Текст книги "Последний трамвай"

         Мне кажется, что я магнит, что я притягиваю мины.

         Разрыв – и лейтенант хрипит, а значит, смерть проходит мимо.

         Но мы уже не в силах ждать,

         Ведь нас ведет через траншеи окоченевшая вражда,

         Штыком дырявящая шеи.

         Бой был коротким, а потом – глушили водку ледяную,

         И выковыривал ножом из-под ногтей я кровь чужую».

   С.Гудзенко

         Идти в атаку всегда труднее, чем обороняться. С чувством глубокого изумления немцы смотрели на проваливающихся в снег ополченцев. Они уже мысленно были в Моcкве, в ресторане "Прага" пили шампанское, а тут их эти непонятные русские пытаются выбить с так легко завоеванных позиций!

         Командир полка полковник Шнайдер очень любил играть в шахматы. Любил настолько, что мог передвигать фигуры в любой ситуации и в любой обстановке. Вот и сейчас шахматная доска стояла прямо на гусенице лучшего танка вермахта Т-IV. Шнайдер, почесав подбородок, поставил коня напротив неприятельского короля и с улыбкой посмотрел на своего противника – обер-лейтенанта Гуслова.

– Шах и следующим ходом мат, Вилли. Предлагаю капитулировать. Ваше положение сейчас еще хуже, чем у русских. Вы только гляньте, как быстро они бегут. Сдавайтесь или скоро они уже будут здесь.

         Обер-лейтенант досадливо махнул рукой:

– Да, мое положение, видимо, безнадежно. А эти иваны совсем сдурели. Раньше просто воевать не умели. Сейчас уже гражданских в последний бой кидают. Господин полковник, разрешите открыть огонь?

         Шнайдер кивнул:

– Безусловно. И Вилли, избавьте меня от проблемы пленных. Они явно будут мешать нашему наступлению. Еще партию?

         Через некоторое время все было кончено. Густая пулеметная дробь раскидала атакующих. На снегу густо лежали убитые и раненые ополченцы. По полю передвигалась цепочка немцев, добивая раненых.

         Один из немцев подошел к убитому Прохору Кузьмичу. Толкнул того ногой и двинулся дальше. В нескольких десятках метров от Кузьмича лежал раненный в ногу Саша Вяземцев. Немец увидел его взгляд, прицелился, но в последний момент заметил, что парень сжимает в руках березовую палку. Ухмыльнулся, но выстрелил. Мимо. Пуля взметнула фонтанчик снега возле Сашиной головы. Немец откинул палку ногой и, насвистывая "Ах, мой милый Августин", пошел дальше. Вяземцев молча смотрел ему вслед и видел, как старуха с косой ковыляет по полю, пытаясь догнать немецкого солдата.

         Если остался жив после первого боя, небольшой отдых в госпитале лишним быть не может. Особенно если ранение легкое, а сестрички в госпитале весьма и весьма симпатичные.

         Саша Вяземцев сидел в курилке после утреннего обхода и слушал обычный солдатский треп о воинских подвигах.

         Контуженный пермяк Суликин, размахивая руками, изображал свою первую схватку с Люфтваффе:

– Немец, значит, пикирует на нашу колонну. Все бойцы, конечно, струсили – и в разные стороны. Один я не растерялся. Схватил винтовку и с колена целюсь. Бах – мимо. Еще раз – бах. Опять мимо. Тут мою трехлинеечку и заклинило. Тогда я, как и положено грамотному бойцу Красной армии, хватаю камень и – хрясь прямо по кабине летчика.

         Саша, закрыв глаза, представил, как на нашу колонну пикирует Ю-87. По солдатской терминологии – "лапотник", прозванный так за неубирающиеся шасси. В пикировщик один из лучших бойцов Красной армии Суликин кидает булыжник, разбивает лобовое стекло и попадает летчику в голову. Тот кричит: "Доннерветер, гад ты Суликин" – и врезается в землю. Наши солдаты выползают из кюветов. Раздается многократное "ура".

         Вяземцев улыбнулся и спросил Суликина, не открывая глаз:

– Попал?

– Нет, чуть-чуть промазал. Но немец испугался и сразу дал деру. Мне даже комроты хотел "За отвагу" дать перед строем.

         Сосед Суликина по палате засмеялся:

– Пинка тебе под зад дать надо, чтоб не врал. Вот у нас под Вязьмой был случай…

         Тут в курилке возник из ниоткуда комиссар госпиталя:

– Товарищи раненые бойцы! Вчера в газете "Красная звезда" вышла статья знаменитого советского писателя Ильи Эренбурга. Статью сейчас изучает вся наша Рабоче-крестьянская Красная армия. Я сейчас зачитаю вам отрывки из этой статьи. Кому надо на перевязку – задержитесь.

         Комиссар достал из планшета газету, надел очки. Статья называется "Убей".

         " Письма, найденные у убитых немцев:

         Управляющий Рейнгардт пишет лейтенанту Отто фон Шираку:

   "Французов от нас забрали на завод Я выбрал шесть русских из Минского округа. Они гораздо выносливей французов. Только один из них умер, остальные продолжали работать в поле и на ферме. Содержание их ничего не стоит, и мы не должны страдать от того, что эти звери, дети которых, может быть, убивают наших солдат, едят немецкий хлеб. Вчера я подверг лёгкой экзекуции двух русских бестий, которые тайком пожрали снятое молоко, предназначавшееся для свиных маток…"

         Некто Отто Эссман пишет лейтенанту Гельмуту Вейганду:

         "У нас здесь есть пленные русские. Эти типы пожирают дождевых червей на площадке аэродрома, они кидаются на помойное ведро. Я видел, как они ели сорную траву. И подумать, что это – люди…"

         Комиссар обвел глазами притихших бойцов и продолжил читать:

         Мы знаем все. Мы помним все. Мы поняли: немцы не люди. Отныне слово "немец" для нас самое страшное проклятье. Отныне слово "немец" разряжает ружье. Не будем говорить. Не будем возмущаться. Будем убивать. Если ты не убил за день хотя бы одного немца, твой день пропал. Если ты думаешь, что за тебя немца убьет твой сосед, ты не понял угрозы. Если ты не убьешь немца, немец убьет тебя. Он возьмет твоих и будет мучить их в своей окаянной Германии. Если ты не можешь убить немца пулей, убей немца штыком. Если на твоем участке затишье, если ты ждешь боя, убей немца до боя. Если ты оставишь немца жить, немец повесит русского человека и опозорит русскую женщину. Если ты убил одного немца, убей другого – нет для нас ничего веселее немецких трупов. Не считай дней. Не считай верст. Считай одно: убитых тобою немцев. Убей немца! – это просит старуха-мать. Убей немца! – это молит тебя дитя. Убей немца! – это кричит родная земля. Не промахнись. Не пропусти. Убей!"

         Комиссар в глухой тишине закрыл газету, убрал ее в планшет:

– Всем все понятно? – и не дождавшись ответа, ушел.

         Сосед Суликина по палате вздохнул и было начал по новой:

– Так вот, под Вязьмой, помню, был случай…

– Заткнись, без тебя тошно, – кинул ему Вяземцев.

         В курилку влетела Верочка – медсестра:

– Вяземцев – на выписку! Бумага на тебя пришла – на курсы командирские поедешь.

         "Полустанки, полустанки. Слева пушки, справа танки, – Вяземцев запрыгнул в свою теплушку. После госпиталя прошло всего три месяца, а он уже младший лейтенант. – Эх, скорее бы на фронт попасть".

Эшелон с фронтовиками застрял на маленькой подмосковной станции. Скучно. Кто-то спал, кто-то резался в карты. Один из бойцов наигрывал на гармошке вальс "Амурские волны". Вяземцев громко вздохнул:

– Второй день стоим. Надоело уже.

         На что голос из глубины вагона бодро ответил:

– Что, снова пороху захотелось понюхать? Сиди пока сидится. Считай, что лишний день тебе судьба подарила.

         Второй голос из-за столика с картами согласился:

– Да, жизнь Ваньки-взводного на фронте коротка. Лучше судьбу не гневить.

         В это время на станцию медленно, плюя в небо клубы дыма, паровоз затащил состав с зарешеченными окнами. Из окон на фронтовиков смотрела магаданская каторга.

– Штрафников черт принес, – разнеслось по станции.

      Местные жители как-то быстро пропали из вида. Даже птицы петь перестали.   Возле остановившегося состава замерла редкая охрана. Но из одного вагона через выломанные в полу доски выползли три штрафника. Они незаметно ушли в глубину станции, где и увидели стоящую на запасных путях цистерну.

– Спирт, гадом буду, – вытер нос рукавом старый штрафник. – Я его, родимого, нюхом чую. Всю свою никчемную жизнь на спиртзаводе проработал.

         Они залезли на цистерну и попытались открыть крышку.

– Осторожно! – закричал старый штрафник. Но было уже поздно. Пары спирта вырвались из открытой крышки и один из штрафников упал прямо в цистерну. Второго, на его удачу, скинуло на землю.

– Славная смерть, – перекрестился старый штрафник. Он каким-то чудом не упал и удержался на цистерне. – Земеля, беги за нашими. И посуду поболее прихвати!

        Через пару часов пьяные штрафники начали вываливаться из своего состава. Охрана попыталась их остановить. Но куда там. Стреляй, не стреляй. Безбашенные – одно слово. Вмиг охрану разоружили. Вот уже и фронтовиков начали задирать из воинского эшелона. Крики, и несколько выстрелов в воздух

– Стоять, мать вашу. Стрелять буду.

Но куда там. Стреляй, не стреляй. Старый штрафник подошел к вагону Вяземцева:

– Ну что, сынки. Небось, фронта боитесь. В тылу отсидеться вздумали.

Другие штрафники засмеялись и стали показывать обидные жесты для фронтовиков. Старый штрафник не унимался: "Да они просто ссыкуны. Немец им быстро задницу надерет". Раздался дружный гогот.

– Ну сейчас начнется, – сосед Саши по теплушке достал откуда-то трофейный "Вальтер".

– Что делать будем? – спросил его немного растерянный Саша.

– Что-что. Мочить их будем. Или они нас. Пушка есть?

– Нет.

– На, держи, – сосед протянул Саше нож.– И бей первым, там народ тертый.

         Фронтовики начали спрыгивать из теплушек на землю. Две большие массы народа выстроились друг против друга, не решаясь напасть. Но тут у кого-то не выдержали нервы. Прозвучал первый выстрел – один штрафник упал. Началось массовое побоище. В ход пошли палки, арматура – все, что попадалось под руку.

         На Сашу шел пьяный старый штрафник. В руках он держал стальной прут. Хотел ударить, но Вяземцев увернулся и попытался неумело воткнуть в старика нож. В этот момент его ударили по голове, и Саша отключился. Драка продолжалась, и только пожилой старшина продолжал играть на своей гармошке "Амурские волны", не обращая никакого внимания на происходящее.

         Но от фронта все равно не уйдешь. Через несколько дней Вяземцев стоит по стройке "Смирно" перед командиром полка – майором Иванушкиным. Тот пьет из стакана с подстаканником чай и очень тщательно изучает его документы.

– Так. Студент, значит. Ополчение и трехмесячные командирские курсы. Может, и будет из тебя толк. В будущем. Или ты только настоящим живешь?

– Настоящее – есть непонятое прошлое и непонятное будущее, товарищ майор.

– Философ, значит.

– Историк, на истфаке в пединституте учился.

– Мне тут только философов – историков не хватает. Надеюсь, что учение Ленина-Сталина хорошо в институте изучил. В разведку пойдешь?

– Да!

Майор поморщился и продолжил:

– Сразу предупреждаю – можешь отказаться. Беру только добровольцев.

– Я, товарищ майор, прибыл Родину защищать, а не в окопах отсиживаться.

– Ну-ну. Командиром разведвзвода пойдешь. Там у них старшина есть опытный – поможет. Ежели в первом поиске не убьют или не струсишь – может, быть тебе разведчиком. Разведчики, они тоже философы в какой-то степени…

         Вяземцев сразу представил, как он в немецкой форме пробирается в ставку Гитлера и берет фюрера в плен на глазах у обалдевших немцев. Затем, майор Иванушкин вручает ему перед строем орден Красной Звезды и говорит:

– Не зря я тебя в разведку определил. Только зная марксистско-ленинскую философию в полном объеме, можно не пропасть в логове врага. Молодец, Александр, если будешь так и дальше воевать, быть тебе скоро, чувствую, старшим лейтенантом!

         Жизнь на передовой во время отсутствия активных боевых действий весьма прозаична. Между боями принято обустраивать быт. Старшины снова начинают зверствовать и требовать привести форму одежды в порядок. Опять проходят политзанятия и ежедневная чистка вверенного тебе Родиной оружия. И только разведчики продолжают свою тихую и незаметную постороннему взгляду войну.

         Вяземцев и старшина Куровлев уже третий час изучали в бинокль немецкую линию обороны. Разведгруппа готовилась к очередному поиску в тылу немцев. Вяземцев ткнул пальцем в карту, показывая возможный маршрут движения старшине.

– Тем оврагом надо пробираться.

         Куровлев махнул рукой:

– Там не пройти. Там мины. Здесь только один проход есть. Вот, смотри, – он отмахнулся от налетевшей стайки мошкары. – Тебя, лейтенант, что в разведку-то потянуло? Героем хочешь домой вернуться?

– Вернуться хочу. А уж героем или нет, тут как получится.

– Ты, лейтенант, хоть одного немца на этой войне убил?

– Нет пока. Только в атаку ходил один раз, да с штрафниками дрался. Вот и весь мой фронтовой опыт.

– Да, маловато будет. Запомни, хочешь выжить на этой войне – научись убивать.

– Как это?

– Да по-всякому. Из автомата, гранатой, финкой, руками.

– А если я не хочу убивать?

– Тогда убьют тебя. Может, уже завтра и убьют. Или сегодня. Вот встанешь в полный рост по малой нужде, тут-то тебя снайпер немецкий и снимет.

– А что, здесь есть снайпер?

– Может, есть, а может, и нет. Но ты всегда должен думать, что он есть. Дай мне руку.

         Вяземцев протянул ему ладонь и через секунду лежал на дне окопа, скорчившись от боли.

– Ты где так научился?

– На Дальнем Востоке. Охотником был до войны. А в Гражданскую партизанил в одном отряде вместе с китайцами. Они и показали.

– И что, много народу на Гражданской положил?

– Хватает. И чужого, и всякого. Так ты будешь учиться людей убивать?

– Не людей, а немцев. Слушайте, старшина, ведь среди них есть и рабочие и крестьяне.

         Куровлев усмехнулся:

– Как же ты определишь, кто из них кто. Да пока определяешь, он тебя и шлепнет. И глазом не моргнет.

         Вяземцев задумался и ничего не ответил. Он представил, как подходит с автоматом к группе немецких разведчиков и спрашивает: " Вы, ребята, за Розу Люксембург и Карла Либкнехта? Или за национал-социалистов?" Те в ответ ржут, как кони.

         Первый выход Вяземцева в тыл врага не походил на праздник. И первый его убитый немец так и остался безымянным мальчишкой почти его возраста. Все было буднично и обыкновенно. Группа разведчиков пробралась по нейтральной полосе через колючую проволоку. Вот и немецкие окопы. Вяземцев увидел его сразу. Молодой парень, губошлеп в солдатской форме, спал, зажав винтовку между ног. Во сне он причмокивал, посапывал и улыбался. Чувствовалось, что ему снится что-то хорошее. Старшина кивнул на немца Саше и прошептал одними губами:

– Только тихо. Иначе всех нас здесь положат.

         Вяземцев закрыл глаза, три раза вздохнул и достал финку. Он свалился в окоп на немца и, закрыв ему рот, перерезал горло. Немец захрипел и быстро затих. Старшина одобрительно посмотрел на Сашу и показал ему большой палец – идем дальше. Саша привалился к стенке окопа. Его рвало.

         Прошло несколько месяцев. На фронте готовилось большое наступление. Прибывали и прибывали все новые части. Окрестные леса забивались танками, грузовиками с боеприпасами и продовольствием. Командованию фронтом срочно нужна была информация о немецкой линии обороны. Лучше от штабного немецкого офицера. Но нашла коса на камень. Все разведгруппы возвращались ни с чем и с огромными потерями.

         Командир разведроты капитан Щеголев вызвал к себе Вяземцева:

– Пойдешь сегодня в тыл, лейтенант. Нужен офицер – приказ из штаба дивизии.

 Вяземцев зло и нахально уставился на командира:

– Товарищ капитан, ведь три группы уже положили. Лешки Скворцова с ребятами нет, лейтенант Мухаметдиев на мины напоролся. Витек Хромов. Туда прошли нормально – и где они? Надо к немцам у соседей прорываться. Там хотя бы болота. Ведь нельзя людей на верную смерть посылать.

– Это приказ, лейтенант. Или сегодня идешь в поиск, или завтра в штрафбат. Свободен.

         Прятаться на своей земле – весьма странное занятие. Тот же лес, те же птички поют. Заяц-русак так же тебя боится, как и по ту сторону фронта. Одним словом – война, будь она неладна. Начиналась зима 42-го года. Вяземцев был, как ни странно, еще жив. Ведь из тех, кто год назад начинал свою войну, уже мало кто остался на фронте. Более того, Саша Вяземцев из долговязого вечно и везде опаздывающего студента превратился в опытного командира разведвзвода. Умеющего просчитывать ситуации, рисковать там, где нужно, и не высовываться из своего окопа, когда не нужно. Он научился выполнять и отдавать приказы. И убивать немцев, пришедших на его землю. Немцев, из-за которых он и его бойцы пробираются сейчас по временно оккупированной территории, прячась от каждого шороха. Ведь шуметь им никак нельзя. Группа уже пятый день ходит по немецким тылам. В последнюю ночь повезло. Захватили майора. По всему видно – штабной. Вяземцев его уже допросил. И понял – важная птица.

         Пять человек в маскхалатах пробираются по лесу. Один из разведчиков постоянно подгоняет пленного офицера уколами финки. Тот уже с трудом перебирает ногами. Вяземцев командует:

– Привал десять минут. Оправиться. Перекур.

         Разведчики валятся на траву. Немец тоже падает. Пот течет по лицу пленного. Тот ничего не может поделать. Только мотает головой. Никто не обращает на это внимания. Все устали до чертиков.

         К Вяземцеву подходит старшина. Скручивает козью ножку:

– Ну что, командир, будем делать? Туда мы прошли, повезло. Обратно-то как?

– Как туда, так и домой. Мы краснопресненские, мы прорвемся. Ты же знаешь, что приказы в армии не обсуждаются.

– Это, конечно, так. Ежели приказы умными людьми приказываются.

– Все, старшина. Прекратить разговорчики. Подъем!

         Нейтральная полоса. Вот уже свои. Вот уже каких-то триста метров осталось. Но не судьба. Поднимаются вверх сигнальные ракеты. Просыпается немец, и мертвая тишина превращается в ад. На пленного офицера наваливается один из разведчиков, защищая его от осколков и пуль. Но он не может защитить себя. И вот уже наши разведчики упрямо пробираются вперед. И тащат немца и своего погибшего товарища. Сто метров, пятьдесят. И взрыв. Вся группа разлетается, словно испуганные чайки от брошенного в воду камня, в разные стороны.

         Контуженный Вяземцев приходит в себя и видит наклонившегося над ним бойца. Кричит лейтенант:

– Немец жив?

         Боец утвердительно кивает головой.

– А ребята?

         Боец после небольшой паузы говорит: "Нет".

         Вяземцев переспрашивает.

         Боец уже орет:

– Нет!

         Саша все понимает. Он встает в окопе в полный рост и видит сидящего рядом живого и здорового немца. Вяземцев наводит на него автомат и командует по-немецки:

         -Встать!

         Затем ведет пленного офицера по окопам в блиндаж командира роты. Там играет патефон и звучит "Ах, мой милый Августин, Августин, Августин". Капитан, подперев голову рукой, засыпает под трофейную музыку.

         Вяземцев, оттолкнув рукой ординарца, заводит пленного в блиндаж.

– Ты хотел немца? – спрашивает он командира роты. – Возьми его.

         Стреляет в немецкого офицера из автомата и уходит.

         Идет и плачет. И видит, как его в гимнастерке без погон со связанными руками ставят к стенке. Звучат команды. Офицер зачитывает приговор. "Огонь"! Выстрелы. Солнце в глаза все больше, больше…

        Особый отдел дивизии. Обычная деревенская изба. За столом сидит капитан НКВД, читает какие-то бумаги. На стуле напротив связанный и избитый до неузнаваемости Вяземцев.

– Я тебя в тридцатый раз спрашиваю, кто приказал убить пленного немецкого офицера, – ровным голосом задает вопрос капитан.

        Вяземцев только машет головой и разбитыми губами шепчет:

– Илья Эренбург.

– Кто-кто, – не понимает капитан. Потом до него доходит. – А х ты, сука. Еще и издеваешься. Он машет рукой и здоровый амбал в форме сержанта НКВД бьет Вяземцева по лицу. Потом ногами.

– Тише, тише, – говорит ему капитан. – Нам его еще расстрелять надо будет. Нам он пока живой нужен.

         Полк построен в поле для проведения расстрела перед строем. В группе попавших под расстрел три человека. Они едва держатся на ногах. Звучат команды, зачитываются приговоры. Двух первых расстреливают за попытку дезертирства и самострел. Выводят Вяземцева. Читают приговор:

– За попытку убийства пленного немецкого офицера…

         Вяземцев с удивлением смотрит на капитана НКВД. Тот:

– Жив твой немец остался, подфартило тебе.

         Расстрельная команда опускает винтовки. Читается приговор дальше…

– Лишить воинского звания, ордена Красной Звезды, медали "За отвагу" и отправить в отдельный штрафной батальон…

         Вяземцев теряет сознание и падает в снег.

         И видит, как его душа подлетает к воротам рая. Но в раю стоит на КПП капитан НКВД и отправляет ее обратно на землю. Там колючая проволока и старый штрафник, с которым Вяземцев дрался на станции. Вокруг заключенные, которых офицеры призывают идти на фронт и искупить свою вину перед Родиной.

         'Всего лишь час дают на артобстрел.

         Всего лишь час пехоте передышки.

         Всего лишь час до самых главных дел:

         Кому – до ордена, ну, а кому – до "вышки".

         За этот час не пишем ни строки.

         Молись богам войны – артиллеристам!

         Ведь мы ж не просто так, мы – штрафники.

         Нам не писать: "Считайте коммунистом".

         Перед атакой – водку? Вот мура!

         Свое отпили мы еще в гражданку.

         Поэтому мы не кричим "ура!",

         Со смертью мы играемся в молчанку.

         У штрафников один закон, один конец -

         Коли-руби фашистского бродягу!

         И если не поймаешь в грудь свинец,

         Медаль на грудь поймаешь "За отвагу".

         Ты бей штыком, а лучше бей рукой -

         Оно надежней, да оно и тише.

         И ежели останешься живой,

         Гуляй, рванина, от рубля и выше!

         Считает враг – морально мы слабы.

         За ним и лес, и города сожжены.

         Вы лучше лес рубите на гробы -

         В прорыв идут штрафные батальоны!

         Вот шесть ноль-ноль, и вот сейчас – обстрел.

         Ну, бог войны! Давай – без передышки!

         Всего лишь час до самых главных дел:

         Кому – до ордена, а большинству – до "вышки".

   В.Высоцкий

   Декабрь 42-го года. Вяземцева под конвоем на грузовике привозят в расположение штрафного батальона. В блиндаже командир штрафбата майор Холодов читает его личное дело:

         -Так, бывший разведчик со знанием немецкого. Это хорошо. Соображаешь, куда попал?

– Наслышан.

– Значит, так. Шаг влево, шаг вправо – расстрел. Пойдешь к разведчикам. Они третьего дня одного потеряли, как раз со знанием немецкого. Притащите трех языков, напишу рапорт о переводе в регулярные войска. Сбежишь или пропадешь без вести – сам знаешь, что с семьей будет. Ферштейн? Рядовых не брать, только офицеров. Семаков!

– Слухаю, гражданин майор, – в блиндаж вошел пожилой ординарец.

– Отведи новенького к разведчикам. И прекрати наконец свои "слухаю", а то точно в следующий раз в ухо получишь. Наберут, понимаешь, врагов народа.

         Блиндаж разведчиков ничуть не уступал блиндажу командира батальона. Только накурено было так, что хоть топор вешай. И запах стоял не махорки, а немецких дорогих сигарет.

– Рядовой Вяземцев. Прибыл для дальнейшего несения службы, – доложил куда-то в сигаретный туман Саша.

– Прибыл и прибыл. Сегодня прибыл, завтра убыл, – из-за стола поднялся высокий грузный мужик в гимнастерке без ремня. – Командир разведвзвода Матюхин. Ты, я гляжу, из строевых.

– Так точно. Бывший командир разведвзвода, бывший лейтенант.

– Уже неплохо. Как к нам попал?

– Попытка убийства немецкого пленного офицера в присутствии командира роты.

– Ух ты! Расскажешь?

– Нет.

– Как хочешь. Немецкий знаешь?

– Три курса университета. Почти свободное владение.

– Да ну! Значит, возьмем тебя сегодня с нами в поиск. Шумаков, Зинченко, бросайте на хрен карты, через час працевать пойдем. А ты, новенький, крепко-накрепко запомни. Все, что увидишь, вместе с тобой и умереть должно. Если хоть полслова сболтнешь, любой из нас тебя кончит и глазом не моргнет. Не взяли бы в этот раз, да уж больно твой немецкий позарез нужон. Сегодня у фрицев Рождество ихнее, так что серьезное рандеву намечается.

         Через час группа из четырех человек была готова к выходу. Все в белых маскхалатах, с трофейными автоматами, финками и по две гранаты немецких у каждого. Вяземцева поставили третьим в цепочку, вслед за Зинченко, молодым невысокого роста парнем, судя по говору, откуда-то с севера. Попрыгали и пошли прямо в начавшуюся пургу.

         "Не на нейтралку идем", – подумал Вяземцев. Но промолчал. Предупреждение командира хорошо запомнил. Через час перерезали колючую проволоку и подползли к линии окопов. Послышалась музыка и пьяные крики. Самое интересное, что кричали по-русски:

– Ты, сука, по тылам ошивался, когда я врагов народа в расход пускал!

         И дальше в таком же духе. Все стало понятно – особисты гуляют из заградотряда. Один из них вылез из землянки и пошел, пошатываясь, по окопу, заодно справляя малую нужду. Шумаков на него – хрясь, и навалился сверху. Придушил немного и на бруствер выкинул. Все очень профессионально исполнил.

        "Интересные дела. Чтобы своих в плен брали, такого я еще на этой войне не видел", – подумал Вяземцев.

         Дальше началось быстрое отступление. Опять под колючку, мимо своего блиндажа и на нейтралку. Особиста тащили по очереди. Пурга, ничего не видно, но Матюхин упорно вел группу прямо на немецкую линию окопов. Немного не дошли, свалились в какой-то ров. Отдышались, проползли по рву метров двести и…   Раздались звуки губной гармошки и немецкая речь. Вяземцев инстинктивно передернул затвор автомата.

– Тихо, – Зинченко навалился на Сашу, – еще одно движение без команды, и ты труп.

         Матюхин вошел в блиндаж, из которого доносились немецкие голоса. Вяземцев зажмурил глаза в полной уверенности, что сейчас начнется стрельба. Но ничего не происходило. Наконец через несколько томительных минут послышался голос Матюхина:

– Заходите, хлопцы, все нормально.

         Дальше начался театр абсурда. В блиндаже расположились четыре немца в полном боевом снаряжении. На столе стояла открытая бутылка шнапса, мелко нарезанная колбаса и несколько зажженных свечей. На полу лежал без сознания связанный немецкий офицер в чине майора.

         Вяземцева начала бить мелкая дрожь. Матюхин похлопал его по плечу:

– Не дрейфь, сейчас все поймешь. У нас тут с немцами взаимовыгодный обмен налажен. Мы им своих особистов поставляем, они своих. Секретов ни те ни другие особо не знают, зато план по "языкам" и мы и фрицы исправно выполняем. Все живы-здоровы, а что еще на этой войне надо.

– Так ведь наших же сдаем!

– Запомни, сынок, – Матюхин зверем посмотрел на Вяземцева. – Особист нашим быть не может. Вот Курт, – он показал на высокого немца, наливающего в этот момент шнапс в стакан,– наш. Он шахтером до войны в Эльзасе работал, когда я уголек в Донбассе рубил. Усек? Так что кто здесь наш, а кто нет, мы тебе сами скажем. Зинченко, доставай сало и самогон.

   Едва расселись в тесном блиндаже.

– За понимание, – командир поднял стакан. – Новенький, спроси-ка у немцев, как у них дела?

         Саша, с трудом вспоминая немецкий, перевел.

         Курт поднялся, взял в руки стакан шнапса.

– Ну и что он так долго балакал?

         Вяземцев почесал в затылке.

– В общем, он всех нас поздравляет с Рождеством Христовым, желает, чтобы эта проклятая война побыстрее закончилась и приглашает всех потом к себе в гости. Да, он обижается, что опять они нам отдают майора в обмен на капитана. Не очень справедливо, говорит.

– Есть такой момент, – согласился Матюхин, – надо было Шумакову, когда он в окоп прыгал, званием поинтересоваться. – Переведи, в следующий раз, на православное Рождество полковника притащим, есть у нас такой самый главный и по званию, и по сволочизму. Начальник особого отдела дивизии. Ну, дрогнули.

         Выпили. Курт достал пачку сигарет и протянул Вяземцеву. Тот демонстративно сделал вид, что не видит, и вытащил из кармана свой кисет. Тогда Курт взял со стола губную гармошку и начал наигрывать "Расцветали яблони и груши".

   Вяземцев, давно забывший вкус алкоголя, закрыл глаза и представил, как штрафники бьют по голове полковника НКВД и несут его к немцам. Те в ответ отдают своего фюрера. Командир немецкой разведгруппы Курт возмущенно кричит: "Опять неравный обмен получился. Когда эти русские перестанут нас обманывать!"

         Их арестовали на следующий день. Кто сдал разведчиков, было непонятно. Но уже утром два десятка особистов окружили блиндаж.

        Доказательств особых не было, и Матюхина лично допрашивал заместитель начальника особого отдела дивизии майор Березняк.

– Значит, так. Ты рассказываешь все, как есть на духу. Кто был в поиске. Сколько наших ты сдал немецко-фашистским оккупантам. Как в первый раз вышел на контакт с фрицами. Кто все это придумал, сука ты штрафная.

         Матюхин, уже мало что понимавший после двухчасовой обработки сержантами НКВД, улыбнулся разбитыми губами:

– Да пошел ты.

– Я-то пойду. А тебя и твоих ребят – в расход. Прямо сейчас. Ферштейн? Или сдаешь немцев – и в расход только тебя.

– Обманешь.

– Слово майора Народного Комиссариата Внутренних Дел!

         Матюхин надолго задумался.

– Ладно, гражданин майор. Беру всю вину на себя. Я все это придумал и с немцами договорился. Сдали мы ваших немного, человек пять. Встреча у нас с фрицами на православное Рождество намечена. Проход и пароль знаю только я. Значит, так. Ты берешь немецкую разведгруппу и вешаешь себе очередной орден. Ребят отпускаешь прямо сейчас. Они выполняли мои приказы. Мне даешь две недели жизни. Идет?

– Смотри, сука. Обманешь – всю твою родню до пятого колена в лагерях сгною. Твоих штрафников мне не жаль отпустить. Не сегодня– завтра их все равно немец положит. В штрафбатах, сам знаешь, живут одним днем. Две недели ты, конечно, не заслужил. Сейчас бы тебя хлопнуть – и дело с концом… Ладно, договорились. Бить тебя больше не будут. Закуривай, – майор протянул Матюхину пачку сигарет.

– Нет, спасибо. Здоровье дороже.

         Березняк недоуменно посмотрел на Матюхина и звонко рассмеялся.

         Через две недели отряд особистов под командованием самого майора Березняка, пожелавшего лично возглавить операцию, отправился в поиск на нейтральную полосу.

         Матюхин полз впереди по одному только ему ведомому пути. Вот уже и ров, в котором можно спрятаться и передохнуть. До блиндажа с немцами оставалось не более трехсот метров. Матюхин остановился и жестом подозвал к себе майора. Тот подполз.