Текст книги "Весы"

На экране появился Джордж Гобел, коренастый, стриженный под ежик, с бодрой улыбкой, и поднес правую ладонь ко лбу. Эдакий братский жест приветствия, принятый в маленьких городах.

Ли сидел у себя в комнате и читал о превращении прибавочной стоимости в капитал, водя по странице указательным пальцем, слово за словом, слово за словом.

26 апреля

Карманный мусор. Уин Эверетт работал, продумывая общие черты, целую жизнь. Он вылепит снайпера из обычных замусоленных листков, из содержимого бумажника. Парментер придумает, как достать бланки документов в Отделе документации. Мэкки найдет прототип для персонажа, которого создает Эверетт. Нужно имя, лицо, телесная форма для претворения вымысла в жизнь. Эверетт решил, что одна фигура будет выделяться немного отчетливее остальных: человек, на котором могло бы сосредоточиться следствие, человек, которого вычислят и, возможно, арестуют. Три или четыре снайпера исчезнут, оставив лишь скудные следы своего участия в деле. Все испаноговорящие – мексиканцы, панамцы, которых тренировали на Кубе специально для этой миссии. И еще одна фигура, чуть более четкий образ, может, человек, брошенный в снайперском укрытии, чтобы выпутывался сам, чтобы его вычислили, нашли, а возможно, и убили люди из Секретной Службы, ФБР или местной полиции. Все, что потребуется по протоколу. Такой вот человек, меткий стрелок, практически безымянный, о котором почти ничего не известно, который проявляется лишь при сомнительных обстоятельствах и вновь исчезает, был арестован за некий акт насилия и снова отпущен в свободное плавание, проявляться и исчезать. Мэкки разыщет такого человека для Эверетта. Нужны отпечатки пальцев, образец почерка, фотография. Мэкки также найдет остальных снайперов. Мы не убьем президента. Мы промажем. Нам нужен эффектный промах.

Уин в одиночестве сидел на крыльце. На плетеном столике стоял стакан с лимонадом. В кадках, оконных ящиках и горшках на ступенях зеленели растения. Вдоль кирпичной дорожки росла декоративная травка. Он ждал Мэри Фрэнсис.

Из всех городов, где можно совершить покушение, выбор со всей очевидностью падал на Майами. Сотни эмигрантских группировок жили здесь, устраивали заговоры и пререкались, ждали новой возможности – movimientos, juntas, uniones. Уин представил, как весть разлетится по району, по старинным притонам эмигрантов, отелю «Ла Модерне», кабинетам руководства «Френте». Майами отзовется с энтузиазмом. Это город незаживших ран, взрывной политической ситуации и бурных чувств. Именно эта взрывоопасность, этот кубинский свет и жар убеждали Уина сохранить план в тайне от лидеров антикастровской оппозиции.

Кеннеди посетил Майами четыре месяца назад, чтобы принять флаг бригады от людей, переживших вторжение, – многих только что выкупили из кубинских тюрем. Эта эмоциональная чистка была необходима. Поражение теперь признали официально, сорок тысяч человек почтили память павших на футбольном стадионе, все ранее запрещенные материалы реконвертированными волнами транслировались в «Телевижнлэнд», где Эверетт их просматривал. Он с уважением отнесся к поездке президента в Майами. Его удивило и тронуло, когда жена президента заговорила с членами отряда по-испански. Но церемония не оживила общего дела, истовой преданности свободной Гаване. Сейчас он воспринимал произошедшее как обычную рекламную акцию, блестящие картинки, наложенные на каждое действие правительства.

Подъехала машина, и он сошел вниз по ступеням, чтобы помочь Мэри Фрэнсис занести в дом продукты. Подхватил тяжелые сумки. Подул восточный ветер, воздух вдруг наполнился предчувствием дождя. Он увидел себя со стороны: простой человек занимается повседневными делами на тихой улочке и не боится, что за ним следят.

Уин стоял в кладовке, жена передавала ему покупки. Лампочка перегорела, он складывал все на полки в полумраке. Слабый запах плесени, прохлада маленькой комнаты, знакомые надписи на банках и ящиках – он ощутил себя престарелым усталым ребенком, человеком, которому позволили пережить заново самые простые и значимые минуты, те, что оставляют зарубки на сердце – не память о конкретной боли, но лишь метки самого времени, несущего тяжесть утрат. Он постарался запомнить, что лампочка перегорела, и нужно заменить ее. Слушал, как сотрясается небо, вспоминал грозы своего детства – тогда он жил в деревне, мальчик, старавшийся не показывать, что он умнее старших братьев, – и наблюдал, как меняется освещение, а пейзаж становится суровым и торжественным. Все разбегалось в панике. Страх из воздуха проникал в предметы и детские души. Так надвигаются эти дымчатые грозы. Он обычно прятался в кладовку и считал до пятидесяти – тогда гром прекращался.

– Мне нужно забрать Сюзанну.

– Я здесь все доделаю, – сказал он.

– У тебя сегодня нет занятий?

– Отменили.

– Я хочу зайти в «Пенни», кое-что купить.

– Нам всем нужно в «Пенни».

– Да нет, просто пару вещей, которые я и так собиралась покупать. Мы ненадолго.

– «Пенни» – наш общий дом.

– Лампочки лежат на задней лестнице.

– Она читает мои мысли. Она все помнит за меня.

– Я ненадолго, – сказала она.

Парментер предупредит заранее, если Дж. Ф.К. вознамерится вернуться в Майами. Рано или поздно президент выберется из норы со свитой сопровождающих, охранников, подхалимов и репортеров в город, на улицы, и станет уязвимым. Эверетт хотел подождать с Майами год. Там смысл покушения будет наиболее ясным, станет очевидно, что это долгосрочный проект, с навесной траекторией, телескопический, и никакой бессмысленной людской неразберихи, которую создал бы маньяк, выскочивший из толпы с фамильным пистолетом.

Он проводил Мэри Фрэнсис до двери.

План можно будет счесть удачным, только если при вскрытии глубинных слоев выявятся замыслы ЦРУ, – в некоторых случаях его собственные замыслы, – связанные с убийством Фиделя Кастро. Этот маленький сюрприз он приберегал под конец. Его личный вклад для сведущих. Пусть увидят, что происходит в залах заседаний и угловых кабинетах. Карманный мусор, имущество снайпера, обходные пути и темные переулки должны дать следователям понять, что Кеннеди хотел смерти Кастро, что планы были разработаны и одобрены на высшем уровне, запущены в действие, и что Фидель или его верховные советники решили поквитаться за это. В этом и состоял основной подтекст и нравственный урок плана Уина Эверетта.

Двое мужчин, сидевшие за столиком в ресторане «Оксиденталь», внешне походили друг на друга. Оба выше среднего роста, в дорогой одежде, крепкие, атлетически сложенные, оба явно чувствовали себя как дома здесь, на арене клана Кеннеди, в столице, что живет по меркам своего рода мужественности, уверенности, надежды и берет на себя смелость рисковать по максимуму.

Манера речи Лоренса Парментера, который был, вероятно, лет на пять помоложе собеседника, выдавала в нем образованного жителя восточного побережья: он слегка растягивал гласные, как бы с иронией любуясь собой.

Его собеседник, Джордж де Мореншильдт, живший сейчас в Далласе, говорил по-английски с изысканным иностранным акцентом. Он был отнюдь не прочь казаться истинным европейцем. Каковым, в сущности, и являлся. Обаятельный жизнелюб, свободно владевший русским, английским, французским, испанским, может быть, также и того, или на чем говорят у них в Того (Парментер знал, что он побывал там в 1958 году, выдавая себя за филателиста). Ларри нравился этот человек. Они были знакомы не первый год, и он знал, что Управление тщательно допрашивало Джорджа после нескольких его зарубежных поездок. Но хотя их деловые интересы пару раз пересекались, он не мог точно сказать, чем же Джордж занимается.

– Потом в мае я еду на Гаити, – сказал де Мореншильдт.

– Можно один вопрос?

– Спрашивай, конечно. Я еду искать нефть для гаитянцев. Взамен они дают мне плантацию агавы в концессию.

– А агаву им не нужно помогать разыскивать?

– Она вроде бы растет над землей.

Оба сдержали смешок.

– Какие интересные места тебе достаются, Джордж.

И они рассмеялись, вспомнив один и тот же случай. Как-то Парментер зашел в стоматологическую клинику в захолустном городке рядом с воздушной базой ЦРУ на юго-западе Гватемалы, где кубинские летчики и американские инструкторы репетировали действия в заливе Свиней. В убогой приемной сидел не кто иной, как Джорджде Мореншильдт, в рубашке с крокодильчиком и хлопчатобумажных шортах. Также известный как Ежи Сергиуш фон Мореншильдт. По его словам, он совершал пеший поход по Центральной Америке.

– Все это кончилось ужасно, – сказал Джордж, – если, конечно, вообще кончилось.

– Думаю, кончилось.

– Правительство продолжает запугивать Кастро. Это нелепо и бессмысленно. Я скажу больше. Все правительство сгрудилось вокруг тлеющего костра маленькой коммунистической Кубы. Это отчасти шутка, Ларри, и я знаю, по какую сторону кубинской баррикады ты находишься. Разумеется, это твоя работа, и я ее уважаю.

– Это была моя работа. Сейчас я занимаюсь исключительно поддержкой.

– Хотелось бы верить, что у правительства больше нет видов на Кубу.

– Поверь, Джордж. По итогам ракетного кризиса стало понятно, что на Кубу мы вторгаться не станем. У Кеннеди была возможность избавиться от Кастро, а получилось, что он обеспечил ему работу. Заинтересованности нет ни у кого. Обязательств по этому вопросу абсолютно никаких. Страстная и всецелая преданность делу Кубы сменилась правительством на полную отчужденность и равнодушие, и, черт возьми, за рекордно короткий срок.

– Это болезнь Америки, – мягко улыбнулся Джордж.

Де Мореншильдт по образованию был инженером-нефтяником, но не слишком много времени уделял своей профессии. Он был женат в четвертый раз, насколько знал Ларри, и все его жены происходили из богатых семей. Но эти браки не объясняли открытого сотрудничества с нацистами во время Второй мировой войны, очевидных связей с польской и французской разведками, изгнания из Мексики, явных прокоммунистических симпатий, когда он учился в Техасском университете, советских контактов в Венесуэле, неувязок в официальной биографии, поездок в Западную Африку, Центральную Америку, Югославию и на Кубу.

Джорджа не раз задерживали и даже стреляли в него за то, что он зарисовывал береговые военные сооружения в стратегически важных районах.

Но он был знаком с Джеки Кеннеди, или с ее родителями, или с кем-то из их семьи и, когда бывал в Нью-Йорке, посещал «Теннисный клуб». Кроме того, у него было формальное право именоваться бароном. Обаяние Джорджа состояло еще и в том, что его прошлое постоянно видоизменялось.

– Когда ты уезжаешь из Вашингтона?

– Завтра лечу в Нью-Йорк, потом обратно в Даллас.

– Я думал, Даллас – вотчина Уокера, – сказал Ларри. – Кто палит по генералу?

– Он полнейший дегенерат и фашист, этот Уокер. Весьма опасен, со своим расизмом и антикастровскими крестовыми походами. Вот что я на самом деле думаю о Кубе. Она пробуждает в американцах худшую одержимость. Это генерал, которого отстранили от должности за то, что он проповедовал ультраправые идеи. Он проводит в Миссисипи расистскую кампанию, его сажают в психушку, он обосновывается в Далласе, где мы каждый день видим в газетах этот его бред про общество Джона Бёрча и его кубинские тирады. Ненависть чистой воды, Ларри. Два человека в Миссисипи погибли из-за уокеровских провокаций. Он просто-напросто Гитлер районного масштаба.

– Такое впечатление, будто ты и сам не прочь в него пальнуть.

– Говорю тебе, не отказался бы. На самом деле я, кажется, догадываюсь, кто пытался его убить.

Официант нырнул за упавшей ложкой.

– Мальчик из Далласа, мой знакомый, – продолжил Джордж. – То есть это я так говорю – «мальчик». Ему где-то двадцать два – двадцать три. Теперь, когда мне уже за пятьдесят, они все кажутся мальчиками и девочками. Если, конечно, мальчики не кажутся девочками и наоборот.

– С чего бы ему интересоваться Уокером?

– Ответ простой: из-за политики. Он был морским пехотинцем, и что, думаешь, сделал в 1959 году? Сбежал в Советский Союз. Его послали на завод в Минске. Разумеется, он разочаровался и вернулся обратно. Естественно, Управление в нем заинтересовано. Контактные лица попросили меня поговорить с мальчиком.

– Дружеский разбор полета.

– Именно. Я должен был по-отечески войти в доверие. Выяснить, что он видел, слышал, нюхал и пробовал на вкус. Вскорости мы друг другу понравились. Возможно, как раз мои чувства к генералу Уокеру и стали поводом к тому, что Ли в него выстрелил.

– Но ты не вполне уверен.

– Не вполне.

– Он не признался, что сделал это.

– Он ни в чем не признался. Но были указания, определенные знаки, некий дух, понимаешь? Плюс любопытная фотография, которую он мне прислал. Мне искренне жаль, что он промахнулся.

Они снова принялись за еду, за свой обед. Снова проявились голоса и шум: бурный поток новостей, цивилизованный ажиотаж Джордж сказал что-то очень к месту о вине, наливая его в рюмку-тюльпан на высокой ножке. К какому-то столику спешила привлекательная женщина, всем своим видом выражая радостное неудовольствие – после этих пробок на дороге и личных неурядиц наконец-то тихий островок роскоши. Порой Ларри казалось, что обед в превосходном ресторане – кульминация жизни западного человека.

– Ты говорил о политике, – сказал он. – Насколько левых убеждений этот твой юный друг?

– Есть политика, есть эмоции, и есть психология. Я неплохо его знаю, но было бы не вполне честно сказать, что я могу дать ему определение, четко обозначить. Он может быть преданным марксистом, истинным верующим. А может в это играть. Абсолютно достоверно одно – он беден, ужасающе, жестоко беден. Как там говорится?

– Гол как сокол.

– Именно. Он женат на чудесной милой девушке. Честное слово, Ларри, она из этих несовершенных русских красавиц. Невинная и хрупкая. Говорит на прекрасном исконно-русском языке. Не советском, понимаешь? Ее дядя – полковник МВД.

Ларри невольно рассмеялся. Слишком уж это курьезно. Забавно – вот подходяще слово. Вокруг одни призраки или простофили, сущие находки, двойники, тайные агенты, посредники или дезертиры, или же их родственники. Всех объединяет одно масштабное совпадение, круговая порука слухов, подозрений и тайных желаний. Джордж тоже смеялся. Приятный мягкий рокочущий смех. Они смотрели друг на друга и смеялись. Смеялись над тем, как забавна жизнь, как прекрасны и отвратительны дела человеческие, как хороши еда, выпивка и обслуживание, над тем, как рушатся карьеры, над всем этим созревшим нарывом безумия и сожалений. Ларри чувствовал себя сытым и полным энергии, слегка навеселе – все как и положено. С ними поздоровался посол Гондураса. Кто-то из «Пемекса» остановился и рассказал непотребный анекдот. Чудесный обед. Все великолепно, прекрасно, забавно, как и должно быть.

До Лэнгли Парментер доехал служебным автобусом Управления. Затем написал докладную записку в Отдел Безопасности, требуя срочно проверить Джорджа де Мореншильдта. Где-то в комнате, полной теорий, в одной из записных книжек или папок у Николаса Брэнча лежал список мертвых. Распечатка имен свидетелей, информаторов, людей, так или иначе связанных с Ли X. Освальдом или с Джеком Руби, причем все эти смерти были удобны, что наводило на размышления. В 1979 году собранный Конгрессом комитет постановил, что смертность среди людей, так или иначе связанных с событиями 22 ноября, не выходит за рамки среднестатистической. Брэнч расценивает это как факт теории вероятности. Его задача – написать историю, а не исследование различных типов паранойи. Здесь бесконечно много поводов для размышления. Брэнч это признает. Причины смерти – особый язык. Убит выстрелом в голову сзади. Перерезали горло. Застрелен в полицейском участке. Застрелен в мотеле. Застрелена мужем через месяц после свадьбы. Повесился на подштанниках в тюремной камере. Убит приемом карате. Такова неоновая эпопея субботнего вечера. И Брэнчу хочется верить, что это все. И без того хватает загадок в известных нам фактах, хватает заговоров, совпадений, не вяжущихся друг с другом концов, тупиков, множественных интерпретаций. Нет необходимости, считает он, изобретать грандиозный искусный план, замысел, безупречно продуманный в дюжине различных направлений.

И все же случаи перекликаются, ведь так? Большей частью это безымянные трупы. Экзотические танцовщицы, таксисты, продавщицы папирос, потрепанного вида адвокаты с перхотью на лацканах. Но с годами эта волна насилия добралась и до остальных, и с каждой новой серией несчастных случаев Брэнч видит, как очередное убийство проливает мощный и долго не меркнущий свет на структуры и связи, проявляя, что тот человек был знаком с этим, а эта смерть произошла на удивление близко к той.

Джордж де Мореншильдт, человек неопределенной национальности, воплощающий собой частичную лояльность или отсутствие необходимости в таковой, человек, подружившийся с Освальдом, умер в марте 1977 года в Палм-Бич от выстрела в рот из дробовика двадцатого калибра. Расценили как самоубийство.

Неделей позже в Майами-Бич полиция нашла тело Карлоса Прио Сокарраса, бывшего президента Кубы, миллионера, занимающегося контрабандой оружия; по мнению информатора, он был связан с Джеком Руби. Убитый сидел в кресле, рядом лежал пистолет. Расценили как самоубийство.

Дэвид Уильям Ферри, профессиональный летчик, проводил любительские исследования рака, активный противник Кастро, найден мертвым у себя дома в Новом Орлеане в феврале 1967 года, через пять дней после того, как пресса связала его имя с убийством президента. Следователь утверждает, что он умер естественной смертью, но не всем ясно, каким образом Ферри удалось во время кровоизлияния в мозг напечатать на машинке прощальную записку другу. («Итак, я умираю в одиночестве, никому не нужный».) Среди его вещей обнаружили три бланка паспорта, стофунтовую бомбу, множество винтовок, штыков и сигнальных ракетниц, исчерпывающую библиотеку книг и прочих печатных материалов об убийстве Кеннеди, доступных на тот момент.

Эладио дель Балле, друг Дэвида Ферри и глава «Комитета Свободной Кубы», был найден мертвым в машине в тот же день в Майами, убит несколькими выстрелами в упор, стреляли в грудь, голова разрублена топором. По делу никто не арестован.

Стопки документов повсюду. В распоряжении Брэнча отчеты об убийствах и диаграммы вскрытий. У него есть результаты спектрографического исследования осколков пуль. Есть отчеты консультантов-акустиков и экспертов по анализу пятен. Он сам изучает пятна, горбится над фотографиями, сделанными на Дили-Плаза случайными людьми, которые просто пришли посмотреть, как глава государства торжественно проедет мимо. У него есть лупа. Есть подробная карта траекторий взгляда фотографов.

Куратор присылает расшифровки стенограмм закрытых слушаний комитета. Он доставляет документы, обнародованные по Акту о свободе информации, другие документы, изъятые у обычных следователей или подвергшиеся серьезной цензуре. Он все время присылает новые книги, в каждой – блестящие теории, вполне доказуемые, достоверные. Это комната теорий, комната, в которой стареют. И Брэнч думает, не отчаяться ли ему, ведь завершения пока не предвидится.

Здесь также бумаги ФБР об убийстве, сто двадцать пять тысяч страниц, страх и горе, которым нет конца. Куратор присылает новые материалы о пребывании Освальда в России, собранные дезертиром из КГБ (далеко не первым дезертиром, предлагающим свою версию развития событий). Вот новый материал об Эверетте и Парментере, о Районе Бенитесе, Фрэнке Васкесе. Данные просачиваются сквозь годы. Вода капает в его черепную коробку. Вот Кэмп-стрит, 544, в Новом Орлеане, самый скандально известный адрес в хрониках убийства. Здание давно снесли, на его месте теперь новый торговый комплекс. Куратор присылает свежие фотографии, и Брэнч понимает, что должен изучить их, хотя они не относятся к делу напрямую. Здесь гранитные скамейки, кирпичные дорожки, явно субсидированная скульптура под названием «Извне».

Брэнч должен изучить все. Он слишком глубоко завяз в этом деле, чтоб быть разборчивым.

Он сидит с пледом на коленях и волнуется. Дело в том. что он пока не так уж много написал. У него масса частично перекрывающих друг друга заметок в трехфутовых сугробах, все эти годы он делал заметки. Но готового текста крайне мало. Невозможно остановить поток информации. Она продолжает поступать. Теории, которые необходимо оценить, жизни, которые нужно обдумать и оплакать. Никто из ЦРУ не требовал отчета в процессе работы. Ни главы, ни страницы, ни единого слова. Брэнч работает уже со вторым куратором, с шестым ДЦР. С 1973 года, когда он принялся за работу, на посту директора сменились Шлезингер, Колби, Буш, Тернер, Кэйси и Уэбстер. Брэнч не знает, сообщил ли кто-нибудь этим людям, что какой-то человек пишет секретную историю убийства президента. Быть может, о нем и не знает никто, кроме куратора и еще двух-трех людей в Собрании материалов по истории разведки в библиотеке ЦРУ. Быть может, эту историю вообще никогда никто не прочтет.

Т. Дж. Мэкки стоял напротив обшарпанного трехэтажного здания, где располагалось детективное агентство Гая Банистера, на другой стороне улицы. Он был в темных очках и спортивной рубашке, которая плотно облегала тело, светло-каштановые волосы коротко острижены. Он непроизвольно сжимал и разжимал правый кулак. Между большим и указательным пальцами синела наколка в виде птицы, и когда он разжимал кулак, птица раскрывала голубые крылья.

Он следил за женщиной на Кэмп-стрит – пугливой пожилой бродяжкой в длинном пальто и белых носках до щиколотки, одной из потерявшихся в Новом Орлеане этой нелегкой весной 1963 года, уже слишком жаркой, тяжелой и влажной. Ему было интересно, как менялся темп ее походки. Она замедляла шаг, пропуская людей вперед. Настороженно пригнувшись, двигалась вдоль стены дома 544 и делала знаки прохожим, чтобы они проходили дальше. Она хотела, чтобы ее все обогнали и находились бы на виду.

Мэкки это позабавило. Он пробыл в городе больше недели и видел много нервных пьянчужек, но никого с таким параноидальным остроумием не попадалось.

Вокруг располагались товарные склады, кофеобжарочные фабрики, дешевые отели. Над своеобразным входом в дом 544, теперь заложенным кирпичом, можно было различить надпись «Дом портовых грузчиков». Он пересек улицу и вошел в здание. Контора «Гай Банистер и партнеры» располагалась на втором этаже. Банистер, крепкий суровый мужчина лет шестидесяти, сидел за столом. Двадцать лет в ФБР. исполняющий обязанности главы полицейского управления Нового Орлеана, член Общества Джона Бёрча и «Минитменов». Когда вошел Мэкки, он открыл нижний ящик стола. Приглашение выпить. Ти-Джей жестом отказался и придвинул к себе стул.

– Ты не хочешь со мной пить. Ты даже не говоришь, где остановился, черт побери.

– Я завтра уезжаю.

– Куда?

– На Ферму.

– Ничего не скажешь, здорово: учить парней из Свартмора, как ломать шеи китайцам.

– Это задание.

– Это, блядь, позорище для таких, как ты, Ти-Джей, ведь ты жизнью рисковал. Этот Кеннеди за многое ответит. Затевает вторжение без нормальной поддержки с воздуха, а расплачиваются, видите ли, активисты движения. Организует облавы на базы боевиков и при этом прекращает поставки оружия.

– Для чего я здесь, по-твоему? У тебя было время, Гай.

– Все не так просто.

– У тебя оружия больше, чем у мексиканской армии.

– Есть свои приоритеты, – сказал Банистер. – Похоже, лето нас ждет непростое.

– Мне понадобятся деньги. Содержание, ежемесячные выплаты, приличное выходное пособие.

– Для скольких людей?

– Скажем так, для нескольких. И может понадобиться летчик.

– Он будет здесь через десять минут.

– Черт.

– Успокойся.

– Только не его.

– Не обращай внимания на внешность и показушный бред, что он несет. Этот сукин сын Ферри – талант. Он может летать на самолете задом наперед. У него первоклассные контакты. Он сотрудничает с адвокатом Кармине Латты. Ездит к Латте домой и возвращается, блядь, с полными вещмешками денег. И все это на благо дела. Может арендовать небольшой самолет, без лишних вопросов и записей. Вот сейчас он подыскивает для меня «Си-47», чтобы вывезти отсюда взрывчатку.

Банистер снова выдвинул ящик стола, достал литровую бутылку «Ранних времен» и потянулся к полке позади себя за кофейными кружками.

– Я посылаю отборные образцы на одну из наших военных баз на островах Флориды, – сказал он. – Винтовочные гранаты, противопехотные мины, динамит, противотанковые орудия, минометные снаряды. Вслушайся: целые бочки напалма.

Мэкки отметил про себя выражение его серебристых глаз. Ярость Банистера в отношении правительства отчасти была реакцией на общественную жизнь как таковую, на людей, блистающих перед объективами фотоаппаратов. Магия Кеннеди, харизма Кеннеди. Его ненависть была соизмерима с этим, обладала физической силой. Именно она поддерживала в нем жизнь, несмотря на крушение карьеры, плохое здоровье, вынужденное увольнение. Мэкки на секунду встретился с ним взглядом. Многое выражалось в этих глазах: воспоминания, огорчения, утраченная Куба, грядущая Куба – настолько плотен был этот миг, столь полон ассоциаций, глубокого понимания, власти невысказанного, что Ти-Джей отвел взгляд. Слишком много общих помыслов они лелеяли.

– Где ты достал все это железо?

– В лесном бункере. Вставили ключ в замок – и пожалуйста.

– Кто его устроил? – спросил Мэкки.

– Тайный склад оружия ЦРУ. Все, что так и не использовали в заливе Свиней. О чем ты, полагаю, знаешь.

– Я в последнее время не так уж много знаю.

– Завербованные поступают к нам все время. Ждут нового нападения на Фиделя. Мы тренируем их в лагере неподалеку. До сих пор все шло гладко, тьфу-блядь-тьфу, чтоб не сглазить, я лично присматривал и разрабатывал все с федералами. Но этот Кеннеди делает против нас все, что может. Ты знаешь, что эмигрантских лидеров заперли в округе Дэйд? Они не могут выехать за его пределы. Он собирается урегулировать отношения с Кастро. Ведет переговоры с Советским Союзом. Они обстряпывают сделку. Кубу отдают коммунистам. За это Москва оставляет Джека в покое на второй срок. Он заинтересован в собственной защите и безопасности и хочет поднять ее уровень, что в общем-то правильно.

Банистер налил бурбона в кружку.

– А что с этим делом в Далласе, – спросил он, – недели две тому назад?

– Стреляли в Уокера.

– Они поймали того негра, который стрелял?

Мэкки уловил хитринку в тоне старшего собеседника. Уокер захватывал пространство в новостях подобно кинозвезде, которую лихорадит от неуверенности в себе. Мэкки представлялось, что если снайпер стреляет в тебя из-за забора, встав на цыпочки, и промазывает – это лучшая взятка за славу определенного рода. Низводит человека до положения случайной мишени какого-нибудь Мистера Магу[4]4
  Близорукий персонаж мультфильмов студии «Юнайтед Продакшнз оф Америка».


[Закрыть] с ружьем.

– Ну, допустим, я подумаю насчет винтовок.

– С прицелами.

– И что мне с ними делать?

– Держи при себе, – сказал Мэкки.

– О ком мы говорим?

– Держи их в надежном месте и наготове.

– К чему вообще весь разговор? Я должен знать, что мы ничего не скрываем друг от друга.

– Ты и так это знаешь. Поверь мне на слово. Иначе бы я сюда не пришел.

– Только не намекай, что я постарел для некоторых операций. Это моя работа. У таких, как мы, есть только одно дело.

Краска, осыпавшаяся на стол и на пол, стальные канцелярские шкафы, покрытые пылью. В шкафах хранились разведданные Банистера. Он вел досье на людей, добровольно вступивших в антикастровские группировки в этом районе. У него хранились микрофильмы с отчетами о деятельности левых в Луизиане. У него были имена известных коммунистов, материалы ФБР об агентах и сторонниках Кастро. Мэкки видел справочники по тактике для боевиков, старые номера расистского журнала, который издавал Гай. Были папки со сведениями о других организациях, снимавших помещения на Кэмп-стрит, 544, в прошлом и в настоящем, в том числе о Кубинском революционном совете – альянсе антикастровских группировок, собранных ЦРУ при помощи Банистера.

– Таким людям, как мы, приходится сталкиваться с дилеммой. Когда серьезные люди лишены выхода своей энергии. Когда нас отовсюду попросят, неужели мы смиримся со скамейкой на газончике? Жизнь простого законопослушного гражданина не соответствует нашим особым потребностям. – Он радостно засмеялся. – Двадцать с лишним лет работы в Бюро я жил в особом обществе, которое прекрасно удовлетворяло самые важные требования моей натуры. Обмен и хранение секретов, определенная опасность, возможность действовать в горячих точках, наставлять пистолет кому-то в морду. Это зачарованное общество. Если у тебя есть преступные наклонности – нет, я не имею в виду нас с тобой, – то один из способов оставить след – насаждать законы. – Короткий довольный смешок. – Іде кончается моя храбрость и начинается лужа дерьма? Вот что я хочу знать. В самом начале карьеры я участвовал в деле Дилинджера. Враг общества номер один. Знаменитая развязка, одной душной ночью я взял его в Чикаго у выхода из кино, из «Биографа». Во время войны я служил в военно-морской разведке, так же, как и молодой Джек Кеннеди. – Он сделал глоток. – Шпионаж, тайные агенты. Мы изобретаем общество, где всегда война. Закон – понятие растяжимое.

Он отставил кружку с бурбоном в сторону и обшарил стопку газет и папок в поисках сигарет.

– В «Джоне Бёрче» у нас сто тысяч человек, – продолжил он. – Уже не управиться. Потом появляется генерал Тед Уокер, они с преподобным Билли Джеймсом Харгисом разъезжают в сомбреро от побережья к побережью. «Минит-мены» так не подставляются, они держатся ближе к земле. Но их рвению я не доверяю. Они ждут Великого Дня. Прячут боеприпасы в гараже и знают, что Великий День близится. Валят в одну кучу политику и второе пришествие Христа. Я уважаю твои методы, Ти-Джей. Тебе нужно маленькое подразделение, компактное и мобильное. Никаких чертовых списков рассылок. Тебе не нужны теории и дискуссии. Только действие. Два-три человека, занимающиеся серьезным делом.

Вошел Дэвид Ферри в панаме, которая была ему явно мала, и рубашке с обвисшим воротом. Мэкки, который видел его только раз, показалось, что Ферри выглядит так, будто не оправдал доверия общества и теперь горько кается. (Банистер утверждал, что он священник-расстрига.) Он вяло прошаркал в комнату, шлепая мокасинами, и сразу обратился к Бани стеру:

– Лучше не пить в это время суток.

– Что у нас на складе?

Ферри взглянул на Ти-Джея.

– Несколько старых, очень старых «спрингфилдов». Тридцать шестых. Старых, понятно, да? Есть «М-1», целая куча югославских маузеров с русской маркировкой, если вам это о чем-то говорит. Несколько «М-4» у Лакомба. Я только вчера расстрелял целую обойму.