Текст книги "Ашаршылык: история Великого голода"

Глава третья***Советизация аула

В конце 1925 года Филипп Голощекин провозгласил в Казахстане политику советизации аула. До начала коллективизации это было главное направление политики Казкрайкома, которое рассматривалось в значительной степени в качестве подготовительного этапа коллективизации.

Выдвижение такой цели в 1925 году может вызвать недоумение. Ведь Советскую власть в Казахстане установили в конце 1917 – начале 1918 года. Раньше всего Советскую власть установили в Оренбурге, в котором Военно-революционный комитет провозгласил ее 14 (27) ноября 1917 года, через три недели после событий в Петрограде. 5 (12) декабря 1917 года – в Букеевской Орде, 16 (26) декабря 1917 года – в Омске и вскоре в Кокчетаве и Акмолинске.[145]145
  История государства и права Советского Казахстана. Т. 1 (1917–1925 годы). Алма-Ата, «Издательство АН КазССР», 1961, с. 10–12


[Закрыть] Уже в 1919 году Советская власть в Казахстане значительно укрепилась, и 10 июля 1919 года Совнарком РСФСР создал Ревком по управлению Киргизским краем. 26 августа 1920 года Ревком был упразднен и создана Киргизская (Казахская) АССР.[146]146
  История государства и права Советского Казахстана. Т. 1 (1917–1925 годы). Алма-Ата, «Издательство АН КазССР», 1961, с. 143


[Закрыть]

Казалось бы, какая еще советизация аула через семь лет после установления Советской власти в Казахстане? Однако, как мы увидим позднее, определенные причины для провозглашения такого лозунга все же имели место быть.

Облик Советской власти в ауле

Что собой представляла Советская власть в низовом уровне Советов, в особенности в кочевых районах? Советская власть на уровне деревень и аулов была введена декретом ВЦИК 27 марта 1920 года, который одновременно упразднял ревкомы. Самой низовой административной единицей был административный аул, который объединял 20–30 хозяйственных аулов, в каждом из которых находилось 8–10 хозяйств, в радиусе от 20 до 120 км, иногда же радиус доходил до 200 км. Средняя площадь административного аула в Семиреченской губернии достигала 70 тысяч кв. км, в отдельных волостях 200–400 кв. км.[147]147
  История государства и права Советского Казахстана. Т. 1 (1917–1925 годы). Алма-Ата, «Издательство АН КазССР», 1961, с. 29


[Закрыть] В 1926/27 году в Казахстане насчитывалось 68,8 тысяч аулов-кстау.[148]148
  Родиевич Б. От колониального вырождения к социалистическому расцвету. М., «Власть Советов», 1931, с. 18


[Закрыть]

Вышестоящая структура складывалась из волостных Советов, уездных Советов, губернских Советов, а также в районах проживания казахского кочевого населения был уполномоченный КазЦИК.

Главным врагом Советской власти в Казахстане были огромные расстояния. Даже самые компактные по территории административные аулы требовали дня пути, чтобы добраться от Совета до самого отдаленного хозаула. В больших же административных Советов требовалось ехать неделю и больше. Огромные расстояния отделяли административные аулы от вышестоящих Советов, а также от центра. Известно, что участники V-й Всеказахской партконференции, которая состоялась в ноябре 1925 года, вернулись в свои аулы во второй половине декабря 1925 года.

Вторым злейшим врагом Советской власти был крайний недостаток транспорта, которым в то время были лошади. Журналист-коммунист Габбас Тогжанов в своей брошюре «О казакском ауле» оставил любопытные заметки о том, с какими трудностями сталкивались советские работники в выполнении возложенных на них функций. Обычно, по распространенной в то время практике, для каждого низового административного органа выделялась лошадь. Для русских районов с компактным расположением деревень, одной лошади хватало, тем более, что во многих местах территорию Совета можно было обойти пешком или проехать на попутных телегах. Положение в казахских административных аулах резко отличалось: «А в казахском ауле не так, там каждый работник должен иметь при себе лошадь».[149]149
  Тогжанов Г. О казакском ауле. Кзыл-Орда, 1928, с. 40


[Закрыть] Разумеется, что выделить лошадей на 5–7 советских работников в административных аулах тогда было крайне затруднительно. Это приводило к многочисленным побочным последствиям: «Вот они вынуждены искать лощадь у других – у «знакомых», обращаться с просьбой к тем казакам, у которых имеются лошади, обычно – мы проверили на опыте, – они берут лошадей в большей части у баев и у тех, которые в чем-нибудь обвиняются, – совершили проступок перед Советской властью».[150]150
  Тогжанов Г. О казакском ауле. Кзыл-Орда, 1928, с. 40


[Закрыть]

Нетрудно догадаться, что подобные отношения ставили советских работников в сильнейшую зависимость от аульных баев. Но это было еще не все. В силу разбросанности хозаулов по территории административного аула, собрать всех членов Совета было редкой удачей и редким событием. Народ вышел из этого положения с непринужденной легкостью – все полномочия вручались председателю Совета, который единолично принимал все решения. «В аулах, аулсовет представляет только его председателя. Пока что в глазах масс председатель – аулсовет».[151]151
  Тогжанов Г. О казакском ауле. Кзыл-Орда, 1928, с. 50


[Закрыть] Регистрации заседаний, как правило не велось, решений тоже, как правило, не записывалось.

Такое положение дел открывало широчайшие возможности для манипуляции советскими органами со стороны баев. Председателю время от времени требовалась лошадь для поездок и постой в хозаулах на ночевку. Баи все это охотно предоставляли председателю аулсовета в обмен на лояльность, чтобы в нужный момент председатель аулсовета «замолвил словечко». Рано или поздно, скорее рано, председателя со всех сторон окружали баи и зажиточные хозяева, от которых совработник полностью зависел, и был вынужден считаться с их мнением и советами. Аулсовет, изначально задуманный как орган власти бедноты, оказывался изолированным от этой самой бедноты.

В казахских аулах было еще одно существенное отличие от русских или украинских деревень в Казахстане. В последних еще на заре установления Советской власти были в массе своей созданы сельсоветы. В деревнях, в которых было по 20–30 дворов, от избы до сельсовета можно было дойти пешком, и потому крестьяне имели возможность обращаться в сельсовет по тем или иным вопросам. В казахских хозаулах никаких советов не создавалось за малочисленностью населения, а Совет административного аула находился в лучшем случае в 20–30 км. Кроме того, весной казахи снимались и уходили на летние пастбища за десятки и сотни километров от своего аулсовета. Поэтому в казахских хозаулах население могло годами не видеть председателя совета, и жило изолированно от Советской власти. Все вопросы решали зажиточные хозяева, которые при необходимости могли съездить к председателю аулсовета и договориться с ним по-свойски.

Вследствие огромных расстояний, отсутствия транспорта и общей бедности республики, накануне коллективизации никакой связи центра с аулами просто не существовало. В ауле не было ни телефона, ни радиточек, ни почтового сообщения. Даже в 1932 году колхозы не имели телефонной связи, телефон имели 10,2 % сельсоветов, 23,1 % совхозов.[152]152
  Чуланов Г. У., Ишмухамедов Б. М., Чечелова Т. В., Жубанов З. Г. Очерки истории народного хозяйства Казахской ССР. Т. II (1928– июнь 1941 года). Алма-Ата, «Издательство АН КазССР», 1962, с. 226


[Закрыть]

По сути своей, накануне коллективизации Советская власть в ауле существовала в большей степени на бумаге, чем на деле. Это открыто признавалось в Казкрайкоме. Филипп Голощекин говорил в своем докладе на 2-м Пленуме Казкрайкома в апреле 1926 года: «В казакском ауле нет Советской власти».[153]153
  Очередные задачи ВКП(б) в Казакстане. Доклад т. Голощекина второму пленуму Казакского краевого комитета 30 апреля 1926 года. Кзыл-Орда, 1926, с. 52


[Закрыть] Даже сельсоветы и аулсоветы, которые все же существовали и как-то работали, тем не менее были совершенно неуправляемы по причине отсутствия с ними связи. Распоряжения центральных органов попросту не доходили до мест, и в столице Казахстана не было возможности узнать, как эти распоряжения выполняются на деле.

В Казахстане были, помимо советских органов, также партийные организации и организации бедноты. В советской литературе о них, а в особенности о бедняцких организациях, было много написано хорошего, и отмечался рост и развитие.

Скажем, союз бедноты «Кошчи», имел мощную и разветвленную структуру: 7 губернских комитетов, 5 окружных комитетов, 27 уездных комитетов (укомов), 259 волостных комитетов (волкомов), 1996 аульных комитетов (аулкомов), а также 3434 первичных ячеек. В союзе состояло 243 тысячи человек, 68 % которых приходилось на бедняков.[154]154
  История государства и права Советского Казахстана. Т. II (1926–1937 годы). Алма-Ата, «Издательство АН КазССР», 1963, с. 47


[Закрыть] Партийная организация в Казахстане также была велика и имела широко разветвленную сеть от Крайкома ВКП(б) до первичных ячеек. В краевой парторганизации состояло 30 тысяч человек, из которых 34 % приходилось на казахов, 46 % – на русских.[155]155
  Кучкин А. П. Советизация казахского аула 1926–1929 годы. М., «Издательство АН СССР», 1962, с. 109


[Закрыть] В комсомольской организации состояло в 1925 году 50 тысяч человек, из которых казахи составляли всего 4 тысячи человек, или 8,6 %.[156]156
  Кучкин А. П. Советизация казахского аула 1926–1929 годы. М., «Издательство АН СССР», 1962, с. 111


[Закрыть]

Однако, злейшие враги Советской власти в Казахстане: расстояния и дефицит транспорта, держали за горло и партийные организации, и союзы бедноты. Здесь также процветали все те же самые явления, что и в аулсоветах: первичные организации фактически не существовали, собрания не проводились, решения вышестоящих органов не доходили, а если и доходили, то не исполнялись. Причин тому было несколько, но среди них нужно выделить проблему перевода документов и писем на казахский язык.

С первых же дней образования КАССР казахский язык был признан государственным языком наравне с русским. В 1923 году вышел декрет о переводе делопроизводства на казахский язык или на использование двух языков. Однако, несмотря на декреты, в первые годы Советской власти в Казахстане документы и постановления на казахский язык не переводились, и издавались на русском языке. В руководящих органах было засилье русских и украинцев («европейские кадры», как тогда говорили). В 1922/23 году в центральных органах Казахстана насчитывалось 60 % русских, 16 % других европейских национальностей и 24 % казахов.[157]157
  Родиевич Б. От колониального вырождения к социалистическому расцвету. М., «Власть Советов», 1931, с. 58


[Закрыть] Скажем, в 1922 году в партийной организации Казахстана было всего 6,3 % казахов, а на 1-ю областную партийную конференцию 11–18 июня 1921 года в Оренбурге в составе 163 делегатов приехали всего 19 делегатов-казахов. Засилье «европейских кадров» и употребление русского языка создавало сильную отчужденность между массами коренного населения (не только казахского) и Советской властью, и порождало пассивность низовых органов.

В 1926 году проблемой привлечения казахов к советскому и партийному строительству озаботились всерьез. В Казахстане стартовала политика «коренизации», согласно которой определенный процент должностей должны были занять казахи или, по крайней мере, работники, владеющие казахским языком. 29 декабря 1926 года вышло постановление Совнаркома КАССР об обязательном переводе постановление на казахский язык. Одновременно открылись языковые курсы, на которых в 1926–1927 году обучались 1505 человек.[158]158
  История государства и права Советского Казахстана. Т. II (1926–1937 годы). Алма-Ата, «Издательство АН КазССР», 1963, с. 57–58


[Закрыть] В 1928 году работало 150 школ казахского языка.[159]159
  Родневич Б. От колониального вырождения к социалистическому расцвету. М., «Власть Советов», 1931, с. 76


[Закрыть]

Однако, языковая проблема наскоком не решалась, и количество работников, в одинаковой степени хорошо владеющих русским и казахским языками, была крайне незначительна. Казахи в то время весьма плохо владели русским языком, а «европейские кадры», как правило, плохо или совсем не владели казахским языком. При годовом наборе на языковые курсы в 1500–2000 человек, подготовленных кадров не хватало даже на замещение должностей республиканского и губернского уровня. В 1929 году процент коренизации довели в среднем до 34,4 %. Но проблем это не решило: «Процент коренизации номенклатурных должностей, в частности в окружном звене, был все еще низок, переход на казахское делопроизводство в этом звене осуществлен не был».[160]160
  История государства и права Советского Казахстана. Т. II (1926–1937 годы). Алма-Ата, «Издательство АН КазССР», 1963, с. 61


[Закрыть]

Таким образом, между окружным и уездным уровнями управления в Казахстане практически во всех советских, партийных и общественных организациях возник языковой барьер. Для того, чтобы спустить директиву или циркулярное письмо уже на уровень уездных комитетов, требовался перевод. Однако, документы отправляли в укомы на русском языке, а укомы, которые дальше должны были передавать документы волкомам и аулкомам, в которых работники не владели русским языком, переводили их сами. Перевод в идеале должен был быть параллельным, то есть полностью сохранять смысл исходного документа.

На практике же в укомах переводили как умели. По свидетельству Г. Тогжанова, переводы документов, которые он просматривал в некоторых укомах ВКП(б), были исключительно плохого качества: «Мы здесь могли бы привести несколько «переводов», которыми мы располагаем, но при всем желании их приводить здесь нельзя, ибо, несмотря на то, что эти «переводы» делались с русского текста, мы не можем перевести их обратно на русский язык».[161]161
  Тогжанов Г. О казакском ауле. Кзыл-Орда, 1928, с. 35


[Закрыть]

Подобные документы, в которых зачастую были чудовищные и дикие искажения текста, а иногда и даже совершенно бессмысленный текст, рассылались в волкомы и аулкомы. Даже Г. Тогжанов открыто подверг такое «руководство» резкое критике: «Но здесь констатируем тот факт, что зачастую наши укомы и уисполкомы не только не руководят волкомами и аульными организациями, но вводят их в заблуждение своими безграмотно переведенными циркулярами и инструкциями».[162]162
  Тогжанов Г. О казакском ауле. Кзыл-Орда, 1928, с. 35


[Закрыть]

Волостной комитет, получив такое послание, по свидетельству Г. Тогжанова, не пытался разобраться и уточнить, а просто переписывал его и посылал дальше, в нижестоящие органы. При этом переписанный документ претерпевал еще одну стадию изменений: «В большинстве случаев он переписывает с невероятными искажениями и с большими пропусками, пропускаются такие места, которых волком сам не разбирает».[163]163
  Тогжанов Г. О казакском ауле. Кзыл-Орда, 1928, с. 35


[Закрыть] Трудно себе представить, что получалось из такого «перевода» и такой «редактуры» из циркуляров и распоряжений Казкрайкома. После такой «обработки» конечный документ совершенно не был похож ни по смыслу, ни по содержанию на исходный.

В аульных комитетах, где в основном были малограмотные работники, и не думали разбираться в содержании присылаемых им документов: «Последние тоже не разбирают. Читают и так, и эдак, но не понимают».[164]164
  Тогжанов Г. О казакском ауле. Кзыл-Орда, 1928, с. 37


[Закрыть] Хорошо еще, если читали. В то время уровень грамотности был очень низким, и даже в партийной организации в Казахстане насчитывалось 22 % неграмотных.[165]165
  Кучкин А. П. Советизация казахского аула 1926–1929 годы. М., «Издательство АН СССР», 1962, с. 109


[Закрыть] Потому аулкомы сразу документы подшивали в папку, или еще проще, скидывали в мешок без подшивки и регистрации. Тем более, что сплошь и рядом, циркуляры и распоряжения приходили с большим опозданием, часто через 2–3 месяца после крайнего срока их исполнения.

Это исключительно ценное признание, которое приоткрывает завесу тайны над причинами «перегибов» при коллективизации. Мало того, что против структуры управления работали огромные расстояния и дефицит транспорта, так еще и имеющаяся система фактически не работала, а производила никому не нужные бумаги, рассылаемые с огромным опозданием. Смысл распоряжений, которые отдавал Казкрайком, по дороге искажался до неузнаваемости. Обратной связи практически не было. На местах советские, партийные и общественные работники целиком и полностью зависели от аульных баев и вынуждены были прислушиваться к их словам. Одним словом, Голощекин на трибуне и Казкрайком – это одно, казахские аульные массы – совсем другое, и связи между ними были крайне слабы.

С такой системой управления нельзя было начинать каких-либо преобразований, поскольку ничего из запланированного не было бы выполнено точно так, как задумано и в установленные сроки. Безусловно, Голощекин и его сторонники, об этом знали. В материалах V Всеказахстанской конференции РКП(б), на которой и был провозглашен лозунг «советизации аула», имелся анализ сложившегося положения: «Современное реальное соотношение классовых сил в Казахстане таково: пролетариат малочисленный, распыленный и слабый, советская система осуществляет пролетарское руководство только в центре, начиная примерно с уездов, в низах – Советская власть иногда даже не существует вовсе, или еще очень слаба…».[166]166
  Материалы к отчету Казакского крайкома РКП(б) к V краевой партконференции. Кзыл-Орда, 1925, с. 128


[Закрыть]

Даже сквозь политическую фразеологию в этом просматривается признание сложившегося положения: до уездного уровня система власти более или менее функционирует, а ниже – там Советской власти или нет, или почти нет.

В этой обстановке лозунг «советизации аула», или «оживления Советов», как вариант, в первую очередь преследовал цель улучшить систему управления и добиться того, чтобы в нее были реально включены низовые властные органы, которые в тот момент существовали больше на бумаге.

Бай, всеведущий и всемогущий

Как уже говорилось, подобное устройство низовых органов власти, по сути, ставило их в зависимость от зажиточных хозяев, или баев, как их тогда называли, и открывало перед последними широчайшие возможности по манипулированию всеми органами Советской власти: аулсоветами, партийными и комсомольскими организациями, комитетами союза бедноты. Первые же проверки, которые проводил КазЦИК в конце 1925 года перед первыми выборами в Советы, показали, что все рычаги власти в ауле находятся в руках баев.

В советской литературе бай занимает значительное место, как один из главных противников Казкрайкома в аулах, однако его характеристика обычно давалась очень кратко. Скажем, сам Голощекин определял баев как:

«1. Представитель старой полуфеодальной знати,

2. Крупный скототорговец и скотовладелец,

3. Представитель эксплуататорского аульного хозяйства».

По его данным, в Казахстане насчитывалось около 3 тысяч баев.[167]167
  Голощекин Ф. И. Казакстан на путях социалистического переустройства. М.-Алма-Ата, ОГИЗ, 1931, с. 193


[Закрыть]

Однако, почти никогда не говорилось открыто, на чем же держалась власть зажиточных хозяев в ауле. Только в начале 1990-х годов появились исследования, которые отвечали на этот вопрос с достаточной полнотой. Важность этой темы подчеркивается тем, что характеристика положения и влияния бая в ауле позволяет понять реальное социально-экономическое устройство аула накануне коллективизации.

Первопроходец этой темы, Ж. Б. Абылхожин отмечал крайнюю скудность информации: «При такой узко заданной предметно-целевой ориентировке освещалось преимущественно «действие» (акции власти), тогда как «противодействие» (реакция структуры) либо вообще оставлялось за пределами анализа, либо подавалось в привычных схемах, работающих в контексте «патриархально-родовой» тематики».[168]168
  Абылхожин Ж. Б. Традиционная структура Казахстана. Социально-экономические аспекты функционирования и трансформации (1920–1930-е годы). Алма-Ата, «Гылым», 1991, с. 10


[Закрыть]

В 1970–1980-х годах появились многочисленные исследования, выполненные на основе данных дореволюционных публикаций и документов, в которых достаточно подробно и тщательно было исследовано казахское хозяйство в том виде, в каком оно существовало в начале ХХ века, вплоть до начала коллективизации. Несмотря на то, что источники зачастую были неполны, тем не менее удалось понять и исследовать основные черты казахского кочевого аула.

Первый и главный вывод, который был сделан, состоял в том, что казахское скотоводческое хозяйство было глубоко и органично связано с природными процессами, и подчинялось их закономерностям. Кочевое скотоводство развивалось в маргинальной зоне засушливых степей и полупустынь, в ареале, ограниченной изогиетами 200–400 мм осадков в год.[169]169
  Масанов И. Э. Кочевая цивилизация казахов (основы жизнедеятельности номадного общества). Алматы, «Социнвест» – М., «Горизонт», 1995, с. 22


[Закрыть] В этой зоне отмечалась сильная сезонная изменчивость растительного покрова, стока рек и источников воды. По мнению большинства исследователей, становление кочевого скотоводства шло на основе наблюдений за миграциями диких степных животных (сайгаков, джейранов, куланов, диких лошадей и верблюдов). Постепенно кочевники во время загонной охоты выбивали поголовье диких животных. Это вело к освобождению экологической ниши, которую занимал домашний скот.[170]170
  Масанов И. Э. Кочевая цивилизация казахов (основы жизнедеятельности номадного общества). Алматы, «Социнвест» – М., «Горизонт», 1995, с. 35, 37


[Закрыть] Кочевники же вынуждены были сами двигаться примерно по тем же маршрутам миграции, и сами организовывать кочевание со стадами.

В жизни кочевника огромную роль играло знание природных ресурсов пастбищ, закономерностей смены сезонов и сезонной изменчивости ресурсов степей, от чего зависело определение времени кочевания, последовательность выпаса скота, и, в конечном итоге, благополучие всего хозяйства. «Вследствие этого проблема номер один для любого кочевника-скотовода – это приобретение лимита знаний о характере природно-климатических условий, об особенностях функционирования среды обитания», – отмечает И. Э. Масанов.[171]171
  Масанов И. Э. Кочевая цивилизация казахов (основы жизнедеятельности номадного общества). Алматы, «Социнвест» – М., «Горизонт», 1995, с. 34


[Закрыть] Чем больше было таких знаний, тем устойчивее было скотоводческое хозяйство. Знания очень ценились, тщательно охранялись от чужаков, и передавались от отца к сыну.

Но не только знания об окружающей среде были важнейшим фактором развития кочевого скотоводческого хозяйства. В число таких факторов входил оптимальный размер стада: «Извечное стремление к достижению рационального баланса между природными водно-кормовыми ресурсами и поголовьем скота требовали постоянно регулировать численнось последнего. Без соблюдения этого условия производство необходимого продукта и воспроизводство средств производства были попросту невозможны».[172]172
  Абылхожин Ж. Б. Традиционная структура Казахстана. Социально-экономические аспекты функционирования и трансформации (1920–1930-е годы). Алма-Ата, «Гылым», 1991, с. 114


[Закрыть]

Здесь мы снова возвращаемся к вопросу, который не смогла разрешить советская политэкономия – что является средством производства у кочевников-скотоводов. Современные казахстанские исследователи считают, что средством производства был сам скот.[173]173
  Кшибеков К. Д. Истоки ментальности казахов. Алматы, «Дайк-пресс», 2006, с. 36


[Закрыть] С его помощью кочевники превращали природные ресурсы степи: травы и воду, непригодные для человека, в продукты, пригодные для человека: продовольственные продукты, сырье для изготовления необходимых вещей.[174]174
  Кшибеков К. Д. Истоки ментальности казахов. Алматы, «Дайк-пресс», 2006, с. 39


[Закрыть] Правда, политэкономическая природа скота была намного сложнее, чем природа средств производства у оседлых народов. Скот мог выступать как орудие труда (выпас и поение), как объект труда (стрижка, доение, случка, забой), и как капитал (продажа, выплата калыма, айыпа и другие нужды).

Социально-экономическое развитие казахского аула был выстроено вокруг скота и частной собственности на скот. Кто имел большое стадо, тот занимал высокое социальное положение. Однако, реальное положение дел было гораздо сложнее, и эта зависимость не реализовывалась столь прямолинейным образом.

У скотоводческого хозяйства был минимум, при котором оно имело устойчивость и могло воспроизводиться. Этот минимальный уровень оценивается в 60–70 голов скота. Следовательно, при выделении сыновей отец – хозяин стада должен дать своим сыновьям не меньше этого уровня, чтобы они могли вести свое хозяйство. Однако в обычном праве фиксировался такой способ выделения сыновей. Глава семьи делил хозяйство на равные части по числу сыновей, а также одну долю себе и жене на пропитание.[175]175
  Фукс С. Л. Обычное право казахов в XVIII – первой половине XIX века. Алма-Ата, «Наука», 1981, с. 30


[Закрыть]

Раздел хозяйства редко проходил гладко, и обычное право казахов в XIX веке эволюционировало в сторону укрепления имущественных прав главы семьи, и лишения неотделенных сыновей права распоряжаться имуществом. В конце XIX века выделение сыновей стало редкостью и проводилось только в богатых семьях.[176]176
  Фукс С. Л. Обычное право казахов в XVIII – первой половине XIX века. Алма-Ата, «Наука», 1981, с. 26–28


[Закрыть] Богатые скотоводы, имеющие большое стадо, затрудняющее выпас, сами дробили его и передавали в собственность женам и сыновьям. Но в средних и бедных хозяйствах глава семьи узурпировал все имущественные права членов семьи, и главным способом приобретения имущества младшим поколением стало наследование.

Это положение было связано с тем, что раздел стада в среднем хозяйстве создавал риск, а в бедном хозяйстве заранее предопределял падение численности стада ниже минимального уровня численности. В этом случае, и отец, и сын переставали быть самостоятельными хозяевами. Правда, в вопросах выделения сыновей, обычное право пошло на компромисс. Даже изгоняя сына из семьи, отец был обязан дать ему хорошую лошадь или верблюда, а также выплатить калым.

Ситуация резко изменилась после революции. Если до революции скотоводы платили фиксированную кибиточную подать, то при Советской власти основными средствами обложения стал продналог, сначала натуральный, а потом денежный, который зависел от размеров стада. У хозяев появился мощный стимул дробить хозяйства, чтобы снизить налогообложение. В 1920-х годах шло интенсивное дробление хозяйств: в 1920 году их насчитывалось 198 тысяч, а в 1928 году – 809 тысяч.[177]177
  Абылхожин Ж. Б. Традиционная структура Казахстана. Социально-экономические аспекты функционирования и трансформации (1920–1930-е годы). Алма-Ата, «Гылым», 1991, с. 117


[Закрыть] Этот процесс порождал огромное количество маломощных и бедных хозяйств, вплоть до появления бесскотных хозяев. Под давлением сельхозналога, который с 1922 года вносился в денежной форме, началась вынужденная товаризация хозяйств, которые вынуждены были продавать скот, чтобы собрать сумму, необходимую для уплаты налога. Продажа скота также сокращало поголовье, превращая даже зажиточные хозяйства в маломощные.

Раздел имущества между сыновьями был не единственной причиной падения поголовья стада ниже минимального уровня. Традиционным врагом кочевника были джуты, часто приводившие к падежу значительной части стада. Хозяйство могло стать бедняцким также из-за угона скота.

Любое бедствие, будь то стихиное – джут, или социальное – угон скота, приводил к появлению в аулах людей, не имеющих средств к существованию: малоскотные хозяйства (кедей), или вовсе бесскотные (жалшы). Среди казахов были способы социальной саморегуляции в подобных случаях. Одним из древнейших способов подобной саморегуляции был жилу – помощь разорившимся при бедствия хозяйствам. Сородичи собирали для пострадавших скот, достаточный для ведения самостоятельного хозяйства. Жилу охранялся строгим обычаем, согласно которому отказ от оказания помощи означал исключение из рода.[178]178
  Фукс С. Л. Обычное право казахов в XVIII – первой половине XIX века. Алма-Ата, «Наука», 1981, с. 58


[Закрыть]

Тем не менее, далеко не всегда род приходил на помощь, и бедняки были вынуждены искать себе пропитание, нанимаясь на работу в богатые хозяйства. В Казахстане существовал старинный способ найма – саул, когда бай давал своим бедным родственникам стадо на выпас, с правом доить молоко или стричь шерсть. Впрочем, уже в начале ХХ века саул превратился просто в сдачу стада на выпас за право пользования молоком. В конце XIX века, с ростом запашки, появился еще один способ найма рабочей силы. Бай нанимал кедей или жалшы для вспашки поля, посева и сбора урожая. Этот работник назывался ортақ. Бай давал ортакам необходимое для хозяйства: пару рабочего скота, 1–2 коровы, семена, кетмень и халат. Ортак должен был выполнить все полевые работы, и как правило, жил рядом с ним. После сбора урожая и возвращения бая, половина урожая отдавалась ортаку.[179]179
  Социалистическое строительство в Казахстане в восстановительный период (1921–1925 годы). Сборник документов и материалов. Алма-Ата, «Издательство АН КазССР», 1962, с. 241


[Закрыть]

Самые бедные вынуждены были наниматься на хозяйственные работы: доение, стрижка, изготовление войлока, приготовление пищи, работали за еду и одежду, и кочевали вместе с семьей.

Экстремальные условия эпохи Гражданской войны, сопровождавшейся джутами и голодом, поставили казахское скотоводство в очень тяжелые условия и вызвали, в целом, обнищание казахов, появление большого количества бедняков и нищих. Середняцкие хозяйства, сохранившие по 10–15 голов скота, имели шанс, хотя и небольшой, на восстановление своего хозяйства, объединяя свои стада до уровня оптимального поголовья. 30–40 хозяев вместе вполне могли составить более или менее самодостаточное хозяйство и после революции иногда оформлялись как кооперативы или даже колхозы. По этой причине бедные аулы всегда можно было отличить по количеству юрт. В бедном ауле было 30–40 юрт, в богатом – до десятка, в среднем 5–6 юрт.

Однако, во время Гражданской войны обнищание затронуло значительную часть казахов, и довело их до того уровня, на котором они не могли вести ни своего хозяйства, ни находиться в скотоводческой общине. Они выталкивались за пределы общины и вынуждены были искать пропитание где придется.

В этих условиях, в рамках традиционного хозяйства, резко увеличилось значение и роль бая, сохранившего скот и способного к воспроизводству стада. Во-первых, богатые хозяйства зачастую были опорой для скотоводческих общин. Пять хозяйств со стадом 50–60 голов в каждом и бай со стадом в 300 голов составляли оптимальное по размерам хозяйство в 600 голов. Во-вторых, баи были в состоянии обеспечить средствами к пропитанию и работой если не всех, то большинство бедняков и нищих в аулах, тем более что развитие отхожих промыслов, в частности работа на рыболовных угодиях, на добыче полезных ископаемых или в промышленности тогда были развиты исключительно слабо. На этой основе социально-экономическая дифференциация в ауле в начале 1920-х годов стремительно развивалась и усложнялась. По результам экспедиционного обследования Туркестанского оргбюро Крайкома РКП(б) казахских аулов в Аулиэ-атинском уезде Сырдарьинской губернии в 1924 году сложилась следующая картина:[180]180
  Социалистическое строительство в Казахстане в восстановительный период (1921–1925 годы). Сборник документов и материалов. Алма-Ата, «Издательство АН КазССР», 1962, с. 239–240


[Закрыть]

Надо полагать, что конкретные формы организации хозяйства и привлечения в него рабочей силы из числа обедневших скотоводов и земледельцев были еще разнообразнее, были весьма гибкими и приспосабливались к условиям каждой конкретной местности. К сожалению, описание этих форм в настоящее время вряд ли возможно.

Баи в аулах несли, помимо экономической, другую важную функцию. Зачастую они были единственными грамотными людьми в аулах. Они имели больший кругозор и, как правило, были куда осведомленнее советских и партийных работников. В интересах бая работали аткамнеры – люди, которые имели лошадей и выполняли за вознаграждение разъездные поручения. С помощью аткамнеров баи активно вели политическую деятельность. В то время в казахских аулах также сохранялись традиционные суды, которые работали гораздо быстрее, чем советские суды, и пользовались более высоким авторитетом среди казахского населения. Г. Тогжанов признает высокие политические навыки баев: «Аксакальский суд работают лучше наших, баи-аткамнеры – «почетные люди» аула реагируют на все явления (начиная с мелочей и кончая крупными), происходящие в ауле гораздо быстрее и более умело, чем нащи низовые партийно-советские организации».[181]181
  Тогжанов Г. О казакском ауле. Кзыл-Орда, 1928, с. 18


[Закрыть]

Это положение дел объяснялось несколькими факторами. Во-первых, аулсоветы и все вышестоящие организации не были самостоятельными и ждали указаний в конечном счете от Казкрайкома, которые приходили с большим опозданием. Казкрайком и КазЦИК, в свою очередь, не могли разбираться с местными делами и вникать в вопросы, возникающие в каждом ауле. Во-вторых, ни советские работники, ни аульные коммунисты влиянием и авторитетом не пользовались, главным образом потому, что никак не могли повлиять на аульную жизнь, тогда как влияние бая было определяющим.

Баи также могли поддерживать традиционную казахскую культуру, проводить ритуалы и праздники, что для небогатых хозяйств часто было непозволительной роскошью. Эти ритуалы и праздники также использовались для укрепления влияния и подчинения себе советских и партийных работников. Приглашение на той ставило их в зависимость от бая. Казкрайком вынужден был констатировать, что коммунисты и комсомольцы в ауле находились под влиянием бая, и были, как правило, религиозными людьми. Дело доходило даже до того, что при проверках аульных партячеек выяснялось, что многие коммунисты вступили в партию по настоятельной просьбе бая.

Для Казкрайкома и КазЦИКа хуже всего было то, что они не имели необходимых данных, чтобы оценить политическое влияние бая на советские и партийные органы: «Необходимо отметить, что в материалах об избирательной кампании отсутствуют цифры о количестве аульных Советов, находившихся под политическим влиянием бая. Ни в каких документах – партийных и советских – нет таких цифр, ибо тогда не было такого рода статистического учета».[182]182
  Кучкин А. П. Советизация казахского аула 1926–1929 годы. М., «Издательство АН СССР», 1962, с. 3


[Закрыть]

В общем и целом, Казкрайком и КазЦИК уже на первых порах политики «советизации аула» столкнулись с существованием другой социально-экономической системы, которая работала быстрее и эффективнее советской, и, что немаловажно, часто маскировалась под советские органы.