Текст книги "Секрет виллы «Серена»"

Потом Эмили встретила Пола – и все изменилось. Пол был новым, он был другим, абсолютно уверенным в себе. Поначалу Петра совсем его не одобряла: она считала Пола капиталистической свиньей и слишком старым для Эмили. Потом они познакомились, и она сразу поняла, в чем его очарование. Пол был капиталистической свиньей, но при этом весьма обаятельной, готовой всегда тебя выслушать и похохотать над твоими шутками. Она все еще думала, что Эмили сошла с ума, решив выйти за него замуж, но она понимала. Конечно, понимала. Они жили в мире уродливых коек, косматых и бородатых студентов-социологов, грязного постельного белья и кислого молока на завтрак. Пол был красив, богат и пах лучше любого человека, которого Петра когда-либо встречала. Конечно, она понимала.

Петра еще больше забеспокоилась, когда после свадьбы Эмили и Пол уехали в Лондон и Эмили почти сразу же забеременела. Но к тому времени Петра встретила Эда, лектора из университета. Эд был женат, и они годами сражались, ссорясь и примиряясь, пока Эд наконец не оставил свою жену и не съехался с Петрой. Именно в это время Эмили появилась на пороге Петры с двумя девочками в придачу и объявила, что ушла от Пола. Петра виновато вспоминает, как ее первой реакцией было раздражение, что, наконец заполучив Эда, она должна делить его (и свою квартиру) с тремя другими людьми. Но потом приехал Пол, само обаяние и раскаяние, и Эмили снова исчезла. Следующей новостью, которую узнала Петра, было их намерение уехать жить в Италию.

«Вернулась бы она к нему, если бы я была более гостеприимной?» – задавалась вопросом Петра. Сейчас ей хотелось бы, чтобы она тогда села и поговорила с Эмили, спросила, что та действительно думает о своем браке, спросила, любит ли она Пола до сих пор. Но она была так рада, что ее оставили наедине с Эдом, что лишь сказала: «Ты уверена?», прежде чем отправить подругу с Полом в закат. «Но даже если бы я это спросила, – рассуждает она, пробираясь по сверкающей гальке, – послушала бы меня Эмили?» Люди никогда не прислушиваются к советам – это первая вещь, которую она узнала, когда стала учительницей. И если бы Эмили не вернулась к Полу, у нее никогда бы не было Италии. Или Чарли. Поэтому, может, так все и должно было случиться. Петра морщится. Она не верит в судьбу. Как она может, когда с Гарри случилось то, что случилось?

Петра встает и машет мальчикам.

– Пойдем, мам! – кричит Джейк.

Сердце Петры сжимается оттого, что она видит, как счастлив Джейк провести немного времени без Гарри, от перспективы получить хотя бы несколько минут ее внимания. В голове быстро и горько мелькает мысль об Эде, который видится с сыновьями всего пару раз в год, а потом винит Петру в «трудностях» Гарри. «Ты превращаешь его в маменькиного сынка», – однажды сказал Эд, политкорректный преподаватель социологии. Эд, мама которого до сих пор вяжет ему носки на Рождество и ни разу не произнесла имя Петры правильно. «Мужчины – это сплошное расстройство», – думает она. Если бы для того, чтобы стать лесбиянкой, было достаточно надеть мартенсы[60]60
  Dr. Martens (англ.) – культовая обувная серия британской компании AirWair Intl. Ltd.


[Закрыть], она бы тут же это сделала.

– Пойдем, мам! – снова кричит Джейк. Петра усмехается и шагает в сверкающее море.

У офиса Дермота Эмили достает телефон и набирает номер, который дал ей Пол в последнюю их встречу. «Странно, что у него новый номер. Ноль два ноль семь – где-то в центре Лондона. Где-то, где очень дорого», – злобно думает она. Она уверена, что даже банкротство не заставит Пола отказаться от привычных удобств. Идет звонок, а затем телефон переключается на автоответчик: «Пол и Фиона сейчас недоступны…» Она задумчиво нажимает «Удалить».

Чарли с Джейком копают ров. Очень важно сделать все правильно, потому что потом море наполнит его до самых-самых-самых краев. Во всяком случае, так говорит Джейк. Прямо у кромки воды есть песок, хотя вокруг повсюду каменистая, жесткая, скользкая галька. Чарли нравится, как море делает маленькие реки на влажном песке. Как будто он гигант, который создает гигантские рвы. Если бы он бросил большой камень, он бы раздавил всех маленьких людей, но он этого не будет делать, конечно. Он не злодей, как Гарри. Гарри прямо как Груффало[61]61
  Гру́ффало (или Гра́ффало) – персонаж английской детской литературы, большой и страшный лесной зверь, придуманный писательницей Джулией Дональдсон.


[Закрыть], только хуже, потому что тебе никогда его не обмануть, даже если ты очень, очень умная мышка. Он никогда даже не смотрит на тебя, так что его ни за что не обманешь. Все знают, что нужно посмотреть на кого-то, чтоб тебя обманули.

Чарли глубже зарывается в камни. Под ними вода. Он собирает маленькие блестящие камешки руками. Они пахнут солью, как чипсы. Он любит чипсы. Он попросит мамочку купить ему огромную пачку чипсов; только мамочки здесь нет, лишь эта женщина Петра. Папочка купил бы ему чипсов. Папочка любит бургеры и чипсы и всю чудесную еду, которую, по словам мамочки, очень вредно есть. Почему папочки здесь нет? Он спросил вчера у Сиены, но она просто сказала «Скоро увидитесь» таким голосом, которым обычно прощаются. Он вообще попрощался с папочкой в прошлый раз? Поцеловал и обнял? Он не помнит. Слеза падает на песок, и он смотрит, как она исчезает.

– Молодец, Чарли! – кричит Джейк. Чарли снова начинает копать. Его слезы на вкус соленые, как море. Он хотел бы, чтобы Джейк был его братом. Очень-очень. Звездочка яркая… Не помнит, как дальше. Он продолжает копать, прямо до центра земли.

Пэрис ни о чем не думает, выстраивая камешки по размеру. Как у ребенка, у нее в голове только то, чем заняты руки. Ей всегда нравилось расставлять вещи по местам. В своем дневнике она бережно хранит списки любимых книг, фильмов и музыки, обновляя их раз в несколько месяцев. Она хранит книги и диски в алфавитном порядке и приходит в ярость, когда Сиена берет что-то без спроса. Гарри для нее – отличный напарник. Он тоже расставляет и собирает без слов. Иногда она протягивает ему камень, и он внимательно, оценивающе его изучает. В его коллекцию допускаются только идеально круглые экземпляры. Пэрис это уважает. Она напевает себе под нос, пока сортирует свои камешки.

Быстрым шагом Эмили идет по Оксфорд-стрит, лавируя меж студентов, которые предлагают ей листовки с рекламой языковых курсов, и американских сайентологов, желающих оценить ее характер. Будто во сне она проходит по маленьким переулкам с тайными зелеными скверами, так напоминающими ей об университете. Туристы с неоновыми рюкзаками стоят на углах улиц, и она проходит компанию кришнаитов в оранжевых мантиях, которые распевают без особого энтузиазма. Эмили, как сомнамбула, пробирается по лабиринту улиц, пока не находит то, что искала, – витиеватую вывеску из золота и красного дерева с надписью: «Витторио».

На пляже все обедают. Петра взяла с собой самую разную еду: оливки, жареную курицу, салат в маленьких пластиковых контейнерах, но Гарри ест только сэндвичи с пастой Marmite, нарезанные треугольниками. Пэрис этим восхищается, ей тоже нравится Marmite, только тонким слоем и без ужасного жирного масла. Она откидывается назад, наслаждаясь отсутствием голоса, который повторяет: «Пэрис, ты ничего не съела! Как насчет крошечного кусочка этого… только попробуй чуть-чуть это… всего несколько глотков этого…» Она ненавидит все слова, связанные с едой: попробуй, прожуй, проглоти, откуси… Откуси! Это вообще похоже на слово «усы» с каким-то странным акцентом. Абсолютно непривлекательная вещь. Пэрис усмехается и, сама того не замечая, съедает оливку.

Эмили стоит у «Витторио», смотрит в меню с его тонким, паутинным шрифтом и изогнутыми золотыми краями. Linguine con vongole, costolette alla Milanese, scaloppini al marsala, bistecchine alla pizzaiola[62]62
  Названия блюд: «Лингвини с моллюсками», «Ребра по-милански», «Эскалопы с марсалой» (десертным вином), «Стейки Пиццайола» (итал.).


[Закрыть]. Она позволяет этим словам прокатиться по ней, как заклинание, вспоминая бесконечные трапезы в «Витторио» и дома у Джины в Хайгейте: жирная паста с начинкой, блестящие соусы, бесчисленные бокалы вина, разного для каждого блюда. Нигде в Италии она не пробовала ничего подобного. Тосканская еда, как правило, простая, из свежих местных продуктов. В ней нет сокровенной атмосферы старинной кухни Джины, где чеснок ожерельями свисает с потолка, напоминая огромные бусины, и Майкл всегда шутил, что его матери точно можно не бояться вампиров. «О, Майкл, в своем белом халате со стетоскопом, где ты сейчас?» Она смотрит, как бизнесмены в подтяжках усаживаются за столиками снаружи, потеют и смеются, пока официанты разливают вино. Она знает, что у нее не хватит смелости войти.

Сразу после обеда в море нельзя, поэтому Сиена берет детей на пирс. Джейк, Пэрис и Чарли идут на автодром, но Гарри кричит и закрывает уши. Потом, слава богу, он находит аттракцион «Паровозик Томас» и радостно на него запрыгивает. Сиена кидает одну пятидесятипенсовую монету за другой (разменивать деньги было все равно что выиграть в один из автоматов: чудесный поток серебра льется прямо в ладони) и стоит, наблюдая за ним. У него сосредоточенное, серьезное лицо, пока синий паровозик движется вперед и назад, а дребезжащая музыка бесконечно повторяется. Почему ему он так нравится? Почему не Почтальон Пэт или Боб Строитель, пустующие рядом?

– Я хочу на Томаса!

Это Чарли, который сузил глаза, словно подумывает закатить истерику.

– Ты можешь покататься в фургоне Почтальона Пэта.

– Не хочу. Я хочу Томаса. Почему он постоянно катается на Томасе?

– Потому что ему нравится только Томас.

Сиена сует Чарли в красный фургон и опускает еще пятьдесят пенсов. К музыке Томаса присоединяется веселая мелодия Пэта.

– Сиена, где папочка? – внезапно спрашивает Чарли, выглядывая с водительского кресла.

– Он работает, – быстро отвечает Сиена. – Ты же знаешь.

– Да, но… – Чарли выпячивает нижнюю губу в попытке заставить ее понять. – Где он? Почему он не с нами?

– Это сложно, – говорит Сиена. С того кошмарного дня, когда папа внезапно появился в Италии и сказал, что они с мамой всегда будут их любить, но больше не будут жить вместе, у нее возникло ужасное чувство, что она никогда не увидит его. Конечно, люди постоянно разводятся. Она знает об этом. Она не собирается впадать в истерику, как Пэрис. Просто она не осознавала, насколько странным будет это чувство. Она привыкла, что папа в отъезде, но в этот раз все по-другому, словно он действительно бросил их и даже не является больше частью семьи. Мама говорит: «Вы скоро с ним увидитесь», но всем понятно, что она не знает когда.

Она поворачивается к Чарли. Что она может ему сказать? Как его подбодрить, если она сама не знает ответов?

– Ты скоро увидишься с ним, – говорит она наконец. – Я обещаю.

Но Чарли уже занялся гудком и, кажется, даже не услышал ее.

Пэрис и Джейк катаются на «Вальцере». Как только вам кажется, что он не может крутиться быстрее, появляется мальчик в татуировках и раскручивает его сильнее, так быстро, что голова вжимается в мягкую спинку и перехватывает дыхание.

– Быстрее! Быстрее! – кричит Пэрис, хотя на самом деле уже хочет, чтобы все остановилось.

– Быстрее! – кричит Джейк. Ему все это ненавистно, но он скорее умрет, чем признается Пэрис.

Петра наслаждается редкими минутами покоя. Ей продолжает казаться, что Гарри зовет ее. Его голос, низкий, но пронзительный, словно отпечатался в мозговых импульсах. Она заставляет себя лежать дальше. С ним все будет в порядке, он с Сиеной. Она очень способная, гораздо способнее, чем она сама в шестнадцать лет. Петра вспоминает себя в шестнадцать, одетую в черное, читающую «Жестяной барабан»[63]63
  «Жестяной барабан» (нем. Die Blechtrommel) – наиболее известный роман немецкого писателя Гюнтера Грасса (1927–2015).


[Закрыть]. Она бы никогда не стала присматривать за чужими детьми, но, с другой стороны, никто и не собирался ее об этом просить. Соседи считали ее странной, а из родственников поблизости никто не жил.

Они с мамой жили вдвоем. Петра усмехается, вспоминая, какими разными они были: ее строгая и правильная мама и она со своей любовью к эпатажу. Может, это досталось ей от отца, который умер, когда ей было шесть? Ее мать очень мало о нем рассказывала; он служил в армии и погиб в Северной Ирландии. Петра всегда думала, что он, должно быть, был мерзавцем, просто потому, что был солдатом, но иногда ей кажется, что она помнит, как кто-то мягким шотландским голосом читал ей вслух. Это был ее отец? Что он читал? «Винни-Пуха», – думает она; у нее сохранилось расплывчатое воспоминание о том, как он изображал Иа. Слыша в голове его милый хмурый голос, она улыбается и закрывает глаза.

Эмили уходит прочь от «Витторио», по щекам текут слезы. «Возьми себя в руки», – твердо говорит она себе. Она заходит в кафе, покупает булочку и воду. Ест на Фитцрой-сквер, наблюдая, как голуби окружают туристов, достаточно глупых, чтобы их кормить.

Почему она плачет? Ну, она плачет потому, что ее брак распался, у нее нет ни копейки, а Пол живет с какой-то шлюхой по имени Фиона. «Этого что, мало?» – спрашивает она себя, выбрасывая остатки булочки в переполненную урну. Голуби мгновенно бросают туристов и собираются вокруг ее ног, ругаясь и толкаясь. Они напоминают ее детей. Но все же она знает, что слезы эти не только из-за Пола. Они еще и из-за Майкла, из-за «Витторио», из-за Джины. Из-за ее утраченной молодости.

Сиена возвращается с пляжа и тянет Чарли за руку. Детям жарко, и они устали, ноют из-за ходьбы, жалуются, что болят ноги. Кожу на плечах Сиены стянуло от солнечных ожогов, а ноги болят в новых, расшитых бисером шлепанцах. Но есть что-то приятное, что-то традиционное в этом нытье, в том, как тащишься домой после целого дня на солнце. В Италии люди не тащатся. Они сидят дома в дневную жару и выходят, свежие и отдохнувшие, по вечерам. Сиена знает, что к вечеру у нее заболят плечи и она будет мечтать о прохладной ванне и ночи райского британского телевидения.

– Давай, Чарли, – уговаривает она. – Мы почти на месте.

– Понеси меня, – ноет Чарли. – Я хочу к мамочке.

– Я расскажу тебе историю, – говорит Сиена, усиленно соображая. Чарли молчит, выпятив нижнюю губу, и ждет, пока она что-нибудь придумает.

– Жил однажды мальчик по имени Чарли.

– И Гарри, – неожиданно говорит Гарри. Он идет с Пэрис, и Сиена не заметила, что он слушает.

– И Гарри, – соглашается она. – И Джейк, – добавляет Сиена для большей убедительности. – Однажды они пошли на пляж и нашли волшебный камень. Сначала они не знали, что он волшебный, но, когда вынесли его на свет, он начал мерцать и светиться. Чарли потер камень и услышал тоненький голосок, который сказал: «Киньте меня обратно в море, и я исполню три ваших желания…»

Ее голос, медленный и ритмичный, ведет их по ступенькам с пляжа, через разрозненную толпу, к дому.

– Так что я стою там, просто глядя на ресторан. Я читаю меню, словно это любовное письмо. Я, должно быть, с ума схожу. – Эмили делает глоток вина и отправляет в рот особый жареный рис. Они с Петрой сидят в подвальной кухне, с китайской едой. Дети наверху смотрят «Скуби Ду» (один из немногих дисков, который, кажется, удовлетворяет запросы всех возрастных групп). Гарри, который обычно воет, чтобы включили «Паровозик Томас», радостно сидит на коленках у Пэрис и пародирует Скуби. Чарли почти спит, зажатый между Сиеной и Джейком на диване.

– Ты не сходишь с ума, – успокаивает Петра, наполняя ее бокал (но не ее тарелку, замечает Эмили). – Это соблазн прошлого. Оно всех нас догоняет. Ты хочешь вернуться в то время, когда была счастлива.

– И молода, – мрачно отвечает Эмили, делая еще глоток. Она понимает, что немного пьяна. – Иногда я просто не выношу, что я больше не молодая. Почему никто не сказал, что, когда нам будет сорок, мы будем чувствовать себя точно так же, как и в восемнадцать?

– Мы бы им не поверили, – говорит Петра. – Я думала, что, когда мне будет сорок, я уже вроде как… определюсь со всем. Ну, знаешь, привыкну сидеть дома, жить скучной жизнью, никогда больше не влюбляясь. Но в глубине души я до сих пор думаю, что со мной еще будут случаться захватывающие вещи.

– Вполне может быть, – лояльно говорит Эмили.

Петра издает короткий смешок.

– Я мать-одиночка двоих детей, один из которых – аутист. Я преподаю в общеобразовательной школе. Что захватывающего со мной может произойти?

– Никогда не знаешь, – возражает Эмили. – Может, Джордж Клуни устроится к вам учителем.

Петра смеется.

– Думаю, мне лучше составить план действий на случай непредвиденных обстоятельств, если вдруг выяснится, что я не героиня дерьмового американского фильма.

Затем, не глядя на Эмили, она говорит:

– Что бы ты сделала, если бы он вышел из ресторана?

– Кто? – спрашивает Эмили, все еще думая о Джордже Клуни.

– Майкл. Что, если бы он вышел из ресторана и увидел тебя? Что бы ты сделала?

Эмили думает, собирая последние зерна риса на тарелке.

– Я не знаю, – наконец отвечает она. – Засмеялась бы. Заплакала. Поздоровалась. Кинулась бы к нему в объятия. Я не знаю. Я так далеко не заходила. Снова бы вернулась в свои восемнадцать. Сидела бы в ресторане с Майклом, пока Джина приносит нам вкусную еду. Господи, Джина! Я бы все отдала, чтобы снова ее увидеть.

– Я всегда считала ее немного пугающей. Все эти украшения и крашеные волосы. И как она постоянно носилась с Майклом!

– Я любила ее, – мечтательно произносит Эмили. – Она всегда говорила, что я единственная девушка Майкла, которая ей понравилась. Она сделала нам астрологические карты и сказала, что мы поженимся, у нас будет пятеро детей и мы будем жить счастливо.

– Что ж, тут она ошиблась, не так ли? – бодро говорит Петра, отмывая тарелки. Она чувствует своим долгом привнести немного реализма.

– Да, ошиблась, – со вздохом соглашается Эмили.

– Ничего не слышала о ней?

– Нет. Она отправляла мне открытки на Рождество несколько лет, но потом перестала, когда я вышла замуж. У меня не было на нее прав. Она же не была моей свекровью.

– У меня никогда не было свекрови, – говорит Петра. – Одно из преимуществ незамужней жизни. Какой была мама Пола?

– О, нормальной. Очень приличная, очень светская. Немного похожа на мою маму, кстати. Не могу понять, как у нее получился Пол.

Они обе молчат и думают о Поле. Петра вспоминает тот раз, когда он вздумал к ней приставать однажды вечером, когда Эмили ушла спать и они остались вдвоем пить бренди. Она помнит его на удивление простодушные голубые глаза и бесстыжую улыбку. «Почему нет? – спросил он. – Удиви себя». Она помнит, что на секунду действительно почти поддалась искушению. Эмили думает о таинственной Фионе. Может быть, она богатая. Это довольно богатое имя, мажорское имя. Имя для бархатной повязки для волос, для загородного дома.

– Это странно, – говорит она вслух. – Я не завидую новой женщине Пола, но я завидую жене Майкла. До сих пор, спустя столько лет.

– Ну, – Петра наполняет оба бокала, – завтра ты, может быть, ее увидишь. И его. По-настоящему.

Глава 9

Мысли из Тосканы

Эмили Робертсон

Вечеринки в Италии ни на что не похожи. Для начала никому бы и в голову не пришло принести вино. Прийти на итальянскую вечеринку с бутылкой значило бы, что, во-первых, вы думаете, что хозяева – алкоголики, и, во-вторых, что у них в подвале нет хорошего вина, а это непростительное оскорбление в Италии. Потому что хоть итальянцы, с точки зрения британцев, и пьют очень мало, для них виноделие – священное искусство. Например, просекко, вкусное местное игристое вино, должно быть разлито по бутылкам на нарастающей луне. По всей Тоскане виноделы сверяются с лунными картами. Даже наш чудесный местный священник дон Анджело делает вино с лунной картой в одной руке и Святым Джакомо, покровителем виноделия, – в другой.

Итальянцы на вечеринки приносят торты или глазированные пудинги. Все наряжаются: женщины – в платья с цветами, мужчины – в костюмы. Ну а дети закутаны во столько слоев атласа и кружева, что кажется чудом, что они могут двигаться. Девочки одеты в плотные хлопковые платья с огромными бантами на талии, мальчики – в темные шорты и белые носки до колен. Как только вечеринка начинается, все разбиваются строго по гендерному принципу: мужчины обсуждают футбол и политику, женщины – детей и моду. Мужчины могут пропустить два или три небольших бокала вина. Женщинам повезет, если им предложат второй. «Basta, basta, – говорят они чопорно, накрывая бокал ладонью. – Одного достаточно». Однажды я в отчаянии сама налила себе вина и с тех пор известна как «англичанка, которая пьет».

– Эмили!

– Иззи!

Эмили обнимает старую подругу на пороге ее лондонского дома с террасой. Они с Петрой вышли из автобуса не в том конце зеленой ветки и прошли несколько километров, чтобы добраться до места. От непривычно высоких каблуков у Эмили болят ноги. Петра, в кожаных сандалиях на плоской подошве, шагала вперед, как подросток, останавливаясь подождать Эмили на перекрестках, не давая ей времени отдышаться.

На то, чтобы выбрать одежду на вечеринку Иззи и Рут, ушли часы. Что-то не слишком нарядное. Она не хотела, чтобы они – чтобы он – думали, что она отчаялась. И не слишком обычное. Она уже не так молода, чтобы обойтись джинсами и не краситься. Вместо этого она провела несколько часов, накладывая легкий макияж, который выглядит так, словно ты вовсе без макияжа. Она рано встала, чтобы вымыть голову под капризным душем Петры. Она попыталась высушить волосы феном, но проснулся Чарли и потребовал завтрак. Когда она добралась до зеркала, ее волосы уже превратились в дикие кудри, а не гладкие волны, которые она собиралась сделать. Ну что ж, по крайней мере, у нее нет седины. Эмили поклялась покраситься в ту же минуту, как появится первый седой волос. Она согласна с итальянцами в том, что в отношении волос естественность не всегда красива. Встретить компанию итальянок среднего возраста – значит увидеть целый калейдоскоп цветов: фиолетовый, красный, оранжевый, светлый, рыжевато-коричневый и черный. Но никогда ни у одной женщины не будет седых волос.

Эмили вдруг вспоминает непослушные неестественно рыжие волосы Джины, которые, казалось, жили собственной жизнью, переливаясь в темноте ресторана. «В тот год, когда итальянская сборная проиграла Северной Корее, – говорила она, – я порыжела от горя».

В конце концов Эмили остановилась на черных брюках, сшитых на заказ, и свободном белом топе (было прохладно и пасмурно). Но потом Петра все испортила, надев выцветшие джинсы с футболкой без рукавов и обнажив накачанные и почти такие же смуглые, как у Джанкарло, руки. «Мне все еще приходится частенько поднимать Гарри, – пожала плечами Петра. – Потрясающее упражнение для бицепсов». «Должно быть, у нее восьмой размер», – подумала Эмили, наблюдая за спускающейся по лестнице Петрой в обтянутых джинсах. Сама она еще помнила унизительное разжалование из размера 10–12 в 12–14. Теперь, возможно, ее ждет тихий ужас 14–16. Она втянула живот и еще больше подкрасила губы.

Теперь Иззи обнимает Петру и восхищается ее худобой.

– Ты выглядишь потрясающе, Пит! Посмотри, Рут, ну разве Пит не потрясающе выглядит?

Эмили плетется вслед за ними, чувствуя себя женщиной-слонихой.

С Иззи она познакомилась в свой первый день в Университетском колледже Лондона. Это было на вечеринке первокурсников, ужасно веселом мероприятии в баре Union. Все напитки стоили пятьдесят пенсов, а новичкам предлагали прицепить бейджи с именем, возрастом и увлечениями. У Эмили было написано: «Эмили Робертсон, 18 лет, чтение, плавание и рисование». Больше всего на свете ей хотелось, чтобы она могла придумать что-то поинтереснее. Чтение! Кто вообще бы подошел поговорить с человеком, который в свои хобби записал чтение? И рисование! Это даже не было правдой. В детстве у нее была мания раскрашивать картины по номерам (эти милые маленькие тюбики краски, эти сложные рисунки, аккуратно рассеченные сотнями цифр), но она не делала этого уже много лет. По правде говоря, ей было очень сложно придумать третье хобби, а два выглядели слишком жалко. Она была уверена, что у всех остальных сотни увлекательных занятий: дельтапланеризм, альпинизм, подводное плавание, марафонский бег, операции на открытом сердце…

– Привет. – Эмили обернулась и уперлась лицом в бейдж с надписью: «Иззи Голдсмит, 18 лет, лесбиянство, каннибализм и вышивание». Она молча подняла глаза и увидела маленькую темноволосую девушку в огромных армейских штанах.

– Ты не лесбиянка, да? – спросила девушка.

– Нет, – сказала Эмили. И добавила: – Извини.

Девушка широко улыбнулась.

– Не стоит извиняться. Даже я не всегда лесбиянка.

Для Эмили Иззи была существом из другого мира. Кем-то, кто ничего не боялся, кто собирался сопроводить ее через хитросплетения университетской жизни и триумфально подвести к новому, более клевому, взрослому «я». В тот вечер, за ужином в индийском ресторане, Иззи рассказала Эмили, что она бисексуалка, что провела год в кибуце[64]64
  Сельскохозяйственная коммуна в Израиле.


[Закрыть] и что у нее есть тату на левой ягодице. Эмили ничего не рассказывала, испугавшись, что Иззи узнает, что она родилась и выросла в Адлстоне, Суррей; что самым смелым поступком за всю ее жизнь был пропуск урока игры на скрипке (в пользу прогулки с мальчиком в парке); и испарится, оставив за собой облачко дыма, а Эмили – одну и без друзей на следующие три года.

За эти три года, в которые Эмили встретила Майкла и больше не чувствовала себя такой брошенной на произвол судьбы, Иззи пыталась быть и натуралкой, и бисексуалкой, не особо наслаждаясь ни одной из ролей. Затем она встретила Рут, застенчивую светловолосую студентку-юриста из Эдинбурга, и это было оно. Как сказала Петра, это одни из тех отношений, которые просто складываются вне зависимости от пола. И сейчас, двадцать лет спустя, Рут – адвокат, а Иззи – лектор, и они живут в этом завидном доме в Сток-Ньюингтоне, с викторианскими каминами, мягкими белыми диванами и гектарами книг. Эмили, проходя за Петрой и Иззи в кухню-гостиную открытой планировки, чувствует укол чистой зависти: Иззи и Рут не просто до сих пор вместе, но у них есть кухня в стиле шейкер[65]65
  Стиль шейкер – это простой, добротный, прагматичный дизайн, без изысков, спокойный и функциональный. Создан под влиянием образа жизни религиозной секты, представители которой практиковали экстатические танцы, поэтому их называли «трясущимися», то есть «шейкерами».


[Закрыть] и холодильник из нержавеющей стали. У нее самой даже нет дома, кроме виллы «Серена», которую на данный момент она не считает своим жильем. Рут, уже не застенчивая, но все еще блондинка, ласково ее приветствует.

– Эмили, как я рада тебя видеть. Отлично выглядишь. Петра, – она не замечает, как ее голос переходит в искреннее удивление, – ты выглядишь потрясающе. Как ты это делаешь?

– И я об этом же! – поддерживает Иззи. – Она такая худая!

– Не ем, – сухо говорит Петра.

– Ты невероятная. Так, вы хотите пиммса[66]66
  Аглийский напиток, производимый на основе джина и ликеров.


[Закрыть] или шампанского?

Выбрав пиммс (чуть больше шансов остаться трезвой), Эмили пересиливает себя и оглядывает комнату. Вот Джек, который раньше был рокером, а теперь теряет волосы и носит дорогой костюм. Вот Белла, когда-то бунтарка с волосами синего цвета, а теперь мать двоих детей, с короткой стрижкой, гордо показывает фотографии. Вот Мартин, который никогда не мог найти себе девушку, крепко держится за улыбающуюся блондинку, словно чтобы доказать, что наконец добился своего. Вон Дженни и Тим. Боже, до сих пор вместе? Нет, судя по их печальным улыбкам и ярко выраженному языку тела, ведут цивилизованную дискуссию о том, что могло бы быть. И, о господи, вон Чед. Чед, который был лучшим другом Майкла. Чед, который жил в Бэлхэме. Чед, который называл ее Эмми Лу с протяжным техасским акцентом и однажды поцеловал ее в канун Нового года. Чед, с которым она разговаривала последний раз среди ночи, умоляя дать ей номер Майкла. «Мне правда жаль, Эмми. Я правда не могу. Майкл хочет… ну, знаешь, подвести черту».

Цепляясь за свой пиммс, как за щит, Эмили минует стильный кухонный островок и подходит к Чеду. Раньше он выглядел довольно неотесанным, с усами, как у Че Гевары, и спутанными черными волосами. Сейчас его черные волосы собраны в конский хвост, и он похож на речного картежника. Хоть он уже почти староват, чтобы ходить с хвостом, все равно выглядит хорошо, гораздо лучше большинства людей в комнате. Он тоже подтянутый, в обтягивающей белой футболке и джинсах. Как и Петре, ему нет нужды наряжаться, чтобы скрыть появившиеся недостатки. Он держит стакан апельсинового сока и серьезно разговаривает с человеком, которого Эмили не узнает.

– Чед, – у нее пересыхает во рту. Он разворачивается.

– Боже мой. Эмми Лу.

Это прозвище – уже слишком. К своему ужасу, она думает, что вот-вот заплачет. Но вместо этого она говорит ясным и сильным голосом, который поначалу кажется ей чужим:

– Привет, Чед. Рада тебя видеть.

Чед наклоняется, чтоб поцеловать ее в щеку. Здесь все так здороваются. «Привет. Рада снова тебя видеть». Чмок. Чмок. Забавно, они никогда не целовались во времена колледжа, когда были настоящими друзьями. Губы Чеда почти не касаются ее щеки.

– Ты помнишь Гэри? – Чед жестом указывает на мужчину рядом.

– Гэри! Конечно.

Эмили изумлена. Она помнит Гэри худым, манерным и двадцатиоднолетним. Теперь он толстый, манерный и ему сорок один, но, как ни трудно в это поверить, он женат и у него двое детей.

– У тебя есть дети? – спрашивает она Чеда. Это кажется менее бестактным, чем спрашивать, женат ли он.

– Ага, – широко улыбается он. – Три девочки. Я в меньшинстве.

– У меня две девочки и мальчик, – докладывает Эмили, хотя никто ее не спрашивал. По крайней мере, в разговоре о детях она не чувствует себя неполноценной. Разумеется, ни у кого нет такой красивой дочери, как Сиена, такой умницы, как Пэрис, или такого очаровательного сына, как Чарли.

– Иззи сказала, ты живешь в Тоскане, – говорит Гэри.

– Да. На границе Тосканы и Умбрии вообще-то. В месте под названием Лунные горы.

– Вау. Прекрасное название.

– Правда же? Это немного в стороне от привычного маршрута. Совсем неподалеку от Сансеполькро, знаете, где родился Пьеро делла Франческа[67]67
  Пьеро делла Франческа (итал. Piero della Francesca, ок. 1420–1492) – итальянский художник и теоретик, представитель Раннего Возрождения.


[Закрыть].

– Я читал твою колонку, – вставляет Чед. Он не говорит, что ему понравилось, и это довольно сильно раздражает Эмили.

– О, ты правда ведешь колонку? – спрашивает Гэри.

– Да. В «Воскресных новостях».

– Вот уж не думал, что ты стал бы читать «Воскресные новости», Чед, – хихикает Гэри. Неужели он правда женат?

– Моя жена читает ее, – убийственным тоном отвечает Чед.

– Очевидно, она женщина с хорошим вкусом, – огрызается Эмили.

– Очевидно, – ухмыляется Чед.

– Ну а где ты сейчас работаешь? – спрашивает Эмили сквозь зубы.

– В Модсли. Я психиатр.

– Оу, – слабо отвечает Эмили. Она не может представить себе, что Чед, который утверждал, что за ним гнался инопланетянин в Гластонбери, теперь психиатр. Люди что, правда ложатся на диванчик и рассказывают ему свои сны? Ее представления о психиатрии взяты в основном из повторов «Клана Сопрано». Ей кажется, что этот конский хвост отпугнул бы даже главного мафиози.

– Я хотел бы, чтобы меня кто-нибудь проанализировал, – говорит Гэри. – Это могло бы вылечить меня от клаустрофобии.

– Я полагаю, ты имеешь в виду психотерапевта, – слегка улыбается Чед.

– В чем разница? – спрашивает Эмили. Она умирает от желания быстрее перевести разговор на Майкла. Как бы спросить, чем он сейчас занимается? Быть может, через минуту или две она его увидит. Возможно, даже сейчас он колесит на элегантной итальянской машине по Грин Лейнс в поисках парковочного места. Нет, теперь у него есть дети. И он сидит за рулем минивэна, скорее всего, серебристого, с выпуклыми фарами. Эмили не может представить Майкла, которого волнуют вопросы засорения выхлопными газами.