж». А теперь…

Потом девочки ушли, потому что в госпитале «караул устал», и около меня осталась одна Роза, которая кроме апельсинов принесла с собой какой-то женский роман и сейчас читала его мне вслух.

Ингеборге, узнав, что сиделок в госпитале не хватает, тут же подсуетилась договориться со старшей медсестрой, что девочки будут дежурить около меня по очереди, ухаживать за мной и не давать мне вести себя «неподобающе».

Роза сама вызвалась первой на дежурство около меня, сказав, что в еврейском госпитале она быстрее других обо всем дотрындится без лишних терок, хотя сама она не сефардка, а ашкенази.

Вот теперь сидит рядом на стуле и с выражением читает мне какую-то розовую хрень, про которую было заявлено, что это «женская боевая фантастика». Ну да, ну да… Видел как-то по зомбоящику такой мерисьюшный апофеоз. «Зина – королева воинов» назывался вроде.

Слушал я Розину мелодекламацию (мне девчонки еще и проигрыватель с парой флешек подогнали, чтоб не скучно было, вот он тихонечко и журчал фоном), а сам, делая вид, что чутко внимаю Розе, собирал в единую картину все то, что они вывалили на меня тут сумбуром в девятой степени. Их же девять – девочек-то, и у каждой свой сумбур, свои острые впечатления и не менее острые переживания от инцидента. И все это было вывалено на меня со всех сторон практически одновременно. С оханьями, аханьями, перебиваниями друг друга, деланиями больших глаз и стыдливым умалчиванием об описанных труселях.

Только героини этого конфликта на границе были малословны, все больше отделываясь междометиями и односложными переложениями. Стеснялись они повышенного внимания к себе.

Если же перевести весь этот девичий сумбур на классическое повествование, то после того, как меня вывели из активного обращения, произошло следующее.

Как только моя тушка исчезла с водительского сиденья автобуса и заменилась на фигуру орденского офицера с моим же автоматом в руках, что характерно, никто их девочек еще ничего не понял. Офицер патруля открыл рычагом пассажирскую дверь и резко скомандовал по-английски:

– Руки вверх. Выходи по одной.

Потом повторил ту же команду, но уже по-немецки.

У выхода нарисовался второй патрульный с длинной винтовкой в руках.

Первой, естественно, поманили Розу, так как та сидела сразу за водительским сиденьем. Она сняла наушники и, как под гипнозом, медленно вылезла с рабочего места радиста. Патрульный офицер вынул у нее из кобуры наган и подтолкнул к выходной двери, не убирая направленный на салон автобуса «бизон».

Наган он, хмыкнув, бросил на водительское сиденье.

В дверях Розу переняли остальные налетчики и усадили на корточки у борта автобуса ближе к заднему колесу. И еще один патрульный тут же взял ее на прицел.

Потом та же манипуляция по очереди была проведена по очереди с Сажи, Анфисой, Галей, Наташей, Ингеборге и Альфией.

Девчонки, пребывая в ступоре, вели себя чисто как зомби. Никакого сопротивления не оказали вообще, несмотря на то что были вооружены до зубов и уже обстреляны в бою. Им казалось, что все это происходит не с ними. И что все это не взаправду, а понарошку. Что сейчас джентльмены в форме предложат им пройти к месту пикника и там развлечься едой и напитками.

На активные действия не было моей отмашки. Вот они и растерялись.

Организован налет был четко. Один держит всех под прицелом автомата с водительского сиденья, другой принимает в дверях, разоружает и усаживает у борта. Еще двое держат под прицелом винтовок посаженных на корточки девушек уже на свежем воздухе.

Когда патрульные разоружали Бульку, то в торце салона около немецкого пулемета от всего отряда остались только Бисянка и Комлева.

Перед Дюлей на обрезиненных трубах заднего сиденья был закреплен РПК, но она понимала, что времени для того, чтобы нагнуться, схватить пулемет, навести и передернуть затвор, у нее не хватит. Патрульному офицеру достаточно полмгновения, чтобы спустить курок «бизона» и нашпиговать ее с Таней свинцом. А потому даже не дергалась. Самоубийство, даже изощренное, в ее планы не входило. Подняла руки, так и стояла.

Таня также стояла столбом в позе пленного фрица за противоположным сиденьем, около биотуалета, и только искоса переглядывалась с Дюлей. В ее глазах читалась полная безнадега.

Но тут за бортом автобуса неожиданно резко раздался выстрел, за ним другой.

Офицер повернул голову к двери, и в это время Таня Бисянка выхватила из кобуры свой нагановский укорот и уложила тупую пулю точно в висок орденца.

А Дюля, неестественным образом запрыгнув задом на столешницу около пулемета, дважды выстрелила в открытую форточку из своего нагана, и упала, сломав своей красивой попкой хрупкую кофемашину.