Текст книги "Дым. Поиск любви"

Мы просидели около полутора часов, выпили по две чашки кофе, съели пирожное. Юля рассказывала о предстоящей работе, об очень милой, как ей показалось Оксане Владимировне, которая на две недели наш босс. Всю свою жизнь я чей-то подчиненный, кто-то у меня Босс, начальник, президент, я постоянный баран, которого пасут. Я всегда часть безрассудного, слабого стада, не способного жить без пастуха с хлыстом.

– Вернулся? – спросила Юля.

– Можно сказать и так.

– Коля, это не мое дело, но мне давно жутко интересно, вы так давно вместе и не женитесь, почему?

– Почему мы должны жениться? – улыбнулся я.

– Как почему? У вас серьезные отношения, логическим завершением которых является свадьба.

– Логических цепочек в отношениях с женщиной, в том смысле, о которой ты ведешь речь, я не выстраиваю.

– А что ты строишь, если не секрет?

– Секретов нет, с ней ничего.

– Как это?

– Обыкновенно, – спокойно ответил я.

– Я тебя не понимаю.

– И я себя тоже.

– Ты когда-нибудь серьезно говорить можешь?

– Всегда, и сейчас я серьезен, я не серьезен к мертвому, а от нас с ней пахнет мертвичиной.

– Вы расстались что ли?

– Нет.

– Я ничего не понимаю, объясни, пожалуйста.

– По-моему, все предельно ясно, мы вместе без будущего, без прошлого, без чувств, без надежд на их появление.

– Как же вы тогда живете?

– Обыкновенно, как все, ведем совместное хозяйство, вместе спим, едим, моемся, дышим.

– Ясно, что ничего не ясно, – вздохнула она, совершенно не понимая, о чем я говорю. – И все-таки, так нельзя.

– Дай руку, – попросил я ее.

– Какую? – не ожидая подобной просьбы, растерялась она.

– Давай правую, – сказал я, протягивая руку.

Как-то робко и неуверенно она протянула мне руку. Я взял ее кисть в свои ладони, повернул тыльной стороной, рассматривая красивые маленькие пальцы, маникюр и нарисованные британские флаги на ногтях, которые и привлекли мое внимание.

– А почему именно британский флаг? – не выпуская ее руки, спросил я, – триколор патриотичнее.

– Не знаю, – улыбнулась она, – красиво, плюс я не патриот.

– Это почему же?

– Мне не нравится холодная, варварская Россия.

– Что же это такое? Не любить Родину, как можно? Быть честным, считал то, что ваш труд есть некий вклад в Родину. Как оказалось, я вас не знал вовсе.

– Хватит, Коля, – улыбнулась она, – я далеко не эгоистична, работаю я для себя, вернее для реализации своих идей. А что касается любви к Родине, это только тренд для радио и телевизора, в действительности кто ее любит и за что?

– Почему всегда нужно любить за что то? Можно любить или не любить и не иначе, я не о чиновниках и отдельно взятых людях, кто Россию видит как какое-то болото, из которого нужно высосать, откачать остатки чего-то ценного и свалить. Проблема нашей страны именно в том, что мы не хотим любить ее, себя, никого. Только поэтому мы так живем, хая во всех бедах Путина и еще кого-то, мы сами говно и живем так.

– Меня не переубедить, для меня актуальнее воплощения собственных планов, и на остальное мне все равно.

«Кто бы сомневался».

– Что это? Если не секрет.

– Это секрет, которым с тобой я поделюсь.

– Чем же я удостоен такого?

– Давай без издевок и лишних вопросов, удостоен и все!

– Хорошо, никаких вопросов, издевок, только острый слух, уже готовый уловить все, что ты произнесешь.

Огонь вспыхнул в ее глазах, энергия, которой были наполнены ее планы, лилась на меня. С юношества она мечтала стать модельером. Платье на выпускной бал, которое по ее словам, вызвало у других девушек злую зависть, она сшила сама. Я никогда не обращал внимания на ее одежду, больше интересовало, что под ней, как оказалось, все это она шила сама. Весной она планировала открыть собственный бутик для деловых женщин.

– Что ты смеешься? – с наигранной обидой спросила она.

– Одежда для деловых дам, вот что меня смешит.

– На мой взгляд, нет ничего смешного, смешны современные мужчины, безынициативные, инфантильные.

– Может быть, их делают такими рвущие под ногами землю женщины? Может нужно быть не бизнес-леди, а просто леди? Давая раскрыть заглушенный потенциал мужчинам. Мужчина не настолько приземист и материалистичен, какой является женщина, и, соответственно, в бешеном рвачестве мужчине вас никогда не превзойти. Мы давно ушли от того, когда наши потребности ограничивались добычей куска мяса и шкур животных, в чем мужчина, несомненно, превосходил женщин. Сейчас мышцы лишь для эстетического удовольствия, но не для схваток с мамонтом или сеянья полей. Физическая сила сейчас – это пыль. Так что, Юлия, претензии к мужчинам не обоснованы. Мужчины еще до конца не приспособились, сейчас переходный период. Иногда возникают такие мысли, эпоха мужей политиков, властителей мира на закате, и мы уже совсем близки к матриархату, а мужчина в идеале должен быть ученым мужем, творцом, писателем, поэтом.

– Долго он будет длиться, этот переходный период, точно! А мысль о матриархате мне симпатичная и, как я думаю, рациональная, раз вы абстрактно мыслящие, в отличие от нас, вот и двигайте прогресс, а бюрократию и прочее не приятное вам оставьте нам, – сказала она, улыбнувшись.

Юля страшно не хотела идти в купе, и мне стоило не малых усилий убедить ее в отсутствии какой бы то ни было опасности. К нашему общему удивлению, в купе Саши не было, более того, не было его вещей.

Юля закрыла за мной дверь, несколько раз дернув ее, проверяя, надежно она заперта или нет.

– Надо убрать весь этот срач, – сказала она, имея в виду остатки пищи, контейнеры, бутылки, находившиеся на столе.

– Давай, – согласился я.

– Сиди, я сама, – отказалась она от моего участия.

Освободив пакет майку, она просто смела все, что было на столе, протерла его тряпкой, предварительно смочив её минералкой, и, удовлетворенная проделанной работой, села напротив.

– Как хорошо, что его здесь нет, если честно, я почему-то так устала, козел этот разбудил меня своим шуршанием, я даже сначала испугалась, а ты спишь и носом не пошевелишь, – говорила она, улыбаясь.

– Извини, в случае опасности я бы подскочил в любой момент.

– Конечно, – смеялась она, – подскочил бы он, оставил меня одну, а я ведь просила у Василия Евгеньевича не просто сотрудника, но и еще и плечо, на которое можно если что положиться.

– Сейчас не этот момент, – смеясь, подставил я ей плечо.

– Коля, перестань дурачиться, – смущалась она.

– Я не дурачусь, в любой момент я рядом.

– Ну, хорошо…. Еще целые сутки ехать, надо сканворды, что ли, купить, интернета еще нет, умрем со скуки.

– У меня, – засмеялся я, – конечно, есть в запасе пара идей, как весело провести время, но проклятая корпоративная этика мешает мне.

– Иди-ка ты со своими идеями, – смеясь, говорила она, – я буду спать, а ты охраняй меня.

– Иначе зачем я здесь? Приятных снов.

Сняв только спортивную кофту, оставшись в трико и обтягивающей футболке, сквозь которую я отчетливо видел ее грудь, без лифчика, она залезла под одеяло.

– Скучно станет, буди, – сказала она.

– А как будить тебя?

– Ты умеешь по-разному?

– Само собой, – ответил я.

– Даже не хочу знать, обыкновенно, как еще?

– Еще…

– Коля, и не продолжай, иначе я так и не усну.

– Хорошо, приятных снов.

– Спасибо, ты что делать будешь?

– Музыку послушаю.

– Ну и хорошо, я сплю, – сказала она, отвернувшись к стенке. Вероятно, думая о том, как я мог бы ее разбудить.

Я взял мобильный, включил режим без звука, достал из кармана куртки наушники, забрался под одеяло и включил Estate of Trance Armin Van Buuren.

Хотел зайти на «мыло», но соединения не было, несмотря на то, что связь была устойчивой. Пора уже точки Wi-Fi установить в поездах, высказал я претензию руководителю РЖД, которую он не услышал.

Глава 5. Прошлое

Поезд убаюкивающее покачивал, качественный транс вызвал во мне сонливость. Я зазевал и, немного поворочавшись, уснул.

В квартире я находился один, в той, где я провел детство и юность, в той, которая называлась родным домом. За окнами было темно и ни в одной из комнат не горел свет, лишь луна слабо освещала комнаты. Я стоял в спальне, дверь в зал была открыта. Я видел диван, на котором любил лежать отец, видел напротив стоящие кресла, посреди которых находился журнальный столик, вечно заваленный ворохом газет и журналов. Видел в углу стоящую тумбу с телевизором, видел все то, что пропитано духом моего отца и матери, все то, в чем хранилась и моя частичка, но уже давно забытая. Созерцая родные мне с детства вещи, я ощутил неописуемый восторг и внутреннюю целостность, которой мне так не хватало. Прошел в зал, сел в кресло, всматриваясь в каждую мелочь. Вот та медвежья шкура, лежащая у дивана, с угрожающе раскрытой пастью и пластиковыми глазами. Я часто валялся на ней, не давая читать отцу, он свешивал руку и, ухватив ее, я, кряхтя, пытался стащить его, но мне никогда это не удавалось, и, выбиваясь из сил, я валился на пол. Тяжело дыша, я просил отца поиграть в солдатиков, и под натиском моего нытья он соглашался. Я радостно подскакивал и бежал за коробкой с солдатиками. Поделив зал на две части, мы расставляли сотни солдатиков, индейцев с томагавками и луками, рыцарей с обнаженными клинками, копейщиков, казаков на резвых конях, солдатиков второй мировой с автоматами и гранатами, снайперов и даже военных далекого будущего с лазерами. И под умиленные взгляды матери начинались наши баталии, которые всегда сопровождались полным разгромом армии отца.

В комнате мелькнула тень, испуганно я вскочил из кресла, на том месте, где я совсем недавно стоял, находился какой-то человек, присмотревшись, я не смог определить, мужчина это или женщина. Оно стояло не шевелясь, молча, не дыша. Я смотрел на него, как завороженный, не моргая, пока оно не распалось на две равные части, трансформируясь в огромных, с ядовито-желтыми глазами волков, что есть силы я рванул в кухню, чувствуя их дыхание за спиной, не задумываясь, прыгнул в закрытое окно, разбивая стекла. Неизвестно, как я ухватился за ветви тополя и, ломая их, оказался внизу совершенно невредимым, слетев с четвертого этажа. Подняв голову, я увидел две озлобленные головы, торчавшие из окна.

Я проснулся мокрый от пота, напуганный, сердце нещадно билось в груди. Юля мирно спала. Светало. Поезд мчался по бескрайним просторам Сибири, с каждой секундой приближая к далекому Абакану. За окном мелькали скинувшие листву березы, когда-то дававшие измученным каторжникам напиться в пути. Я видел староверов, бежавших из оставленной Наполеоном пылающей Москвы. Видел тысячи людей, чьи имена и лица мне не знакомы, и все они хотели укрыться в огромной, гостеприимной, принимающей всех, как родная мать, в нежной, теплой огромной Сибири. Теперь и я вслед за ними убегал, гонимый опостылевшей, серой, предсказуемой жизнью. Убегал оттуда, где я родился и вырос, бежал от того, что за тридцать лет мне так и не стало родным, бежал от тех, с кем ежедневно разлагался, бежал из коллективной могилы!

Осторожно, боясь нарушить сон Юли, я достал из сумки зубную щетку и пасту. Дверь шумно открылась, я взглянул на нее – спит. Лишь прикрыв ее, я быстро зашагал в туалет. Свободно! Наспех почистил зубы и умылся. Юля встретила меня заспанным и от того особенно милым лицом.

– Доброе утро! – улыбаясь, сказал я.

– Доброе, там занято?

– Нет.

– Я пошла, – сказала она, взяв с собой косметическую сумочку салатового цвета. Дверь громко захлопнулась за ней. Я налил стакан сока, залпом осушил его, взял сигареты, пошел в тамбур. Прохладный воздух бодрящим потоком попадал в мои легкие, обогащая кровь кислородом. Прежде чем закурить, я наслаждался им, стоя у двери, навалившись на стенку. Я смотрел на дверь туалета, пуская дым, Юля еще была там.

Выкинув окурок, я пошел обратно, на пути мне встретилась выходящая из соседнего купе женщина, лет сорока пяти, в голубом халате, обтягивающим ее тело, показывая невероятно тонкую талию, огромную грудь. Ботексным лицом она спросила:

– Молодой человек, вы из туалета?

– Нет, – ответил я.

Она улыбнулась и прошла мимо. Я зашел в купе, все еще думая о ней, мое внимание занимал ее взгляд, взгляд старой, измученной бляди, безуспешно пытающейся оставить свое прошлое и прожить жизнь заново. Я никогда и ничего не имел против таких женщин, более того они вызывали во мне уважение тем, что были честны, не боясь людских ярлыков. Но эта же в голубом халате была не из той честной породы, а напротив, из тех, чья жизнь и была сплошная ложь. Жизнь, которая требует от лгуньи ежеминутного совершенствования актерского мастерства. Мне стало ее жаль, я подумал об актерах театра, их герои умирают вместе с опустившимся занавесом, так и она, прожив свою жизнь играя, не проснется в конце, а просто исчезнет, не оставив ничего, кроме навыков, освоенных ею, которые так же для кого-то станут гибелью.

Станиславский, наверно, похвалил бы ее своим «верю», но не жизнь.

Вошла Юля с серьезным и даже немного суровым выражением лица, но с сияющими глазами. За эти двое суток, я заметил в ней что-то, не поддающееся классификации, чего не мог разглядеть раньше. Вероятно, сняв свой деловой костюм, она также сняла панцирь, который служил ее защитой в повседневной жизни.

– Что-то не так? – спросила она.

– Нет, всё так.

– А что ты тогда так смотришь на меня?

– Пытаюсь разглядеть, – отвечал я.

– Скоро третий год, как ты разглядываешь, и все разглядеть не можешь?

– Всё то время я видел тебя другой.

– И что же ты сейчас обнаружил? – она села напротив, смотря широко раскрытыми карими глазами.

– Не знаю, возможно, это то, что невозможно передать словами, а возможно, и то, чего я еще не познал или просто познать слаб. Но могу сказать одно, то, что есть в тебе, безусловно, заслуживает внимания и уважения.

– Коля, зачем ты мне это все говоришь?

– Ты спросила, я ответил.

– Но ведь это не серьезно, ты просто шутишь.

– Юля, я всегда говорю серьезно, всегда, это значит всегда, точнее сказать, я говорю то, что чувствую и думаю. Я могу при этом смеяться, улыбаться, плакать и рыдать, но это не означает, что я не честен. Я не знаю многих истин и поэтому могу, как и все, заблуждаться, но не лгать.

– Я всегда считала тебя другим, конечно, не таким, как все, но сейчас ты с каждым днем все сильнее начинаешь удивлять меня, я даже скажу больше, ты пугаешь меня. Я беззащитна перед тобой, и я этого боюсь, – сказав это, она потупила взор и замолчала.

– Юля, а пойдем-ка пить кофе и позавтракаем, – сказал я, давая ей возможность ухватиться за мое предложение, вытащив себя из нахлынувших мыслей и чувств.

– Конечно, пойдем! – ухватилась она, взглянув на меня, как мне показалось, немного влажными глазами.

Она накинула спортивную кофту и мы, не задерживаясь, отправились в вагон-ресторан.

Несколько столиков были заняты, за одним сидели всё те же молодые люди, которых мы встречали вчера, двое мужчин, порядком пьяные, и мужчина с женщиной, молча, не отрывая взгляд от блюда, поглощающие завтрак. Мы заняли столик, расположенный в углу, максимально удалившись от остальных посетителей. Заказали два кофе, два салата, она – «Цезарь», я – «Гранатовый браслет», и порцию омлета. Мы молчали, она не отрывала взгляда от TV, а я мастерил кораблик из салфетки. Принесли заказ.

– Приятного аппетита, – сказал я.

– Спасибо, тебе тоже, – не встречаясь со мной взглядом, ответила она. Ели молча, о еде я не думал, не чувствовал вкуса, словно пластмасса, она погружалась в меня. Я думал о ней, о том, что ее так беспокоит. Покончив с салатом, она заявила, шокировав меня:

– Я хочу напиться!

– Зачем это? – задал я глупый вопрос.

– Просто хочу и все! – ответила она, посмотрев глазами, наполненными решимостью, будто она отважилась на что-то крайне экстремальное.

– Самая честная мотивация. У меня такой нет, но я последую твоему примеру.

– Спасибо, я пьяная, как дура, – наконец улыбнулась она.

– Ничего, я и трезвый не умен, так что мы поладим. Что пить будем?

– Коньяк, – ответила она.

– Юля, мне кажется, нужно идти в купе.

– Конечно, – согласилась она.

Я купил бутылку Remy Martin, плитку шоколада и несколько лимонов, которые любезно нарезала официант, сложив их на пластиковое блюдце.

– За что пьем? – спросил я, наполняя рюмки.

– Давай без тоста, – грустно ответила она.

– Давай, – согласился я.

Юля одним махом опустошила рюмку, продемонстрировав серьезность своего намерения напиться. Я выпил следом.

– Знаешь, Коля, – начала она говорить, пристально взглянув, – сегодня ты говорил, как Андрей: «Давай еще выпьем».

Ничего не говоря, я вновь наполнил рюмки, мне стоило только поставить бутылку, как она взяла рюмку и, не мешкая, выпила.

– Я сейчас заплачу, – сказала она.

– Ну и что в этом такого?

– Я не хочу плакать при тебе, – говорила она, глаза ее наполнились слезами.

– Я уйду, – сказал я, вставая.

– Нет, Коля, – она подскочила, нежно коснувшись моего плеча, я сел, она тоже, и в ту же секунду из ее глаз брызнули слезы, – Коль, – смотрела она на меня глазами, полными слез, – я поплачу и все пройдет.

Я молчал, не отводя от нее глаз, я не знал, кто этот Андрей, и почему она вообще сейчас проливает слезы, но глядя на нее, у меня возникало схожее с ней состояние, появился ком в горле, и в любую секунду из моих глаз могли пролиться слезы вслед за ней.

Я сел рядом с ней, она взглянула мне в глаза, я обнял ее, и в ту же секунду она разрыдалась по-настоящему, пряча лицо в моей груди. Я гладил ее голову, чувствовал запах русых волос, вздрагивающее тело, чувствовал не дающую ей покоя боль, крепко вцепившуюся в ее сердце. Чувствовал что-то непоправимое и нависшее над ней. Мое сердце обливалось кровью, я проклинал всех и вся, кто своими действиями ранит сердца людей, я проклинал себя, я ненавидел себя, то ничтожество, не способное что-то изменить, помочь ей.

Прошло около получаса, прежде чем она успокоилась.

– Ты знаешь, Андрей, ой, Коль, извини, – улыбнулась она, – Андрей это мой жених, его убили три года назад, давай выпьем еще.

Я сел на прежнее место, наполнил рюмки.

– А теперь выпьем за то, чтобы в твоей жизни и в жизни людей было меньше слез, а больше радости, – предложил я.

– Согласна, – ответила она.

Рюмки звякнули, мы выпили, морщась, Юля зажевала лимон.

– Давно я не пила и не плакала, ты извини меня.

– Тебе не за что извиняться, в том, что произошло, больше виноват я.

– Ты ни в чем не виноват, – возразила она.

– Ну как же, я встревожил твою память.

– Я никогда его не забываю и не забуду, – направив взгляд куда-то мимо меня, тихо говорила она.

– Юля, я, как и ты, познал, что такое потеря действительно хороших людей, они уходят сами или же покидают этот мир по чьей-то злой воле, но благодаря таким встречам мы учимся различать цвета, благодаря им мы учимся жить. Ты счастливая женщина, что на твоем пути встретился тот, кто вдохнул в твое сердце жизнь, которая будет жить вечно.

Она смотрела мне в глаза.

– Коля, ты не представляешь, какой он был человек!

Ей было семнадцать, когда они встретились впервые. В магазине совершенно случайно он подошел к ней и спросил ее имя, предложил вместе прогуляться, но Юля в категоричной форме отказалась. Не сдавшись, он дождался ее у входа, практически силой взял из ее рук пакет с продуктами, навязавшись сопровождать ее до дверей квартиры. Он был старше ее на четыре года, среднего роста, брюнет с зелеными, словно болота, глазами, затянувшие ее в тот же вечер. По дороге он не переставая говорил, Юля молчала, чувствуя, как мысли об идущем рядом Андрее заполняют ее сознание, вытесняя все то, что занимало прежде. Уже подходя к двери подъезда, Юля, наконец, сдалась и ответила улыбкой на одну из его шуток. Несколько минут они стояли, пристально смотря в глаза друг друга, наполняя сердца искренним чувством.

На следующий день они весело гуляли под лучами июльского солнца по улицам Казани. Через полгода они уже жили вместе в арендуемой квартире. Андрей был ее первый мужчина, первый во всех смыслах этого слова. Первый, кто коснулся ее сердца своим, первый, кто подарил радость ласк и безумного оргазма. Первый, чье семя проросло в ней, но злая судьба не позволила тому, безусловно, счастливому существу, зачатому в настоящей любви, увидеть свет.

Они были вместе четыре года, прежде чем случилось непоправимое, разрушившее счастье Юлии. Предполагалось большое торжество по случаю их свадьбы, оставались считанные дни до того, как она ослепительная в белоснежном платье, с кольцом на безымянном пальце, под вальс Мендельсона, счастливая, стояла бы рядом с тем, кого любила всем сердцем, сердцем, которое билось для него и того маленького существа, живущего в ней пять недель.

Он забрал ее из дома матери, у которой она гостила с утра. По дороге в недавно купленную квартиру, к планированию которой приложила руку Юля, он делился радостью успеха завода по переработке вторсырья, владельцем которого являлся он и его друг детства Ильшат. Въезжая во двор дома им преградила проезд темная ВАЗ 2199, из которой моментально выскочили двое мужчин с автоматами в руках. Юля даже не успела ничего понять, Андрей с силой втолкнул ее в меленькое пространство между пассажирским креслом и панелью, накрыв своим телом. Раздался шквал выстрелов. Все стихло. Юля чувствовала обволакивающую ее тело липкую, жаркую кровь. Из глаз текли слезы.

Около тридцати минут она просидела, укрытая телом Андрея, пока не подъехал наряд милиции и карета скорой помощи. Ее не ранило, Андрей умер мгновенно. Всю с ног до головы залитую кровью любимого, ее доставили в больницу, где держали под охраной милиции практически месяц, за который она потеряла частичку его, живущую внутри, и рассудок.

Людей, лишивших Андрея жизни на земле, не нашли, и сотрудники правоохранительных органов советовали Юле на время уехать из города. Она согласилась, считая, что смена обстановки, новые люди, как-то притупят ее боль. Так она и появилась в Ижевске, а чуть позже в офисе, где я трудился на благо потребителей города.

Весь день я просидел в ее слезах, прижатый к стене огромным, живым, с не заживающими ранами сердцем. По моему лицу текла сукровица из этих ран, не пачкая меня и не вызывая неприятных ощущений. Она попадала мне в рот, и я вкушал ее, будто тело Христа, но более благостное для меня.

Закончился коньяк, салфетки, закончились всхлипы и слезы Юли.

– Коль, я пойду умоюсь.

– Пойдем, я провожу тебя и покурю.

Она взяла с собой все ту же сумочку, и мы вышли из купе.

В тамбуре не продохнуть, дым настолько плотный, будто только что здесь курила дивизия солдат. Прикурил, сделал несколько затяжек и быстро вышел, гонимый в спину облаком дыма. Я постучал в дверь туалета.

– Юль, я в купе, – громко сказал я.

– Хорошо, – отозвалась она из-за закрытой двери.

Зашла она той Юлей, какой я привык ее видеть, лишь чуть припухшие глаза напоминали о ее затяжных рыданиях.

– Вот сейчас я лучше чувствую себя, – улыбалась она, – даже выпитый коньяк ощущается.

– Ну вот и хорошо!

– Вчера ты говорил об имеющихся идеях, как весело провести время, – не отводя глаз, сказала она с слишком серьезным выражением лица. Она ошарашила меня, будто молотом по голове.

– Юля, вчера я шутил, и мои идеи сводились к одному.

– Мне двадцать восемь лет, – сказала она.

– Я знаю.

– Ну, в чем дело?

Мешкать было нельзя, это могло убить ее желание, превратившись в обиду. Я подошел к ней, в ее взгляде, лице не было желания. Секс интересовал ее не как источник удовольствия, для нее он имел совсем иное значение, какое? Остается только гадать. Для меня же он был глухонемым порнофильмом с чавкающим зрителем у экрана. Ее поцелуи с наигранной и легко угадываемой страстью, ее стоны, не касающиеся перепонок. Это был секс, исполненный печалью. Самый печальный секс, который знало человечество.

Я вышел из нее, стянул с обмякшего члена презерватив, она все так же лежала, широко раскинув ноги, демонстрируя красивое влагалище и тоненькую полоску волос на лобке.

Звук шуршащего пакета, в который я выбрасывал презерватив, прогнал ее истому. Она села на стол.

– Спасибо, Коля, мне очень понравилось, – сказала она, удалившись от меня на тысячи миль.

Я молчал, но даже если бы я ответил ей, то мои слова не долетев, затерялись бы на длинном пути, усыпанным разным хламом и разложившимися трупами Андрея и ее не родившегося дитя.

Через пятнадцать минут мы сидели в ресторане друг напротив друга. Печаль ее карих, невероятно красивых глаз душила меня питоном, обвившем шею, я задыхаюсь, кровь нещадно бьет в висках, лицо утратило естественный цвет, став багровым. Я хочу крикнуть, но слова не слетают с губ, хочу позвать глухонемых посетителей, чтобы кто-то из них бросил на пол прибор или бокал, разбиваясь, звук которого разорвет этот вакуум.

– Вкусная грудка, – решив не убивать меня, сказала она.

– Котлета тоже ничего, – ответил я.

– Ты думаешь, что я какая-то ненормальная? – вдруг спросила она.

– Нет, я так не думаю, ты самая печальная женщина, которую я знаю. Твоя печаль самая глубокая, зачем же ты бежишь от нее?

– Ну а как, Коля? – глаза ее вспыхнули, – я хочу жить как все, семья, дети, хочу радоваться жизни. Я обманула тебя, я плачу уже несколько лет напролет, я не могу забыть Андрея.

– Юля, не нужно бежать от нее, не нужно прятать ее – это бессмысленно. Имеет смысл прожить жизнь печали, она оставит тебя так же неожиданно, как и пришла, оставив после себя что-то поистине бесценное, что-то такое, способное разорвать твою душу и сердце. ЛЮБОВЬ!

– Я уже не смогу кого-то любить.

– Глупости говоришь, у тебя живое сердце, может быть, ты еще не готова? Она найдет тебя сама, нужно лишь увидеть ее.

– Когда? – грустно, говорила она, – жизнь проходит, мне уже двадцать восемь.

– Большинство и за век не способны коснуться ее, живя в пустом, бесчувственном мире. Все без чувств теряет смысл.

– Ты почувствовал это?

– Конечно, – ответил я.

– Сама не знаю, что нашло на меня, со мной бывает такое.

– Ты в этом не одинока, – улыбнулся я.

– Наверное. Хочется все как у всех, разве у всех любовь? И у десятой части пар ее нет и ничего.

– Зачем, Юль? Не пытайся подменить свою жизнь жизнью других. В той чужой жизни нет ничего, сроднимого с тобой, там серость и ложь, я испил ее до дна, не найдя ничего поистине стоящего. Люди, осознавшие это, бегут из нее, а ты – напротив. Не нужно.

Она молчала.

– За это короткое время, – продолжил я, – не осталось и следа сомнений в том, что ты не просто умопомрачительный, идеальный, сногсшибательный, – я улыбнулся, – божественный кусок мяса, но и личность, к созданию которой прикоснулся сам Господь.

Лицо ее сияло.

– Спасибо, Коля, и за мясо, и за меня.

– Как ты метко сказала! – воскликнул я, – мы и наши тела, абсолютно чужие друг другу, тело лишь средство, но не больше.

Покончив с ужином, мы пошли в купе, в промежутках между вагонами я вдыхал бодрящий воздух, наполняя им легкие до боли. За окном темнело. Мы сели друг против друга.

– Спасибо, Коль, – сказала она и поцеловала меня в лоб.

– Не за что, Юля, – ответил я, чувствуя ее живые слюни на лбу.

– Есть за что, а не будь этого, я бы не сказала.

– Такая благодарность особо ценна, и тебе спасибо за то, что я смог коснуться твоего сердца.

– Утром будем на месте.

– Почти на месте, еще ехать на машине полдня, – ответил я.

– Но уже вечером я попаду в душ.

– И я, наверное.

День закончился. Юля спокойно спала, освободившись от частички груза, давящего ее сердце. Я думал о ней, об Андрее, об их нерожденном ребенке, об Ире, посылающей весь день пустые, дежурные СМС, думал о Кызыле. С мыслью о нем я уснул.