Текст книги "Семь колодцев"

6

Алеша возглавлял филиал моей фирмы в Санкт-Петербурге. Этот город я по старинке, а может быть, из-за упрямства и противоречивого отношения к всему происходящему в стране упорно продолжаю называть Ленинградом.

В Москву Алеша приезжал два-три раза в год. Официальным поводом служили важные совещания или срочно затребованный отчет о деятельности филиала. Впрочем, о делах мы говорили мало – для того чтобы составить исчерпывающее впечатление о деятельности ленинградского офиса, вполне хватало телефонной связи и электронной почты.

Как правило, я встречал Алексея на вокзале и вез его в ресторан или к себе домой. Чтобы скорее покончить с делами, он передавал мне тяжелый газетный сверток с деньгами – частью доходов своего подразделения. Деньги периодически возил специальный курьер, но если директор филиала сам ехал в Москву, он из соображений экономии непременно выполнял эту весьма опасную функцию.

– Какие будут вопросы? – серьезным тоном спрашивал Алеша.

– Да нет у меня никаких вопросов. Все и так ясно! – весело отвечал я, небрежно откладывая сверток с деньгами в сторону.

Алексей значительно старше меня, ему почти сорок. Он среднего телосложения, выглядит молодо, интеллигентно. У него добрый одухотворенный взгляд и обезоруживающая улыбка. Благодаря его почти ангельскому лицу и светлому характеру к его имени никак не клеится отчество, да и имя его хочется произносить как-то по-доброму, по-отечески – Алеша.

Он родился в Ленинграде, окончил Ленинградский институт культуры и уехал по распределению в маленький сибирский городок. Поднимать, так сказать, культуру. В этом периферийном таежном городке, где минус сорок – оттепель, я случайно его и обнаружил, в смешном полушубке, зачуханного, словно он прожил здесь всю свою жизнь, не зная размаха и темперамента большой цивилизации, на краю земли, с подлой и жадной стервой по имени Юля. Он ее почему-то любил, даже боготворил, вознес до уровня маленького личного божка и находился всецело в ее черной власти.

Юля, познакомившись со мной, стала усиленно меня охмурять. На глазах у мужа. Муж, казалось, ничего не замечал. В ход пошли лучшие наряды, химические прически и колдовское, как ей думалось, обольщение, которое в моих глазах выглядело жалкими ужимками. Иметь в любовниках московского коммерсанта, тем более роскошного мужчину, было в этих местах, наверное, более чем престижно, но дело не в этом. Однажды я понял, что движет ее неуемной натурой.

Есть такой тип женщин: сначала они всячески преследуют мужчину, могут часами подкарауливать его, изображая безразличие и даже легкую сонливость, но при первой же возможности набрасываются на свою жертву, пытаясь проглотить целиком, даже если потом придется очень долго переваривать. В любом мужчине, если поискать, можно обнаружить слабинку, поэтому заарканить его опытной охотнице не составляет труда. Почти любая женщина по своей природе в совершенстве владеет гипнозом и к тому же обладает волчьим чутьем. Загнанный в угол различными, якобы случайными обстоятельствами, мужчина чаще всего не находит в себе сил сопротивляться и становится заложником этих обстоятельств. А чуть позже, когда у жертвы по отношению к совершившей насилие возникает устойчивая симпатия (стокгольмский синдром), женщина пытается выжать из сложившейся ситуации все до последнего пени. В ход идут любые инструменты интриги и коварства, включая соблазнение, слезы, обиды и прощения, нравоучения, отпущения грехов, упреки, шантаж, угрозы… Следует бесконечная череда вымогательств и повинностей. Обязательства мужчины растут как на дрожжах.

Ступив однажды на тропу войны, такая амазонка всегда идет до конца, добиваясь безусловного подчинения мужчины, его полного превращения в ручное безвольное существо. Самое удивительное, что часто такие женщины выглядят хрупкими безобидными пташками, способными на первый взгляд лишь созидать твое счастье, но никак не наоборот. В конце концов они разоряют твой дом, изгоняют из твоей жизни преданных друзей и бескорыстно любящих женщин, опустошают тебя без остатка…

Жена Алексея вызвалась курировать меня в моих поездках по городу. Когда об этом зашел разговор, я был погружен в свои мысли и нечаянно согласился. Теперь она всегда была рядом, постоянно надоедая мне своим присутствием, своими провинциальными повадками, своей «утонченностью», а главное, своим очевидным, с моей точки зрения, уродством и, прежде всего, огромными навыкате глазами.

Однажды я, изрядно намотавшись, изъявил желание погреться в сауне. Юля увезла меня в тайгу, где на поляне высился новенький спортивный комплекс из стекла и бетона. Я оставил ее в фойе пить кофе, заперся в сауне, быстро разделся, принял душ и прыгнул в бассейн. Наплававшись, я перешел в парилку и улегся на сосновой полке. Внезапно дверь открылась, и в парную ступила она.

Я же заперся?!

Я смутился и невольно прикрыл причинное место рукой. Юля была только в раздельном купальнике, но я понял, что она готова тотчас скинуть и его, стоит мне только намекнуть.

– Можно я тоже погреюсь, вы не против? – спросила она.

– Конечно. – Я натянуто улыбнулся.

Юля села на ту же полку, коснувшись бедром моей ноги, и украдкой глянула на мое тело.

– Меня можно не стесняться, – сказала она. – Я уже повидала…

Я перевернулся на живот.

– Ой, что-то здесь жарко! – И она скинула лифчик. – Ничего, что я в таком виде?

– Ничего, – буркнул я.

Ее груди были хороши.

Ситуация получалась глупейшая. Только вчера вечером Алеша в баре два часа кряду рассказывал мне о своей жене, как он ее любит, как он ей признателен за все, что она для него сделала, какая она вся такая благородная и возвышенная… И на тебе! Вот они, бабы, во всей своей неприкрытой наготе!

Прошло минут пять. Внезапно я почувствовал прикосновение к своим бедрам.

– У тебя такая нежная кожа! – мечтательно похвалила Юля.

– Не жалуемся…

Ее пальцы, едва касаясь моего тела, скользнули от крестца вниз по ложбинке между ягодиц.

Я почувствовал, что возбуждаюсь. Еще мгновение – и будет поздно. Я поднялся, вышел вон и через минуту вернулся в плавках.

Она минут пять посидела в раздумье и надела лифчик.

«Какого черта, в конце концов! – мелькнула мысль. – Ну и оприходовал бы эту козу, дурак! Страшненькая? Ну и что! Раком поставил бы, да и впиндюрил от души… Все равно через три дня уезжать и никогда больше не увижу ни ее, ни Алексея…»

Я отогнал грязные мысли и постарался снять возникшую напряженность:

– Извини, я вчера перебрал, хочется отдохнуть!

Вообще, интересно, насколько разняться мысли человека и его поступки. Мысли его часто низки и безобразны, но поступки при этом могут быть чисты и благородны….

В следующий раз все произошло за день до моего отъезда. Поздно вечером я сидел один у себя в номере люкс и лениво перебирал телевизионные программы. На одном из местных каналов рекламировали симпатичных и доступных массажисток-фотомоделей. Я засмотрелся на юные похотливые попки.

Раздался телефонный звонок.

– Александр Владимирович? Моя жена не у вас? – послышался голос Алексея.

– А почему она должна быть у меня? – изумился я.

– Она к вам поехала. Сказала, что какие-то документы забыла передать. Вот я и волнуюсь…

– А, понятно. Стало быть, еще не доехала. Как увижу, попрошу, чтобы она тебе перезвонила.

– Спасибо большое, Александр Владимирович!

Юля заявилась часом позже. Она знала, что я не запираю дверь номера, поэтому бесцеремонно проникла внутрь и, не обнаружив меня в гостиной, смело двинулась в спальню. Только ласково постучалась, будто между нами уже была какая-то нежная связь.

Она была одета как проститутка: короткая юбка, черные колготы сеточкой с широкой ажурной резинкой. Полупрозрачная кофточка вздулась полными, сочащимися похотью, грудями.

Она была преисполнена решимости.

Я лежал в кровати с двумя юными девицами. Еще одна наяда весело выпорхнула из уборной в одних колготках.

На столике у кровати стояли початая бутылка знатного коньяка и использованные гостиничные стаканы.

– Александр Владимирович! Что вы тут делаете? – Юля была поражена.

– Я-то? Как что? Я у себя в номере… А что ты тут делаешь?

– Я?.. Документы… вот… хотела…

Когда она ушла, девушки быстро оделись и потребовали, чтобы я немедленно рассчитался. Сто долларов!

– За что сто долларов? Я даже до вас пальцем не дотронулся! Полчаса полежали, коньячку попили…

– Ладно, жмот, – переглянулись фотомодели. – Давай пятьдесят, и мы уходим.

Я было полез в кошелек, но раздумал.

– Знаете что? Я даю вам триста, и оставайтесь на всю ночь!

7

Как только в стране начался капитализм, мне очень захотелось стать «индивидуалом». То есть заняться частной индивидуальной деятельностью. Печь пирожки и продавать у метро, торговать на рынке турецкими тряпками, оказывать какие-нибудь услуги населению – все, что угодно, лишь бы взмахнуть на гребень волны, стать неотъемлемой частью новой благодатной жизни. А потом, заработав первые деньги, замахнуться на что-нибудь и покруче. Например, открыть молодежный центр или вообще зарегистрировать кооператив. Я не мыслил себя обычным инженером. Почему я, дипломированный строитель, работоспособный парень, должен был получать почти в три раза меньше пьяницы и прогульщика Вовочки, работника шиномонтажного цеха автобазы? Да и к черту любую государственную работу! Вон, люди сейчас за день гребут столько, сколько иной профессор и за десять лет не заработает.

Капитализм уже давно начался, а я все еще скитался. Нищий, в стоптанных ботинках, с бесполезной мелочью в кармане.

В те дни я был в полной жопе.

(Нет сомнений, что редактор посчитает своим долгом вычеркнуть это слово, но я ему не позволю. Я был именно там, где указал, и точнее не скажешь. Так что пардон парле франсе!)

Но желание выйти в люди было огромным. Мои амбиции устремлялись к таким вершинам, что знакомые изумленно крутили у виска.

Начал я с того, что выписал газету «Коммерсант» и от корки до корки штудировал приходившие номера. Я уже чувствовал себя частью этого нового волшебного мира. Дело за малым: осталось лишь начать и кончить.

Мать звонила каждый день (я жил отдельно от родителей в маленькой холостяцкой квартирке). Она хотела, чтобы я устроился на «нормальную» работу, пусть даже на девяносто рэ. «Тебе нужен стаж! Сейчас ты тунеядец!» Упреки были бесконечными. Отец ей вторил. Когда я приезжал к родителям, чтобы поесть и стрельнуть очередной трешник, падре смотрел на меня так презрительно, как только он один и умел. Тяжело, уничижительно. «Иди работай!» Он, ветеран Великой Отечественной и заслуженный производственник, уже разочаровался во мне. Он списал меня на свалку истории. Он не мог понять: в кого я такой уродился?

В конце концов, мне стало стыдно. Я слишком близко к сердцу принял слова отца. Теперь я не хотел ни денег просить, ни даже объедать несчастных пенсионеров, и так обалдевших от начавшегося в стране безобразия. В магазинах тогда было шаром покати. Вскоре я перестал навещать родителей.

Мать все время зазывала, страдала. Отец хмурил брови и по субботам фанатично ходил на шумные коммунистические сборища.

Несколько попыток открыть свое дело закончились крахом. После этого неприятности посыпались, словно из рога изобилия.

Появились долги.

Я вынужден был то разгружать вагоны на плодоовощной базе, то спекулировать французским дезодорантом, то толкать дефицитные книги у книжного магазина.

За книги меня один раз загребли в отделение, отняли «товар» и настучали по печени. В КПЗ я провел три дня. Сокамерник, опытный спекулянт со стажем в две ходки, деловито объяснил, что я не «прописался», поэтому «книжная мафия» и сдала меня ментам.

Я был вечно голодный и всегда сексуально неудовлетворенный. Я как сейчас помню эти два мощных животных чувства, которые всегда были при мне.

С горя я все чаще и чаще прятался от действительности в безмятежных пространствах Бахуса. Иногда гулянки длились целыми неделями. Ну знаете, как это бывает по молодости: водка, девочки, всякие безумства, потом пустота в душе и, что не менее важно и даже взаимосвязано, в кармане и глубокая прострация тяжелого похмелья… Но об этом как-нибудь потом…

Однако удача появилась совершенно не из-за того угла, за которым я ее подкарауливал.

Однажды, раздобыв где-то целых двадцать пять рублей, я заехал на автобазу к Вовочке.

В воздухе пыльного помещения почему-то стоял приторный запах рыбьего жира. В конце рабочего дня слесари шиномонтажного цеха были уже мутноватыми. Свои трудовые подвиги они не забывали периодически праздновать, о чем красноречиво свидетельствовала батарея пустых бутылок в углу, прикрытая от глаз главного механика старой газетой. Я знал, что каждое отремонтированное колесо «зилка» или КамАЗа обходится водителю в два, три рубля. А сколько за день можно починить колес?

Впрочем, Вовочка, в отличие от своего напарника Буржуя, был еще вменяем. При своих ста пятидесяти килограммах он мог опустошить несколько бутылок водки и остаться на плаву.

Я принес пива. После того как с ним было покончено, сбегал за водкой. Выпили. Буржуй, чувствуя, что сил осталось только на то, чтобы добраться до дома, поспешил попрощаться: «Меня мама ждет!» Разошлись и халявщики, которых при моем появлении набежало видимо-невидимо.

– Не пора ли нам навестить мистера Азикоффа? – предложил я.

Вовочка нехотя согласился.

Азикофф был старше меня лет на десять, высокого роста и добротного телосложения, но все жизненные силы он давно растратил на бестолковые скитания по стране, на неоправданно рискованные эксперименты с собственной судьбой, на женщин и частые возлияния, поэтому к середине жизни оказался у разбитого корыта: один, без работы, без денег, в скромной коммунальной комнатушке, лишь в компании своих романтических воспоминаний.

И все же он был удивительным типом. Этакий отъявленный интеллигент. Прежде всего, он любил Америку и все американское, за что я и прозвал его мистером Азикоффым (произносится с фальшивым акцентом, как в дешевых постсоветских фильмах). Но при этом он обожал русскую поэзию и в легком подпитии мог наизусть читать огромные куски из поэм известных и забытых авторов. Чем меня и радовал.

Он боготворил Цветаеву.

 
Вы, идущие мимо меня
К не моим и сомнительным чарам, —
Если б знали вы, сколько огня,
Сколько жизни растрачено даром!
 

Бывший комсомольский лидер, герой БАМа, последние годы жизни окончательно опустился, много пил, воровал продукты в ближайшем универсаме, ходил по улице в рабочей одежде, чтобы менты не распознали в нем тунеядца, которых тогда отлавливали и привлекали, но при этом не уставал мечтать о крупном шальном заработке.

Он был непорядочным. Врал, мог обворовать друга, крепко подставить. И все же в его компании было как-то забавно. Уж очень он был интересным человеком. Он знал всех, и его знали все. Он был некоронованный король всех пьяниц и тунеядцев своего микрорайона. Такой крестный папа бутылки и стакана.

Азикофф, небритый, с легким водочным амбре, открыл дверь и стремглав зашлепал тапочками обратно в свою комнату, где разговаривал по телефону. Было слышно, что он предлагает кому-то по самой низкой в Москве цене сахар, музыкальные центры и мочевину. «Мочевина» тогда была на слуху, ее предлагали все, но мне так и не довелось узнать, что это за странный продукт…

Мы вошли вслед за Азикоффым и выложили на стол гостинцы: водку, колбасу, лимонад. Новоиспеченный биржевой брокер благосклонно кивнул и поспешил закруглить разговор. На маленьком столике на колесиках появились хлеб и хрустальные рюмочки. Вовочка обиделся: он признавал только граненые стаканы.

Однако Азикоффу звонили без остановки: металл, лес, масло – сотни вагонов и тысячи тонн всякой всячины, и вскоре он выдернул из телефонной розетки шнур: на сегодня хватит.

Я рассказал свежий анекдот:

«Встречаются два брокера. Один предлагает вагон сникерсов, другой – вагон сахара. Они договорились продать друг другу свой товар. И разошлись. Один пошел искать вагон со сникерсами, а другой с сахаром».

Азикофф натянуто улыбнулся. Анекдот был о нем.

Вскоре Вовочка замертво рухнул на диван, и мы с Азикоффым долгое время спокойно и вежливо беседовали. Рюмочки время от времени наполнялись и смачно опрокидывались. Заметив, что Вовочка не способен в ближайшее время прийти в сознание, мой щедрый приятель вынул из холодильника баночку чешского паштета.

– Откуда?!

– Бартером заплатили за сделку. У меня, ёклмн, целый ящик!

– О, тебе удалось что-то продать?

– Две фуры этого паштета… Вернее, я его еще не продал… Я только обещал, что сразу же его продам…

В этом Азикофф был весь: брал все, что плохо лежит, а потом врал, всячески выкручивался, месяцами скрывался.

Я в сомнении почесал затылок. Ведь за это могут и побить. Или вообще убить.

Мы мазали крошечные бутерброды и с блаженством их поглощали. Было действительно очень вкусно. Азикофф, как часто и бывало в подобной обстановке, то и дело окунался в свои трепетные воспоминания.

Далекий холодный Норильск. Воробьи на лету замерзают и безжизненной ледышкой падают с высоты. Люди скользят вдоль окоченевших кварталов, словно тени. Галина, у которой Азикофф приютился. Рано утром он взваливает на спину рюкзак и уходит обивать дерматином двери квартир, а поздно вечером возвращается с полной сумкой продуктов в руке. Галина его встречает. Добрая нежная Галина…

Ночь. На улице минус сорок. Нырнешь в постель к Галине, прижмешься к ней всем телом и греешься как у калорифера. Тепло, хорошо! Чего еще желать?..

 
Ты проходишь своей дорогою,
И руки твоей я не трогаю,
Но тоска во мне – слишком вечная,
Чтоб была ты мне – первой встречною.
 

Сегодня о Галине мне слушать неинтересно. Меня больше интересует обивка дверей.

– И много можно на этом заработать? – спросил я.

– До хрена! Можно стать Рокфеллером! Хоть в Америку потом переезжай, ёклмн! Вот смотри. Обить одну дверь стоит двадцать рублей. На одну дверь нужно дерматина на три рубля, еще железной нити и гвоздей на рубль. Остальное – чистоган.

– А сколько за день можно обить дверей?

– Да сколько угодно, хоть двадцать. Полчаса – одна дверь. Главное, дерматин достать и чтобы клиенты были…

Я быстро посчитал:

1 дверь = 20-4 = 16

20 дверей =16x20 = 320

Триста двадцать рублей за день! Сумасшедшие деньги!

– Почему же ты до сих пор не Рокфеллер?

Вопрос закономерный. Азикофф надолго задумался.

– Всему виной тому любовь…

Недурственный отмаз.

– Знаешь, сколько я на Галину просадил? – продолжает он, поймав мой недоверчивый взгляд. – Целое состояние!

Ну что ж, звучит достоверно.

– Мне бы достать, ёклмн, рублей двести, – мечтательно продолжил Азикофф. – Уехал бы к черту в Норильск, к Галине. Вот где раздолье… И во всем городе толком не одной двери не обито!

– Куда так много денег?

– Билет, хороший подарок Галине. Да и дерматина надо рулонов десять. На первое время…

Я уже на крючке. Тем более что пьяный. Мне не дает покоя загадочное слово «дерматин». Я представляю себе рулон этого материала, развертывающийся в сторону голубой дали. Я иду по гладкой дерматиновой дорожке, навстречу своей судьбе, а впереди маячат волшебные образы моего светлого будущего, украшенные пурпуром победных знамен. Там есть место для радостной любви, для воплощения всех сокровенных желаний и даже для благодатной заповедной Америки.

Я тоже хочу в Норильск!

без номера

Если книга мне совсем не нравится, я загибаю угол страницы, на которой остановился.

Вроде обыкновенно, но вместе с тем кощунственно, с глубоким пренебрежением к автору и написанному им.

Правда, сейчас, при капитализме, бумага пошла тоньше волоса, так что загибать приходиться сразу по пять страниц, чтобы потом найти, где читал.

Если книга мне просто не нравится, я использую в виде закладки кусок газеты или туалетной бумаги.

Если книга так себе, я могу заложить страницу карандашом или зажигалкой, то есть предметом, более-менее ценным.

Далее, если книга мне нравится, я ищу красивый календарик или настоящую закладку.

А если книга мне очень нравится, могу вложить между страниц десятирублевую бумажку, стольник или даже тысячерублевку.

Помню, один раз воспользовался стодолларовой купюрой.

Что это была за книга, я не скажу, а то вы вмиг бросите читать мое бессмертное творение и побежите в книжный.

Я никогда не нарушаю вышеприведенных последовательностей и закономерностей.

И происходит все это не умом, не логическим расчетом, а сердцем и духом.

Вы спросите: «Ну а если книга кажется тебе просто отвратительной, омерзительной, прямо-таки до тошноты? Как же тогда? А? Очень интересно!»

Что ж, могу ответить.

Я, дорогие товарищи… как вы сами-то, блин, думаете?., я, мои скорбные друзья, мои ублюдочные рожицы, мои пустотелые, пустоголовые, малодушные уродцы, я бы даже мягко добавил – мои пустозвонные,

ПРОСТО ЕЕ НЕ ЧИТАЮ,

а зашвыриваю куда-нибудь подальше, чтобы наткнуться на нее лет эдак через пять, не раньше, когда мое мировоззрение, мои вкусы и взгляды трансформируются в абсолютно новые психоделические субстанции.