Текст книги "Секрет виллы «Серена»"

– Это довольно сложно объяснить, – начинает Чед, но потом, к счастью, Белла зовет их посмотреть на фотографии. Все с облегчением уходят от темы психиатрии.

Просмотр фотографий для Эмили – сущее мучение. Макияж в стиле восьмидесятых, рубашки с рюшами и гетры. Вьетнамки и шорты на пляже в Греции. Она в розовом платье без бретелек держит за руку Майкла. У него в руке сигарета, и он обернулся посмотреть на кого-то за кадром, но Эмили смотрит прямо вперед простодушными, широко распахнутыми глазами.

– О, Эмили, ты так мило выглядишь, – произносит кто-то.

– А вот Майкл, – еще чей-то голос, – старый хрыч. Интересно, чем сейчас занимается?

– Я пригласила его, – говорит Иззи, – но он не ответил.

Эмили чувствует, как надежда буквально вытекает из тела. Она не увидит его снова. Возможно, не увидит больше никогда. Страницы альбома переворачиваются. Вот они в чьей-то комнате. Майкл держит гитару, а Эмили, кажется, поет. Чед на переднем плане одет во что-то вроде балетной пачки. Да поможет бог его пациентам.

Эмили и Петра в форме официанток для какого-то дурацкого студенческого номера. (Петра ни капельки не изменилась. Она до сих пор такая худая!) Иззи готовит спагетти. Компания медиков в баре на Хантли-стрит. Вечеринка в тогах. Эмили кажется, что она узнает себя в лиловой простыне. Кто-то обнимает ее за талию. Майкл? Другая вечеринка. Дженни и Тим щека к щеке. Гэри в светлом парике. Эмили в черном платье снова широко распахнула глаза. Белла с развевающимися синими волосами, рука об руку с мужчиной, которого никто не помнит. Чед и Майкл в смокингах спят на Гордон-сквер. Эмили, Петра и Иззи в Лондонском зоопарке. Майкл в футболке с надписью «Италия» стоит у «Витторио».

– О боже! «Витторио», – говорит Белла. – Вы туда заходили хоть раз? Еда была фантастическая.

– Это ресторан мамы Майкла, разве нет? – спрашивает Иззи. – Она была немного странной. Со своими рыжими волосами и сумасшедшей одеждой. Выглядела так, как будто может отравить тебя пастой, если ты ей не понравишься. Лукреция Борджиа[68]68
  Лукреция Борджиа (итал. Lucrezia di Borgia, 1480–1519) – незаконная дочь Папы РимскогоАлександра VI и Ваноццы деи Каттанеи, в замужестве – графиня Пезаро, герцогиня Бишелье, герцогиня-консорт Феррары.


[Закрыть] и все такое.

Никто не спрашивает Эмили о Джине, хотя когда-то они были ближе, чем Эмили с собственной матерью. Она вспоминает дом Джины в Хайгейте, возвышенно хаотичный, полный книг, детей и животных, вина и хорошей еды. Она вспоминает, как сидела на террасе, ела спагетти с моллюсками и выкидывала ракушки в сад, потому что Джина сказала, что они полезны для цветов. Она вспоминает тот раз, когда болела, а Джина кормила ее минестроне[69]69
  Минестроне (итал. minestrone) – итальянский легкий суп из сезонных овощей, иногда с добавлением макарон или риса.


[Закрыть] и рассказывала ей истории о своей жизни в Непале. Она вспоминает, как потянула лодыжку, играя в футбол в саду с Майклом и его братьями (Энрико и Марио, где бы они ни были); Майкл поднял ее на руки и отнес в дом, словно она была ребенком. Боже, как бы ей хотелось иметь ребенка от Майкла.

Она проходит через французские окна во внутренний дворик. Петра в саду, сидит на лавочке и разговаривает с Рут. Эмили машет им рукой, но не подходит; она потерялась на страницах фотоальбома. В эйфории. В ловушке за клейкой бумагой. На этих страницах Майкл все еще любит ее.

– Эмили!

Это Чед. Эмили не может поверить в то, что он ищет ее, и оборачивается посмотреть, есть ли в саду что поинтереснее. Но, кроме Петры и Рут, здесь никого нет. Это типичный лондонский сад, длинный, узкий и темный из-за платанов. Внутренний дворик обставлен дорогой мебелью, а еще здесь один из тех обогревателей, которые обычно стоят на летних площадках ресторанов. Чед несет бутылку вина и два бокала. Он аккуратно ставит их на кованый стол и наполняет оба.

– Вот, – он протягивает один Эмили.

– Спасибо.

Они с минуту смотрят друг на друга. При свете дня Чед не выглядит таким молодым. В хвосте виднеются серебряные нити, вокруг рта – глубокие морщины.

– Господи, – говорит Чед, – эти фотографии.

– Да.

– Ты и Майкл. Я и забыл.

– Забыл?

– Это было что-то настоящее, да? Ты и Майкл.

Защита Эмили рушится. Забывая о чувстве достоинства, о своих прекрасных детях, о своем доме в Тоскане, она хватает Чеда за руку и почти скулит:

– Пожалуйста, Чед! Расскажи мне, как у него дела.

Часть II
Осень

Глава 1

Первое, что встречает Эмили по возвращении на виллу «Серена», – огромная куча булыжников и земли на подъездной дорожке. Вилла «Серена» расположена на вершине холма, в двух километрах от Монте-Альбано по насыпной дороге. Она вспоминает, как они с Полом впервые читали, как проехать к ней: «После выезда из Монте-Альбано поверните на Сансеполькро. Примерно через два километра вы проедете храм Санта-Мария-делла-Монтанья. Сверните налево между ним и итальянскими соснами и езжайте вверх по неровной дороге со знаком “Опасность падения камней”. Следуйте до конца дороги, вилла на вершине холма».

«Сверните налево между монастырем и итальянскими соснами» было их любимой фразой все лето.

Сейчас дорога заблокирована кучей земли и камней. Обвал? Но выглядит слишком аккуратно. Рядом с дорогой появились две аккуратно выкопанные траншеи, одна даже прикрыта брезентом. Эмили останавливает серую «альфу» и беспомощно смотрит на все это. Чарли просыпается и начинает плакать.

Машина была единственным, с чем повезло за це-лый день. Прибыв в крошечный аэропорт Форли, они обнаружили, что в этом районе была всеобщая забастовка, что значило – никаких такси, автобусов или поездов. Эмили стояла там минут десять, окруженная сумками, думая, что же теперь, черт возьми, делать. Мужчина, который мог бы сыграть Горбуна из Нотр-Дама даже без грима, неуклюже подошел к ним и предложил подвезти. Эмили нервно отказалась. Чарли ныл, Пэрис в наушниках отказывалась контактировать с внешним миром, Сиена проверяла сообщения. Пока Эмили рылась в сумке в поисках номера Олимпии (последнего средства в безвыходной ситуации), ее пальцы схватили что-то холодное и твердое на ощупь. Она вытянула это наружу, и ей подмигнул логотип «Альфа Ромео». Запасные ключи Пола! Она совершенно забыла про «альфу», оставленную ждать возвращения Пола, словно боевой конь без всадника. Эмили искренне вскрикнула от счастья.

– Идем, народ! Мы поедем домой с шиком.

В роскоши салона «альфы», обдуваемого кондиционером, они все немного развеселились. Сиена, зацикленная на мысли о том, что снова увидит Джанкарло («Почему он не встретил нас в аэропорту?»), была на грани истерики. Чарли вопил «Е-е-е!», когда они вылетели на автостраду. Даже Пэрис, которая была пугающе замкнутой с момента отъезда из Англии, пришла в себя настолько, что кричала «Мечтай, сосунок!» каждой машине, которой не удавалось их обогнать.

Но теперь, кажется, удача оставила их прежде, чем они дошли до входной двери.

– Почему мы остановились? – спрашивает Сиена, начиная злиться. Эмили молча показывает рукой на гору земли. – Что это?

– Я не знаю.

– Может быть, случилось землетрясение? – предполагает Пэрис, голос которой звучит бодрее, чем за весь день. Чарли начинает плакать всерьез.

Желая сбежать от них хотя бы на минуту, Эмили вылезает из машины. После кондиционера жар окутывает ее словно одеяло. На улице тяжелый, душный, безветренный день, небо белое, деревья не шелохнутся. Эмили смотрит на груду красноватой земли, и ей трудно дышать. Что это здесь делает? Приехали рабочие и перекрыли подачу воды? Теперь придется потратить миллионы, чтобы все восстановить? Она слышала, что такое бывает. Что ждет ее за углом? Может, вилла «Серена» исчезла в еще большей дыре?

– Я думаю, мы можем пройтись пешком, – произносит голос Сиены у ее уха. Эмили вздыхает:

– Думаю, да.

Взяв только маленькую сумку с туалетными принадлежностями и всем необходимым для Чарли, Эмили собирает детей, чтобы вместе подняться вверх по холму. Медленно, неохотно они плетутся за ней: Чарли – тихо плача себе под нос, Пэрис – с усталым терпением мученицы, Сиена – все еще дрожа от радости (возможно, он будет ждать у дома).

Подъем мимо серебристых оливковых деревьев и виноградных лоз Романо, ряд за рядом, кажется бесконечным. Хотя уже давно за шесть, солнце неумолимо палит с молочно-белого неба; даже птицы и насекомые замерли. Кажется, что спустя целые часы они проходят мимо заброшенного колодца и первых фиговых деревьев, и показывается вилла, все еще на своем месте, сверкающая на солнце терракотовыми стенами.

Дети бегут в тень террасы, а Эмили стоит минуту с впивающейся в плечо сумкой и мыслью: это дом? Рада ли я вернуться?

– Зачем ты возвращаешься? – спросила ее Петра.

– Мы там живем. Это мой единственный актив, – ответила Эмили, цитируя Дермота. За день до отъезда она встретилась со своим адвокатом, Джейн, которая подтвердила, что Пол подал на развод, сославшись на «непримиримые разногласия». «Он не будет оспаривать опеку, – сказала Джейн доброжелательно, – но считает, что медиация[70]70
  Внесудебный способ урегулирования споров путем привлечения независимого посредника (медиатора).


[Закрыть] бесполезна». «Компромисс, – мрачно подумала Эмили, вспоминая выселенных жильцов, – никогда не был сильной стороной Пола».

– Так продай дом и купи другой, в Брайтоне, – посоветовала Петра. – Он, должно быть, стоит как ядерная бомба.

– Но мы теперь живем в Италии. Мы переехали. Детям нравится.

– Пэрис – нет.

– Вообще-то да, – огрызается Эмили; ее уже начинало тошнить от пристрастного отношения Петры к Пэрис. – Она больше выступает.

Когда она сказала детям, что они едут обратно в Тоскану, Пэрис разразилась слезами:

– Ой, пожалуйста, разреши мне остаться с Петрой. Я могу ходить в школу в Брайтоне. Здесь есть хорошая общеобразовательная в Хоуве. Пожалуйста!

– Разумеется, нет, – сказала Эмили, полная чувства вины и ревности. – Твое место с семьей.

Теперь Эмили стоит, смотрит на тосканский дом своей мечты и думает: «А что мы здесь делаем?»

Издалека слышится слабый раскат грома.

– Давайте, – говорит она, – пойдем в дом.

В доме Эмили делает тосты с пастой Marmite. По пути она зашла в КООП, но Marmite привезла из Англии. В своей черно-желтой обертке паста выглядит столь же британской, как Beefeater[71]71
  Марка английского джина.


[Закрыть], и такой же неуместной в тосканской кухне с деревянными балками и каменным полом. Подкрепившийся тостами Чарли воодушевляется и отправляется искать свои машинки. Сиена выскальзывает из кухни, чтобы почитать сообщения без посторонних. Остается только Пэрис, задумчиво крошащая свой тост на мельчайшие частицы.

– Пэрис, – внезапно говорит Эмили, – ты правда здесь все ненавидишь?

Пэрис, удивленная, поднимает голову. Ее лицо кажется странно пустым, словно она специально стерла с него все эмоции. Широко посаженные голубые глаза невинно смотрят на Эмили. В детстве Пэрис, худышка с тонкими каштановыми волосами, зачастую выглядела комично рядом с Сиеной, хорошенькой блондинкой словно с глянцевой обложки; но теперь Эмили понимает, что у нее своя красота. Белая, почти прозрачная кожа (не тронутая тосканским или брайтонским солнцем), короткие темные волосы, эти завораживающие глаза, обрамленные черными ресницами. Она похожа на переодетую шекспировскую героиню, может, Виолу или Розалинду. Из тех, что никогда по-настоящему не выглядят как мальчики, неважно, насколько у них короткие волосы или узкие бриджи.

– Ты правда здесь все ненавидишь? – снова спрашивает Эмили.

– Да, – просто отвечает Пэрис.

– Но почему? – Эмили почти стонет, понимая, что у них уже был этот разговор много раз. Это старая почва для ссор, такая старая, что на ней тоже должны быть захоронения этрусков. – Здесь так красиво. И ты так хорошо говоришь по-итальянски. Знаешь, это отличная возможность.

– Возможность для чего? – спрашивает Пэрис, словно бросая слова в холодный глубокий бассейн.

Но Эмили продолжает уже на полном автопилоте.

– Боже, как бы мне здесь понравилось в твоем возрасте, – говорит она. – Я торчала в Адлстоне и ничего не делала. Даже за границей не была до девятнадцати.

Следует тишина. Эмили вспоминает, как впервые поехала за границу. В Италию, конечно. В летний дом Джины в Позитано. Она помнит сияющую голубизну моря, домики, громоздящиеся друг на друга, балансирующие на розовых, желтых и голубых камнях. Казалось, кто-то приоткрыл окошко в рай. Пэрис вспоминает брайтонский пирс, караоке-бар и цыганский караван, где тебе могут предсказать будущее, визжащие аттракционы и серебряные водопады десятипенсовых монет, навсегда застывших в падении в ледяной лавине.

– В таком случае, – произносит наконец Пэрис вежливым тоном, – очень жаль, что мы не можем поменяться местами. Я была бы счастлива больше никогда не ездить за границу.

* * *

Адлстон на самом деле был не так уж и плох. Когда Эмили думала о нем, что случалось довольно часто в последние дни, самым ярким впечатлением было то, что все здесь казалось взаимосвязанным: маленькие дороги, впадающие в большие; аккуратные подъездные дорожки, пересекающие тротуары; светофоры; маленькие кольцевые развязки; зебры, мосты и пешеходные дорожки. В ее воображении не возникало ни тупиков, ни улиц с односторонним движением – все было связано с чем-то еще. Это была довольно утешительная мысль. Эмили вспоминает, как ребенком одиноко возилась с игрушечной железной дорогой, тщетно пытаясь соединить все ее кусочки, чтобы у всех мостов были проложены рельсы над и под ними, чтобы на всех перекрестках можно было отправиться в четыре направления, чтобы все кольца смыкались. Ей это так и не удалось, но она помнит, как пыталась это сделать часами, увлеченная процессом. Адлстон ассоциировался с безопасностью железнодорожной колеи, где все точки соединены. Невозможно потеряться. Невозможно, понимает она теперь, куда-то уехать.

Дорога, по всей видимости, принадлежала одному из ее братьев, Алану или Дэвиду, так как ее родители были не из тех, кто бросает вызов гендерным стереотипам. Алан и Дэвид были на десять и двенадцать лет старше нее, и она не помнит, чтобы они много играли вместе. На самом деле казалось, что они были из другой семьи. Когда она поступила в среднюю школу, они ее уже окончили (и особого впечатления, судя по всему, на учителей не произвели). Она смутно помнит мотоцикл в коридоре, экипировку для регби, которая сохнет над батареей, большие неуклюжие мужские тела, снующие по дому; но как бы она ни старалась, никак не может вспомнить хоть один нормальный разговор с братьями. Алан однажды купил ей куклу в национальном уэльском костюме, а Дэвид как-то раз взял ее с собой на ярмарку (она помнит, как перепугалась на большом колесе обозрения), и кроме этого больше нечего вспомнить. Алан женился в двадцать и теперь живет в Австралии. Дэвид был женат дважды, но сейчас живет с женщиной, которая не нравится родителям. Они отправляют Эмили открытки на Рождество и неизменно пишут имя Сиены неправильно.

«Она не такая, как братья, правда?» – постоянно слышала Эмили. Было непонятно, комплимент это или оскорбление. Одно можно было сказать наверняка: ее родители уже привыкли к ее братьям (равнодушным к школе, помешанным на машинах и жестоких видах спорта); Эмили же была другой целиком и полностью. «Почему ты все время читаешь?» – раздраженно спрашивала ее мать. (Теперь Эмили виновато ловит себя на том, что говорит Пэрис то же самое.) Она даже не может вспомнить, почему ей всегда и всюду хотелось читать: в автобусе, в ванне, когда она мыла посуду, когда шла в школу; один раз даже, к ее стыду, когда должна была быть аутфилдером в английской лапте[72]72
  Английская игра, напоминающая бейсбол.


[Закрыть]. Диккенс, Оруэлл, Джилли Купер – на самом деле не особо имело значение, что именно, – ей просто важно было постоянно читать, иначе случилось бы что-то ужасное. Она вспоминает, как шла по этим маленьким взаимосвязанным улочкам, уткнувшись в страницу, боясь взглянуть на мир вокруг нее.

Первым, кто предложил ей поступить в университет, был учитель. Ее родители, которым, казалось, было стыдно за хорошие оценки Эмили по английскому, сначала пытались разубедить ее. «Но что ты там будешь делать?» – спрашивала ее мама. «Читать, учиться, играть в спектаклях», – беззаботно говорила Эмили. Конечно, она отвечала наобум. «Играть в спектаклях?» – в ужасе повторяла ее мама. Никто из их семьи никогда не играл в спектаклях, если не считать катастрофической роли Дэвида в школьной постановке рождественской сценки, где он играл Иосифа: тогда он наступил на платок Марии, и она расплакалась.

Что ж, она все-таки поступила в университет, и играла в спектаклях, и встретила Майкла Бартницки на Гордон-сквер, и влюбилась в него, и он ушел от нее, и теперь вся ее жизнь была совершенно другой. Эмили, закрывая ставни в комнате Чарли, под раскаты грома над долиной размышляла: это университет разлучил ее с семьей или же этот процесс уже начался много лет назад в Адлстоне?

Конечно, университет был ни при чем. По крайней мере, она уехала в Лондон; не в Оксфорд или Кембридж, а в Университетский колледж Лондона, с его солидным неоклассическим фасадом, и библиотеками, и колоннадами; и он казался довольно чужим. Она вспоминает, как папа стоял в библиотеке, глядя вверх на многочисленные ряды томов в кожаных переплетах. «Все эти книги! – выдохнул он. – Что с ними делают?» «Читают, пап», – живо ответила Эмили, но Дагу библиотека вряд ли могла показаться более экзотичной, даже если бы все ее содержимое было написано на санскрите или линейным письмом. Все книги стояли на своих местах (он всегда брал почитать Дика Фрэнсиса на Рождество), но для отца было что-то избыточное, что-то нездоровое во всем этом обучении.

Ее родители не понимали, зачем ей университет, и в то время Эмили почему-то тоже всегда чувствовала себя некомфортно в более привилегированных студенческих кругах колледжа (эти студенты изучали классику, сидели во дворе, делая вид, что они в Баллиол-колледже[73]73
  Один из наиболее известных колледжей Оксфордского университета.


[Закрыть]). Нет, это именно Майкл оказался тем, кто в конечном счете забрал ее из мира родителей в другое, но роскошное существование. Она в красках помнит, как пыталась описать Джину своей маме, а та просто не могла понять ее рокового очарования.

– Она управляющая рестораном, говоришь?

– Ну, дело не только в ресторане, скорее в опыте.

– Понимаю, дорогая. Полагаю, она неплохо на этом зарабатывает?

Нет, это безнадежно.

Снова грохочет гром, на этот раз ближе.

Эмили закрывает дверь Чарли, молясь, чтобы он не проснулся. Пэрис появляется на лестнице в пижаме со Снупи.

– Это шторм? – спрашивает она.

– Похоже на то, – отвечает Эмили. – Не бойся. Здесь вполне безопасно. Будет весело слушать гром.

Она говорит с нарочитой веселостью, но на самом деле ей довольно страшно. Эмили еще ни разу не пережидала шторм на вилле «Серена» и теперь с тревогой понимает, насколько они изолированы. Кто услышит, если в них ударит молния? Бунгало Романо – у подножия холма, но он ложится спать в восемь, с курами.

– Я не боюсь, – презрительно отвечает Пэрис, но спускается вниз.

– Посмотрим «Папашину армию»? – предлагает Эмили. Пэрис кивает. Они идут в гостиную, где Сиена свернулась на одном из диванов, сжимая телефон.

– Он звонил? – спрашивает Эмили. И тут же понимает, что это было бестактно.

– Связь не ловит, – отвечает Сиена.

– Тогда почему ты до сих пор держишь телефон? – спрашивает Пэрис. Сиена молчит, только сильнее сворачивается на диване. Она выглядит настороженной и ершистой, но хотя бы не отодвигается, когда Эмили садится рядом с ней. Пэрис устроилась по другую сторону от мамы, и на мгновение Эмили наслаждается ощущением того, что сидит так близко со своими дочерьми. Если не шевелиться и не нарушать это, то действительно можно почувствовать, как они обе к ней прижимаются.

Начинается фильм. Капитан Мэйнверинг и его взвод поднимаются на церковную башню и пытаются разобраться в работе часов.

Огромная молния освещает небо. Джонс на экране садится на механического коня и призывает всех не впадать в панику.

Гром ударяет в дом чудовищной звуковой волной. Пэрис придвигается к Эмили поближе.

На этот раз гром разражается почти одновременно с молнией.

– Мы в эпицентре бури, – произносит Сиена.

– Разве это не интересно? – неубедительно говорит Эмили. В Уолмингтоне Мэйнверинга тычут металлическим копьем в зад.

С последним решительным раскатом грома экран с народными ополченцами гаснет. Дом погружается во тьму. Сиена кричит.

– Что произошло? – шепчет Пэрис.

– Электричество отключилось, – успокаивает Эмили. – Должно быть, кабель повредило. Я схожу за спичками.

– Мам! – хватает ее Пэрис. – Не ходи!

– Тогда пошли со мной.

Как участники парного забега, они крадутся, цепляясь друг за друга, к двери. В коридоре без окон темно, хоть глаз выколи. Эмили нащупывает стол, на котором, она уверена, оставила спички. Она даже видит их сейчас, в маленькой китайской чаше. Она тянется дальше. Раздается грохот, очень похожий на удар китайской чаши о каменный пол.

– Черт! – ругается Эмили.

– Где спички? – стонет Сиена.

– Я их уронила.

Затем, когда Эмили начинает лихорадочно шарить руками по полу, раздается громкий стук в дверь. Все замирают, боясь признать, что ситуация внезапно ужасающе ухудшилась.

– Что это? – шепотом спрашивает Пэрис.

Стук раздается снова. Такой же мрачный и тяжелый, как набат. Каждая из них борется с собственным демоном, представляя, что же такое может находиться по ту сторону двери, да еще и во время шторма. Эмили вспоминает об «Обезьяньей лапке»[74]74
  Рассказ Уильяма Джекобса в жанре сверхъестественного хоррора.


[Закрыть], этом невидимом, ужасном присутствии. Сиена думает о вампирах и оборотнях и задается вопросом, почему ей когда-то казалось, что Баффи крутая. Для Пэрис все страхи просто соединились в один. Это Италия мстит ей. Это сама смерть.

– Кто там? – спрашивает Эмили по-английски.

Раздается неразборчивый вскрик на итальянском, а потом звук настолько пугающий, что Эмили с дочерьми только смотрят друг на друга, потеряв дар речи от ужаса. Это что-то среднее между стоном и воем, звук прямо со съемочной площадки фильма ужасов. Странно, но этот сильный испуг придает Эмили храбрости. Очень медленно она движется к двери.

– Мам! Не надо!

В трансе она поднимает железную защелку и толкает тяжелую дверь. Девочки хнычут чуть позади. Еще одна вспышка молнии разрезает небо и освещает высокого смуглого мужчину на их пороге с чьим-то телом на руках.