Текст книги "Квадрат двенадцати"

Другие губы

 
Как будто губы, но другие,
Лоскутики цветочной кожи,
Открыты свету, как нагие,
Развратно нежатся на ложе.
Сподобились для поцелуя,
Достойные для обонянья,
Себя под солнышком балуя,
Благоухают в обаянье.
Ах эти тонкие изгибы,
Вот-вот, и сложатся в бутончик,
Мои бы так вообще смогли бы?
Проверю нынче, страстной ночью.
Влажны и нежны, но прохладны,
Хоть снова воспылать мечтают,
Пусть не со мною, да и ладно,
Их лижет бабочка. Бывает.
 

Звёздная пыль

 
Безоблачно,
И небо тёмным фоном
Для лучиков булавочных отверстий,
Нет, не буквально, просто в смысле – словно.
Планеты, звёзды, разные созвездья.
 
 
В такую ночь нельзя сказать о мраке,
Луна блестящая, потёртая монета,
И в звёздной пыли ярки зодиаки
Во всей красе космического света.
 
 
Вот невозможно промолчать о пыли
Межгалактической, что лезет под диваны,
В углы, и там мешаясь с нашей былью,
Всем прахом, тленом. Как-то очень странно,
 
 
Что даже звёзды эти уже в прошлом,
Века прошли – не световые лета,
Хотя поверить в это очень сложно,
Так долог путь космического света.
 
 
Какие-то взорвались и погасли,
Рассыпались в кометы, метеоры,
Попадали, кто загадал – тот счастлив,
Если успел, сопровождая взором.
 
 
Другие же досель кружат в пространстве,
Златая пыль, песок и самородки,
Летят ракеты, ищут дальних странствий,
Но в свете звёзд все их пути коротки.
 

Капкан

 
Ловушки каменных жилищ,
Где жить комфортно, но со светом,
И знать, он есть, пусть даже спишь,
Не надо убивать соседа,
Чтобы добыть еду, огонь,
Воды так много из-под крана,
Что стало чисто, грязь и вонь
Отсутствуют, и даже раны
Не получить в борьбе за жизнь,
И не назвать ту жизнь борьбою,
Где процветает эгоизм,
Где каждый нежится собою,
До той поры, пока есть свет,
А ток кусается в розетках,
И нет нужды, и смысла нет
Узнать, кто здесь стреляет метко.
Свет ограждает горожан.
Как в коконе огромный город
Под куполом во тьме. Капкан,
В котором нас захлопнут скоро.
 

Мена

 
Сколько во мне тебя,
Сколько ещё кого,
Что поимел любя?
Где-то уже другой
Я отдавал сам
Взятое, что во мне,
Что-то ещё отдам
Или приму извне.
Вот подвожу итог,
Всё вокруг изменя,
Сам себя не сберёг,
Сколько во мне меня?
 

Горизонт

 
Нет разницы меж небом и водой,
Вдали исчезла тонкая полоска,
Что в бытность разделительной чертой
Округлое растягивала плоско,
Куда садились часто облака,
Прикидываясь чудо-островами,
Громады серых или снежных скал,
По мне, так пена мыла из ворвани,
Напоминание об умерших китах,
Погибших в том числе за-ради света,
Чтоб жили люди и была еда,
Киты на небе, в тучах силуэты
И многое, что можно рассмотреть,
Пока оно плывёт, гонимо ветром,
Чтобы исчезнуть, не вернуться впредь,
За горизонтом опускаясь в недра.
Но края нет, планеты нет конца,
По всякому, до гибели планеты,
Когда всё сгинет к Богу, праотцам
В такое же вот лето или лету.
Сейчас всего-лишь преломлённый свет
Волны различных сред совпал длиною
И изменил спектральный градиент,
Чтоб с космосом сравнялось всё земное.
 

Чётки

 
Ласточки ныне в сети,
Бусы на проводах,
Если одна слетит —
Сядет другая. Взмах
Их отделяет от
To be on line/off line,
Сеть или же полёт,
Стая и чёткий стайл.
 

Микрокосм

 
Движение протянутой руки,
Привычное настолько, словно косно,
Касания, нажатия, толчки,
Как некий код открытья микрокосма,
Экосистемы. Скажем, целый мир
Скрывается порою за дверьми.
 
 
Где солнце – пламенеющий очаг
Или конфорка на обычной плитке,
А звёзды – лампочки, порой одна свеча,
Глаза блестят, здесь свет и так в избытке.
Какие-то слова, ещё движенья,
Подвластные закону притяженья.
 
 
Планеты же – одёжные шкафы,
Как спутники комфорта и уюта,
Как и тахты, диваны и софы.
Мещанская керамика, посуда,
Всё содержимое сервантов и буфета —
Наверно, астероиды, кометы.
 
 
Здесь в раковинах жерла чёрных дыр,
А Млечный путь – дорога утром в ванну,
И вход в небытие – это сортир,
Чтобы подумать там о самом главном.
На месте для справленья, гигиены,
Возможно, точный центр Большой Вселенной.
 

Устье

 
Течёт лениво, будто бы устав,
Река. Камыш, кувшинки, пряди тины.
Вливается в открытые уста
Чудского озера, в той заводи утиной —
Причал баркасов, лодок, рыбаки
Здесь разгружаются и сушат свои сети.
Расквакались лягушки из реки,
Судачат, часто спорят, в их беседе —
Насущное, что мошки, комары
Повывелись, наверное, – так мало,
Предчуствие дождя или жары,
И цапля, что недавно тут гуляла.
А вечером опустится туман,
Завесой мутной он сокроет устье,
И сколько цапель затаятся там?
Такие балаболки, право. Пусть им.
 

Экивок

 
А пух, как снег наоборот,
Стремится кверху и не тает,
Порошей хлопковой метёт,
Снежочки пухлые катает,
Июньский тёплый снегопад,
Как дежавю поры нескорой,
На той неделе крупный град
Засыпал льдом неждавший город.
Калины снежные шары,
Кухта оттягивает ветки,
Зимы привет среди жары.
Такие экивоки редки.
 

Секрет

 
Продукт секреции – секрет,
Как составная некой тайны,
Как воздух, дым от сигарет,
Его я вынюхал случайно.
Кто воскурил тот феромон,
Тот фимиам любви и веры
Для совлечения сторон?
В дыму все кошки, скажем, серы.
Но стала лишь одна цветной
И яркой, воспылав неоном,
Затем невестой и женой,
В какую до сих пор влюблённый.
Всё – любопытство и секрет,
Что до сих пор её загадка
Почти уже тринадцать лет,
А я на тайны очень падкий.
 

Дырка

 
Кошки в помине нет,
Комната пять на пять,
Вряд ли поможет свет,
Чтобы её искать,
Чтобы её найти,
Дважды на два угла,
Бестолку посветить,
Не было, как ушла.
Как описать «темно» —
Выколи хоть глаза,
Всё неизвестно, но
Тёмная полоса,
Чёрный кромешный мрак,
Что там ещё кромей,
Может быть, вурдалак
Прячется в этой тьме,
Может, и ничего,
Полная пустота
До глубины веков,
Дырка из-под хвоста.
 

Шёпот

 
Шаг, шорох, шелест, каждый шум,
Который, «шшш!», где буква «Ша»,
К примеру, громко я дышу,
Ступаю, листьями шурша.
 
 
Созвучно, сходно, всё о том —
Шум наложится, заглушит
Столь важный шёпот. Шёпотом
Мне кто-то что-то сообщит,
 
 
Упрятавшись за фоно-фон,
И будет трудно разобрать,
Ну разве через рассинхрон.
Надо внимательно внимать.
 
 
Так важно знать, что всё кругом
Скрывает больше, чем видно,
Чем слышно. Этакий объём,
Где многослойны стенки, дно.
 

Пух

 
Пускай не давит тяжкий гнёт,
Пускай терпимо, рыхло, сухо,
Да что там, будет мягким пухом,
Укроет, весом не согнёт,
 
 
Не сломит данный жалкий дом,
В нём всё равно не обитает,
Чьи кости грузом поломает,
Кто наживал своим трудом
 
 
Квартиру, дачу и семью,
Машину, шмотки, обстановку,
Кто тратил жизнь порой неловко.
Неделю разделял семью
 
 
И растерял остаток дней,
Теперь уже двумя ногами
В прямоугольной, свежей яме,
Как жаль. Со стороны видней.
 

Реальность

 
Реальность – лёд,
Но с талою водою,
Глубины что непрочно полоня
Истонченной и хрупкою слюдою,
Меняется. Торосы, полынья.
И гладкое не кажется надёжным,
Но скользким, чтоб с опаскою идти,
И верить в очевидность осторожно,
И слышать, как предательски хрустит
Скорлупка скрытой тайны под ногами.
Сеть трещинок глаза заворожит,
На льду уж лужи, ноги промокают,
Вот ручеёк реальности бежит.
 

Гражданская В

 
Достаточно не мочь и не хотеть
По-старому, равно для каждой части,
А искрой будет пуля или плеть,
Как сила слабости в её последней власти?
 
 
Кому-то нужен хлеб, семья и мир,
Другим – богатство, пища для амбиций,
Найдётся и идея, и кумир,
Пойдут по головам, по нежным лицам.
 
 
Вот вслушайтесь: «гражданская война»,
Всем гражданам она, дворцам и хатам,
Когда с собой воюет вся страна,
И правды нет, все в смерти виноваты.
 
 
Закон войны – он вовсе не закон,
В котором понимается порядок,
Презумпция виновности сторон,
А голод и преступность – так, придаток.
 
 
И хочется закончить, не начав,
Не дай нам Бог подобного начала,
Чтоб не орать от действия меча,
Железо пусть останется оралом.
 

Излишки

 
Не: существительный, одушевлённый.
«Не» как приставка для окончания.
Корень тех слов прошловремённый.
Нет человека, проблемы, а ранее:
Многие годы в надежде на счастье,
Горе и радость, метания личности —
Кончились быстро, почти в одночасье.
Качество лет в переросшем количестве.
Чтобы однажды чудесно живое
Стало холодным, ненужным предметом,
Вещью со свойством быть перегноем,
Чем-то забытым, сжитым со света.
Кто-то у дома расставил игрушки.
В той композиции зайцы да мишки,
Чьи-то любимцы из ткани и плюши
Ветхи и жалки. Просто излишки.
 

Леший

 
Налетели злые шершни.
Жалы алы от накала.
Этот лес не будет прежним,
И не будет с пылу пала.
 
 
Он горит, от массы жара
Зажигается всё внове,
Кубометры и гектары.
И ничто не остановит:
 
 
Ни вода, ни сильный ветер.
Дым густой, ни зги не видно,
Лес горит, и в этой смерти
Сгинуть, в общем-то, обидно,
 
 
Потому, что здесь не место
Покоения умерших,
Даже если с лесом вместе.
Лес как хищник: люди – съешь их.
 
 
Для людей лесная гуща
Остаётся зоной риска.
А пожар – он пуще, пуще.
Пламя, пламя, искры, искры.
 
 
Эти искры словно шершни,
Как отрывочные мысли.
Погибает старый леший,
Исчерпав надежду в смысле.
 

Внутренняя человечность

 
Огромные, прекрасные глаза,
Пронзительно глядящие из сердца
Как будто в душу. Словно бы назад
Вернулся, чтобы заново всмотреться.
 
 
Жива, как память умершей любви,
Вот так сильна привязанность собачья,
И дружба, да, что только позови,
Простите, если я сейчас заплачу
 
 
И с содроганием буквально зареву.
В груди стучит – мохнатый хвост виляет.
Воспоминанием своим её зову,
Та, уши навострив, во мне внимает.
 

Кремация огарка

 
Был раньше нисколько не ярок,
Нисколько, но несколько, он
Оплавлен по жизни, огарок
Сегодня снаружи сожжён.
Фитиль – это внутренний стержень,
Задуманный светом спалить
Свечу, только воском он сдержан,
Чтоб быстро не кончилась нить.
Кремация мёртвого тела.
Вот брошен огарок в камин,
Поскольку свеча надоела,
Состарилась. Много причин.
А там, как и надо, сгорела
И плоти истёк парафин.
Исчезла. А было ли тело,
Душа, что сияла? La fine.
 

Эрозия сна

 
Час от часу, и вот – пределы дня
При всей нечёткости границы дня и ночи.
Условно время в сутки единя,
Мы ими же и делим время, впрочем.
Повторность и сменяемость времён
Приносит ощущение порядка,
Как нами тот порядок заведён,
А мир не присказка какая-то, загадка.
Ведь вечер – лишь эрозия ночи,
А может, дня, скорей всего, совместно.
Огнём оплавлено божественной свечи,
Перемешалось – вместе в сутках тесно.
С приставкой «су» их общий полумрак,
А в слове «сюр» – кусок от реализма,
И нет его, тут вариант двояк,
Через какую сам посмотришь призму.
А что есть жизнь, когда итогом смерть,
Логичное для жизни продолженье?
И в смерти жизнь, опять же, как смотреть,
Перерождение, эрозия, смешенье.
На карте не отмечены места,
Где жизнь и смерть, как вечером единым,
Слились в преддверие, подобие моста.
Не так страшны концы, как середина.
Вот вечный лес, корявые стволы,
Что сгнило, что живо, окаменело,
Янтарные наплывы из смолы
Как плоть и кровь растерзанного тела,
А ветви, словно руки стариков,
Изломаны, измучены артритом,
И болью, и глумлением веков,
Какими-то лианами увиты.
Лианы тоже мертвы, и листва
Осыпалась давно и стала пылью.
Всё в сумраке и видимо едва,
Пугающе, как слово «замогилье».
У леса на краю стоит изба,
Пеньки – опора, шесть корнистых ножек,
Худая крыша и крива труба,
Изба необитаема, похоже.
Но есть там двое: бабушка и дед,
Когда-то ещё в бытность молодыми
Друг другу поклялись, дали обет —
Быть рядом навсегда. Вот ни живыми,
Ни мёртвыми, сейчас они вдвоём,
Не тужат вроде в тёмной домовине,
Заваленной отбросами, быльём,
Останками во мху и паутине.
Вокруг избушки острый частокол,
Украшенный для стиля черепами:
Пусты глазницы и потуплен взор,
Радушно лыбятся нечастыми зубами,
Давно умершие и тоже не мертвы.
Что мыслится истлевшими мозгами
В утробе опустевшей головы,
Что там ещё, потерянная память?
«Эй, бабушка, ау, и я приду,
Испарюсь хорошо в кровавой бане,
Сготовь мне поминальную еду,
Положенный кисель, кутью с блинами».
Что быть должно, того не миновать
В прямом и никаком, обратном смысле,
Вот думаю о чём, давя кровать,
Час от часу не сплю, терзают мысли.
 

Фотограф

 
Порой не нужно много цвета —
Прекрасное бывает скромно,
Есть монохромные пресеты,
К примеру, белое на чёрном.
 
 
Хотя и здесь неоднородно,
Полутона, тень и нюансы,
Когда снег падает на воду,
На грани водного баланса,
 
 
На грани пресыщенья белым,
Подёрнув реку снежурою,
Чтоб льдом хрустальным затвердела.
Её как коркою покроет.
 
 
А снег степенно и красиво
(Красиво почему? – Неспешно)
Берёзы украшает, ивы.
Чтобы заснежить всё? Конечно.
 
 
Лес и река во власти снега
И застывают, как на фото
Контрастном в меру, бело-пегом.
А где фотограф, где? Да вот он.
 

Невзрачное

 
Невзрачное, что это? Вечер,
И пасмурно. В небе вода.
Не дождик, не морось, а мельче.
Как туча свалилась сюда.
 
 
Воздушная, мокрая масса
Пейзаж размешала со мглой,
Асфальт по картине размазав,
Намокший поверхностный слой.
 
 
И люди, спешащие мимо,
Чтоб быстро тот вечер пройти,
Какою-то целью движимы
На столь неприглядном пути,
 
 
Забудут, верней, не запомнят
И вечер, что цвета асфальт,
А может, и всё, что сегодня,
Начнут походя забывать.
 

Сны

 
В чем разница реальности и снов?
Наверное, в возможности проснуться
И в ощущеньях плоти, но
Каков процесс мужских поллюций!
Оргазмы яркие во сне
И ужас от ночных кошмаров.
Сны – отдых от тяжёлых дней,
Отрада для больных и старых.
А после он, смертельный сон,
Как новый мир и мир совместный.
Виденья общи, в унисон,
В них, думаю, бывает тесно
В раю. А вот – жестокий ад
Для душ, чья сущность грех и злоба,
Что добрыми быть не хотят,
Ну пусть и спят себе особо.
 

Дар милосердия

 
Тело затихло, и меркнет сознание,
В страхе цепляясь за всё, что привычно,
Нет кровотока, движенья, дыхания,
Местоименья, раздроблена личность.
 
 
Зуд, ощущение боли и затхлости.
Муки распада в процессе гниения.
Целого нет, остаются лишь частности,
От-дан-ные на съедение времени.
 
 
Время растянуто. Воспоминания —
Некая помощь из жизни, из прошлого,
Дар милосердия, так, на прощание,
К счастью, ведь было много хорошего.
 

Случайности

 
Пересеченья жизненных миров
Подчас касательны и, кажется, случайны.
Те наложения, как дружба и любовь, —
Взаимодействие природы тайной,
Во власти воли внешней, роковой
Движимы случаем, реакцией на случай.
Стечение событий и навой,
Что нитями витальными накручен.
Но всё-таки в единых плоскостях
Они вращаются, те жизненные сферы,
Бывают нестабильны на осях,
Сопричиняя боль жестокой меры.
 

Берёзы

 
Светлые, бледные тени,
Лес, средь густой темноты
Сонмы лесных приведений,
Чёрные рваные рты.
Ярки на белом коросты,
Тщетный в беззвучности крик,
Черты и резы берёсты,
Древний, забытый язык.
Впиться бы мне поцелуем
В рану, струящийся сок,
Боже, как сладко, но всуе
Имя… Языческий бог.
Яще и Ладо, Илели —
Идолы русских лесов,
Исстари в рощах белели
Древа – русаличий кров.
Неупокойные души
Прятались в сени ветвей,
Там, наверху, где погуще,
В тёмной, как тайна, листве.
Так, средь иного белёсы,
Леса, мирской пестроты
Как-то особы берёзы,
Скажем, душевны, чисты.
 

Скажи

 
В количестве всё менее любим,
А в качестве? С перенесённой болью
Я без людей любимых нелюдим
И одинок, ну как всегда и боле,
И менее с начала до конца.
Привычка провожать и оставаться.
Не будет ни единого лица,
С которым не пришлось бы попрощаться.
Я жив пока, со мной поговори
И расскажи, что я на свете нужен,
Как не хватает всем моей любви,
А вашей мне. Давай, скорее, ну же!
 

Темнота

 
На смену сует ночь пришла,
Как пауза, любовь, и стало поздно,
Луны повисли удила
С попоной звёздной.
 
 
Дышу свободой темноты,
Без внешности, стыда, как растворённый,
Исчезли чёткие черты,
Я тоже тёмный.
 
 
И жалость глупая к себе,
Вдруг свыкнувшись во тьме со снами,
Согласно отдалась судьбе,
Да Бог с ней. Амен.
 
 
Я сам закончу этот мир,
Исчезнет всё, когда глаза закрою,
Французский есть глагол «мюрир».
И нет героя.
 

Скалогоры

 
Высотою над мелким довлея,
Скалогоры и пики-гиганты —
Унижают всё в прочем, «пигмеев».
Доминанта как есть доминанта.
Велики в этом высокомерье,
Их вершины как будто бы вызов,
Ту надменность победой умерить,
Восхожденьем отсюда, от низа,
Тем, кто хочет подняться повыше
Над отметкой, что Бог им начертил.
Бог из неба смеётся, что шиш им:
Что над жизнью – относится к смерти.
Мертвецами отмечены склоны,
Оборвали их время обрывы.
Вы к такому подъёму не склонны,
Принижаетесь, главное – живы.
 

Наоборот

 
Мы, города вместе с разноэтажками,
Горы, не горы, деревья с травой —
Все перевёрнуты (слово «тормашками»),
В небо свисаем вниз головой,
Крышей, верхушкой в глубины бездонные
Сильно рискуя однажды нырнуть,
В космос, манящий звёздами, тёмный и
Млечный, как омут, закрученный путь.
Справа налево и слева направо ли
Солнце свершает дневной оборот,
Словно над нами по кругу плавает.
Наоборот.
 

Осенняя пора

 
Вот осень поздняя, она какой сезон?
Хороший ли, плохой иль где-то между?
Дожди, промозгло, вроде бы резон
Рядиться в белые одежды.
 
 
Поношена и сброшена парча,
Всё неторжественно, смурно, в сравненье – проще,
Длиннеют ночи, что-то короча,
Земные остывают мощи.
 
 
Мы лето прожили горяче и греша,
Наеденно, и нам пора поститься,
Все впечатления в забытие смешав —
Недавние эмоции и лица.
 
 
Прощаться, то – текущая пора,
А грусть всю оставляет, кто остался,
Гулять не хочется, и скучны вечера,
Как сон осенний в старом-старом вальсе.
 

Бабье лето

 
Так мало женского тепла,
Что просто не хватило лета,
Уже пора, сменив уклад,
Лететь, часа четыре лета.
Столь продолжительный полёт
От непротопленной квартиры
Туда, где всё ещё цветёт,
В другую половину мира.
Весь мир и лето пополам.
Вот бабье, пусть оно и после,
Когда осенне по ночам,
Мужское же, наверно, возле.
Все вместе: в радости, беде,
В болезни, – вместе в бабьем лете,
И в бабью ночь, и в бабий день.
По полу не равно, заметьте.
Но как чудесно иногда,
Во власти отдыха и лени,
Когда Ей солнце и вода,
Укрыться под прохладой тени.
 

Безумие

 
Безумие по-своему свобода
От плена бесконечных предрассудков.
Без умие – когда живёшь в угоду
Чужим условностям, желаниям и муткам.
Несдержанность в неистовом веселье,
Чтоб быть собой, как есть ты, многоликим,
Играючи и пьяно без похмелья,
Впадая в раж аж первобытно дико.
Так непосредственно ведут себя лишь дети.
Вся ложь детей – изменчивая правда.
Себе не лги! А может, снова в клети?
Ну на фиг. Я не прав? Конечно прав, да.
 

Мортуарий

 
Алтарь и гроб на нём и над.
Ступени. Пусть взойдёт входящий.
А нужен мертвецу обряд
Тех похорон? Но он обрящет.
 
 
Сооруженье велико,
Чтоб быть величию подобным
Всеразрушенья и мельком
Не оценить сей храм холодный.
 
 
Достоин смерти пантеон.
Неправда то, что время лечит,
Пример обшарпанных колонн —
Лишь убивает и калечит.
 
 
Живёшь как будто не умрёшь,
На будущее что-то проча
И зарекаясь (чаще ложь),
А ждёт тебя в итоге порча.
 
 
Раз жизнь игра – то что финал,
И кто такой писал сценарий,
Всю эту труппу подбирал
Сейчас пришедших в мортуарий?
 
 
Чтобы отдать последний долг,
Согласно ЗАГСу и Реестру,
Гроб проводя от двери «Морг»
По главной улице с оркестром.
 
 
Не жил он ярко, чтоб сейчас
Конец бы был вот так напыщен,
Чтоб выйти в свет последний раз
Перед насыщенным кладбищем,
 
 
Лежать беспомощно. И пусть
Его жалеют эти люди,
Которым часто жалко чувств,
Любви чуть-чуть в теченье буден,
 
 
Дарить душевное тепло
Другим, пока они живые,
А вот как время истекло,
Уставиться, понурив выи
 
 
И память светлую почтив,
Уйти, оставив ношу, бремя,
Пожить, вернуться, ну почти,
Когда и их настанет ….
 
 
Да я не думаю – нельзя,
Пусть мысли словно черви в чреве
Кишат, клубятся и скользят
О доброй Чёрной королеве.
 

Зимний хруст

 
В сугробах снег и на деревьях снег,
Снег на лету, короче, снег повсюду,
И лес от снежной белизны поблек
И хвоей потемнел. Какое чудо —
Весь мир в лилейных покровах затих.
Как будто различаю звук снежинок,
Когда причудливые хлопья их
Ложатся на меня, под мой ботинок,
Шуршат крупой, и хруста сахарок
Так аппетитно с тишиною спорит,
А сказка вот, она вокруг, у ног,
Искрится снегом, гулко хрусту вторя.
 

Эпитафия от отправителя

 
Он ценен был сам по себе,
Другим по-разному, но всё же
Играл кого-то в их судьбе,
В своей же, как сумел, так прожил.
 
 
Для всех собравшихся сейчас
Важна по сути только память,
И всем по разному – нюанс.
Да вот в последний путь отправить
 
 
Послание в один конец
С определённым адресатом,
Того, кто больше не жилец,
Как говорилось здесь – утрата.
 
 
Табличка: ФИО и года.
Читайте, высчитайте сроки.
Какая разница когда,
Интересуют лишь итоги.
 
 
Итог всегда в твоих делах,
Поступках, творчестве, потомках —
И это будет жить, и прах
Переживёт. Не будем громко.
 
 
Давай вполголоса. Пока
Пусть продолжается прощанье,
Печаль обычно не громка,
Как сильно горе. Смерть – молчанье.
 

Обезлюдевший город

 
Ведь было «для», а стало «без»,
Как гений этих мрачных мест
Исчез, и след его простыл,
Людей. Все здания пусты.
Всяк некогда уютный дом
Зияет нежилым нутром.
То обиталище, как склеп,
Совсем не дом без важных скреп.
Зияет «не», зияет «жи»,
Да здесь вообще никто не жив.
Души ни мёртвой, ни живой,
И город сам себе не свой.
Бесценен стал и тут и там
Поеденный годами хлам.
К нему питает интерес
Лишь ветер перемены мест.
Его и шёпот, и шелест
Про тех людей, которых «без».
 

Тиме Диме

 
Тиме Диме, нет меня.
Где же, где же это тело?
Новый день на темь сменя,
К сожалению, истлело.
 
 
Посмотрите, отчий дом,
В нём же вы чужие люди.
Тиме Диме Дили Дон,
Подождите, все не будем.
 
 
Вон любимая жена
Зажигает с новым мужем.
Старый – вон, и вот те на —
Мёртвый он уже не нужен.
 
 
Дети сами по себе
На каком-то там этапе
В проживаемой судьбе,
Редко думают о папе.
 
 
Мне же, впрочем, всё равно,
Что у вас на белом свете,
Это умерло давно
В голове. И даже дети.