Текст книги "Комитет охраны мостов"

Шумиха

Поезд был проходящий, с анекдотическим указателем «Харагун – Адлер». Это почти как Нижнеудинск – Юпитер: слишком амбициозно, чтобы быть правдой. Понятно, что никуда такой поезд не доезжает, он разваливается, рассыпая колёса и куски обшивки, уже после Барабинска. Максимум – на задворках Омска. Омск вообще место гиблое.

Никто же не думает, будто в самом деле существуют Шумиха, Юрга-1 или Кувандык. Это просто случайный набор звуков, нечто вроде тпру-у-у. Выйдите ради шутки на поименованных станциях – сами увидите, что там голая степь, и только ветер шевелит трубой парового отопления.

Ладно, подумал Серёгин, нам бы только до Новосиба. До Новосиба-то эта коняга доскачет, а там пыхти, паровозище, хоть в ад.

Оказалось, однако, что ад организован в составе превентивно.

Открыв дверь купе, Серёгин обнаружил двух среднеазиатских мужичков, заваривших нечто в металлической плошке. Воздух был запах. Варево разило несвежими потрохами, его повара́ – многодневным кислым по́том. Кондиционер на время стоянки затих, превратив вагон в смертельную газовую камеру. Серёгин скривился, пробормотал внезапную матерную молитву и, зачем-то выставив пред собой руку – видимо, стремясь хоть так отгородиться от смрада, – шагнул за порог.

Киргизы – Серёгин для себя назвал их киргизами – по-русски не понимали совсем. В ответ на его предложение съебаться из купе нахуй вместе со своей ебаниной они принялись что-то успокаивающе курлыкать, протягивать ложку и кусок батона, заливисто смеяться.

Серёгин, сдерживая рвотные позывы, позорно бежал в коридор, а отдышавшись, бросился к проводнице с вопросом, какого, собственно, хуя. Проводница только хмуро ответила, что сама видала этих оленеводов в сам догадайся где, но документы у них в порядке, не подкопаешься. Варят? Ну варят, чего ты хочешь, еда у них такая. Сейчас тронемся, станет полегче, погуляй пока. Да вот тут и погуляй.

Серёгин бесцельно добрёл до вагона-ресторана – пить всё равно было нельзя, он держался в завязке уже седьмой месяц, и сейчас срываться было бы особенно глупо – только работа наклюнулась. Поезд, наконец, покатился. Серёгин немного постоял у окна, вглядываясь в текущие по тёмным силуэтам домов ручьи огней. Слабые и неуверенные. Можно не сомневаться, что они даже на пять минут не смогут вырезать Красноярск из его чёрного неба.

Красноярск тьмы.

Юный Лёша Серёгин приехал сюда в это же время года – послелетие, предосень, в тот же густой тёмный кисель, который здесь заместо воздуха. Он вышел на перрон ещё к старому грязному ЖД-вокзалу и некоторое время старался понять, откуда идёт запах костра. Тот шёл отовсюду. Огромная и ещё своенравная республика частного сектора – крепкие приземистые домишки, занявшие позиции по сторонам от железной дороги, – жгли припасы, курили дрова полено за поленом.

Боком к вокзалу дополнительным поездом выстроились вагончики разноцветных троллейбусов. Серёгин слышал, что в этом городе есть и трамваи – трамваи ему нравились своей неспешной неотвратимостью хода – но около вокзала подходящих для них рельсов он не заметил. Серёгин прыгнул в красно-белый троллейбус № 15 и покатил в Гору, хоть тогда ещё и не знал этого прозвища госунивера. Прямо по пути, рассматривая дремлющие на крыше высотки неоновые буквы «Красноярский рабочий», он решал, на какой факультет стоит переводиться. Ему советовали истфак, сам же он больше склонялся к юридическому. Ничего, время подумать ещё было: кондуктор сказала, ехать минут тридцать.

Потом, уже вечером, с пересадкой выбравшись на автобусах в центр, Серёгин добрёл до набережной Енисея, уселся на выдранную из скамейки доску и рассматривал едва подсвеченную недобитыми фонарями тёмную воду. Огни города горели в ней брошенными на удачу монетами.

С тех пор их, похоже, собрали со дна какие-то ушлые граждане, потому что света в чёрном-чёрном городе стало куда меньше. В какой-то момент из окна поезда Серёгину остался виден один только взмывший над городом грандиозный православный крест – негасимый памятник злой губернаторской шутке, циклопическое надгробие.

Чёрт, подумал Серёгин, писал бы я по-прежнему стихи, я бы сейчас чего-нибудь изобразил по этому поводу. Он даже несколько минут пробовал зарифмовать увиденное, но слова́ всё не складывались, и он плюнул на это дело.

В купе по-прежнему воняло, но несколько меньше, чем раньше. Киргизы сожрали свой комбикорм и улезли спать на верхние полки. Слава богу, что у них верхние. Серёгин приоткрыл форточку и решил, что тоже будет спать. Всё равно снаружи один и тот же вид, смотри – не смотри.

Когда он в следующий раз открыл глаза, поезд стоял без движения. Серёгин, не поднимая головы, попробовал выглянуть в окно, но его плотно закрывала шторка. Вместо станционного пейзажа взгляд остановился на новом предмете, возникшем на нижней полке напротив. Это был довольно крупный ящик, обтянутый чем-то вроде брезента. «Что они ещё сюда натащили?» – с неудовольствием подумал Серёгин, приподнимаясь и всматриваясь в коробищу.

В этот момент ящик качнулся в сторону Серёгина. У него прорезались крупное носатое лицо; круглые глаза с любопытством разглядывали соседа. То, что Серёгин принял за брезент, оказалось капюшонным плащом, который при каждом движении человека-ящика хрустел как конфетная обёртка.

– А ты ещё кто такой? – с досадой поинтересовался Серёгин.

Киргизский подарок придвинулся ещё ближе.

– Я-то? – переспросил он совершенно без акцента. – Я сел в Медвежьем, на Шумиху еду. Сосед твой так-то.

Серёгин окончательно отошёл ото сна, сел на постели, свесил ноги и нащупал ими кроссовки.

– Ну, тогда поздравляю тебя, сосед, – сказал он, саркастически усмехнувшись, – значит, не один я буду нюхать чухарей с верхних полок. Они, кстати, по-нашему нихера не понимают, имей в виду.

– Так они вышли же. На прошлой станции.

– Вышли?

Серёгин подскочил и внимательным образом изучил верхние полки. Киргизов (или кто они там?) в самом деле не было. Чудеса. Это где же они вышли, посреди тайги, что ли?

– Дела-а, – протянул Серёгин, пытаясь сообразить, стал ли слабее запах – или он просто к нему привык.

Новый сосед, продолжая ежесекундно хрустеть плащом, разглядывал Серёгина с большим интересом. Он склонил голову набок, будто большая безобразная сова, и, казалось, вот-вот заухает.

– Мне кажется, вы журналист! – внезапно объявил говорящий ящик.

– Хм, – сказал Серёгин, что-то отличало Штирлица… – Был когда-то. Только давно.

– В Красноярске или в Новосибирске?

– И там, и там, и ещё в Ёбурге.

– Ого, – сказал ящик, – ничего так вас помотало. И что там в журналистике? Слышал, ваших принимают сейчас активно.

– Нету никаких «моих», – карамельно улыбнулся Серёгин, садясь ровно напротив соседа, – я сам себе мальчик, свой собственный. А арестовывают журналистов только пидоры. Вот если слышите, что арестовали журналиста, – значит, тем, кто это сделал, сразу можно в рожу плевать. Потому что они ещё и котят ебут, можно даже не сомневаться.

– Ну да, – захихикал ящик, – всё совершенно случайно произошло, конечно.

– А что, – поинтересовался Серёгин, – думаете, в Красноярске дети в самом деле хотели мост взорвать?

– А вы думаете, они просто нашли немного взрывчатки? И никакие они не дети, кстати, я в их годы уже пахал.

– Ну как не дети, – возразил Серёгин, который уже пожалел о затеянном разговоре, но всё ещё продолжал по инерции набирать из колоды аргументы, – там самому старшему 24 года, что ли.

– Гайдару было 17 лет, когда он людей пачками расстреливал!

– А как быть с тем, что взорвать мост они собирались – в компьютерной игре?

Сосед недовольно поморщился.

– Так это и есть подготовка!

– Тогда и меня надо туда же. Я знаете что в компьютерных играх проделываю?

– Прокурор дело знает, – веско сообщил сосед. – А девчонка, кстати, во всём созналась.

– Вы бы в подвале тоже во всём сознались. Ладно, заканчиваем, – махнул рукой Серёгин, демонстративно зевая. – Дикий разговор какой-то. Я – спать.

– Вы бы то же самое делали на месте прокурора.

Серёгин лёг и отвернулся к стене.

– И нормальный у нас разговор, – не согласился ящик. Он снова начал хрустеть одеждой и ещё что-то бормотать себе под нос. Воспользовавшись этой паузой, Серёгин действительно попробовал уснуть. Ему было неуютно, отчего-то казалось, что прокурорский любитель может полоснуть бритвой по шее, а то и впиться в артерию острыми маленькими зубами. У него ведь маленькие острые зубы, успел заметить?

Что за бред, попробовал сам себя пристыдить Серёгин. Но ощущение, что с киргизами было спокойнее, так и осталось.

Утром любителя прокуроров в купе не оказалось, и Серёгин порадовался, что ещё один разговор жанра «нужно ли мыть руки перед едой» не потребуется.

Он давно зарекался спорить про «Комитет». Про аресты. Про нацпредателей. Тут никому ничего не докажешь, а ярость потом не оседает, а, наоборот, подбирается к самому подбородку. Ты пытаешься схватить ртом воздух – а вместо этого хватаешь новую ярость. Захлёбываешься ею.

Ну вот что можно сказать чуваку, которого не выворачивает, когда школьниц трамбуют в вонючую сырую камеру за плакатик «Долой оккупацию»? За запись в дневничке? За донос другой малолетней дуры?

Ты думаешь, он, этот чувак, ненастоящий фашист, понарошковый? Но он уже строчит донос и на тебя – за оправдание терроризма.

Что с ним делать, если он после этого нормально живёт?

А с нами? С нами что делать?…

Если мы продолжаем жить после этого?

Кулаком в стену. Полоснул лезвием по руке – скривился от боли, отвлёкся на неё и держишься. А не держишься – полосни ещё раз.

Серёгин залепил кулаком по металлической ручке купе, охнул и, с облегчением чувствуя, как боль выгоняет остальные ненужные мысли, вышел на перрон.

Он успокаивался Новосибирском, почти любил его – что для красноярца (урождённый магнитогорец Серёгин, двадцать лет живший на Урале, считал себя именно красноярцем) вообще-то последнее дело. Всё равно что для нацбола славить Америку, для американского республиканца – Сталина, а для сталиниста – «Архипелаг Гулаг».

Красноярец должен хихикать над Новониколаевском (как звали Новосиб в прошлой жизни). Называть его «город с метро», баюкая собственную травму – недоступность завывающих подземных поездов. Наконец, обязательно упоминать отсутствие в Новосибирске заповедника «Столбы» – как финальный аргумент в пользу бессмысленности города-конкурента. Перетягивание короны «столицы Сибири» – обязательный дурацкий спорт двух миллионников.

Так вот Серёгин любил Новосибирск, чем вызывал удивление у поклонников обеих «столиц». Если любишь, зачем тогда поселился в этом алюминиевом Чернобыле, язвительно интересовались на берегах Обского моря. Новосибирск?! – поражались красноярские приятели, ты ещё скажи – Москва.

Серёгину было плевать. Он когда-то приехал сюда с Наташкой, познакомившись с ней за полторы недели до этого. Ему-двадцатитрёхлетнему казалось, что это и есть романтика: влюбиться без башки, бросить всё и всех, никому ничего не объясняя, рвануть в чужой край света, вообще не имея в виду завтра.

Они вдвоём прожили в Ща (приз за самое безумное название микрорайона) четыре месяца. Потом он съехал к полудрузьям в общагу НГУ. Потом была ебанатская (как делают только литературные мальчики) попытка пьянства навылет, ещё на пару месяцев, в финале которой он обнаружил себя натурально под забором. Затем в стационаре – с воспалением лёгких. Затем – снова в общаге.

В общем, Новосиб – город юношеской, почти детской влюблённости. Здесь улицы – не улицы, остановки – не остановки, а площади – никакие не площади. Это всё – места встреч, ссор, прогулок на годовщину, нелепых статуй, которые вместе рассматривали, старых магазинов и лавок (которые с тех пор рассыпались в прах), где он покупал Эн какую-нибудь возмутительную ерунду, но всё равно улыбается, вынимая её из памяти. Город – карта былых сокровищ, город – выдуманная страна, где всё знакомо, даже если ничего знакомого уже нет.

В таком городе и в облупленной наркоманской девятиэтажке – они жили в наркоманской девятиэтажке – есть и очарование, и душа, и судьба. Не в убитой квартире с вонючим встроенным шкафом (в нём прежние держали собак), не в загаженном тёмном подъезде. А просто вот здесь. Только тебе открыто, где это «здесь». Это только твоя тайна. Ну, может быть, ещё Эн, раз уж это её город.

Он оставил этот город ей.

Как она, интересно?

Серёгин вышел из здания вокзала Новосибирск-Главный (тоже, понятное дело, издёвка над Красноярском) на площадь и некоторое время оглядывался по сторонам. Титульную гостиницу переименовали во что-то невозможное, рядом с ней прописался карликовый торговый центр, а так – примерно то же, что и раньше. По крайней мере, флипов до космопорта не завелось.

Он некоторое время сомневался, идти или ехать, но погода оказалась приличной – в небе показывали небольшое ладное солнце – и Серёгин не стал вызывать такси. Идя по городу, он с интересом разглядывал людей, сверяя их со своими воспоминаниями, и не без удовольствия обнаружил, что нынешние люди получше: во-первых, моложе, во-вторых, веселее одеты.

Серёгин догулял до «Чашки кофе» на Ленина и устроился в ней завтракать. Это место удобно тем, что львиная доля городской жизни прописана в этом здании, а неудобно – тем же. Это такой нудистский пляж: все всё сразу видят, обсуждают, знающе подмигивают. Приедь он по местным делам, ему и в голову не пришло бы здесь оказаться. Но по красноярским – можно. Наверное.

На часах было 8:50, и в это время по залу тусовалось только незнакомое молодое мудачьё с претензией. А почему сразу мудачьё, спросил себя Серёгин. Ну, чуваки в свитерах с ебущимися оленями, так и что? Ну, какая-то блядь с надутыми волшебницей химией губками. Так и опять же – какое, сука, тебе до неё дело?

Но какое-то всё же было.

Это старость, сказал себе Серёгин. Молодые и красивые (да и некрасивые тоже до кучи) вызывают острое желание убрать их из поля зрения. Вы́резать из наблюдаемой реальности и вложить обратно в журнал «Esquire», откуда все они зачем-то выпали. Или на худой конец заретушировать до неузнаваемости, чтобы не выделялись из нашей буро-малиновой компании. И щи попроще. И вообще – попроще. И вот эти выбеленные лица, эти брючки на щиколотках, эти фиолетовые волосы. Хотя вот фиолетовые были в какой-то момент у Эн…

Девочка в закатанной до локтей форменной рубашке принесла еду. Левой, сплошь татуированной рукой поставила перед Серёгиным кашу, тарелочку с двумя кексами и прозрачный чайник «English breakfast». Делано улыбнулась, гипертрофированно растянув уголки рта на долю секунды, и унеслась на кухню.

Серёгин рассмеялся.

Он уже подъел бо́льшую часть овсянки, скрошив в неё оба кекса, когда в зале нарисовался Коля. Сонный, помятый, в какой-то нестираной бороде. Вот уж поистрепался старик… Серёгин помнил его вовсе не таким.

– Здоро́во! – драматически объявил Коля, протягивая несоразмерную себе лапищу. В этом приветствии было всё: хромая профессиональная судьба, развод, хронический панкреатит и кот, наблевавший на ноутбук.

– Ну привет, чувак.

Коля сел и с сомнением посмотрел на остатки каши в тарелке Серёгина.

– Болеешь или ЗОЖ и тебя укусил? – спросил он с подозрением.

– Просто люблю овсяную кашу с утра. Слышал, это пока ещё не наказуемо.

– Ладно, – недоверчиво махнул рукой Коля, – но я возьму мяса.

– You are welcome.

Коля долго надувал щёки перед официанткой (другой, с выбритой половиной головы), заказал, наконец, блины – и, сложив руки на стол, стал отстукивать пальцами «Вставай, страна огромная».

– Давненько… – начал он, но на этом и остановился.

– Ты как давно перебрался в коммерческий? – спросил Серёгин, наливая себе чаю.

– Давно. Года три уж.

– И как тебе?

Коля закатил глаза.

– Сам знаешь.

– Слава богу, нет.

– Да ладно. Не работал в коммерческом – так писал для дяди. А не писал для дяди – значит, ишачил на выборах. Там-то вообще люто.

– Не знаю, – сказал Серёгин, шумно отпивая чай, – я люблю выборы. Там можно каких-нибудь говнюков отшлёпать хуями по губам. И это всё за счёт других говнюков.

– Но кому-то надо и отсосать.

– Только если любишь это дело. Когда ты известен как шлёпатель хуями, ставить тебя на сосание ни у кого и мысли не придёт. Что ты, милай! Я – специалист узкого профиля.

– Молодец, чо… я-то – широкого.

Серёгин оценивающе посмотрел на Колину худую физиономию.

– Незаметно.

Коля потёр лоб, потом с нажимом провёл ладонью по лицу, будто хотел его смять и выбросить. Не дожал. Уставился на Серёгина безо всякого выражения.

– Ну так и что у тебя за дело на сто рублей?

– Я же тебе сказал – размещалово.

– А подробнее?

– Подробнее – красноярская история. Суд над случайно надёрганными людьми. Крики «терроризм!», «ужас!», «нас хотят взорвать!». Власть на всякий случай помалкивает. Состояние надёрганных ухудшается. В общем, вполне кондиционный сюжет. Жанр – колонка от любого твоего автора или мини-расследование. Репортаж не предлагаю – слишком странно в новосибирском издании будет смотреться. Хотя как скажешь. Текст – с меня, мотивация, понятно, – тоже. Подозреваю, что можно попробовать воткнуть и бесплатно – тема и так может зайти. Если получится, вся мотивация – твоя. Ну, и может быть продолжение. Да даже наверняка будет.

– Суд над террористами, значит, – покивал Коля, – а что взрывали?

– Якобы мост. Планировали.

– Это тот, который наш «Сибмост» строит?

– Нет, вроде другой.

– А-а-а, – сказал Коля разочарованно, – зря. Вот если бы «Сибмост»…

– И так нормально. История с подачи НГН может выйти громкая. Мне советовали в «Тайгу.инфо» отнести, но я решил сначала к вам. И охват. И потом, родное как-никак издание…

Он в самом деле служил (тогда говорили именно так – служил) в НГН – главном городском интернет-портале с совершенно непредставимым для начала нулевых количеством читателей. Это как телевидение, только без дорогущего оборудования и аренды студии (из которой, кстати, в любой момент могут погнать, и начинай всё сначала).

– Ничего не могу гарантировать, – проворчал Коля, принимая тарелку с блинами. – У нас были тут какие-то свои… жопные экстремисты… Сначала мы что-то писали, потом следком, – Коля втянул в себя сразу весь блин. – После этого кто-нибудь из замов обычно просматривает, даже коммерческие проекты.

– Слушай, это не разговор.

– Вот и нет, – возразил Коля, – как раз это и разговор. Можешь, конечно, через Влада попробовать, но это тебе раза в два дороже встанет. Или в три.

– Сколько тебе нужно времени?

– Два дня дай. Если нормально – ещё два на публикацию.

– Лады, но не больше.

Dark arts

– Привет, – сказал он, нарочно ничего к этому не прибавив и ожидая, узна́ет Эн его голос или нет. И очень надеясь. И боясь тоже.

– Привет, Ал, – спокойно, будто они разговаривали только вчера, отозвалась Наташка, – в гости заехал?

Серёгин хотел сказать, что да, в гости, хозяйка. Давай обнимемся, дорогая, потому что ну что ещё можно найти в этом городе, кроме твоих рук? Кроме твоего «какого чёрта?». Кроме твоего издевательского взгляда?

Он ещё в поезде заготовил целый набор ёрнических приветствий – и с тех пор на разные лады проигрывал их в голове. Но дойдя непосредственно до точки возврата, ничего из этого не сумел произнести.

– Повидаться бы, – просто сказал Серёгин.

– Это можно, – отозвалась Наташка, – только не сегодня. – Она помолчала. – И не завтра, скорее всего. Ты надолго?

– Не знаю, – сознался Серёгин, – как дела пойдут.

– Ага, – сказала Эн, – ты здесь или в Академе?

– Везде. Но в Академе, скорее всего, больше.

На стороне Эн заплакал ребёнок, и Серёгин подумал: интересно, это её? У неё вроде бы была дочь. Лет десяти, наверное?

– Перезвонишь завтра вечером?

– Ага, – сказал Серёгин, – ещё бы я не перезвонил.

Вызвав к «Чашке кофе» такси, он заранее указал в заказе «молчаливого водителя». До Академгородка 45 минут езды, тут надо предохраняться. Молчаливый водитель смерил Серёгина хмурым взглядом, но в самом деле ничего не сказал. Это была победа.

В пути Серёгин взялся искать в телефоне, что за экстремистов ловили в последнее время в Новосибе. Коля вполне мог и набрехать, и даже скорее всего. Он стал проверять – больше на всякий случай, – но моментально закопался в ссылках.

Восемь студентов, два школьника. Было больше, но потом, похоже, отобрали только этих. Дурачки заделали при НГУ клуб «Defence against the Dark Arts», дурацкое какое название – оказывается, из «Гарри Поттера». Девочки-татуировочки, мальчики в грязных волосах. Маменькины хлюпики, айфоновые выёбушки.

Обвинение запросило от четырёх до шестнадцати лет. Шестнадцати, сука! Младшая девчонка дважды пыталась повеситься в СИЗО. У одного из студентов (уже не студентов так-то, всех восьмерых сразу отчислили) обострился гепатит, оценить состояние не пустили, опять не пустили, больничка, поздно.

– Хрена себе! – проорал Серёгин.

Молчаливый водитель дёрнулся и зло скосил один глаз.

Как это прошло мимо него в Красноярске? Как это вообще прошло мимо Красноярска? Где про это говно сюжеты, там, расследования?

Серёгин набрал рекламного Колю.

– А почему ты не вспомнил про ваших собственных «комитетчиков»? – спросил он, пропустив приветственную вежливость.

– Кого? – не понял Коля.

– Студентов-чернокнижников.

– А-а. Я же тебе говорил, у нас свои тут. Только у вас мусульмане, а здесь бумажки какие-то запрещённые. Но это когда было-то?

– Два года всего, – отозвался Серёгин, – вижу, два и два ты уже разучился. Ладно.

Он снова нырнул в историю «Дефенса», шепча себе под нос тексты выступлений в суде и мотая от злости головой. Сука-сука-сука, говорил он себе. Вот ты чмо, Лёша. Чмо как оно есть!

Его настолько придавило, что он пропустил момент, когда машина начала замедляться, чтобы встать у входа в «Золотую долину».

– Приехали, – сообщил молчаливый водитель и, обернувшись к Серёгину, добавил: – Ты если не хочешь болтать, не болтай в следующий раз.

Серёгин ничего не ответил, что было на него совершенно не похоже. «Обратное хамство» он обычно считал совершенно обязательным.

Вышел. Посмотрел на скучное жёлтокирпичное здание с зелёным балдахином вывески над входом. Он не помнил, как раньше выглядела гостиница Академии наук, хоть ему уже и приходилось снимать в ней номер. Сейчас «Золотая долина» казалась просто провинциальным отелем на отшибе, а никаким не последним местом на Земле, в какое она превратилась в ту памятную зиму. Тогда вокруг не было ничего, кроме -43 градусов, да и внутри согреться было не так просто.

Серёгин пробовал писать диплом, поминутно порываясь позвонить Эн, которая всё равно бы не взяла трубку. Спасало только то, что ушлый научрук припахал к работе над парой диссеров каких-то полковников-генералов. Серёгину – жильё и на леденцы, страждущим – нормально написанные бумажки. Кому плохо-то? Всем только хорошо.

Вышло в итоге, правда, совсем не хорошо. Но это потом.

Ему было даже интересно, насколько нынешняя комната отличается от того чулана, в котором невозможно было поставить гладильную доску (её ещё надо было добыть у кастелянши), не сослав себя на кровать – потому что места вам двоим с доской не находилось.

Но снова ничего особенного не обнаружилось. Обычный такой совковый эконом-ампир с репродукциями трижды неизвестных маринистов. Чайник вроде есть. И полотенца не пахнут носками. В окне, правда, большей частью показывают стену, но ocean view и не входил в комплект, сказал сам себе Серёгин. Нормально.

Он обошёл дозором комнату, пожал плечами и набрал номер «связного», который ему дал Шахлар.

– Да? – осторожно спросили на том конце, и Серёгин представил испуганного пацана, которого застукали за просмотром pornhub.

– Это Серёгин, – сказал Серёгин, – Шахлар обещал, что мы поговорим.

– А вы что, уже приехали? – с ещё большим испугом воскликнул связной.

– Ага, – подтвердил Серёгин, – в Академе.

Связной шумно сглотнул, после чего повисла пауза.

– Так что, – напомнил Серёгин, – когда удобно встретиться?

– Слушайте, сейчас немного не вовремя.

Серёгин уже понял, не первый раз замужем. Нужно было только решить, пофиг ему на этого конкретного пацана или нет. Да или нет?! Да или нет, как спрашивает батюшка Алексей Анатольевич…

– Так, – сказал Серёгин, – давай, да или нет, некогда телиться. «Нет» – я передал это и покатился обратно. «Да» – и называй время.

На другой стороне шумно вздохнули, чем-то пошуршали, переложили телефон из руки в руку.

– Давайте коротко в парке около Беляева с лисой, через полтора часа.

Надо же, перспективы отказать Шахлару оказались пугающими. Интересный коленкор.

– Через полтора так через полтора. Только не у Беляева, а в столовой вычислительного центра.

– Там пропуск надо, – запротестовал связной.

– Ничего, – сказал Серёгин, – я справлюсь.

Пропуск не понадобился, в ВЦ сделали отдельный вход для других институтов. Серёгин и связной Степан – референт академика, главы отделения Академии наук – забились в угол. Степан ковырял вилкой бифштекс, Серёгин сложил на тарелке горку пирожков и с аппетитом кусал от них по очереди. Есть ли среди них тот самый эпический пирог с вермишелью?

– В чём была проблема встретиться? – поинтересовался Серёгин, разломив очередной пирожок и обнаружив у него капустное нутро.

Стёпа напрягся и даже чуть отодвинулся от стола.

– Работы выше крыши, готовим конференцию региональных отделений СО РАН, и академик… – начал он тараторить, но Серёгин не стал слушать.

– Стоп-слово, – объявил он и погрозил Стёпе пирожком. – Давай договоримся: или ты отвечаешь на мои вопросы как есть, или разбежимся прямо сейчас. Время – деньги, деньги – тоже деньги, хорошие отношения – опять деньги. Всё деньги, и, если кочевряжиться, можно их не получить. Или даже наоборот.

Он сам не понял, к чему завернул эту последнюю фразу, но на Стёпу, очевидно, именно она и произвела впечатление.

– У нас после прошлого следственного комитета всех перелапали, – сказал он, скривившись. – Компьютеры забрали, планшеты, диски подчистую с записями… Мне вот до сих пор телефон не вернули. А сейчас опять какая-то проверка, вроде из «счётки», но знаете…

Серёгин понимающе кивнул.

– А тебя-то зачем? – спросил он.

– Да я с Марсом общался, – вздохнул Стёпа.

– С кем?

– С парнем из «Дефенса», это у нас тут студенческая… нежелательная организация. Татарин, Марс Таиров, он там иногда обращался…

Вот вам и исламское подполье, подумал Серёгин, но вслух ничего не сказал.

– Ладно. Степан, от меня не утечёт, только для внутреннего глотания.

Стёпа недоверчиво улыбнулся. Правильно, конечно, что не верит.

– Мне сказали, – пояснил Серёгин, – что ты сведёшь меня со студенческими вожаками НГУ. Нужно, чтобы они включились в нашу маленькую войну за «Комитет» – всё же двое «комитетчиков» в здешнем универе учились.

– Сейчас никто не станет…

– Да, – согласился Серёгин, – вижу, из-за «Дефенса» как раз. Совсем никто?

Стёпа помотал головой. Подумал. Помотал ещё.

– Тогда я потребую от тебя множество мелких услуг. За каждый скормленный витамин.

По Стёпиным глазам стало ясно, что цитату он не опознал. Не читал, выходит. Как будто до этого что-то заставляло предположить, укорил себя Серёгин.

– Я спрашиваю, а ты, раз оказался глубоко в теме, аккуратно рассказываешь. Почему, например, в ваш «Дефенс» взяли этих, а не других? Что они такое делали: митинговали, «Единую Россию» в интернете чморили?

– Да не знаю я, – дёрнул плечами Стёпа, – ничего такого. Они и не знали друг друга толком вроде как. Собирались читать-обсуждать «Гарри Поттера». Хотели защищать грязнокровок…

– Кого?

– А-а-а, – Стёпа с лёгким сожалением посмотрел на Серёгина. Видимо, мысль, что кто-то может не знать таких элементарных вещей, пришла ему в голову только что. – Это тоже из «Гарри Поттера». Нечистокровные волшебники, которых… ну, абьюзили другие, которые с врождёнными привилегиями.

– А кто у нас грязнокровки?

– Те, кого из института выперли по какой-нибудь кривой причине.

– То есть профсоюз #тимуриегокоманда, – кивнул Серёгин. – Дальше?

– Дальше… ну, говорили, что это из-за Говорова – он сын бывшего декана мехмата. И что это интриги там… и ещё второкурсница такая, Лиза. У неё мать – глава Театра драмы. Тоже думали, что, может, чтобы её прижать.

– Прижали?

– Кого? – не понял Стёпа. – А-а, мать-то? Ну да, её сняли после этого.

– А декана?

– Не знаю. Он ушёл же ещё до того. Не знаю, где работает.

Серёгин взялся пристальнее рассматривать Стёпино лицо, которое тот, наоборот, теперь всё больше отворачивал. Как он с такой минимальной прокачкой вранья у ректора служит, спросил себя Серёгин.

– И что же, универ своих не стал прикрывать?

– Не, ну мы же не знаем, как там… – начал Стёпа, но Серёгин так зло оскалился, что он тут же и замолчал.

– А Марс твой?

– Он зря с ними связался. Сам жалел.

Серёгин взялся выковыривать из пирожка грибную начинку вилкой. С детства не любил грибы. А они всё равно нет-нет да и норовят подружиться.

– Ты сам-то что про всё это думаешь? Это из-за мажориков?

– Ну… может быть, – сказал Стёпа, поджав губы.

– А может быть… – подсказал Серёгин.

– Да не знаю я!

– Не кричи, – предупредил Серёгин, – на нас с соседних столиков оборачиваются. Как это – у референта академика нет идей?

Стёпа, нахохлившись, молчал.

Серёгин доел последний пирожок и допил чай. Надо было закругляться. С клиента дальше не будет никакого проку. Он уже способен думать только о том, не наговорил ли он лишнего, и о том, что наверняка наговорил, и о том ещё, что вообще не стоило говорить и что надо бы сваливать хотя бы сейчас, но вдруг эти ещё хуже тех.

– Мы значительно хуже, – сказал Серёгин.

Стёпа оцепенел, а Серёгин рассмеялся.

– Имя следователя и контакты давай, раз они тебя вызывали.

– Вы ломанётесь, и меня опять начнут таскать, – пробормотал Стёпа.

– Зачем это я ломанусь? Чтобы они и мне по карманам стали лазить? Стёпа, не надо сейчас тормозить, мы уже почти закончили наши неприятные процедуры.

– Вы просто не сидели у них на подвале.

– Много ты знаешь, – грустно улыбнулся Серёгин. – Ладно, Стёпа, сдавай контакты, и можешь свалить в туман.

– Как дела вообще?

– Лёша, ты это вот всерьёз? What the fuck?

Серёгин усмехнулся.

– Извини. Не переключил социальный протокол. Что там в «Warcraft»?

– Во-о-от, – поддержала Наташка, – правильный вопрос. Уровень увеличили до 110-го, но рейды тухлые.

– Как можно ещё играть в это многопользовательское дрочево?

– Как можно всё ещё дрочить на однопользовательский эндгейм? Что у тебя сейчас, опять «Mass Effect», поди?

– «Fallout».

– В который раз это самое мамонта.

Серёгин рассмеялся.

Они сидели с Эн на летней веранде кафе на Крылова. Неожиданный проблеск лета убедил хозяев вытащить наружу столы и ловить на эту снасть проплывающих мимо: скорее, скорее, давайте, пока не началось!