Текст книги "Изнанка"

Глава седьмая

Пока закипал самовар на столике во дворе, Борис стоял возле ограды и глядел на сумрачную пустошь. На ступеньках крыльца сидели Виталий и Марина. В самоваре гудели угли, в окнах теплился красноватый свет от свечей.

Борис поймал себя на мысли, что очень хочет ощутить дуновение ветра, услышать шелест листвы. Рассудок с трудом воспринимал мёртвую безмятежность этого мира и абсолютную тишину. Даже звук собственного сердцебиения и гул углей в самоваре существовали как бы отдельно от тишины, эти звуки казались песчинками в океане вакуума. Борис подумал, что от этой тишины можно сойти с ума.

Он заметил людей, идущих в сторону пруда. Семь человек. Двое катили тачки, нагруженные поленьями, кто-то нёс горящий факел. Борис понял, что эти люди решили держаться вместе и, по-видимому, они проведут ночь у костра. Верное решение.

Виталий поднялся, подошёл к самовару.

– Уже скоро, – заявил он. – Знаете, когда я переехал в Белую Даль, то первым делом приобрёл вот этот самовар. Настоящий антиквариат. Это самовар в 1906 году на тульской фабрике братьев Шемариных сделали, там даже медальки специальные выбиты. А потом я купил часы с кукушкой и целую кучу фарфоровых статуэток. Мне почему-то всегда казалось, что настоящий деревенский дом без этих вещей будет… – он на секунду задумался. – Будет не живой, что ли.

Борис решил, что Виталий сейчас говорил только затем, чтобы хотя бы звуком своего голоса нарушить эту проклятую тишину. Мысли вслух – спасение от гнетущего беззвучия. А затея с самоваром и чаепитием, словно пир во время чумы. Лишь бы отвлечься, лишь бы не задумываться о том, что завтра будет.

Люди возле пруда сложили поленья на берегу, подожгли их. Огонь разгорелся быстро, весело. У Бориса даже настроение немного поднялось. Ему вспомнилось, как давным-давно, ещё в юности, он с друзьями сидел у костра в лесу, и всё тогда казалось просто чудесным. Лето, беззаботность, ящик пива, необычайная лёгкость в теле и мыслях. В его руках была гитара, на «банке» которой было написано «Анархия – мать порядка» и нарисован красный круг с буквой «А» внутри. Все пели песни «Кино», «Сектора газа» и «ДДТ». В углях пеклась картошка, а сидящие рядышком две девчонки были красивые-красивые – хотелось по уши влюбиться в обеих…

Он вдруг что-то увидел и приятные воспоминания как отрезало. Но что увидел – не понятно. Это было похоже на густую плотную тень, промелькнувшую в сумраке за границей периметра. И Борис был уверен: ему не померещилось. По спине пробежал холодок.

– Виталя, – позвал он, внезапно севшим голосом. – Там действительно что-то есть. Я только что видел.

– Не понял? – Виталий отвлёкся от самовара. – Ты о чём?

– Там что-то двигалось. Будто сумерки сгустились в одном месте, а потом… Не знаю… Этот сгусток в сторону как будто метнулся и исчез.

– Тебе не показалось? – встревожилась Марина. Она поднялась со ступеней.

Виталий озадаченно почесал затылок.

– Я ведь недавно тоже что-то видел, но… думал, померещилось, – он подошёл к Борису. – Нам ведь не могло одно и то же померещиться?

– Это вряд ли, – ответил Борис.

Стоя на ступеньках, Марина напряжённо всматривалась в пустошь.

– Чёрт бы вас побрал! Вы меня пугаете.

В следующее мгновение она охнула, прикрыла рот ладонью.

За периметром начали появляться тёмные силуэты людей. Они словно выплывали из сумрака, как рыбины в толще мутной воды. Их очертания были размытыми.

– Что это? – пискнула Марина.

Силуэты возникали то тут, то там. Приближаясь к периметру, они будто бы таяли в воздухе. Послышался шелест. Вдалеке песок вздыбился и по пустыне медленно, словно в тягучем сне, побежала чёрная волна. Она стремительно теряла массу и, в конце концов, полностью исчезла.

Борис посмотрел в сторону пруда. Горел костёр. Люди стояли на небольшом холме возле берега. Кто-то отчаянно жестикулировал, остальные словно бы застыли в оцепенении. У воды бегала и пискляво тявкала болонка.

Ещё одна чёрная волна прокатилась по пустыне, но уже ближе. Люди все разом загомонили, приходя в себя. Трое побежали к домам. Собачонка затявкала совсем отчаянно, надрывно. Какая-то женщина кричала истерично:

– Биба, ко мне! Ко мне, Биба!..

Борис отступил вглубь двора. Виталий поднялся на крыльцо, встал рядом с Мариной.

Ещё трое бросились прочь от пруда. Осталась женщина, которая пыталась поймать собачонку. А болонка, прыгая как мячик, надрывалась от лая. Тёмные силуэты продолжали подплывать к периметру и исчезать. Борис подумал, что территория Зеро оказалась не такой уж и мёртвой. И этот факт вовсе не радовал.

– Иди сюда, Биба! – кричала женщина, истерично. – Ну же, ко мне!

Со стороны деревни послышался другой женский голос:

– Беги, Марго! Брось Бибу, беги!

Болонка в очередной раз увернулась от хозяйки. Собачонка, в каком-то порыве безумия, бросилась к периметру, в её писклявом лае сквозил не только страх, но и вызов.

– Вот же глупая! – процедил Борис сквозь зубы.

– Биба, нет! Ко мне, Биба!

Биба остановилась в метре от чёрного песка, на секунду застыла, а потом снова залаяла. Она как будто увидела чёткую цель, на которую просто необходимо было выплеснуть весь свой собачий гнев. Болонка подступала к границе. Ближе, ближе… Её хозяйка, заламывая руки, стояла возле холма, не решаясь приблизиться к питомице, к тому, что творилось за периметром.

Собака уже была с той стороны. Вокруг неё мгновенно сгустились тени, словно огромные чёрные птицы налетели. Лай резко прекратился, собака исчезла, тени отступили и растаяли в сумерках.

– Боже мой! – простонала Марина и взяла Виталия за руку.

Хозяйка болонки попятилась от пруда. Какая-то женщина завопила:

– Вы видели, видели?!

Другой женский голос:

– Господи, помоги нам!

А потом уже мужской, резкий:

– Хватит орать, дуры! И без ваших воплей тошно!

Снова послышался шелест, но никакой чёрной волны после этого звука не последовало. Силуэты перестали появляться. Всё стало как раньше – тишина, мертвенная безмятежность.

Виталий вынул из кармана кожаной куртки трубку и пакетик с табаком, положил их на плоские перила веранды.

– Может, мне напиться, а? – чуть слышно пробормотал он. – Напиться и вырубиться к чертям собачьим.

Марина посмотрела на него с осуждением.

– Да, это проще всего. Всем ведь так страшно, верно? – в её голосе звучали обида и гнев одновременно. – Может, нам всем напиться, как свиньи, и будь что будет?

Виталий пристыженно опустил глаза, пожалев о своих словах. Борис понял, что в ближайшее время он не посмеет их больше повторить. Марина всплеснула руками и зашла в дом. Виталий с угрюмым видом набил трубку и прикурил. Борис отметил, что приятель будто постарел лет на десять: глаза запали, на усталом лице с трудом представлялась привычная для него простодушная улыбка. Да, улыбки и смех, похоже, остались в прошлом. Остались в мире, где осеннее солнце сейчас золотит листву и травы.

Борис посмотрел на костёр у пруда и с тоской подумал, что тот скоро догорит, ведь пока царят сумерки, никто не вернётся к нему, что бы подкинуть дров. Да и зачем? Ему пришло в голову, что ещё каких-то двадцать минут назад, когда костёр только разгорался, у всех было чуть больше надежды на спасение. А ведь чёртова пустыня дала всего лишь намёк на свою жестокость. Всего лишь намёк на то, что на самом деле таится в сумрачном пространстве. Пустошь сказала: «Бойтесь меня, бойтесь!» И подтвердила свои слова исчезновением отважной, но глупой собачонки. Борису представилась эта пустыня, как утроба невообразимо огромного существа с бесконечно чуждым сознанием. И теперь этот Левиафан будет медленно переваривать угодивших в ловушку людей. Борис не понимал, откуда в голове взялись эти мысли и образы. Они словно были частью гнетущей тишины, частичками застывших сумерек. От них хотелось отмахнуться, как от навязчивой мошкары, но они лезли и лезли в голову.

– Я только что подумал… – заторможено, как будто сонно, произнёс Виталий. И замолчал. Не мигая, он смотрел на дымящуюся трубку в своей руке.

– Подумал о чём? – спросил Борис.

– Я тут недавно один роман прочитал фантастический. Это роман об экипаже космического корабля, который был вынужден совершить аварийную посадку на, казалось бы, безжизненной планете. Но потом выяснилось, что планета не такая уж и безжизненная. Когда наступала ночь, словно из ниоткуда, появлялись чудовищные кровожадные твари… В общем, из тридцати человек экипажа удалось выжить только двоим. Согласись, ситуация очень схожа с нашей.

Борис шмыгнул носом. Не понравилась ему эта история.

– Значит, остались только двое.

– Ага.

– Мне хочется прибить того, кто это написал.

Виталий разогнал ладонью дым перед своим лицом.

– Мне тоже, – неожиданно он рассмеялся, хотя в этом смехе горечи было больше, чем веселья. – А ты ведь собирался сегодня утром за грибами пойти, помнишь? Вчера все уши мне прожужжал… Подберёзовики, подосиновики, белые… Если бы я тебя не напоил вчера, ты проснулся бы утром часиков в шесть и потопал бы с корзинкой в лес. И тебя сейчас здесь не было бы. Вот такие вот дела.

Борис улыбнулся и тут же удивился, что ещё способен улыбаться.

– Выходит, это ты виноват в том, что я здесь? – он положил руку на плечо приятеля. – Ну, ты уж сильно себя не вини.

– Я и не собирался, Борь.

– Вот значит как?

– В хорошей компании и помирать веселее.

– Тут уж не поспоришь.

Какое-то время они молчали, глядя на костёр у пруда. Борис отметил, что ужасные образы выветрились из сознания. Виталий сделал ещё одну затяжку и, вытряхнув из трубки табак, положил её на перила.

– Там ведь люди были, – теперь уже мрачно заговорил он. – В смысле, силуэты людей. И всё это там, с другой стороны. Что ты об этом думаешь, а?

Борис поморщился.

– Ни малейшего понятия, Виталь. Даже предположений нет.

– И у меня, – вздохнул Виталий. – Ладно, потом всё это обдумаем. Ну а сейчас – чай.

Он уже начал было спускаться по ступеням к самовару, но его остановил шум из дома – там как будто что-то упало.

Борис открыл дверь, вбежал в прихожую, за ним последовал Виталий.

Они застали Марину в гостиной. Она стояла возле дивана с растерянным видом, держа дочку за руку. На полу лежало стеклянное блюдо, из которого высыпалось печенье.

– Что случилось? – прохрипел взволнованно Виталий.

– Она… она только что говорила! – голос Марины дрожал. – Клянусь, я слышала! Смотрите, у неё губы шевелятся!

Действительно, губы Капельки шевелились, словно она что-то беззвучно шептала. Веки подрагивали, на лбу блестели бисеринки пота.

Марина опустилась перед ней на колени, погладила по щеке.

– Ну же, милая, очнись, прошу тебя.

Борис подошёл к столу, зажёг ещё одну свечу. Капелька что-то неразборчиво произнесла и улыбнулась. Марина пискнула:

– Вы видели, видели? Я же говорила! Она сейчас очнётся, я чувствую.

– Дай Бог, – Виталий присел на корточки рядом с Мариной, не отрывая взгляда от лица девочки.

«Дай, Бог!» – мысленно повторил Борис. В тот момент, когда он подошёл с горящей свечой к дивану, Капелька произнесла, не открывая глаз:

– Ты такая странная… Что с тобой?.. Правда? – её лобик нахмурился. – Здесь так темно… Не нужно бояться? Хорошо, не буду…

Все, затаив дыхание, смотрели на девочку. Прошло не меньше минуты, прежде чем Марина решилась нарушить тишину.

– Она бредит. Бредит да?

Капелька тяжело задышала, её губы разомкнулись:

– Это просто ужасно… Одна, в пустыне? – и через десяток секунд: – Нет-нет, я верю. Не знаю почему, но верю…

– Она как будто разговаривает с кем-то, озадаченно заметил Виталий.

Марина вытерла ладонью со лба дочери испарину.

– Ну, пожалуйста, очнись, маленькая моя. Очнись.

Капелька вздохнула.

– Я сама уже поняла, что это не сон, – произнесла она. – Мне здесь не нравится. Выведешь меня отсюда? Прямо сейчас? Спасибо… спасибо, – минутное молчание, а потом: – Хорошо. Конечно, как скажешь. Я передам твои слова… Мы ведь ещё увидимся? Хорошо… хорошо…

Она медленно разомкнула веки, зевнула, повернула голову и посмотрела на Марину, у которой глаза блестели от слёз. Губы Капельки дрогнули, сложились в улыбку.

– Мама? – её голос был слаб. – Не надо плакать. Я ведь вернулась. Зоя вывела меня из темноты.

* * *

В достаточно удалённом от периметра доме на кухне плакала женщина в цветастой кофте. Её звали Маргарита. Двойной подбородок, объёмная грудь, пышная причёска – про таких, как она обычно говорят «кровь с молоком» или «женщина в теле». Многие считали Маргариту настоящей красавицей, хотя некоторые и отмечали слишком уж нездоровую любовь к украшениям: колечки и перстни на каждом пальце, браслеты, вычурные серёжки, яркие заколки, бусы, брошки… Ну да, всё это было её слабостью. Как и любовь к животным.

Вместе с Маргаритой на кухне сидела соседка Валентина – худая невзрачная женщина с жиденькими волосами, собранными на затылке в пучок. Подруга пыталась успокоить Маргариту, но получалось у неё плохо. Учитывая обстоятельства, ей самой требовалось утешение.

– Бибочка, – всхлипывала Маргарита. – Собачка моя… Ну зачем она туда побежала? А теперь её нет… Она погибла! Я сердцем чувствую, что погибла.

– Биба смелой была, – траурным голосом сказала Валентина.

Маргарита кивнула.

– Да, да, очень смелой. Знаешь, она однажды на огромного пса бросилась. Тот гавкнул на меня, а Бибочка зарычала и набросилась на эту зверюгу. Прям взяла и набросилась! Меня защищала. Представляешь, Валь, моя малышка здоровенного пса прогнала! А теперь её нет…

С домашними питомцами Маргарите не везло. Попугайчика как-то завела – сдох через месяц по непонятным причинам. Кошку – машина переехала. Другая кошка исчезла неизвестно куда. После таких несчастий Маргарита долго не решалась заводить очередного питомца, но два года назад всё же пошла на риск и взяла у знакомой очаровательного белого щеночка. Назвала Бибой. Год прошёл, два, и Маргарита поняла, что злой рок больше её не преследует. Болонка жила и радовалась своей собачьей жизни.

До сего дня.

– Это какое-то проклятие, – хлюпала носом Маргарита. – Биба погибла, нет больше моей собачки. Пустыня эта чёрная… Почему всё это с нами случилось? Мне кажется, Валь, что я с ума сошла и мне всё это мерещится. Так и представляю: лежу в психушке, а вокруг санитары в белых халатах. И весь этот кошмар только в моей голове.

– Я тебя понимаю, – тоже едва не плача, заверила Валентина.

– Хочу, чтобы вся эта жуть прекратилась! Хочу, чтобы Бибочка была жива. Хочу увидеть Мишеньку! Хочу, чтобы всё было как раньше!..

Ещё утром она считала себя самой счастливой женщиной на свете. Месяц назад познакомилась с Мишей. Он был моложе её на восемь лет. А красавец какой! Она считала, что ему бы с такой внешностью в фильмах сниматься, причём в главных ролях. Роль благородного рыцаря ему очень подошла бы – так и представляла его себе в сияющих доспехах, на белом коне. Маргарита была уверена, что в свои сорок три она, наконец, встретила мужчину своей мечты. Он цветы ей дарил, стихи читал. Очень галантный, ну просто очень. Одна беда – женат. Правда с женой не жил и терпеть её не мог, и мечтал развестись. А эта стерва деньги требовала, говорила, что не подпишет никакие бумаги, пока на её счету не будет полмиллиона рублей. Вот же подлая тварь! Маргарита ни разу не видела эту дрянь, но ненавидела её всем сердцем. И она готова была помочь небогатому Мише с разводом. Этим субботним вечером у них с возлюбленным намечалось свидание в кафе в Шатуре. С собой она намеревалась привезти все свои сбережения, плюс сумму, которую взяла в кредит в банке. Маргарита так и предвкушала, как обрадуется Мишенька.

А теперь…

Прямо сейчас, в эту самую минуту, возлюбленный ждёт её в кафе. Ждёт, надеется, с волнением поглядывает на дорогие наручные часы, которые она ему подарила.

Ждёт.

А она здесь.

Непонятно где.

Проклятие какое-то!

– Мишенька, – с новой силой зарыдала Маргарита. – Бибочка…

Глава восьмая

Капелька допивала уже вторую чашку чая и доедала третью шоколадную конфету. Марина смотрела на дочку так, словно не видела её очень долгое время и сильно соскучилась.

У Бориса не выходили из головы слова девочки: «Зоя вывела меня из темноты». Он больше не задавался вопросами, вроде «как такое возможно?» Время таких вопросов осталось в прошлом. Теперь же приходилось принимать всё, как есть. Изумляться, но принимать.

– Ты разговаривала во сне, – сообщил он Капельке, задумчиво разглядывая чаинки в своей кружке.

Марина посмотрела на него с укором, мол, пускай ребёнок сначала чаю попьёт, в себя придёт, а разговоры подождут.

– Это был не сон, – заявила Капелька. – Не-а, вовсе не сон. Я на самом деле бродила в темноте. Ходила, ходила, на стены какие-то натыкалась. Страшно было.

Она потянулась к очередной конфете в коробке, поглядела на маму вопросительно – видимо та, как поборник здорового образа жизни, ограничивала дочку в большом количестве сладкого.

– Я спедалирую ещё конфетку?

– Ешь, ешь, – разрешила Марина.

Капелька взяла сладость, съела, глотнула чаю.

– Ма, а из самовара чай вкуснее, чем из чайника, правда?

Марина улыбнулась.

– Правда, золотко, правда.

– А я всегда это говорил, – поддержал Виталий. Он сидел, откинувшись на спинку стула, крутил в руке кусочек сахара.

Капелька покосилась на окно, вздохнула.

– Я даже не знаю, как там очутилась. Ну, в той темноте. Сидела себе на диване, смотрела телевизор – как раз начинался мультик про фиксиков – и вдруг телевизор взял, да перестал работать. Голова почему-то заболела. На улице что-то загрохотало. А потом я очутилась в темноте. Только что на диване сидела, а тут… – она глотнула ещё чаю. Помолчала. – И тихо там было. Совсем-совсем тихо, как в космосе. Помнишь, мам, ты говорила, что в космосе вообще никаких звуков нет? Так вот в этой темноте тоже не было звуков. Я испугалась, но потом подумала, что это сон. Мне часто сны снятся, правда, они цветные и красивые, а этот не был цветным и красивым. Но потом я поняла, что не сплю. Не знаю как, но поняла.

Борис вспомнил, как полчаса назад Капелька отреагировала на новость, что часть деревни очутилась в странном пустынном мире. Она долго глядела в окно, округлившимися от изумления глазами, после чего изрекла: «Ух-ты! Вот это да!» О чём она думала, вглядываясь в сумрак? Борису почему-то тогда показалось, что воображение ей рисует отнюдь не унылые картины, а нечто по-детски сказочное, навеянное книжками и фильмами. Надеялась ли она, что там, за тёмным горизонтом, высятся белокаменные замки и шумят вековечные леса, в которых живут эльфы и феи, резвятся единороги? Вполне возможно. Если так, то её ждёт разочарование и Борис сознавал это с горечью. Он был уверен, что за чёрным горизонтом просто не может быть ничего хорошего.

Капелька продолжила:

– Не знаю почему, но я больше не боялась. Ну, если честно, всё-таки боялась, но не так сильно, как сначала, – она взяла ещё конфету, откусила кусочек, внимательно изучила начинку и положила конфету на стол. – А потом я увидела девочку, она вышла из темноты. Как будто дверь какая-то открылась и она вышла. Только что её не было, и вдруг появилась. И эта девочка была… не знаю, странная очень. И глаза странные.

Борис слушал, затаив дыхание. В голове возник образ сестрёнки: тёмные прямые волосы, узкое личико с острым подбородком, щуплая фигурка, облачённая в светлое платье… «Но она же мертва! – взорвался в сознании голос здравого смысла. – Её больше нет!» Борис почувствовал себя так, словно внутри него борются – нет, отчаянно дерутся – безумец, готовый поверить во всё что угодно и скептик.

– Она сказала, что её зовут Зоя, – Капелька посмотрела на Бориса. – А ещё, дядя Боря, она сказала, что она ваша сестрёнка. Я спросила: «Где мы?» И Зоя рассказала, что ей пришлось перенести меня в эту темноту…

– Но зачем? – опешила Марина.

Капелька нахмурила лобик. В её круглых очках отражалось пламя свечи.

– Зоя сказала, что я могла умереть, если бы она не перенесла меня в эту темноту.

– О чём ты говоришь? – Марина схватила её за руку.

– Она сказала, что так было нужно. Что моё сердце могло остановиться, если бы она не спасла меня. Но теперь всё хорошо, мама. Я ведь жива. Всё теперь хорошо.

Растерянный взгляд Марины блуждал по лицу дочери, и Борис вполне мог представить, какой вихрь эмоций бушует сейчас в её голове. Ведь Капелька, похоже, была на волосок от смерти, её могла постичь участь тёти Иры и Гениной тёщи. А Зоя, получается, спасла девочку? У Бориса от всего этого голова шла кругом, и он сознавал: осмыслить такое просто невозможно. Это то же самое, что пытаться представить, где заканчиваются границы вселенной. Слишком чуждо для понимания, слишком запредельно.

– Она спасла тебя? – осипшим голосом произнесла Марина.

Капелька кивнула.

– Спасла. Мы сели с ней на землю и стали разговаривать. Зоя сказала, что она уже давно здесь. Не в темноте, а вообще. Однажды она попала в чёрную пустыню. До этого играла возле своего дома и вдруг – бац! – очутилась в пустыне. Она не знала куда идти, ей было ужасно страшно. Зоя кричала, звала на помощь, но кто её в пустыне-то услышит? А потом она пошла, куда глаза глядят. Долго шла, очень устала, ей пить и есть хотелось. Начало темнеть и она увидела людей. Много людей. Побежала к ним. Они ей обрадовались и забрали её с собой. Теперь Зоя живёт с ними, и она счастлива. Она так и сказала: «счастлива». А ещё просила передать дяде Боре и вообще всем, что людей в пустыне бояться не надо, они хорошие. А потом Зоя вывела меня из темноты и я очнулась.

Борис поднялся, поспешно покинул гостиную, вышел из дома, уселся на ступеньку крыльца, обхватив голову руками. Перед глазами возникла картинка: девочка в светлом платье бредёт по чёрному песку, в небе бледное светило медленно гаснет… Она сказала Капельке, что теперь она в безопасности и счастлива. Мощное слово «счастлива», категоричное. Но что-то не так. Борис чувствовал фальшь. Или просто включил упрямство назло самому себе? Решил за что-то наказать себя болезненным отрицанием? Рассказ Капельки должен был внушить оптимизм, но получилось наоборот. Погано. Очень погано.

Из дома вышел Виталий, примостился рядом. Борис подумал: «Только ничего сейчас не говори, приятель! Только не пытайся меня успокаивать, иначе я просто взорвусь!»

Виталий молчал. И весь этот странный мир безмолвствовал. Борис поднял глаза на пустыню. Как же он ненавидел этот чёрный песок! От жгучей ненависти даже в голове помутнело.

– Пойдём в дом, – тихо предложил Виталий.

Борис кивнул. Действительно лучше в дом зайти, иначе один вид этой пустыни с ума сведёт. Он поднялся, чувствуя дикую усталость. Минут через десять уснул в кресле.

Ему снилось, что он стоит на круглой сцене в луче света. Играет на гитаре что-то совершенно лютое. Гитара воет, стонет, ревёт, а он не может остановиться. А вокруг – темнота, и в этом мраке, как на фотоснимке, появляются силуэты людей. Их сотни и они словно бы подплывают к сцене и исчезают. А сама сцена становится меньше, луч света бледнеет, темнота надвигается, сжимает светлый островок, пожирает. И вот он уже на крохотном пятачке, продолжает насиловать струны безумной композицией, как безвольный робот. Ещё мгновение и мрак захлестнёт…

Не захлестнул, потому что он проснулся.

Марина и Капелька спали на диване. На столе догорала свеча. Борис встал с кресла, размял затёкшую шею и вышел из дома. На веранде, облокотившись на перила, курил трубку Виталий.

Светлело. Это зрелище меньше всего походило на привычный земной рассвет. Мрачное однообразие лишь меняло оттенки, не предлагая взору ничего нового. Борис смотрел на депрессивный пейзаж, и ему в голову пришло слово, которое в быту, пожалуй, ни разу не использовал: «удручающий». Подходящее слово, чтобы описать этот унылый мирок.

– Ты так и не спал? – спросил Борис.

Виталий выпустил струйку дыма.

– Подремал маленько. Приснилось, что я свой дом в красный цвет крашу. Стены, крышу, крыльцо – всё как будто кровью обмазывал. Бред какой-то. Кстати, я тут прикинул… В общем, местная ночь длится десять часов.

– И что это нам даёт?

– Думаю, ровным счётом ничего, – ответил Виталий. – Знаешь, мне кажется, нам всем лучше в мой дом перебраться. Он просторный, да и летняя кухня хорошая есть. Как тебе такая идея, а?

Борис согласился:

– Отличная идея, Виталь. Марина с Капелькой проснутся и…

Тишину разорвал истошный вопль.

Борис с Виталием переглянулись, затем быстро спустились с веранды, выбежали со двора. Вопль повторился, и они устремились в сторону, откуда он доносился. Миновали один двор, другой, а потом увидели молодую женщину в цветастом халате нараспашку. Под халатом была белая ночная рубашка. Женщина, вцепившись в свои растрёпанные волосы напряжёнными руками, стояла на небольшой площадке с качелями и песочницей, и орала. В этом крике слились воедино боль, отчаяние, безумие.

– Бог ты мой! – воскликнул Виталий. – Это Анфиса Терехова! У неё ведь ребёнок месяца два назад родился. Не иначе… – он запнулся, не в силах озвучить страшное предположение.

Анфиса подавилась собственным криком, раскашлялась, пошатнулась, едва не упала, но вовремя подоспевший Виталий подхватил её. Она задрожала, оттолкнула его, тяжело и хрипло задышала.

– Их нет! – её глаза бешено вращались. Она подняла лицо к небу и завыла: – Почему-у?.. Почему-у-у?..

Виталий растерянно посмотрел на Бориса, затем снова перевёл взгляд на Анфису, поднял руки в успокоительном жесте, приблизился на шаг. Женщина отскочила, пронзительно завизжала, вырвала из земли пучок травы и швырнула в Виталия.

– Прочь! Все прочь! Пошли во-он!

Борис совершенно не понимал, что делать. Женщина сошла с ума, это факт. Но что, чёрт возьми, теперь с ней делать-то?

– Это я, Анфиса! Ты узнаёшь меня? – вкрадчиво произнёс Виталий. – Не бойся, не бойся…

В ответ она швырнула в него ещё один пучок травы, а вдобавок ещё и плюнула. Борису казалось, что эта несчастная смотрит сейчас на Виталия, но видит не его, а нечто ужасное, порождённое её затуманенным рассудком. И вот вопрос: где она была всё это время? Борис не видел Анфису вчера на собрании в поле.

– Успокойся, – не сдавался Виталий. – Просто успокойся. Сделай глубокий вдох…

– Их больше нет! – взвизгнула Анфиса, бешено мотая головой, словно пытаясь отрицать свои же слова. – Их не-е-ет!

Борис вспомнил слова Виталия: «У неё ведь ребёнок месяца два назад родился».

На детской площадке собирались люди, они возбуждённо переговаривались, какая-то женщина плакала.

– Успокойся, – снова проговорил Виталий. – Мы поможем тебе, обещаю.

Помимо воли Борис возмутился: «Господи, да что он такое говорит? Ну как мы поможем ей? Как?»

Анфиса вперила в Виталия пылающий взгляд, скривила лицо в жуткой гримасе.

– Все сдохнут! Все! Их больше нет, и остальных не будет!

Она вдруг обмякла, словно разом утратив всю энергию, склонила голову, обошла Виталия и побрела к дому. Возле кованых ворот пошатнулась, но удержалась на ногах. Постояв немного, вошла во двор.

Виталий нервно почесал лоб.

– Хреново дело. Её нельзя сейчас одну оставлять.

– Пойдём за ней? – неуверенно спросил Борис.

Ему меньше всего сейчас хотелось заходить в дом Анфисы. Что если страшные предположения подтвердятся, и там окажется мёртвый малыш? И без того нервы уже ни к чёрту, а тут такое… Впрочем, засовывать голову в песок тоже не дело. До той стадии, когда уже на всё плевать было ещё далековато.

Виталий поёжился.

– А что нам ещё остаётся, Борь? В таком состоянии она… Пойдём хотя бы для очистки совести.

– Сходите, ребята, посмотрите, – жалобно попросила женщина, которая выглядывала из-за забора соседнего двора.

Они зашли во двор, поднялись на крыльцо. Ладонь Виталия застыла на дверной ручке. Он посмотрел на Бориса и сразу же отвёл взгляд.

– Фух… Что-то, Борь, мне не по себе. Даже голова закружилась.

– Ну, давай тогда быстренько развернёмся и сбежим! – сорвался Борис, о чём тут же пожалел. Ещё не хватало срывать злость на друзьях. Чёртовы нервы. – Ладно, Виталь, прости, – и через секунду добавил: – Раз уж собрались войти, давай войдём. Как ты и сказал, для очистки совести. Мне, если честно, тоже не по себе.

Виталий обречённо кивнул и открыл дверь.

Когда они с опаской, точно воры, зашли в гостиную, Анфиса не обратила на них никакого внимания. Она сидела на полу, отрешённо смотрела в пространство перед собой и прижимала к обнажённой груди мёртвого малыша. Её губы медленно шевелились. Голос был тягучим и каким-то загробным:

– О-он не хо-очет… О-он хоро-о поку-ушал и бо-ольше не хо-очет… бо-ольше не хо-очет…

Голова ребёнка покоилась на предплечье Анфисы, крохотный ротик был открыт в безмолвном крике.

– …мы хорошо-о поку-ушали и бо-ольше не хоти-им, – будто заклинание бормотала женщина.

В комнате царил полумрак. На столе лежала опрокинутая ваза, из которой выпали веточки с жёлтыми и красными кленовыми листьями.

Борис глядел на женщину и ребёнка, чувствуя, как рассудок, словно тьмой застилает. Более жуткой картины он в жизни не видел: какая-то сатанинская версия Мадонны с младенцем. Тусклый свет из щели между задёрнутыми занавесками падал на мертвенно бледное лицо Анфисы и, казалось, этот свет совсем не касался глаз, в которых отражалась безграничная пустота. Даже не верилось, что эта ушедшая в себя женщина несколько минут назад бегала и кричала. А хуже всего то, что нет ни малейшего представления, как ей помочь.

– Господи! – стонал Виталий, прижимая ладонь к своему лбу. – Бог ты мой…

Борис отвёл взгляд от Анфисы и заметил: в дверном проёме, ведущим в соседнюю комнату, что-то лежит. Не сразу он понял, что это рука. И ещё медленнее, словно вся его суть противилась осознанию, до него дошло: в той комнате лежит труп!

– …Всё бу-удет хорошо-о, – бесцветным голосом прошептала Анфиса. Она слегка раскачивалась, словно баюкая мёртвого малыша. – Тепе-ерь всё бу-удет хорошо-о…

От её шёпота у Бориса по спине бегали мурашки. В голове возникла ассоциация: дыхание ветра на ночном погосте. «Всё бу-удет хорошо-о…» Будто мрачная колыбельная для не упокоенных душ.

На ватных ногах он проследовал вдоль стены, заглянул в дверной проём, увидел, что в комнате на ковре лежит мёртвый, по пояс голый, мужчина. Одна рука покоилась на груди, а другая на пороге дверного проёма. На лице мертвеца застыла гримаса боли.

– Это Андрей, её муж, – Борис вздрогнул от голоса Виталия. Он не заметил, как тот подошёл и встал за спиной. – У него сердце больное было, какой-то порок врождённый. Все в деревне об этом знали. Видимо, не выдержало сердце, когда вся эта чертовщина началась.

– …Хорошо-о, хорошо-о… – еле слышно шептала Анфиса. – Теперь всё будет хорошо-о…

Борис подумал, что немудрено, что она с ума сошла. В одночасье потеряла и ребёнка и мужа. Старуха с косой словно бы бросила жребий – кому-то повезло, кому-то нет. Хотя насчёт везения – спорный вопрос. Бориса передёрнуло, замутило. Он вдруг понял, что Анфиса, вероятнее всего, много часов провела в этой комнате рядом с трупами ребёнка и мужа. Вчера обнаружила их мёртвыми и тронулась умом. Возможно, вышла на улицу и увидела, что нормального привычного мира больше не существует – вокруг чёрная пустыня и бледное странное светило в небе. Увидела и совсем потеряла рассудок. А потом сидела в тёмной гостиной, утопая в омуте сумасшествия.