Текст книги "Dневник Z"

После «Торнадо» здесь стоял «Азов», потом просто вэсэушники. Внутри школы много брошенных вещей, рунические надписи на стенах и свастики. В коридорах замечаю несколько торнадовских граффити. Их трафаретный автограф соседствует с нарисованной от руки эмблемой «азовцев».

В этой школе есть подземные помещения. В них отморозки держали и пытали людей – всё это отражено в уголовных делах, на кадрах следственных экспериментов с жертвами глумлений. А какие ещё кошмарные тайны хранят эти мрачные подвалы, страшно даже представить. Бог им судья, как говорят. Ведь из тюрем Зеленский этих мразей выпустил. Чтобы наводили жути в медиапространстве во время СВО. Ведь на информационную войну Украина сделала большую ставку.

Всё, хватит. Покидаю эти недобрые подземелья. Хочется надышаться свежим и тёплым ветром Приволья. Поднимаюсь на террикон близ привольнянского плацдарма. И рассуждаю вслух:

– Говорят, к вере путь должен быть тернист, тяжёл и долог. Поднимаюсь на гору, точнее террикон, на Донбассе их очень много. Это искусственная насыпь из отработанных шахтных пород. И вот на таких возвышенностях, горах, часто можно было увидеть православный крест. Как тут. Я хоть и являюсь крещеным, но считал себя иногда атеистом, иногда агностиком. Но прибегал к вере, когда уж совсем было тяжело на душе, и я просто не знал какого-то другого пути и уповал на Бога.

Я уже поднялся на самую вершину террикона, снимаю на телефон потрясающую панораму. Но никогда камера не передаст тех чувств, которые испытывает человек, стоящий на такой возвышенности. Это очень впечатляет. И подобные высоты не должны существовать для того, чтобы отсюда убивали людей. Пусть лучше здесь на закате сидят влюбленные и любуются этой красотой. Make love, not war.

10 июля 2022 г.

Спустя неделю после освобождения Лисичанск оживает. С удивлением замечаем, что у рынка вдруг зашумел торг. Так быстро! Пытаюсь найти дядю Серёжу. Оператор снимает торговлю. Стоят несколько лотков. У одного из них женщина неопределенного возраста в кричащей красной блузке и очками на носу торгует сигаретами, консервами, какой-то бытовой химией. Мужчина покупает для супруги краску для волос. Выбор невелик. В наличии всего два вида. Продавщица смотрит на две коробочки, словно в первый раз, читает:

– Черная. Вот, смотри. Что еще тут.

– Мне черную и надо, всё, – говорит мужчина и протягивает деньги. Гривны, не самую большую купюру.

– Я это не беру, – безапелляционно заявляет предприниматель. – Куда хотите везите это…

– Куда? – удивляется мужчина.

Но торговка неумолима:

– Не знаю. Власти нету, ничего нету… А что это вы снимаете? – женщина в красном вдруг заметила нашу уже несколько минут снимающую камеру и не на шутку встревожилась.

– А чем торгуете, расскажите? – дружелюбно интересуюсь я.

– Так! Что за снятие! Мне хлеба привезите, меня снимать не нужно, – одной рукой она отмахивается от камеры, второй – прячет в декольте пачку денег. – Мне привезите хлеба, воды, и вот тогда будете снимать. Всё, до свидания!

Взбесившуюся ни с того ни с сего торговку пытается урезонить невесть откуда взявшийся дядя Серёжа:

– Юля, – увещевает он.

– Отстань! – отбрила она старого дворника.

Я почему-то подумал, что, может, её товар имеет не совсем законное происхождение. Иначе чего она так взбунтовалась внезапно? Магазинов и складов со сбежавшими на Украину владельцами полно, за всеми желающими поживиться не уследишь… А может, просто сниматься без макияжа не любит, женщина всё же.

Перехожу к другим первым ласточкам лисичанской торговли. Более доброжелательным к гостям из России.

– Петрушка, укроп, смородина. Малинка была в баночках. Со своего огорода, – рассказывает об ассортименте другая женщина. – Под бомбежками растили всё.

У одной из школ по-прежнему собираются люди. Но не для того, чтобы прятаться в бомбоубежищах – это уже в прошлом. Дожидаются гуманитарной помощи от военных ЛНР и обсуждают наболевшее.

– В мою квартиру боюсь заглядывать. А вдруг там растяжка, – говорит лисичанка сидящей рядом подруге.

– С продуктами вот проблема, – говорит вторая. – Гуманитарной помощью от бойцов наших и спасаемся. Но вот даже хлеба не купить.

– А уже торгуют вроде хлебом-то, я видел, – вступаю я.

– Торгуют, но дорого. Да и денег-то нет, – смеется она в ответ.

Стараюсь тактично передать женщинам деньги. Благодарят. Подходит мужчина с огромной лохматой овчаркой на поводке:

– Чудом они выжили эти собаки. Только их увели вечером, а ночью разбили их дом.

Эти люди очень рисковали, оставшись дожидаться наших союзных войск. Всё-таки жить на линии боевого соприкосновения та ещё рулетка судьбы. Но объясняют: никто из них не хотел эвакуироваться на Украину, беженцам с Донбасса там приходится несладко. Хотя просили их об эвакуации настоятельно.

– И по-хорошему, и по-плохому просили уехать, – рассказывает мужчина с лучеобразными морщинами вокруг глаз, которые, наверное, бывают у тех, кто чаще улыбается. Он продолжает, но совсем не о весёлом: – Мы отказались. На следующий день здесь бомбежки! Дома сгорели. Потом возвращаются эти: ну что, мол, надумали уезжать?

– Вы думаете, что они… – пытаюсь проследить логику.

– Мы не думаем, мы уже знаем! – утвердительно отвечает он.

Киевский режим планировал разместить в Лисичанске базу НАТО, как и в Северодонецке. Планы рухнули, не без помощи России. И горожане вздохнули с облегчением. У одного из частных домов видим сеть окопов и блиндажей глубиной в три метра. Ольга Рахимова, которая живёт здесь, вспоминает, как боевики согнали к дому технику, других местных жителей и заставили строить укрепсооружения. В том, что все ближайшие дома будут вскоре уничтожены ответным огнем, у неё не оставалось сомнений. Но однажды утром в дом лисичанки постучали.

– Стучат в калитку: «Выходи». Я лично боялась украинцев, не знаю. Выхожу – стоят двое. И они мне: «Армия ЛНР». Я говорю: правда, что ли? Они повязку показывают. «Водички можно?» Я их обнимать, целовать: «хлопцы, говорю, наконец-то». Дала воды. Вот так нас и обошла стороной беда.

Через дебри и окольные дороги прокладываем себе путь к стекольному заводу, где 8 лет назад стоял батальон «Призрак» командира ополченцев Алексея Мозгового. Квест по обходу взорванных в округе мостов пройден, и мы на небольшой площади. Наш водитель Саня Конотоп – экс-«призрак» с позывным «Мандрыка» – сам некоторое время базировался на этом заводе, но не может узнать местность.

– А вот это завод и есть, – показывает рукой местный житель.

– А где КПП?

– Так вот, – машет туда же.

Парня зовут Макс. Жилистый. В руках буханка белого хлеба. Интересуемся о том, какую память оставили «Призраки» в Лисичанске.

– Да чё. Нормальные мужики, мародеров не было, – картавит Макс. – Всё работало, как полагается. Когда они ушли, здесь всё разбомбили. Работы не стало, воровство процветало. Много пережили плохого. Но, надеюсь, наши приехали, стекольный оживёт. Вот магазин, с четырнадцатого не работает.

Как же он похож на моего друга детства Гриху, – думаю я параллельно. Поразительно. Макс облокотился на руль своего велосипеда и продолжает:

– Когда Мозговой пришёл, мамка у меня уборщицей работала. Заходит Алексей, говорит: «Женщины, хотите работать?». Они: «Хотим». Он: «Ну, вот покамест я живой, будете работать». И вот он ушел, и всё. Украина говорит про нас: те, кто остались на Донбассе, те за Россию. Да, мы за Россию. Мы не захотели ехать на Украину. У меня сеструха уехала, например, за месяц один раз гуманитарку получила. На детей вообще ничего. Муж – инвалид. Помощи нет. Надеюсь, нас Россия не забудет.

Наконец, с «Мандрыкой» заходим на территорию стекольного завода «Пролетарий». История для подобных предприятий Украины типичная. Процветало при СССР, довольно неплохо работало в нулевых, но не смогло пережить кризис 2008 года. Огромные убытки. Остановка производства в 2013 году и позже процедура банкротства. А при киевском режиме в 2017 году завод просто стали разбирать на металлолом.

– В 2014 году здесь боекомплект держали, – вспоминает экс-«призрак», бродя по до боли знакомым местам. – Раздавали автоматы и всё такое в этом подвальчике.

Основателя батальона «Призрак» Алексея Мозгового считали одним из самых харизматичных командиров Донбасса. Потомственный казак. Один из отцов народного ополчения ЛНР. Сначала был отряд в несколько десятков бойцов, а к моменту дислокации в Лисичанске уже батальон – в 500 человек. Мозговой был, говорят, человеком своенравным. Конфликтовал и с другими военными, и с руководством республики. В 2015 году он погиб в результате покушения. Спрашиваю у Сани: каким Мозговой ему запомнился?

– Правильный человек, – отвечает Мандрыка. – Не давал ни мародерить, ни свинячить. Справедливый был. Так что получается его за правду и… – Саня не договорил, хотя и так было понятно, что он имел в виду.

Уже в наши дни «стекольник» облюбовали украинские военные. Видим полуразобранный Т-64 под навесом. Танк-донор. Здесь была ремонтная зона.

В помещениях завода много брошенных вещей, записные книжки, форма ВСУ, военная обувь. В том числе женская, очень миниатюрного размера. Не дети ж служили.

Войдя в один из цехов, находим сюрприз. Коробки с самодельными коктейлями Молотова. К чему готовились? Отбиваться или что-то сжигать?

А еще, немногие знают, что ровно 80 лет назад здесь, у того же стекольного завода сражался за Лисичанск против фашистов любимый всеми артист Анатолий Дмитриевич Папанов. Об этих днях он вспоминать не любил. Слишком много потерь пришлось ему пережить. Бился тут Папанов в ноябре 1942 года. Был ранен, после чего его комиссовали. И обратно, несмотря на то, что он рвался, его уже не пустили. Здесь артист потерял 29 человек из 42 однополчан, тех, кто с ним был рядом в самые трудные минуты, по сути, братьев. Вот этот отпечаток войны остался у него в памяти на всю жизнь. Как и та память о Лисичанске, за который он героически стоял.

12 июля 2022 г.

Насколько фронтовые дороги извилисты и опасны, можно понять, проехав по одному и тому же маршруту спустя некоторое время. Ещё несколько дней назад эти обочины были чисты. А сейчас тут немало сгоревшей техники, а на повороте, где машины всегда снижают скорость – пара расстрелянных гражданских авто. Быстро меняется обстановка в этих краях.

Нам приходится объезжать стороной Николаевку. Этой ночью там промышляли диверсионные группы ВСУ. От встреченных нами бойцов НМ ЛНР, узнаём, что противник атаковал нашу танковую группу и даже добился некоторого успеха. Так что от греха подальше едем в объезд и держим путь в посёлок Волчеяровка.

Неподалеку останки агрофирмы. Пока мой новый оператор Дима Шиков поднимает в воздух квадрокоптер, я иду изучать руины сельхозпредприятия. Местность открытая и пустая. Но я слышу какие-то шорохи, стуки, иногда кажется, что чьи-то шаги. Может, просто ветер колышет металл. Может, пёс какой-то шарится. Бросаю камень в глубь территории – тишина. Значит, точно не пёс. Но от этого не легче. К тому же эта постоянная боязнь наступить на какую-нибудь мину усиливает напряжение. Бог с ней, с агрофермой, не полезу туда, не буду искушать судьбу.

Поворачиваю назад, и вдруг раздаётся выстрел. Слышу еще хлопок, ещё. Включаю камеру на телефоне и иду, как можно скорее к своим парням. Но я их не вижу. Саня отогнал машину подальше – она маячит на горизонте серой точкой, Димона глазами не нахожу. По кому стреляют? А если по ним?.. Неизвестность начинает рождать панику. Я бегу в сторону машины. Мысль одна: может, зря я так открыто бегу? Ведь рядом овраг, лучше бы перемещаться по нему. Но сам продолжаю бег, надеясь, что, если стрельнут в меня, то сразу не попадут. Как услышу, так в овраг и нырну. Идиот.

Машина всё ближе. Я уже различаю голоса. Дима что-то взволнованно кричит. Я не могу разобрать слов из-за стрелкотни, своего тяжелого дыхания и звука собственных шагов. Но Шиков кричит надрывно, и это пугает еще сильнее. Саня пригнулся и прячется за машину.

И тут, наконец, различаю слова оператора: «Свои, бля, свои!» Он кричит куда-то в «зелёнку», кому-то невидимому. И стрельба прекращается. Тут я понимаю, что это наши бойцы, откуда-то из лесопосадки пытались сбить наш «известевский» дрон из автомата, приняв его за вражеский. Фух! Я разряжаю своё напряжение бранной руганью. За что мне потом прилетит в комментариях от зрителей. «Нельзя на войне материться», «беса зовёте». По мне так, наоборот, я беса от себя прогонял. Уселся мне на плечи и навёл страху. А я его так и этак, и через «ё», и через «б». Но кто их разберёт, как там правильно это всё делается. Но всё же пора отучать себя от дворовых привычек. Уровень уже не тот.

В Волчеяровке ничего примечательного. Есть люди. С понятными проблемами любого прифронтового посёлка. Но с едой всё хорошо. Не с первой попытки мы находим тех, кому можем отдать пакеты с хлебом, водой и продуктами.

Дом Марии Наумовны был разбит снарядом ровно в тот момент, когда она отлучилась до колодца. Чистое везение. Внутри дома замечаю недешевый ремонт, огромная плазма на стене с паутинообразной трещиной. Дети в подарок сделали, – вздыхает женщина. Жаль. Ну, зато сама жива.

В сарае тяжело дышит её собака, умирает.

– Фишенька, моя дорогая, – причитает старушка. – У нее ранение под глазиком. А самое главное, лапки, вон смотрите.

Лапы пса раздроблены. Я не знаю, как облегчить страдания бедного животного, и мы с тяжелым сердцем едем дальше.

По дороге знакомимся с боевым замполитом. И он, гагауз по происхождению, везёт нас на экскурсию в Николаевку. Повсюду разбитые автомобили и техника ВСУ. Первая расстреляна в упор. На лобовом стекле лента красно-черных цветов с надписью: «Иду на вы». Внутри журнал учёта личного состава с именами 16 бойцов и номерами их оружия. Чуть дальше микроавтобус с польской пропиской. По фронтовой моде, точнее жизненной необходимости, фары заклеены плёнкой, в данном случае – пакетом из-под вэсэушного сухпайка. А в пяти метрах ещё одна уничтоженная машина. Пикап системы «партизан».

Замполит сниматься на камеру не хочет. Суеверие, говорит, такое. Однажды сфотографировался на передовой и чуть не погиб. Теперь сторонится телекамер и объективов. Потому рассказывает о «партизане» за кадром:

– Специально сваренная, такие делаются из любой машины. Эта из «Нивы». В кузов ставят миномет или установку системы «Град» на несколько ракет. Делает залпы и сразу сваливает в другое место. Несколько месяцев пытались её отловить и благодаря нашим разведчикам удалось. Уничтожена ударом артиллерии. А поехали, покажу вам танковый некрополь? – зовёт гагауз. Ну, как тут откажешь.

На небольшой полянке видим несколько взорванных боевых машин: все украинские, кроме одной БМП. Это уже наша. Говорят, объезжала подбитые танки и наехала на мину.

– А это танковый? – спрашиваю у бойцов, заметив в дорожной колее обнаженный бок снаряда.

– Ага, – отвечают.

– И по нему неоднократно проехали?

– Миллион раз! – гогочет гагауз.

– Ну, он же может бахнуть? – допытываюсь я.

– Может, – спокойно отвечает замполит и уходит.

Уставшие садимся на полянке. Вечереет. Гагауз смотрит на моё черное поло и спрашивает:

– А у тебя есть во что-то другое переодеться? Не мог бы ты её снять? – без наезда так спрашивает, по-братски.

– Нет ничего… – недоуменно отвечаю я. – А что такое?

– Так «айдаровцы» в таких ходят. Просто, если бы я тебя увидел где-то у ЛБС, я бы пальнул точно.

– Даже так? – удивляюсь. И не зря тот парень в Приволье о том же говорил. – Блин, я эту рубашку в луганском военторге купил. Как так-то? – смеюсь я. – Это просто форменное ментовское поло, скорее всего.

– Ну, я бы на твоем месте не стал бы ее носить на передовой. Для безопасности.

Соглашаюсь с ним. Впредь я это раздражающее многих поло ни разу не надену. Хоть оно мне и нравилось. Но лучше являться не очень стильным, зато живым.

Гагауз оказался приятным парнем: открытым и душевным. Плюс личный состав, видно, уважает его. «Наш боевой замполит! – с гордостью говорят мне. – Мог бы в штабе сидеть, а он с нами во всех заварухах».

Мимо проходят несколько бойцов. Замполит приветствует их и советует мне записать интервью с парнем по имени Паша, позывной «Бугор». На голове бойца бейсболка с пиратским «Весёлым Роджером». Разгрузка поверх майки. Рыжая борода без усов, уверенная речь.

Ему 23 года, а в ополчение он пошёл в 16!

– Пятнадцать лет, когда мне было в 2014 году, пришла украинская армия в наш город. Я получил ранение от их 80-го миномёта, от защитников своей страны, – добавляет с кривой улыбкой Паша. – И мне это очень не понравилось. Я не хотел войны в моём городе, не хотел, чтобы переживали родители и страдали люди. Это ненормально. В шестнадцать лет решил пойти служить. На передовую меня не послали, конечно, но, тем не менее, я был полезен. Работал на складах, научился там ездить на различной технике, за два года набрал опыт. Восемнадцать лет исполнилось, сразу поехал на передок. Все эти годы в одном батальоне. Всегда. Двенадцатый батальон – это наш батальон. И это те люди, с которыми я буду воевать до последнего, защищать нашу землю.

– Пару минут назад ты показывал ранение на животе, – спрашиваю у Бугра. – Как оно у тебя случилось?

– Поставили БМП на боевое дежурство. Ночью прорвалась группа ДРГ, установила там растяжку, недалеко от машины. Позже мы начали перегонять «бэху». Ну, она двинулась вперёд и… я не услышал звука срабатывания гранаты, в двух метрах от меня взорвалась «эфка». Но ничего, Бог с нами. Жив, здоров.

– Что ты сейчас можешь сказать о врагах? Достойные ли они противники?

– Они недостойные люди, – сразу отвечает Паша. – Они обстреливают мирные посёлки, в которых вообще нет наших войск. Они бегут и бьют на отходе, а там гражданское население. В каждом посёлке или городе, в который мы заходили, люди нам были рады. Нас останавливали, обнимали, вместе плакали. А враг – они зверствовали.

– Паш, ну вроде бы росли вы все в одной стране. Те же пацаны, кто сейчас в ВСУ, с ними же росли, общались. А почему они выросли такими, почему такая тактика бесчеловечная? Что с ними случилось?

«Бугор» ненадолго задумался и ответил:

– Мне кажется, что их зомбируют. Могу сказать на своём примере. Моя родная тётка живёт в Черкассах. И с первого дня войны в 2014 году по средствам массовой информации им начали пропагандировать то, что мы плохие, что мы террористы и захватчики. И её мнение о нас быстро поменялось: мы террористы – нас надо убивать. Её сын пошёл служить против нас. Как говорят, воюет брат против брата, это на самом деле так. И всё, общение оборвалось. То есть она не верит родственникам своим, которые живут на этой стороне. Она им не верит, а верит украинскому телевизору. Но в нём очень много неправды.

– Мне много пишут, спрашивают люди искренне, а я и сам не знаю… – пытаюсь выяснить мнение Бугра. – Когда всё это закончится? Как думаешь?

– Знаете, этот вопрос задаёт, наверное, каждый из нас. Потому что всем уже хочется до семей, до родных, до близких. Когда это закончится? Когда у них всё-таки сработает инстинкт самосохранения. Когда они поймут, что мы заднюю не дадим. И вот пока мы не достигнем своих целей, это не остановится. А мы дойдём до своих целей любой ценой.

14 июля 2022 г.

В прифронтовых городах иногда встречаю людей психически тронутых. Неизвестно, в кошмаре ли боевых действий причина их душевных заболеваний, или это следствие иных, довоенных процессов, но все переживания этих особенных граждан так или иначе были связаны с войной.

Сегодня в Лисичанске во время съемок разрушенного полицейского отделения к нам с оператором Антоном Талановым подошла пожилая женщина. Я по привычке стал записывать интервью на камеру, нужно ведь было показать, чем живёт народ, какие проблемы существуют в освобожденном городе, но уже вскоре дал Антохе скрытый сигнал завершить съемку. Потому что её рассказ в эфир не пройдет. Да и на Ютуб я не стану это выкладывать по соображениям корректности. Бедная бабушка поведала нам, что к ней по вечерам домой приходят люди, тёмные, как тени. Скорее всего призраки, – сетовала она. Но вот как им запретить? Куда, мол, пожаловаться, чтобы больше не приходили?.. Спасу нет!..

Я не знал, как вести себя в такой ситуации. Как-то побыстрее свернул разговор да посоветовал обратиться в лисичанскую администрацию, а лучше в ближайший храм к батюшке, тот, вероятно, чем-то поможет. Безумие войны.

В Северодонецке, помнится, нас тоже окликнула женщина из окна дома. Спросила:

– А когда его увезут?

– Кого его? – ответил я вопросом на вопрос.

– Сына моего, вот же он там лежит…

– Где, не понял?..

– Вон в траве, – и показывает рукой в нашу сторону. Я огляделся: да, есть дерево, есть трава, никакого тела нет. – Ну, вот же он лежит!

Я понял, в чем дело, и решил подыграть ей, успокоить, что ли.

– Да нет, – говорю. – Уже не лежит он. Увезли, видимо, недавно.

– Да? Ну, хорошо, – с облегчением произносит она и скрывается в глубине квартиры.

Или была такая история в Рубежном… Мой знакомый с позывным «Берег», выпрыгнув из бронемобиля «Тигр», устремляется на рынок. На полпути его останавливает бабушка лет семидесяти.

– Парень, ты мне скажи, – начинает она диалог. – Вот вы же с роботами воюете. А куда запчасти деваете?

– Бабушка, вы про каких роботов говорите, про беспилотники, что ли, «птички»? – ничуть не смутившись, вопрошает Берег.

– Нет, не «птички», – мотает головой старушка. – В форме эти, с кем вы воюете… Я же их видела, они же роботы! И помнишь, их ещё киборгами называли?

– Было дело, – соглашается Берег. – В донецком аэропорту укропов «киборгами» называли…

– Я почему спрашиваю, – возбуждённо продолжает женщина. – У меня дед был радиолюбитель. Ты, если хочешь, запчасти-то можешь мне отдавать! А я радиоприёмник себе сделаю!

– Вы извините, пожалуйста, но мне нужно бежать срочно, – опешил парень. – А если что-нибудь найду, то обязательно вам принесу для радио!

– Беги, сынок, – кричит вслед бабушка. – Россия победит всех роботов! Мы вам поможем!

«Мы вам поможем»… Грустно это как-то… И даже не знаю, что тут добавить ещё. Тем более я не врач. Кроме того, что нужно действительно помогать. И таким людям в первую очередь. А Россия, конечно, победит! Всех этих злых «роботов».

16 июля 2022 г.

– Ой, вы же артист Голубович? Проезжайте, пожалуйста! – боец комендатуры махнул рукой, и вся наша колонна миновала блокпост без проверки.

– Вам, Михаил Васильевич, можно контрабанду перевозить, – шучу я, а Голубович в ответ улыбается всеми усами, говорит:

– Узнают до сих пор. Приятно.

Да и как не узнавать. Народный артист Михаил Голубович, любимый всеми по ролям в фильмах «Кортик» (Полевой), «Как закалялась сталь» (Артём), «Юркины рассветы» (Иван Хмель) и других. Живая легенда Луганщины. Его портреты на билбордах и сегодня висят по всему Луганску. А сейчас он, как худрук, везёт свой музыкально-драматический театр на первые гастроли по освобожденным территориям. И мы с ним заодно, фиксируем для истории.

Посёлок Широкий, несмотря на название, совсем такой без размаха: пару километров прошёл, вот он и закончился. Улицы пустые. Интересуюсь у продавщицы магазина Эльмиры: где все люди?

– А потому что сказали концерт в ДК, туда все и пошли, – Эльмира в красном форменном сарафане, алой шапочке, да и сама зарделась от смущения перед камерой, стоит вполоборота, за дверную ручку держится, глаза отводит. – А я работаю.

– Ну, что, подмениться-то никак? – улыбаюсь.

– В следующий раз уж. Вот кто-нибудь бы из певцов приехал… – мечтательно произносит продавщица.

– А кого любите?

– Не скажу, – и еще больше краснеет, намертво вцепившись в бедную ручку двери. – Он не руусский, – игриво тянет Эльмира, улыбаясь румяными щеками.

«Бабья доля». Это так гастрольный концерт театра назвали. Заходим в гримерку, едва не застав артисток труппы полуобнажёнными. Извиняемся.

– Бабья доля непростая, – говорит белокурая Татьяна Лазарева. – И то, что мы переживаем с самого февраля месяца, сложно объяснить. Но нам нужно оставаться сильными, потому что мы не имеем права быть слабыми. Мужчины наши это всё чувствуют.

Пять последних военных месяцев театр держится на хрупких плечах женщин и самоотверженности худрука Михаила Голубовича. Огромными усилиями он смог вернуть с фронта хотя бы некоторых мужчин-артистов. Ведь в такие сложные дни культура и искусство особенно необходимы людям.

Главное, чтобы концерт состоялся. А то в местном ДК ждут провокаций. В этом районе уже дважды срывали концерты звонками о минировании.

– Срывали мероприятия Луганской филармонии в станице, – говорит местный худрук Виктория, в интеллигентских очках и с серебряным гвоздиком в правой ноздре. – Но они там даже начать не успели. А у нас концерт минут двадцать длился, но тоже эвакуировали. Были и допросы. Но, к счастью, артистов отпустили сразу. А зрителей всех на входе проверяли.

В этот раз обходится без провокаций. Девчонки запели понятные и любимые залу песни, сменяя наряды от номера к номеру. Парни пока за кулисами. Среди них и главный режиссер МДТ Анатолий Яворский. Зритель не видит, как он пританцовывает за занавесом, мысленно помогает артистам. Он тоже на время гастролей вернулся с фронта. На войне, говорит, многие театралы раскрылись с неожиданной стороны:

– Художник по свету – небольшого росточка, щупленький. Я думал, ну сдуется, наверное, раньше, чем мы куда-то доедем. А он в первый день за пулемёт сел, отработал по украм. И таскал его на себе. И по нам там стреляли, летало. И в окопы прыгали, и вытаскивали друг друга, и плакали. Всё вместе.

Главреж почесал бровь левой рукой, и на его предплечье я увидел татуированную надпись: «Never give up» – «Никогда не сдавайся».

– Парадоксальная штука, скажу вам, да… – задумчиво произнёс Яворский. – Парни стали намного мягче, сентиментальнее, нежнее, что ли. И всё это время мы мечтали о работе. Мы все хотели вернуться на сцену. В принципе, мы этим и жили. Сказать, что кому-то там война поломала психику… Мне кажется, всё от человека зависит. Если человек внутри готов сломаться или с какой-то гнильцой шёл, таким он и вернётся оттуда. А те, кто нормальный… Ну, наши пацаны все пришли, всё хорошо. И самое главное, повторюсь, вот эта любовь, эта сентиментальность: эти вот звонки, когда разговаривали со своими, слёзы. Это очень стало всё понятно. Поплакал, слёзы утёр и всё. Тут же улыбается. Крепыши!

Алексей Богунов, артист труппы балета, выскочил в свет софитов с таким безумным рвением, что стало ясно: он страшно изголодался по сцене, по этой зрительской энергии, по адреналину, иного свойства нежели боевого. Ирландский танец он исполнил почти без подготовки. Не рискнул выйти на самый сложный элемент – тело отвыкло, но, кажется, он успел насытиться этим выступлением. Хотя и на передовой, бывало, нет-нет да и исполнит что-нибудь этакое.

– Взял ложки алюминиевые, постучал что-то, побрынькал, – говорит Алексей, дыша полной грудью. – Пацаны смотрят на тебя – в шоке. Ну, а чё делать? Как-то веселишь людей.

– Люди, которые были в каких-то острых ситуациях, – слова Богунова подхватывает заслуженная артистка ЛНР Наталья Недоступ. – И потом ты привозишь им музыку, танец, искусство, слово. И они оживают. Ну, мне кажется, искусство и впрямь лечит.

– Культура, культура Луганщины сильно страдает сейчас! – эмоционально вступает главреж Яворский. – А сейчас как раз очень много территорий освобождается и людям нужны разные формы: театрализованные представления, спектакли, концерты.

Пока режиссер говорит, я наблюдаю через шторку, как люди в зале уже встали и танцуют.

– Нужно танцевать, – продолжал Яворский. – Читать, петь, говорить. Мы освобождаем территории физически, да? А духовно освобождать почему-то забываем. А эти люди сейчас на распутье стоят. Когда одни ушли, пришли вторые. Они, бедные эти люди, никак не могут ещё понять. Они должны слышать красивую музыку, хорошие слова, и душу надо лечить.

Искусство воистину вещь волшебная. Не только зрители в зале не удержались от эмоций во время концерта, но и мой оператор Дима Шиков после. Пока ехали в Луганск, он играл на гармони украинскую народную «Цвите терен», а девчонки пели. Их стройное многоголосье эхом неслось над золотыми полями подсолнухов, а малиновый закат дарил нашим лицам красивый румянец. Ну, ведь счастье же!..

18 июля 2022 г.

Сегодня мне предложили убить человека. Ну, как убить. Уничтожить врага. Ведь дело было на войне. Приложить к этому руку, если быть точнее. Потому что стреляли почти все, кто был рядом. Задача облегчалась ещё и тем, что врага в лицо я не видел – он находился в десятке километров. А ещё при моем выстреле не было гарантии, что я в кого-то попаду. А если и попаду, то никогда не узнаю, убил ли я кого-то. И вроде мог бы спать спокойно. Нужно было всего лишь нажать на спуск…

Это случилось на позициях одного из артиллерийских расчётов добровольческого подразделения.

– Заряжай, Юра! – говорит казак подносчику снарядов.

Через мгновения второй боец в папахе с криком «За веру, Дон и Отечество» нажимает спуск пушки «Гиацинт».

БАХ! – звучит так оглушительно, что я чувствую, как мой мозг ударился о стенку черепной коробки. Калибр 152 миллиметра как-никак!

– Оглохнуть можно со временем, когда работаешь так? – спрашиваю старого бойца с изрезанным глубокими морщинами лицом.

– Не-а, – отвечает. – Рот открывать самое главное.

– Я открывал, но все равно как-то давит на перепонки, – сомневаюсь я.

– Да, мы уже попривыкли, – усмехается дядька.

При выстреле «Гиацинта» следует огромная вспышка, которая длится не больше 1/24 секунды. Это можно понять, покадрово отсматривая момент залпа. Через ещё одну двадцать четвертую секунды выстрел доходит до наших ушей звуком. И лишь через еще двадцать четвертую секунды мозг посылает сигнал нашим векам, и мы невольно закрываем глаза. Если взять такую условную единицу, как телекадр, то всё это завораживающее действо происходит всего лишь в трех кадрах, почти во мгновении. И мы не успеваем это по-настоящему рассмотреть.

Но я пытаюсь. И поворачиваюсь к пушке. Как мне в лицо тут же бьет мощная волна отдачи: БАХ! Теперь я понимаю, почему в момент выстрела все разворачиваются спиной. Удар такой энергетической волны я бы сравнил с ударом в лицо кулаком в боксерской перчатке, такой резкий джеб.

Боевая работа идёт задорно, все присутствующие стреляют сменяя друг друга. Весёлая карусель на передовой. А где-то на той стороне каждый выстрел «Гиацинта» оставляет на земле небольшие кратеры. И тут казаки предлагают мне присоединиться.

Итак. Ничего сложного и страшного. Нужно всего лишь нажать на спусковой механизм…