Текст книги "Охотник: Правила подводной охоты. Третья раса. Большая охота. Операция «Караван»"

Здесь уже никакой инстинкт не мог удержать меня от изучения трофея. Я бережно развернул листок и поднес его ближе к лицу, чтобы хоть что-нибудь различить в темноте. Бумага была испещрена группами цифр, все они располагались в три столбика, причем между собой столбцы почти не различались – при беглом осмотре я обнаружил лишь пару изменений в непонятной Жабовой арифметике. Больше всего записи напоминали какую-то бухгалтерию, в которой мне самому точно было не разобраться. Короче говоря, в этих писульках я понял только одно – при движении сверху вниз большие числа уменьшались, а маленькие, наоборот, увеличивались. Никакой другой логики я не заметил. Можно было разбудить Паса, но вряд ли он обрадовался бы ночному подъему. Я решил подождать до утра, сунул бумажку в карман и забрался в отсек.

Игра в ящики

Меня разбудило пение жаворонка и гудение насоса возле колодца. Я хотел было еще подремать, раз никто не орет над ухом «Подъем!» – но вскоре скамья подо мной начала казаться излишне твердой, а рука затекла в неудобной позе. Пришлось окончательно стряхнуть с себя остатки сна и распахнуть веки.

Сквозь открытый люк в отсек проникал золотистый свет утреннего солнца, яркие пылинки трепетали в воздухе, создавая в замкнутом пространстве ощущение объема и перспективы. Паса в амфибии не было, видимо, это он умывался возле колодца.

У погрузочного люка я сразу заметил три пластиковых ящика с ручками по бокам. Они притаились в тени, словно прятались от солнечного света, они занимали всю заднюю часть отсека и накрепко приковывали к себе внимание. Они были темно-зеленого цвета и ничем не отличались от стандартных контейнеров для боевой техники, а судя по идентификационным номерам на крышках, в них покоились сверхглубинные осветительные ракеты. Но я знал, что это вранье.

Насос возле колодца умолк, и вскоре в проеме люка показалась голова Паса. Лицо его было свежим и сияющим, на бритой макушке сверкали капли воды.

– Привет! – Он забрался в отсек, снял с шеи полотенце и сунул его в рюкзак вместе с мыльницей, тюбиком пасты и зубной щеткой. – Чего ты такой угрюмый?

– Где Жаб? – вместо ответа спросил я.

– Откуда я знаю? Он мне не докладывает. А что такое?

Я мотнул головой в сторону ящиков.

– Так это же «СГОРы», ты что, номер не видишь? – удивился Пас.

– Никакие это не «СГОРы».

– Это еще почему? – Брови Паса взметнулись вверх от удивления.

– По кочану. Тебя хоть раз припахивали к погрузке на складе вооружений?

– Нет.

– А я там всякой всячины натаскался до срыва пуза. Ящик со «светлячками» «СГОР-3» вдвоем поднять проще простого, а ты пойди, попробуй сдвинь этот с места.

Пас сел и облокотился спиной о броню.

– Это точно? – с легким недоверием спросил он.

– Я тебе говорю.

– Странно. – Пас потер лысину.

– Жаб не похож на простачка, которого ты мог бы с такой легкостью раскусить. Хотя уловка могла быть рассчитана не на нас. К примеру, если надо что-то важное протащить через Босфор, фокус вполне может сработать, поскольку таможенники в глубинной технике разбираются хуже, чем я в доилках, а открывать ящики они не будут. Сверят номера, и всё.

Это я понимал не хуже его. Если таможенники что-то и знали о глубинной технике, так это то, что ящики с ней открываются только на соответствующей глубине. Эдакая защита от несанкционированного использования – простая и очень надежная.

– Но если содержимое подменили, значит, глубинные замки уже вскрыты! – внезапно осенило меня.

– Хочешь попробовать заглянуть внутрь? – судя по голосу Паса, идея ему не понравилась.

– Пока не очень, – честно признался я. – Если попадемся, Жаб разорвет нам задницы, как акула надувной плотик. Зато у меня есть кое-какая подсказка. Вещественная улика. Может, с ее помощью мы определим содержимое ящиков без вскрытия.

– Что за улика? – Пас с любопытством наклонился ко мне.

– А вот что! – Довольный произведенным эффектом, я достал из кармана свернутый листочек и помахал им у товарища перед носом. Бумага попала в солнечный луч и засияла белоснежным пятном.

– Где взял? – Пас выхватил лист у меня из рук.

– Тебе вкратце рассказать или с подробностями? Пас пожелал с подробностями, так что рассказ занял у меня пару минут.

– Офигеть, – шепнул Пас, когда я закончил.

Мы сели на скамью и принялись разглядывать записи. Вскоре стало ясно, что разобраться в трех колонках цифр, неведомо чем связанных, совсем непросто.

– Может, это карточные долги? – осторожно предположил я.

– Что-то я не знаю игры, где записи ведутся в такой манере. В любом случае, кроме цифр, должны быть имена игроков.

– Пожалуй, – мне оставалось только почесать лысую макушку. Других соображений не было.

– Похоже на какой-то счет. Я их видел достаточно, у меня мать бухгалтер, – сообщил Пас неожиданный факт своей биографии. – Вот смотри. Большие цифры – это скорее всего код товара, а маленькие – цены на каждое наименование.

У меня не было причин ему не доверять, но все же кое-что в этой трактовке меня не удовлетворило.

– Ладно, – сказал я. – Допустим, коды товара специально расположены в убывающем порядке, но почему цены устойчиво возрастают от верха к низу?

Пас задумчиво повертел бумагу в руке. Мы переглянулись, оба понимая, что зашли в тупик. Похоже, мой трофей оказался не годным для раскрытия тайны зеленых ящиков. Я попробовал представить, как бы почувствовал себя Буратино, если бы его золотой ключик не подошел к двери за холстом. Но сдаваться мне не хотелось.

– Погоди-ка, – покачал я головой. – Мне кажется, я знаю, чем занимается Жаб.

Пас пристально посмотрел на меня, не в силах скрыть любопытства.

– Наркотики, – зловеще прошептал я.

У колодца кто-то включил насос, и мы вздрогнули от неожиданности.

– С чего ты взял? – недоверчиво сощурился мой товарищ.

– На этой базе охотники курят. Ты сам видел. И именно здесь Жаб затеял погрузку. Почему не в другом месте? Или ты допускаешь подобное совпадение?

– Неужели трава может быть такой тяжеленной? Сомнительно, даже если она прессованная.

– Ты забыл про собак, – мне не терпелось похвастаться своей смекалкой. – Если везешь из Европы наркотики, надо избавиться от их запаха. Иначе собаки на таможне подадут знак, они специально натасканы. Скорее всего Жаб упаковал наркотик в глубинные боксы, какими доставляют грузы на донные базы.

– Барракуда! – покачал головой Пас. – Я мог бы и сам догадаться!

– Похоже, мы влипли. Если это дерьмо всплывет на таможне, одним Жабом дело не ограничится. Нам тоже завернут ласты, как соучастникам.

Возможно, я слишком сгустил краски. Зная трусоватость Паса, можно было обрисовать ситуацию помягче, а лучше вообще придержать язык. Но сказанного не вернуть – мой товарищ стремительно побледнел и плотнее сжал губы.

– Не дрейфь, – запоздало спохватился я.

– Все нормально, – с ледяным спокойствием ответил Пас. – Но нам надо думать, как из этого выпутываться.

– А чего тут думать? – пожал я плечами. – От нас ничего не зависит.

– Это всегда ложное ощущение, – в голосе Паса прозвучала нравоучительная нотка. – Человеческой воле подвластно гораздо больше, чем многие считают.

Таким заходом он меня здорово озадачил.

– Ну и? – пристально глянул я на него.

– Пока не знаю, – признался приятель. – Ты пойдешь умываться?

– Вода небось ледяная, – скривился я. – А что?

– Мы скоро поедем, наверное.

Мне пришлось привстать, чтобы увидеть солнце через открытый люк. Действительно, оказалось около десяти часов, именно к этому времени Жаб приказал Рипли явиться в штаб. У меня сердце забилось чаще – стало ясно, что вот-вот нам предстоит снова тронуться в путь, и на этот раз уже прямо в Атлантику. Такое ощущение бывает в поезде, когда тебя провожают родственники и уже сказаны все напутствия, а вагон никак не может тронуться с места. Сердце стучит и бьется: «Скорее, скорее!» – потому что ты уже там, в пути, а родственники все еще маячат за пыльным окном. Так было, когда пацаны, Леська и мама провожали меня в учебку. Я впервые должен был ехать куда-то с чужими, совершенно не знакомыми мне людьми, меня распирало от открывающихся возможностей и от ожидающих впереди приключений, а мама с друзьями все стояла и стояла на перроне, словно якорь, не дающий поезду тронуться. Я готов был отдать частицу собственной жизни, чтобы машинист поскорее привел состав в движение. Когда же под ногами наконец дрогнуло и перрон, медленно ускоряясь, пополз назад, я ощутил себя самым счастливым человеком на свете.

– И что я такого смешного сказал? – удивился Пас, видимо, разглядев улыбку у меня на губах.

– Ничего. Просто в океан хочется дико. И жрать.

– Жрать мне тоже охота, – признался приятель.

Я достал из рюкзака полотенце, мыло и зубную щетку, выбрался из амфибии и направился к колодцу. Там гудел насос, а под струей, бившей из крана, угрюмо умывался тот самый «старик», которому я вчера отдал деньги. Заметив меня, он вытерся полотенцем и закинул его на шею. Стойка у него была впечатляющая – руки в боки, ноги расставлены, глаза навыкате.

– Ты чего тут ходишь? – без предисловий спросил он.

– Умыться хочу.

– Офигел совсем? Пескарь мокроносый!

На этот раз я решил не сдаваться. Просто из принципа. Видно было, что охотник имел надо мной все преимущества – и в массе, и в опыте, и в напористости, но стыд за вчерашнюю слабость так распалил меня, что я готов был оказаться избитым, попасть в санчасть, а не в океан, только бы потом не прокручивать в памяти позорную сцену безропотной сдачи денег. Мне хотелось отомстить за вчерашнее.

– На себя посмотри, гимантолоф, – пренебрежительно фыркнул я и сжал в кулаке футляр с зубной щеткой.

– Кто-кто? – опешил «старик».

Такого слова он, похоже, не знал, видно, не силен был в биологии глубинных существ.

– Гимантолоф, – спокойно повторил я, выпучил глаза и похлопал ресницами.

После такого оставалось только драться. Сердце в моей груди застучало быстрее, разгоняя насыщенную адреналином кровь, волосы на руках вздыбились, а кожа похолодела и покрылась мурашками. В таком состоянии я мог сразиться с не очень большим кашалотом, правда, выиграл бы схватку все равно кашалот. С охотником исход драки был не таким предсказуемым, хотя, если честно, у меня было мало шансов выдержать напор «старика». Но я не хотел проиграть морально. Никогда больше. Ни при каких обстоятельствах.

– Эй, Заяц! – раздался у меня за спиной незнакомый насмешливый голос. – Опять деньги с салаг трясешь?

У меня на глазах противник словно сдулся, поник и даже сделался ниже ростом. И глаза его показались мне не такими уж выпученными.

– А ну отвали от него, дебил! – повторил тот же голос.

Я не понял, кому предназначалась последняя фраза, мне или Зайцу. Продолжая сжимать в кулаке футляр со щеткой, я шагнул влево, чтобы в случае чего защитить спину кожухом колодезного насоса. Мне хотелось понять новую расстановку сил, но я опасался оглянуться даже на миг, чтобы не потерять Зайца из виду. Страх накатил на меня с новой силой, накрыл с головой.

– Не дрейфь, салага, – снова донеслось до меня. – Это же Заяц, дурачок местный. У него только вид грозный, а на самом деле его и воробей с ног собьет.

Я скосил глаза и разглядел троих незнакомых охотников, двое из которых были люди как люди, а третий поразил меня азиатской внешностью. Представителей этой расы на Земле осталось не более нескольких тысяч.

Азиат подошел к моему обидчику и отвесил ему размашистую затрещину. Заяц захныкал и шмыгнул носом.

– А ну, пшел, давай, давай! – прикрикнул на него узкоглазый. – Зачем салагу пугаешь?

Он развернул Зайца и подтолкнул в спину, а когда тот сделал шаг, пнул его под зад, оставив на штанах пыльный след от протектора. Заяц заверещал и зигзагами скрылся за ближайшим холмом. Охотники проводили его дружным хохотом.

– Перепугался? – спросил меня узкоглазый. – Зайца не надо бояться.

Я опустил взгляд и заметил у него на поясе тяжелый глубинный кинжал в черных пластмассовых ножнах. Остальные подступили почти вплотную ко мне. Один долговязый и тощий, а у другого, широкоплечего, да к тому же лысого, на щеке виднелся большой крабовидный шрам от ожога. У них не было ни полотенец, ни других принадлежностей для умывания, только тощий держал в руках коробку из пластокартона. Я решил, что они просто проходили мимо, когда я собрался сразиться с дурачком врукопашную. Мне снова стало стыдно.

– Заяц – это наш кочегар, – пояснил тощий и поставил коробку на кожух насоса. – У него крышу перекосило после одной разборки. В суматохе по «дедовщине» получил баночкой по голове.

Остальные рассмеялись, видимо, вспомнив подробности.

– Он у нас теперь почетный «дед», – добавил лысый со шрамом. – Заслуженный.

– Вообще ты крут, салага, – одобрительно улыбнулся долговязый и похлопал меня по плечу. – А то приезжали сюда такие, что в штаны ссались, когда Заяц на них наезжал.

Я тоже улыбнулся, хотя чувствовал себя неловко, совершенно не представляя, чего можно ожидать от нечаянных избавителей. На мой взгляд, они вели себя вполне дружелюбно, но снижать бдительность мне не хотелось.

– Зовут тебя как? – поинтересовался узкоглазый.

– Рома, – несколько замявшись, ответил я. Впервые в жизни собственное имя показалось мне каким-то мягким, не соответствующим серьезности выбранного пути. «Старики» удивленно переглянулись.

– А прозвище? – спросил широкоплечий со шрамом.

Этот вопрос поставил меня в тупик. В учебке у меня было прозвище, как и у всех, но оно мне не нравилось, поскольку было просто сокращением от фамилии. Да еще искаженным к тому же. Я надеялся, что оно навсегда останется за воротами училища, и вдруг такой вопрос. Но с ходу придумать себе новую кличку я не смог.

– Сова, – неохотно признался я.

– Почему? – удивился узкоглазый. – На сову не похож совсем. Видишь хорошо?

– Фамилия у меня Савельев.

– Похоже, быть Совой тебе не очень нравится? – сощурился долговязый. – Приедешь на базу, там назовут по-другому. Никто не носит прозвище, которым его наградили в училище. На базе кликуху дают по заслугам, и она же становится позывным, когда приходит время уходить в океан.

Это была первая информация об особенностях жизни за чертой горизонта. В учебке нам говорили о несении службы, вдалбливали устав и тренировали до изнеможения. Мы знали, с какими тварями нам придется столкнуться, как поступать в критических обстоятельствах, как отвечать начальству и как выполнять приказания. Но нам не у кого было узнать самое важное – как мы будем жить за чертой горизонта. Как обращаться со «стариками», в какие отношения с ними можно вступать, а в какие опасно. На каких койках нам придется проводить ночи, какую еду нам предложат, будет ли у каждого отдельная тумбочка или придется делить одну на двоих. Не говоря уже о том, что никто из нас не имел ни малейшего понятия о распорядке, по которому живут боевые базы. Ну а уж о системе раздачи прозвищ нам тем более никто не рассказывал. И никто не говорил, что сами «старики» называют себя «дедами».

– Кушать хочешь? – участливо спросил узкоглазый.

Этот вопрос окончательно сбил меня с толку. Все рассказы о коварстве и зверствах «дедов» в действительности могли оказаться досужими байками, как большая часть из того, о чем в полутьме после отбоя говорили курсанты на Языке Охотников. Но пока я не был в этом уверен. Береженого боги морей берегут.

– Вообще-то не отказался бы, – ответил я.

Широкоплечий одобрительно кивнул и сказал долговязому:

– Давай, Куст, вываливай запасы. Надо поделиться с салагой, а то неизвестно, когда Огурец надумает устроить им кормежку. Заодно и сами перехватим.

– Давай, давай, – одобрительно закивал узкоглазый, – а то в животе совсем пусто.

Долговязый Куст достал из коробки консервы и хлеб. Узкоглазый принялся ловко открывать банки – податливая жесть скрежетала под натиском стали и волнисто корежилась по надрезу. Воздух наполнился запахом приправленного перцем паштета, шпротов и ветчины.

– Хорош, Чабан, – прервал узкоглазого Куст. – Порежь хлеб, а к банкам вернемся по мере необходимости.

Лысый заглянул в коробку и довольно сощурился.

– Доставай, доставай! – подбодрил Куст.

Лысый мигом достал небольшую канистру из полупрозрачного пластика. В ней было литра три темно-красной, почти черной жидкости. Такого же цвета был кисель из черники у моей бабушки. Но содержимое канистры казалось слишком жидким для киселя. Широкоплечий отвинтил крышку и потянул носом у самого горлышка.

– Барракуда тебя дери, Краб! – рявкнул на него Куст. – Еще соплей туда напусти! Лучше бы кружку достал.

Он забрал у лысого крышку и снова ее закрутил.

От всех этих манипуляций, от запаха и вида еды у меня в желудке началась авральная подготовка – там что-то забурлило, зажурчало, как в наполняемых водой балластных цистернах. Только тише, конечно.

Чабан принялся мазать паштет на хлеб. Первый бутерброд достался Кусту, второй Крабу, а третий он соорудил для себя, после чего перехватил нож за лезвие и протянул мне.

– Намазывай. Там еще много осталось.

Цилиндрическая рукоять тяжело легла в мою ладонь, и мне пришлось шагнуть ближе к насосному кожуху, чтобы скрыть охвативший меня восторг. Конечно, мне и раньше приходилось держать глубинный нож, но одно дело ощущать его тяжесть под присмотром инструкторов, а совсем другое – когда никого из командиров поблизости нет. Примерно то же самое я ощутил, когда дедушка впервые разрешил мне заправить свою старенькую «Дрофу» на водородной станции. А ведь к тому времени я наездил уже километров пятьсот под его присмотром, но самостоятельно ощущать мощь мотора оказалось совсем другим удовольствием. Не ждать окрика за слишком резвое троганье с места, не слушать причитания о стучащих амортизаторах, не смотреть на спидометр и держать руль одной рукой.

Так и с этим ножом. К тому же он совершенно не походил на пособие для обучения – на гарде виднелись зазубрины, клинок был чуть выщерблен, словно им рубили каленую проволоку, а пластиковый оклад рукояти изобиловал сколами. Видимо, нож часто пытались метать, но не всегда попадали острием в цель. В учебке такое использование глубинного инструмента было немыслимым, здесь же, судя по всему, оказалось нормой.

Намазывая паштет на хлеб, я остро ощутил освобождение от оков постоянного надзора, под которым мы находились в училище. Вот она, свобода, барракуда дери! Шататься по территории базы с ножом на поясе!

Пока я создавал бутерброд, стараясь за один заход использовать как можно больше продуктов, у меня за спиной слышался скрип свинчиваемой крышки и характерное бульканье.

– Хорош копаться, салага! – окликнул меня Куст. – Давай-ка к снаряду.

Мне пришлось обернуться и взять протянутую Крабом кружку. Она была почти доверху наполнена жидкостью из канистры. До меня вдруг дошло, что это вино, хотя мысль о возможности расфасовки столь дорогого напитка в дешевую тару привела меня в замешательство. Оставалось лишь принять версию из ночных баек – ходили слухи о вине, входящем в глубинный паек.

Я вдохнул поистине божественный аромат и, сделав небольшой глоток, хотел передать кружку по кругу, но Куст лишь усмехнулся.

– Пей все. Здесь еще три литра. На всех хватит. Не сказать, чтобы это вино было особенно вкусным.

За год до моего отъезда в учебку Ритка стянула со свадьбы брата бутылку привезенного из Европы «Порто». Мы с Леськой, Лукичом и Милкой целый вечер смаковали вино наперстками, нюхали с видом знатоков и щелкали языками. Потом напились и хохотали, как сумасшедшие. Кажется, в тот вечер Милка Лукича и соблазнила, по крайней мере, они довольно долго пропадали в стороне от поляны, и Леся только посмеивалась по этому поводу.

Вино в кружке было довольно кислым и терпким, я с трудом выпил его до дна.

– Зачем морщишься? – покачал головой Чабан. – Люди старались, делали.

Краб хохотнул и шлепнул его по плечу, затем забрал у меня кружку, снова наполнил ее до краев и выпил в несколько гулких глотков. Я взял бутерброд, впился зубами в его слоистую конструкцию и с наслаждением начал жевать.

– По кайфу? – спросил Куст, забирая у меня нож.

Я кивнул.

Вино показалось мне слабым, бутерброд кончился быстрее, чем хотелось, и я не знал, можно ли намазать еще. Куст отдал нож Чабану, тот вытер его о хлебный мякиш и сунул в ножны.

– На, – Краб снова передал мне полную кружку. – Тебя в салаги еще не принимали?

– Как это? – удивился я.

Куст хмыкнул и покачал головой.

– Чему вас в учебке учат? – пожал он плечами.

– По жопе ремнем получал? – пояснил Чабан.

– Нет.

Мое сердце забилось чаще, тревожное ощущение возникло в груди.

«Зря я с ними связался, – мелькнуло у меня в голове. – Надо было послушаться Жаба и не вылезать из амфибии. Все из-за Паса, чистюли. На фиг я поперся к колодцу?»

– На базу приедешь, получишь сполна, – со вкусом сообщил Куст. – По полной программе.

Меня чуть отпустило – стало ясно, что прямо сейчас бить не будут. Чтобы окончательно успокоиться, я залпом выпил вино до дна. По горлу прокатилась волна кислого тепла, в голове начало проясняться, и внезапный приступ тревоги показался мне смехотворным. Место открытое, утро, домик посыльного неподалеку, да и до штаба рукой подать.

Чабан вынул нож и передал мне.

– Кушай еще, поправляйся, – с ухмылочкой сказал он.

Я принялся намазывать второй бутерброд.

– Слушай! – окликнул меня Краб. – Захвати и нам по бутербродику!

Мне пришлось сделать еще три бутерброда, причем постараться, чтобы они получились не хуже, чем у меня. Двигал мной не страх, а чувство приличия, не позволяющее объедать хозяев провизии. Охотники дождались принесенных мной бутербродов и благодарно кивнули, принимая еду. Честно говоря, мне польстило, что они обращаются со мной почти на равных.

– Вот барракуда! – нахмурился Куст. – Хоть бы кто-нибудь догадался вино прихватить! Сова, ты бы притащил «дедушкам» канистру, пока не уселся.

Потом мне еще несколько раз пришлось сбегать туда и обратно, перетаскивая банки, хлеб, коробку с едой. С каждым рейсом во мне усиливалось ощущение припаханности, но в столь доброжелательной атмосфере мой отказ выглядел бы идиотским поступком. Вот если бы они меня прямо погнали, мол, давай, салага, обслужи «стариков», тогда бы я их послал подальше, несмотря на их численное превосходство.

Когда все было готово, Краб похлопал ладонью по траве рядом с собой.

– Садись, салага, а то совсем замотался. – Он сунул мне в руку полную кружку вина.

Это было то, что нужно для тела, распаренного беготней, и для разума, загруженного бесполезными размышлениями. Эта кружка пошла лучше двух первых – вино уже не казалось мне таким кислым, как раньше.

– Забить «косяк»? – спросил у Куста Чабан.

– Под жранину – пустое дело, – отмахнулся тот.

Вино снова пошло по кругу.

– Салага! – Куст помахал ладонью перед моими глазами. – Не спать, замерзнешь!

Я механически взял кружку и выпил. Несколько капель потекли по подбородку за ворот рубашки. Где-то на границе сознания мелькнула мысль о том, что лучше больше не пить. Пришлось помотать головой и взять себя в руки. С неожиданной легкостью туман отступил, и голова осталась совершенно ясной. Я вновь ощутил дуновение ветра, мягкость травы и звуки окружающего пространства. Ими дирижировал жаворонок – все вокруг так или иначе подчинялось ритмике его песни.

Уже без стеснения я намазал еще один бутерброд. Чабан мурлыкал песню на незнакомом мне языке и пожевывал травинку, Краб вытягивал за хвостик шпроты из банки и лениво отправлял в рот.

– Зря ты не хочешь в салаги прописываться, – с набитым ртом обратился он ко мне. – По правилам каждый «дед» должен ударить тебя по заднице один раз. На базе все равно пропишут, но там «дедов» больше. Пару дней даже жрать стоя будешь.

– А если я вообще не хочу прописываться? – осторожно попробовал я вытянуть дополнительную информацию.

– Никто не заставит, – лениво ответил Чабан. – Но если не будешь салагой, то и «дедом» не станешь. Свои же потом заклюют.

Пас меня бы не заклевал, это точно, но я не был уверен насчет других одногодков, которые, подобно нам, могут оказаться на той же базе. Окажись там, к примеру, Влад, он бы соблюдал все законы, установленные «дедами», потому что наверняка захотел бы стать «стариком».

– А как на базе узнают, что меня здесь прописали?

Куст так рассмеялся, что пролил из кружки вино.

– Ну ты даешь, салага! – помотал он головой. – У тебя же язык есть. Скажешь, что тебя прописали Куст, Краб и Чабан.

– И мне что, поверят?

– А как по-твоему? Ведь охотники не служат всю жизнь на одной базе, они время от времени переезжают, так что не дрейфь, есть способы узнать обо всех накопленных тобой грехах и бонусах.

– Точно, – с улыбкой добавил Краб. – У нас тут был салага по прозвищу Говнодав. Мыться не любил, падла, как его ни учили. Когда он переехал на другую базу, думал избавиться от позорной кликухи, но у него не вышло.

– Да ладно, – недоверчиво протянул я. – Неужели охотники все обо всех знают?

– Охотников не так много, как ты думаешь, – сказал Куст. – Слухи ходят вместе с письмами и людьми с базы на базу, так что на этот счет можешь не грузиться.

– Ну что, будешь жопу подставлять, а? – приподнялся на локте Чабан.

– Действительно, Куст, – нахмурился Краб, – что-то мы долго с ним разговариваем. Вина налили, а он ломается, словно целка.

– Остыньте, – остановил их Куст. – У салаги задница не распечатана, а вы напираете, как приливная волна. Дайте человеку подумать. Может, у него с арифметикой туго.

От такого напора у меня душа ушла в пятки.

– У тебя с арифметикой туго, да? – подлил масла в огонь Чабан.

– Нет, – я шумно сглотнул слюну.

– Ну так снимай штаны, да? Есть разница, три раза получить или пятнадцать?

Разница, конечно, была, но мне бы хотелось вообще избежать экзекуции. У меня даже мелькнула мысль вскочить и убежать, но бежать было некуда. Ну, от этих еще смыться можно, тут до амфибии рукой подать. А потом что?

Я уже готов был дать согласие, но смелости все же не хватало. Прошло минуты три, Краб достал из коробки батон хлеба, забрал у меня нож и открыл еще четыре банки паштета. Мне уже ничего не хотелось, после невеселых раздумий аппетит поубавился. Куст молчал, Чабан задумчиво ковырял в зубах травинкой. Краб сделал три бутерброда и протянул один мне.

– Спасибо, – помотал я головой.

– Слушай, Куст! – возмутился Краб. – Ты когда-нибудь видел такого борзого салагу? Прописываться он не хочет, продуктами брезгует! Мне что, выкидывать открытый паштет?

– Но я не просил его открывать! – теперь мне сделалось по-настоящему страшно.

– Ладно, салага, – Куст ласково похлопал меня по плечу. – Ты действительно, борзей, да знай меру. Кушай паштет, для тебя ведь открывали. Вина выпей, легче пойдет.

Я понял, что надо тянуть время. Придет Жаб и разгонит их, как щенков. Уж в его превосходстве я нисколько не сомневался.

– Открою-ка я еще пару баночек, – почесал в затылке Краб.

«Открывай, открывай, – мстительно подумал я. – Сам же и будешь давиться своим паштетом».

У меня словно открылся второй желудок – бутерброд пошел значительно легче. Видимо, тренированный организм перешел в боевой режим. Правильно – это был настоящий бой, но не столько физический, сколько моральный.

– Вот барракуда! – вскрикнул Краб, отбросил не до конца открытую банку и присосался губами к пальцу на правой руке.

– Что такое? – недовольно глянул в его сторону Куст. – Банку открыть не можешь, чтоб не порезаться?

– Да иди ты! Сам вчера Пню ящик на ногу уронил!

– Тоже мне, сравнил бак с баллоном! Одно дело ножиком жесть всковырнуть, а другое – вшестером затянуть три ящика с гадостью в погрузочный люк.

– Плохому пловцу все время глубины не хватает, – съязвил Краб.

Я напрягся, прислушиваясь, – очень хорошо, что кружка с оставшимися глотками вина закрывала мое лицо. Слово «гадость» в подобном контексте ни о чем мне не говорило, но ясно было, что речь идет о содержимом ящиков, лежащих в отсеке «Ксении». Какая-никакая, а это была зацепка.

«А ведь я победил! – мелькнуло у меня в голове. – „Деды“ ничего не добьются, а я уже получил то, что надо».

Чабан уставился на меня цепким взглядом. На миг мне представилось, что это не взгляд, а два скрещенных глубинных ножа ударили меня в лоб.

– Почему такой веселый? – подозрительно спросил он.

– Радуюсь, что появилась возможность покушать всласть, – сказал я.

– Умный, да? Вы на него посмотрите!

– Ну и что такого смешного случилось? – покосился на меня Куст.

– Вот урод! – неожиданно вспылил Краб. – Он что, надо мной прикалывается?

– И не думал! – поспешил я ответить, чувствуя, как душа уходит в пятки.

Честно говоря, такого поворота событий я ожидал меньше всего. Никогда не думал, что легкая улыбка может вызвать такую бурю негодования. Краб наклонился ко мне и ухватил за ворот рубашки. От неожиданности я выронил бутерброд.

– Он еще продуктами швыряется! – заорал Краб.

– Отпусти его, Краб! – очень спокойно попросил Куст.

Я удивился хватке Краба – вроде обычные пальцы, а держали подобно стальным тискам.

– Отпусти, говорю! – с нажимом повторил Куст.

Хватка ослабла, и я отшатнулся назад, еле удержав равновесие.

«Напился, – подумал я. – Хотя с четырех полных кружек не мудрено».

– Он сейчас бутерброд поднимет и съест, – широко улыбаясь, прошипел Куст.

Понятно было, что это приказ, но я не спешил его выполнять. Мало того, мной овладела идея постоять за себя. В общем-то, это было чистым безумием – пробовать драться одному против трех охотников, но в той позиции, в которой я находился, теоретически можно было вообще избежать драки.

А дело было в том, что совсем рядом, рукоятью ко мне, лежал нож. Вот только духу у меня не хватало схватить предложенную случаем рукоять. Больше всего я боялся, что, взяв кинжал, я вынужден буду пустить его в ход. Мне хотелось просто попугать «стариков» – не станут же они лезть на стальное лезвие!

– Ты ведь скушаешь свой кусочек, правда? – ласково ворковал Куст. – Не станешь огорчать «дедушек»?

Я потянулся к хлебу, лежащему в пыльной траве. Нож лежал от него всего сантиметрах в двадцати, не больше, и мне предстояло решить, к чему протянуть руку. Секунда растянулась, и я представил, как Куст замахивается на меня кулаком, затем вспомнил, как Колян Соболев бил меня в школе кедами по лицу. Иногда мне хотелось Коляна убить, один раз я даже всерьез вознамерился это сделать, когда он вскарабкался на подоконник и пускал бумажные самолетики из окна пятого этажа. Хорошо, что его отца повысили в должности и перевели в центр губернии – если бы Колян остался в нашей школе еще на год, я бы привел свой приговор в исполнение.

Нет, снова получать по лицу я не хотел. Для меня это был настоящий момент истины, вспышка озарения.

«Никогда больше! – мысленно шепнул я, хватая нож. – Никто и никогда больше не ударит меня по лицу!»