Текст книги "Весы"

Очень не хотелось признаваться, что он не знает. Она спросила, как зовут пилотов «У-2». Ей нужны были технические руководства, инструкции. Он пытался создать впечатление, что дальнейшая информация будет доступна по ходу дела, по обстоятельствам.

Он настойчиво хотел уроков русского языка. Принес англо-русский словарь. От вида этого словаря доктор Браунфельс плотнее завернулась в свой плащ. Велела ему больше никогда так не делать. Она сама принесет все необходимые книги.

Они сидели за столом в тусклом свете и отрабатывали произношение. Похоже, что его прилежание произвело на нее впечатление. Если он продолжит изучать язык самостоятельно, не привлекая к себе внимания, она поможет ему всем, чем сможет. Она некоторое время рассказывала о языке, вопреки собственному здравому смыслу: привлекало его искреннее стремление к знаниям.

Работая с ней, произнося новые звуки, следя за ее губами, повторяя слова и слоги, слушая, как его невыразительный голос приобретает фактуру и объем, он почти ощущал, как его переделывают, дают выход некоей расширенной и углубленной части личности. Глубоко проникающая честность русского языка была соразмерна этому. Он считал доктора Браунфельс хорошим учителем, строгим и серьезным, и чувствовал, как порой между ними проскакивает искра подлинной радости.

Он сказал ей:

– Через тысячу лет люди будут читать исторические книги и узнавать, кто где провел черту, кто совершил правильный выбор, а кто нет. Движущая сила истории на стороне Советского Союза. Это абсолютно очевидно для того, кто вырос в Америке с незашоренным умом. Нет, я не отрицаю местные ценности и традиции. На самом деле эти ценности в потенциале привлекательны. Все хотят любить Америку. Но неужели честный человек может забыть, что он видит в повседневной жизни, эти бесконечные компромиссы, подобные миллиону маленьких войн?

Рейтмайер выслушал приветствия, за которыми последовал нескладный диалог, сопровождаемый жестикуляцией. Разговаривали Освальд, которого он время от времени считал своим приятелем, и капрал по фамилии Ярославский. Забавно, двое морских пехотинцев США каждый день появляются на смотре, болтая по-русски. Рейтмайера это раздражало. Будто его гладили против шерсти. Они оборачивали все происходящее в интимную шутку, смеялись над какими-то фразами, называли друг друга «товарищами». Кажется, им это было смешно. Семь, восемь, девять дней подряд. Бестолковая иностранная тарабарщина. Такое только в Америке, как говорится. Правда, дело происходит в Японии, напоминал он себе, а на этом сказочном Востоке каждый день странный.

Он смотрел, как Тэмми красит губы карандашом для бровей – повсеместная причуда японских девушек-подростков в тот год. Она была моложе Мицуко, но не так уж и юна. Мицуко растворилась в изменчивом мире, и вполне вероятно, что Тэмми в любой момент последует за ней. Сейчас она позировала ему в пышной блузке и тореадорских брюках. Оззи больше не стеснялся, когда другие морские пехотинцы видели его с женщиной такого хорошего сложения. Для парней из Первой эскадрильи наведения авиации это было непостижимо.

Она отвела его в местечко под названием «Бар одиночества», где официантки носили купальники, пропитанные каким-то химическим составом. Хитрость в том, что можно чиркнуть спичкой по заду девушки, проходящей мимо твоего столика. Четверо чернокожих солдат вошли в раж, чиркая спичками по лоснящимся задницам. У всех между костяшками пальцев торчали спички. Они улюлюкали и хохотали, не в силах скрыть восторга. То были молодые чернокожие южане, неуклюжие и долговязые, развязные и симпатичные, и глядя на них, он задумался, как там Бобби Дюпар. Это слегка омрачило вечер. Он сидел в вони горелых спичечных головок, пил пиво и простыми словами рассказывал Тэмми о своем прошлом. Один вечер из жизни «Бара одиночества».

Три дня спустя он почувствовал жжение, когда мочился. Внутри саднило. Еще через два дня ему пришлось заметить мутные выделения из пресловутого органа. Он ночью пошел в уборную, чтобы разглядеть жидкость, гадостные желтоватые капли. В лаборатории у него взяли множество мазков, прописали девятьсот тысяч единиц пенициллина внутримышечно в течение трех дней и перевели на облегченный режим.

Оззи подхватил триппер.

Летчика привозят на «скорой помощи» с вооруженной охраной. На нем белый шлем, пристегнутый к герметичному костюму, и он без промедления шагает к самолету без опознанательных знаков. Наземная команда и охранники отступают назад, мотор издает пронзительный звук, на который несколько человек всегда выскакивают из радарной лачуги, посмотреть, как черный реактивный бандит пронесется по взлетной полосе. Самолет резко отрывается от земли, визг нарастает, вспомогательные стойки поддерживают длинные крылья на нужном уровне, пока не достигается скорость для взлета. Затем самолет взмывает, ходули отваливаются, люди пытаются уследить за быстрым крутым взлетом, блестящим прыжком в новую реальность. Они корчат рожи, вглядываясь в дымку. Но объект уже вне поля зрения, растворился в высоком, спокойном, плоском покрывале неба, а вслед ему несутся тихие протяжные ругательства и шепот недоверия.

Рано или поздно пилот, кем бы он ни был, с любой базы и с какой угодно миссией, задумывается о предметах, упакованных в сиденье-катапульте. Вода, полевой паек, сигнальные ракеты, аптечка первой помощи, охотничий нож и пистолет, игла со смертоносным ядом моллюска на кончике, спрятанная в фальшивом серебряном долларе. («Мы просто хотим отнять у них возможность допросить вас, ребята, мы вовсе не думаем, что вы расколетесь».) Кроме того, имеется точный заряд гексогена, который превратит в порошок фотоаппарат и электронное оборудование через неопределенное число секунд после того, как пилот активирует таймер и просунет ноги в стремена катапульты, едва возникнет отдаленный намек на необходимость подобного рода маневра. («Вы, парни, понимаете, что катапультирование может привести к ампутации конечностей, если не все сработает идеальным образом, так что вам лучше постараться перевалиться через борт бочком, осторожненько, как если б вы боялись разбудить спящего ребенка».) Рано или поздно ему приходится задуматься, что будет, если случится худшее. Остановка двигателя на предельных высотах. Или неподалеку разорвется ракета «СА-2» и вырубит стабилизатор. («В общем-то, эти ублюдки вряд ли знают, как забраться на такую высоту».) И в следующий миг он в стратосфере, болтается в воздухе с мешком на спине и пытается убедить затекшую руку дернуть за кольцо. На высоте четырех с половиной километров это происходит автоматически, шлеп – и оранжевое оперение развевается за его лопатками. Теперь остается достойно завершить спуск. Он планирует в бескрайнем пространстве, потрясенный одновременно красотой земли и необходимостью просить прощения. Он чужак в маске, он падает. В поле зрения появляются люди, крестьяне, дети бегут к месту, куда его относит ветер. Их грубые шапки сбиты на затылок. Он уже достаточно близко, чтобы расслышать их крики, слова вылетают и растягиваются вдоль контуров земли. Земля пахнет свежестью. Он опускается в уральскую весну и понимает, что честь увидеть такой эту землю побуждает его к откровенности. Он хочет сказать правду. Он хочет прожить новую жизнь без секретности, вины и груза тяжелых событий. Вот что думает пилот, плавно покачиваясь над коричневатыми полями мирного пейзажа, гостеприимного, почти как дома.

20 мая

Лоренс Парментер забронировал место на ежедневном авиарейсе на Ферму, секретную тренировочную базу ЦРУ в Вирджинии. Этот рейс выполнялся под военным прикрытием, и летали им преимущественно агенты Управления, у которых были краткосрочные дела на базе.

Ферма официально была известна под кодовым названием «ИЗОЛЯЦИЯ». Наименования мест и операций складывались в особый язык Управления. Парментеру было любопытно, что в этом языке постоянно обнаруживаются все более глубокие секретные уровни, к которым люди не из кадрового состава не могут получить доступа. Можно сказать, что самое тесное братство в Управлении составляют те, у кого хранятся списки кодовых названий, кто разрабатывает ключи и диграфы и знает истинные названия операций. Кэмп-Пири – это «Ферма», «Ферма» – это «ИЗОЛЯЦИЯ», а у «ИЗОЛЯЦИИ», возможно, есть еще более секретное имя где-нибудь в запертом сейфе или в компьютере, зарытом под землей.

У ворот он предъявил охраннику из военной полиции свою ламинированную карточку. По секретному коду опытный глаз определял, какой степенью допуска обладает ее владелец. После письменного выговора Парментера перевели в «рабскую дирекцию» – так в шутку называли отделение поддержки нелегальных служб – и выдали новый значок, на котором было меньше красных буковок по краям. Жена спросила: «Сколько буковок нужно потерять, чтобы вообще испариться?»

Т. Дж. Мэкки ждал на КПП. В своей хорошо отглаженной рабочей солдатской одежде он чем-то напоминал портье, что стоит в золотой ливрее у дверей нового отеля. В общем-то, не хотелось бы попасться друзьям на глаза.

Он проводил Парментера на участок, где младших офицеров-стажеров обучали всему подряд – от боевых искусств до основ контрразведки. Они вместе уселись на места для зрителей, образующие над ареной амфитеатр, разделенный на четыре сектора. В пыли боролись двое молодых людей. Инструктор озабоченно бегал вокруг и обращался к ним на неизвестном Ларри языке.

– Нас рано оборвали, – сказал он Мэкки, – но теперь мы достигли стабильного периода.

– Я виделся с Гаем Банистером.

– Кэмп-стрит.

– Точно. Он навел справки об этом Освальде в далласском отделении ФБР. В конце концов ему ответили. Парень покинул Даллас двадцать четвертого или двадцать пятого апреля.

– Но есть еще русская жена.

– Уехала из Далласа десятого мая вместе с их ребенком.

– И никто не знает, куда.

– Именно так.

– То есть надо искать.

– Я думал, ты знаешь, как с ним связаться.

– Через Джорджа де Мореншильдта. Но он сейчас на Гаити. Кроме того, я не хочу, чтобы он знал, насколько мы заинтересованы в Освальде.

– А насколько мы заинтересованы?

– Кажется, он – то, что нужно, политически и вообще. Уину требуется снайпер с рекомендациями. Освальд – бывший морской пехотинец. Мне удалось получить доступ к его зачетной книжке М-1 и прочим записям.

– Стрелять он умеет?

– Тут некоторая нестыковка. Чем дольше я изучаю эти записи, тем больше кажется, что нам не обойтись без толмача. По большей части оценки у него плохие. Но лучше всего он стрелял на квалификационном экзамене. Получил оценку два-двенадцать – это означает, что он снайпер. Однако ему дали более низкую характеристику. Так что либо оценка неправильная, либо характеристика неправильная.

– Или парень всех надул.

– Нужно еще кое-что обсудить, хотя, как я сказал Уину, пока рановато. Случайные попадания.

– Ты хочешь, чтобы все выглядело достоверно. То есть нужны многочисленные выстрелы с разных точек.

– Уин говорит: «Цельтесь в президентский лимузин, в тротуар, в охранника из спецслужб. Только не попадите ни в кого в машине».

– Цельтесь в охранника из спецслужб.

– Цельтесь, но не убивайте.

– Это неуправляемый эксперимент, – сказал Мэкки.

– Если возможно – попытаться ранить кого-нибудь в машине кортежа. У них все устроено так, что в машине сопровождения на каждой подножке – по два агента. Это четыре висящих человека. А машина едет со скоростью примерно двенадцать миль в час. И всего в пяти футах от президентской машины, так что будет вполне правдоподобно, если агенту безопасности достанется пуля, предназначавшаяся для президента.

– И где все это будет?

– В Майами.

– Неплохо.

– Если это вообще возможно, то там, говорит Уин.

– Майами подходит лучше всего.

– Определенно.

– Согласен.

– Рано или поздно президента занесет во Флориду. Судя по политическим приметам, все идет к тому.

На арену вышли двое других молодых людей. Мэкки сказал, что это южные вьетнамцы, которых тренируют для тайной полиции. Иностранцев, занимающихся на Ферме, называли «черными стажерами». Нескольких под строжайшим секретом привезли в США, причем, как объяснял Мэкки, эти люди не должны знать, в какой стране находятся. Ларри подумал, что это чересчур. Стоит взглянуть на треклятые деревья, и сразу понимаешь, что ты в Вирджинии. Но он благоразумно промолчал. С Ти-Джеем не стоило спорить о предмете его непосредственных интересов.

Он сказал Парментеру, что будет поддерживать тесный контакт с Гаем Банистером. Детективное агентство Бани стера было вокзалом Гранд-Сентрал кубинской авантюры. Туда стекались ренегаты всех видов и мастей. Гай поможет им найти замену этому исчезнувшему пареньку. Кого-нибудь с квалификацией эксперта и винтовкой с оптическим прицелом. Снайпера, который способен отстрелить палец у висящего на подножке человека.

Парментер ушел, а Ти-Джей остался на трибуне – смотреть, как вьетнамцы пляшут друг вокруг друга. Новой горячей точкой был Сайгон. На базе только об этом и говорили. Кубу отложили в дальний ящик, и его это вполне устраивало. Пусть забудут. Пусть у них появится новое развлечение. Тогда инцидент в Майами окажется еще более сногсшибательным.

Несколько часов спустя Мэкки сидел в своем трейлере в лесу неподалеку от Уильямсбурга. Сквозь листву деревьев пробивались лучи солнца. Потом он услышал характерный лязг «бель-эйр» 57 года – машины Раймо. Он распахнул дверь трейлера и стал наблюдать, как двое мужчин выбираются из машины, движения тяжелые и скованные – типичные водители-дальнобойщики.

Мэкки сказал:

– Вы как раз к ужину, вот только ужина нет.

В ночной тишине слова прозвучали резко и ясно.

– Может, хотя бы глоточек. Un buchito, – сказал Раймо. – Мы поели по дороге.

Второй мужчина, Фрэнк Васкес, доставал одеяла и одежду с заднего сиденья. Он вылез из машины спиной вперед, встал вполоборота к ним, руки заняты вещами, сильно толкнул дверь бедром и легким пинком захлопнул. Раймо, подхода к трейлеру, покачал головой, увидев, как неуважительно товарищ обращается с некогда шикарным автомобилем.

– Кофе сколько угодно, – сказал Мэкки. – Рад вас видеть. Как дела?

– Давненько не виделись. Рад тебе. Как дела?

– Привет, Ти-Джей.

– Привет, Фрэнк. Мне казалось, ты вставил зубы.

– Он их никогда не вставит, – сказал Раймо.

Они обнялись, рассеянно похлопав друг друга по спине, abrazos, случайные столкновения.

– Как жизнь?

– Давненько не виделись.

– Сто лет, дружище.

Они стояли у дверей трейлера и обменивались кивками, взглядами, незавершенными фразами – все так отчетливо, слова так правильно звучали в свежем невесомом воздухе.

Мэкки расчистил в трейлере место для их вещей. Затем сели пить кофе. Раймо, коренастый мужчина с седыми усами, сидел за складным столиком. Черная ковбойская шляпа, черная футболка, армейские штаны и ботинки. Походное обмундирование. Мэкки в Раймо определенно нуждался. Каждое действие этого человека – зажигал ли он спичку, выгуливал собаку или почесывал голову – несло в себе целенаправленную силу его гнева. Это была их память, о которой они молчали, память о Bahia de Cochinos, заливе Свиней, битве при Плайя-Хирон – называйте как угодно. Само его коренастое тело, эта мускулистая плоть, казались воплощением направленной энергии. На футболке нарисован фламинго. Только этому человеку Ти-Джей доверял безоговорочно.

– Апрель мы частично провели за сбором урожая.

– Собирали апельсины в центральной Флориде, – уточнил Фрэнк.

– По десять ящиков на бадью. Как думаешь, сколько это по весу?

– Он свалился с лестницы, – сообщил Фрэнк.

– Говорю тебе, это тяжкий труд.

– Ну а потом мы отправились в Лив-Оук у границы Джорджии.

– Увязывали табак в здоровенные тюки, – сказал Раймо. – Такие громадные пластины, как у них это называется. Оки нас загоняли до смерти, Ти-Джей.

Мэкки знал, что они брались за любую работу, которая только подворачивалась: ночную, подработки в свободное время, случайную халтуру, – чтобы поднакопить денег и основать собственный бизнес. Может, станцию техобслуживания или небольшую строительную фирму.

– Потом мне звонит жена из Майами, – сказал Фрэнк. – Мы сразу же сели в машину и поехали сюда.

Проехать через всю Джорджию и обе Каролины, чтобы услышать новости от Ти-Джея. Это могло быть связано только с кубинской операцией. Ничто другое не заставило бы его с ними связаться, и ничто другое не привело бы их сюда.

Васкес сидел на койке. Лицо печальное и осунувшееся – он неплохо смотрелся бы в спецовке сапожника в темной тесной лавчонке на окраине Маленькой Гаваны. У него было два ряда нижних зубов, или, может быть, один, но вразбивку, зигзагом; зубы росли под углом друг к другу. Из-за этого он походил на святого бессребреника. В сражении у Ред-Бич потерял брата и кузена, еще один брат умер при голодовке в тюрьме «Ла Кабанья». На Кубе Фрэнк был школьным учителем. Сейчас, в промежутке между подработками, они с Раймо приехали в тренировочный лагерь в Эверглейдз со своим единственным оружием – так называемым «кубинским винчестером», собранным из трех других винтовок с добавлением самодельных частей. Они тренировались вместе с одной из групп, жили в открытых шалашах из эвкалиптовых бревен и различных лиан. Раймо стрелял из винтовки, раскачивался на веревках, ссал в высокую траву. Фрэнк занимался на стрельбище, а в остальное время просто болтался без дела, молчаливый старинный приятель, одетый, как одевался всегда: просторные штаны и коричневая безрукавка навыпуск.

Оба они изначально были с Кастро, еще в горах.

– А как жена и дети, Фрэнк? Все нормально?

– Все путем.

– У тебя ведь трое, верно? А что у Раймо? Так и не подвернулась подходящая бабенка?

Это были единственные люди, с которыми Мэкки мог разговаривать таким вот образом: затянувшиеся церемонные приветствия, искорки семейных новостей и прочих житейских мелочей. Необходимая авансцена. Он знал, что от него этого ждут, и сам уже ждал с нетерпением. Нужно же было им о чем-то говорить. Единственная тема, которая их по-настоящему объединяла, не подходила для светской беседы.

Ладно. Мэкки сообщил им некоторые условия операции. За ней стояли исключительно преданные делу люди. Идея в том, чтобы всколыхнуть страну, показать народу опасность коммунистической Кубы. Главное управление разведки Кубы будет представлено как преступная организация, пытающаяся применить крайние меры против важных фигур, противостоящих Кастро.

Он рассказал, что разрабатывается покушение, которое, по замыслу, выведет на кубинскую разведку. Он хотел, чтобы Фрэнк и Раймо приняли в нем участие, и сообщил некоторые детали операции. Мощные винтовки, огневые точки высоко над землей, след подложных улик, козел отпущения. Каждого из них ожидают пятьсот долларов в месяц с настоящего момента и кругленькая сумма по завершении работы. План разрабатывали уважаемые люди, ветераны Управления, всецело преданные свободной Гаване.

Он не называл Эверетта и Парментера по именам. Не сказал, кто их мишень и где будет совершено покушение. Он то и дело по мере необходимости опускал некоторые детали. И также не упомянул того, что по замыслу они должны промахнуться.

Парментеры жили в Джорджтауне, в низеньком каркасном доме в конце улицы с кирпичным тротуаром. Тротуар был выщербленный и неровный, а некогда изящный дом теперь несколько обветшал – невзрачный, неприметный реликт.

Жить здесь захотела Берил. Корпоративные пригороды – не для них, сказала она. Осторожные деловые разговоры с коллегами и их озабоченными женами за выпивкой и ужином. Она хотела жить в маленьком городке. Фрамуги, ажурный чугун, освинцованные стекла. Безопасность небольшого потаенного местечка, где тебя окружают старые знакомые вещи, книги, коврики, пыль, винный погреб для Ларри, крошечность, незамечаемость (если есть такое слово). Длинный и низкий дом на открытом пространстве, с лужайкой и навесом для автомобиля, чем-то ее пугал.

Теперь Ларри в огромном полосатом халате расхаживал по маленьким комнатам с выпивкой в руке. Берил сидела за письменным столом и вырезала из газет новости, чтобы послать подругам. С недавних пор это стало ее страстью, как бывает у немолодых людей, которые вдруг обнаруживают, что рождены для показов на выставках породистых собак. Все, что было раньше, оказывается бессмысленным, не идет с этим ни в какое сравнение. Недельный запас газет лежал на столе. Она посылала вырезки всем подряд. Неожиданно оказалось, что можно вырезать массу всего.

– Ты только послушай. Не знаю, плакать или смеяться.

Она огляделась, ища глазами мужа.

– Ларри, вот послушай. «Си-би-эс» запретили фолксингеру Бобу Дилану исполнять одну из своих песен на «Шоу Эда Салливана». Слишком спорная.

– Что же в ней спорного?

– Она называется «Разговорный блюз про Общество Джона Бёрча».

– Он белый или негр? Просто белым в блюз соваться не стоит.

– Но ты только подумай, его не выпустили в эфир!

– Сейчас постараюсь проникнуться. Дай мне десять минут.

– Знакомые приметы, друг мой.

– Какие еще приметы?

– Ты шатаешься по дому и хлещешь джин. Мне все понятно. Это ностальгия по Гватемале.

Некоторые думали, что у Берил много денег. Одно из распространенных заблуждений на ее счет. На самом деле у нее был только небольшой магазинчик, чисто побочный доход – там продавались литографии, фотографии, рамки. Другие считали, что она творческая личность. Какой-нибудь нежный вид искусства – шитье лоскутных одеял, акварель. Она выглядела и вела себя таким образом, что казалась человеком, не считающимся с условностями, своего рода затворницей в миру. Носила мягкие вещи. Небрежно укутывала себя в несколько слоев: миниатюрная женщина, зарывшаяся в пастельные тона. Постоянно ощущалось, что в своем тихом уединении она прячется от страха или боли. Она покупала мокасины в магазине при фабрике, никогда не носила украшений, хранила снимки матери в любимых книгах. Окружающим казалось, будто она – наследница какого-нибудь консервного магната, на досуге рисующая морские пейзажи с птицами. Она ела мягкую пищу, говорила тихо, хрипловато, сексуально. В свои сорок семь она была очень сексапильна, сохранила некую дымку чувственности. Походка от бедра, глубокий голос. Она без церемоний высказывала дружеские оскорбления людям прямо в лицо. Стоило ей, покачивая бедрами, войти в комнату – и в воздухе повисало предвкушение развлечения. Все были готовы смеяться еще до того, как она что-нибудь произнесет.

Она перемывала кости Управлению при всей честной компании, а Ларри смотрел и ухмылялся. Все привыкли видеть в этом изысканность четы Парментеров.

И не то чтобы она кривила душой.

– Нет. Я не издеваюсь. Я восхищаюсь тем, что вы сделали в Гватемале. Если не в политическом плане, то во всех остальных. Вы обошлись практически без кровопролития. Я, честное слово, восхищаюсь.

– По учебнику.

– Понятное дело, в этой операции не было бы нужды, если бы гватемальцы не отобрали всю землю, принадлежавшую «Юнайтед Фрут».

– Значит, вот как на самом деле? Надо же.

– Мне понравилось, как ты сказал: «операция по учебнику».

Да. Кроме всего прочего, то был пик карьеры Ларри: радиостанция, предположительно вещавшая из повстанческого аванпоста в гватемальских джунглях. На самом же деле вещание шло из амбара в Гондурасе, и все передачи должны были оказывать давление на левацкое правительство и сеять в народе беспокойство и страх. Слухи, ложные отчеты с полей сражений, бессмысленные шифровки, провокационные речи, приказы несуществующим повстанцам. Это было похоже на школьное задание по моделированию действительности. Парментер лично писал часть передач, стремясь к яркой образности: кучи гниющих трупов, летчики дезертируют на своих истребителях. Настоящий же летчик метнул динамитные шашки из окна своей «Сессны». Реальная бомба упала на площадь для парадов, взметнув зловещий столб дыма. Правительство капитулировало на девятый день после сообщения о том, что пятитысячные оккупационные войска движутся к столице. Войска же появились в виде нескольких грузовиков и переполненного фургона с радиостанцией, в общей сложности – человек сто пятьдесят оборванных ополченцев.

Это произошло девять лет тому назад. На какое-то время Ларри оказался вовлечен в бизнес, связанный с законно зарегистрированными фирмами, которые на самом деле финансировались и контролировались ЦРУ. Когда Управление собиралось совершить что-нибудь интересное в Курдистане или Йемене, оно обращалось к корпорации в Делавере. Как раз тогда он вошел в контакт со многими «активами» Управления, то есть с владельцами серьезных вложений в неспокойных областях полушария. Бизнесмен из «Юнайтед Фрут», бизнесмен из Кубинско-венесуэльского нефтяного треста (в действительности не кто иной, как Джордж де Moреншильдт). Коммерческие банки, сахарные компании, торговля оружием. Любопытное стечение мотивов и вкладов. Владельцы отелей, держатели игорных заведений. Люди с яркими биографиями, порой – с тюремным прошлым. Он обнаружил, что бизнес и разведка находятся в естественном родстве. И понял, что компании, которые он помогал открывать в качестве прикрытия для операций Управления, обладают потенциалом законной прибыли – а кроме того, на них можно здорово нагреть руки.

Контакт с богатыми и влиятельными людьми воодушевлял – ведь Ларри был воспитан с верой в американский гений, позволяющий совершать скачки на новые уровни привилегий. Он увидел, что богатство – то, до чего можно дорасти. В Управлении хранилась масса разведданных о банановых республиках и их лидерах. Ларри обменивал секреты на возможности перспективной деятельности. Он проводил время на Кубе, налаживая отношения между правительством Батисты и заинтересованными лицами в США. Он помогал организовывать исследования полезных ископаемых, совершать сделки по подготовке месторождений, составлять буровые контракты, получать лицензии на открытие казино. Он ездил в провинцию Ориенте, чтобы оценить, до какой степени повстанцы могут угрожать полям сахарного тростника, находившегося под контролем североамериканских фирм. Угроза оказалась весьма ощутимой. Когда американская администрация покинула тенистые улицы, обсаженные пальмами, и белые особняки, когда бежали охранники компаний, когда местный армейский гарнизон был опустошен, состояние Ларри Парментера все еще оставалось вложенным в неисследованные нефтяные владения Кубы.

– Мне нравится этот халат, Ларри. Ты похож на Орсона Уэллса крупным планом.

Он стоял в дверном проеме, рассеянно улыбаясь знакомой категоричности ее голоса, не вникая в смысл слов.

– Хотя если подумать, знаешь, на кого ты похож больше? На продажного боярина из «Ивана Грозного», выряженного в роскошные звериные шкуры. Налей мне чего-нибудь, я составлю тебе компанию. Мы должны составлять друг другу компанию.

После революции возник план вторжения. Парментер помог организовать корпорацию «Дабл-Чек», фронт вербовки летных инструкторов. Затем последовал «Гибралтарский Пароход» – компания, во главе которой стоял бывший чиновник Госдепартамента и экс-президент «Юнайтед Фрут». Парментер подчас и сам не мог сказать, где кончалось Управление и начинались корпорации. Людей связывал брак или кровное родство; среди директоров компаний встречались бывшие офицеры разведки высокого ранга, среди правительственных советников встречались бывшие директора компаний. Это общество было моделью мира в целом, но модель работала лучше, чем сам мир, здесь каждая вещь почти сказочным образом оказывалась связана с другими. Здесь все происходило по сжатому плану. Эти люди полагали, что история зависит от них.

«Гибралтарский Пароход» обеспечивал прикрытие для пропагандистских операций против Кубы. Средством пропаганды было «Радио Лебедь», передатчик, установленный в огромном фургоне на одном из далеких островов на западе Карибского моря. Большой Лебяжий остров состоял из птичьих экскрементов, копившихся многие сотни лет. Три кокосовых пальмы и двадцать восемь человек. Славная арифметика, в один голос твердили все, имея в виду пустынность и изоляцию, основные компоненты для данного ремесла. Парментер использовал для вторжения те же приемы радиовещания, которые сработали в Гватемале. Зашифрованные послания из шпионских фильмов сороковых годов. «Внимание, Эдуардо, луна красная». Романтическая образность, сдобренная названиями местной фауны. «Барракуда спит на закате». «Акула оставляет золотой след». Позже Мэкки скажет Парментеру, что на его десантном судне, дрейфовавшем неподалеку от Блю-Бич, эта тарабарщина звучала бредом сумасшедшего. Она сводила на нет всю операцию, превращала бойцов в персонажей идиотской комедии.

Когда эти послания передавались в эфир, Ларри находился в Вашингтоне, в штаб-квартире вторжения, временном здании Управления рядом с мемориалом Линкольна. Он ел раскисшую еду с картонной тарелки, когда в зал управления поступила новость – Дж. Ф.К. не одобрил воздушное прикрытие высадки десанта. Люди не сразу осознали смысл сказанного. Слишком уж невероятная глупость и жестокость. Через комнату прошел полковник в костюме для гольфа. Люди начали орать на свое начальство, чуть не дошло до рукоприкладства. Кого-то лениво вырвало в мусорную корзину – он склонился над ней, упираясь руками в колени. Уин Эверетт прибыл из Майами, написал заявление об отставке, разорвал его, улетел обратно в Майами, быть рядом со ссыльными лидерами, которых заперли в казармах Опа-Лока, чтобы не просочилось ни слова о высадке. На той неделе в Южной Флориде случилась первая крупная предсмертная судорога.

Никто не произносил слов «операция по учебнику». Через три дня «Радио Лебедь» все еще выходило в эфир, обещая войскам, брошенным в болотах Сапаты, что подкрепление уже в пути. Ларри спал на раскладушке в грязном белье, но обязательно брился каждый день. Бритье поднимало его боевой дух, а он сейчас был рад любой поддержке. Несколько недель назад он занял внушительную сумму, чтобы скупить акции «Сахар Франциско» по сниженным ценам. Тогда все разговоры вертелись вокруг сахара. Свои люди обещали, что сахар даст ошеломляющую прибыль, как только плантации снова окажутся во владении США.

– Люди считают наш брак очень странным, – сказала Берил.

– С чего бы это? И кто? Что в нас странного?

– Да все подряд.

– Мне-то кажется, что люди находят нас интересными.

– Они находят нас странными. У нас нет ничего общего. В нашей жизни нет никакого бытового смысла. Нам даже не приходит в голову говорить о бытовых вещах.

– У нас нет детей. Мы не родители. Пускай родители говорят о быте. У них есть на то причины.

– Не важно, есть дети, нет детей. Говорю тебе, нас считают странными.

– Не думаю, что мы странные. Мне кажется, мы интересные.