Текст книги "Томас Венцлова"
Автор книги: Доната Митайте
Жанр: Зарубежная публицистика, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
6. Знак речи
…Хорошая поэзия – особенно в наше время – не должна прятаться от истории, уходить в анархический сюрреализм или чисто лингвистические игры. Раньше или позже она взрастит в себе трезвую дисциплину, мужественную иронию <…>, найдет способы передать проблематичность века, его трагизм и воспротивиться ему.
Томас Венцлова
Первый сборник стихов Томаса Венцловы «Знак речи», тонкая книжка из 63 страниц, вышел ранней весной 1972 года тиражом в 8000 экземпляров. Такой пугающе огромный для современной Литвы тираж был обычным в те годы. В сборнике – тридцать семь стихотворений 1957—1970 годов. Поэт и раньше пробовал издавать свои сборники, но каждый раз ему давали понять, что из этого ничего не получится.
«Знак речи» был напечатан в эпоху относительного либерализма, которая как раз подходила к концу. В 1971—1972 годах, кроме книги Венцловы, издали еще несколько сборников литовской поэзии: «26 осенних и летних песен» Сигитаса Гяды, «Голубая фиалка озарила судьбу» Йонаса Юшкайтиса и «Повторы» Юдиты Вайчюнайте. Все эти книги не имели ничего общего с соцреализмом. Были изданы даже поэтические сборники литовских эмигрантов – Альгимантаса Мацкуса и Йонаса Мекаса, правда, с большими купюрами.
В 1972 году в Литве возникла подпольная печать. Тогда начали издавать «Хронику католической церкви» (подпольное издание, в котором рассказывалось о том, как советская власть притесняет верующих, нарушает права католической церкви и права человека вообще), чуть позднее – газеты Aušra, Laisvės šauklys[122]122
«Заря», «Глашатай свободы» (лит.).
[Закрыть], Alma mater.
Как тогда было принято, рукопись Венцловы отдали на внутреннюю рецензию. Поэт Альгимантас Балтакис написал положительный отзыв. Но главный редактор издательства Казис Амбрасас внимательно просмотрел сборник и в духе советского времени выкинул четыре стихотворения: «И цвет пыли, и олова» (он ошибочно решил, что это стихи о депортациях), «В городках неприметных с друзьями прощаться пора», «Гетто» (он верно понял, что эти стихи были не только о судьбе евреев) и «Стихи о друзьях»[123]123
Письмо Т. Венцловы автору от 14 декабря 2000 года (личный архив автора).
[Закрыть], посвященные Н. Г. (Наталье Горбаневской, одной из семерых, вышедших в 1968 году на Красную площадь в знак протеста против вторжения советских танков в Чехословакию).
В этом стихотворении поэт, а может, и сама природа одобряет тех, кто решился на этот подвиг: «И самый первый лист на мостовой / Гранен, как герб на рыцарских доспехах»[124]124
Перевод В. Куллэ.
[Закрыть]. Как мы видим, Амбрасас прекрасно понимал, что поэзия Венцловы отнюдь не оторвана от действительности, хотя позже ее обвиняли именно в этом: гражданская позиция Томаса не совпадала с официальной.
Но иногда словесная оболочка обманывала и цензоров. В 1967 году, публикуя переводы Мандельштама, Томас писал: «Он глубоко понимал исторические перемены, происходящие в стране, оценивал их с подлинной гражданской зрелостью»[125]125
Venclova T. Osipas Mandelštamas // Nemunas. 1967. № 6. Р. 22.
[Закрыть]. И это правда. За свою гражданскую позицию, за «тонкошеих» вождей и «кремлевского горца», Мандельштам заплатил жизнью. Но в сознании цензора гражданская зрелость могла означать только хвалу стройке коммунизма под мудрым руководством партии, поэтому он и не заметил, что Венцлова вернул словам их истинный смысл.
Один из рецензентов сборника – Витас Арешка не нашел в книге «живого чувства истории» и пожелал Венцлове «расширять творческие горизонты, наполнять стихи живой действительностью[126]126
Are š ka V. Tarp realybės ir abstrakcijos // Literatūra ir menas. 1972. 24 birželio. Р. 5.
[Закрыть]. Между тем десятилетия спустя американский критик Майкл Скэммелл в рецензии на сборник Томаса Венцловы называет его «верным действительности»[127]127
Scammell M. Loyal Toward Reality // The New York Review of Books. 1998. September 24. Р. 36.
[Закрыть], подобно книгам Адама Загаевского и Чеслава Милоша.
Проблему языка, актуальную для современной поэзии, Томас Венцлова подчеркивает даже в названии сборника. В нем, помимо прочего, отражена оппозиционность книги и по отношению к властям, и к тогдашним тенденциям в литовской поэзии. Придумать название помог Пранас Моркус: «…назови „Метелинга“ – <…> это такая дощечка („notа linguae“ по латыни), которую в старые времена в русских или польских школах вешали на шею ученику, посмевшему заговорить по-литовски. Вот и ты, мол, говоришь на каком-то не том языке, то есть название подходит. Я подумал: слово не банальное, но как раз из-за этого его не пропустят редактор и цензор. Попробуем перевести на литовский. „Метелинга“ – это „notа linguae“, а „notа linguae“ – это знак языка, речи. Тут как-то сразу отражаются и мои семиотические интересы, и сам стиль книги. <…> Кстати, Чеслав Милош, переводя одно из стихотворений на польский, перевел „Знак речи“ как „стигма речи“, „клеймо речи“, тем самым реконструируя понятие „метелинги“».[128]128
Manau, kad…: Pokalbiai su T. Venclova. Vilnius, 2000. Р. 41—42.
[Закрыть]
Сборник Томаса Венцловы нетрадиционен для литовской литературы. В литовской поэзии того времени была принята эмоциональная исповедь поэта, а Венцлова даже в названиях стихов подчеркивал «делание» стиха (или его «изготовление», «конструирование», как он сам называет это в дневнике) – например, «Попытка описать комнату». Есть несколько стихотворений, в названии которых автор как бы дает себе задание написать на определенную тему: «Стихи о памяти», «Стихи об архитектуре», «Стихи о конце».
В литовской литературе тогда цвел своего рода сюрреализм, освободивший поэзию от тисков формы, разрешивший ей плыть по волнам свободных ассоциаций. «Классицизм, веселая и торжественная школа» Венцловы, напротив, строго подчиняется форме. Цензура вроде бы пропускала авангардные эксперименты, свойственные времени, но Венцлове казалось, что раз они разрешены властью, значит, отдают конформизмом. Он несколько раз уверенно сформулировал свои приоритеты: «В поэзии я ценю сдержанность, вкус, точность, внутреннюю логику, обдуманную композицию, техническую строгость и изобретательность, которые, конечно, не должны демонстрироваться специально. Не люблю так называемую спонтанность, безответственное экспериментирование, которое часто перетекает в графоманию»[129]129
Ibid. P. 196.
[Закрыть]. Не считая Генрикаса Радаускаса, Томас Венцлова – первый литовский поэт, который сознательно ориентируется на русскую традицию акмеизма. Происхождение Венцловы как поэта не ограничено, конечно, Радаускасом и Мандельштамом, но он явно их близкий «поэтический родственник».
Глубокое и систематическое образование позволило поэту легко использовать самые разные направления мировой культуры, часто обходя те пласты национального наследия, которыми в то время злоупотребляли. И потому его голос в поэзии звучал очень свежо. Большинство литовских поэтов родились в деревне. Полунасильственное переселение в город (родители понимали, что в колхозном селе у детей нет будущего, и всеми силами выталкивали их оттуда) обусловило состояние душевной неустроенности, и потому в их стихах звучали антиурбанистические нотки, город был средоточием зла, губящим душу. Те литовские поэты, которые не хотели рифмовать идеологические лозунги, говорили об утерянном аграрном рае, об обрядовой жизни крестьянина, горевали по утраченной гармонии с природой и искали родники жизненной силы в фольклоре и мифологии.
Томас Венцлова – городской человек, изначально уверенный, что «если в нашей национальной культуре происходит что-нибудь интересное и обнадеживающее, то прежде всего – в городе»[130]130
Ibid. P. 25.
[Закрыть]. В городе Венцловы (неважно, Вильнюс это, Москва или Петербург) царит тоталитарная зима. О чем бы он ни писал, он не забывает о «пятне времени», ядовитом, «как капли фосгена сквозь окна». Это цитата из не вошедшего в «Знак речи» стихотворения, написанного в тот период. В нем слышны строки Пастернака из цикла «Разрыв», написанного в 1919 году: «А в наши дни и воздух пахнет смертью: / Открыть окно, что жилы отворить»[131]131
Пастернак Б. Стихотворения и поэмы. М., 1990. С. 135.
[Закрыть]. Поэзия Пастернака всегда останется для Венцловы важным интертекстом, но большее влияние на этот сборник оказал Мандельштам, его судьба, стихи, подобие портрета в «Стихах о погибшем»:
Прозвище «мраморная муха», которое дал Мандельштаму язвительный современник, в стихах Венцловы теряет отрицательный оттенок, становится синонимом хрупкости. Эта хрупкость – не слабость: «Я посеян». А посеянное прорастет и воскреснет. Очевидна связь между первым сборником поэта и мандельштамовским Tristia – позже Венцлова говорил об «ощущении бесспорного совершенства»[133]133
Manau, kad…: Pokalbiai su T. Venclova. Р. 306.
[Закрыть], которое он пережил, читая эту книгу. Исследователи Мандельштама утверждают, что «пограничность жизни и смерти, пожалуй, одно из наиболее проявленных состояний в сборнике „Tristia“»[134]134
Таборисская Е. М. Петербург в лирике Мандельштама // Жизнь и творчество О. Э. Мандельштама. Воронеж, 1990. С. 523.
[Закрыть]. Венцлова решительно шагает за эту границу в сторону жизни, преодолевая мерзлоту и лед:
Для поэзии Томаса Венцловы особенно важно стихотворение «Разговор зимой». Его название символично. С одной стороны, имеется в виду конкретная тяжелая зима 1970 года. С другой – оно перекликается со стихами Майрониса из сборника «Весенние голоса», в которых говорится о весне литовского возрождения. Венцлова же, напротив, называет свое время зимой тоталитаризма. Кстати, и у Мандельштама зима, холод, замкнутость пространства – признаки послереволюционного, опасного для человека времени. Сборники Томаса Венцловы, изданные на многих языках, вслед за этим стихотворением названы «Разговор зимой». Когда в декабре 1970-го на верфях в Гданьске произошли первые забастовки, Томас был в Паланге, на другом берегу моря, и ничего не мог узнать о своих польских друзьях. В стихах звучит тема порванных связей. Хоть континент «невидимый киш[ит] голосами»:
В стихах сталкиваются две линии: зима, пустота, смерть – и надежда, что «прорастают жертва, и зерно», а «голос может длиться дольше сердца». В строчке «пустота / нагих полей – открытых настежь залов» слышна контрастная аллюзия к стихотворению Пастернака «Золотая осень». У Пастернака подчеркнута полнота осени, красота и разнообразие природы, ее красок: «Как на выставке картин: / залы, залы, залы / Вязов, ясеней, осин / В позолоте небывалой»[137]137
Пастернак Б. Указ. соч. С. 457.
[Закрыть]. У Венцловы – зимняя пустота. Но остается надежда, что есть третий молчаливый собеседник; если двое не слышат друг друга из-за потерянной связи, их обоих слышит Бог. В конце стихотворения все заглушает тема смерти:
Мыслящего Гамлета, «по обе стороны седого моря», должен заменить действующий Фортинбрас. Образ Гамлета и конец трагедии были тогда очень близки Томасу. В сборник входят и стихи «Скажите Фортинбрасу», в которых – следующие строчки:
Они отказались от времени, голоса, жеста,
Ушли от нежданного наследства,
Под порогами приютили несвободу,
Не навестили последнего действия,
И Дании на свете нет.[139]139
«Живешь здесь, сейчас. Hic et nunc. / У тебя есть единственная жизнь, одна точка. / Что успеешь сделать, то останется, / Хотя кто-то считает по-другому»
(подстрочный перевод).
[Закрыть]
По мнению критиков и читателей, эти стихи, как бы раскрывающие суть жизни в тоталитарной системе, очень значимы в творчестве поэта (сборник, изданный в Венгрии, даже назвали «Скажите Фортинбрасу»). Но сам поэт счел, что проиграл в этой теме Збигневу Херберту, и не включил стихотворение в свое «Избранное».[140]140
Письмо Т. Венцловы автору от 12 апреля 1999 года (личный архив автора).
[Закрыть]
Между тем «Разговор зимой» дошел до польских друзей. В 1972 году Иосиф Бродский эмигрировал из СССР и вывез за границу сборник «Знак речи». Он отдал его Чеславу Милошу, который перевел именно «Разговор зимой» и в 1973 году напечатал его в парижском журнале «Культура». Милоша «пронзило» это стихотворение. Перевод не был «жестом вежливости»[141]141
Письмо Ч. Милоша Т. Венцлове от 24 мая 1976 г. // LLTI BRS. Ф. 95. Ед. хр. 19.
[Закрыть]; ему понравилась «небывало сильная аура той зимы, отраженная в стихах, и той духовной ситуации»[142]142
… kalbėti apie draugą: [Чеслав Милош о Т. Венцлове] // Kultūros barai. 1999. № 11. Р. 21.
[Закрыть]. Узнав, что стихи перевел Милош, Томас почувствовал, что его будто «посвятили в рыцари»[143]143
Manau, kad…: Pokalbiai su T. Venclova. Р. 83.
[Закрыть]. А в пятьдесят седьмом номере польского подпольного журнала Tu teraz, вышедшем в мае 1987 года, было два эпиграфа: четыре строчки из «Морального трактата» Милоша («Żyjesz tu, teraz. Hic et nunc. / Masz jedno życie, jeden punkt. / Co zdążysz zrobić, to zostanie, / Choćby ktoś inne mógl mieć zdanie»[144]144
Перевод В. Куллэ.
[Закрыть]) и пять строчек из переведенного Милошем «Разговора зимой» («Этот пошлый / Век не приемлет знаков – только ключ / Статистики». «Знать, смерти все равно: / Что человек, что ствол древесный гибкий. / Но прорастают жертва, и зерно. / И, думаю, не все еще погибло»[145]145
Перевод В. Гандельсмана.
[Закрыть]). Эти стихи действительно были очень значимы и актуальны.
В тоталитарную зиму можно положиться только на язык, поэзию, разговор, который слышит Бог:
Там, где город кружится и снег,
все бредет в переулок фонарный,
где укутан в туман человек, —
есть запас, слава Богу, словарный.
Там, где друг не успеет помочь,
в этой самой печальной невстрече,
пустотой окрыляется ночь
и вседышащим ангелом речи***.
«Знак речи» открывается «Стихами о памяти», а заканчивается стихотворением «Памяти поэта. Вариант». Так, тема памяти «обрамляет» сборник. Для Венцловы особо важны человеческие контакты, связи. Объединять людей может и «словарный запас», сам язык, и телефонный звонок, письмо, телеграмма – в сборнике упоминается множество таких взаимосвязей между современниками, друзьями, влюбленными. Память тоже объединяет людей, и, быть может, это самая важная взаимосвязь. Благодаря памяти поэт включается в традицию, подвластную не конкретному историческому времени, а высшим силам, безмолвному третьему собеседнику:
«Знак речи» Томаса Венцловы – о времени, смерти и языке. Как сказал Альгирдас Юлюс Греймас, для поэта важно «не выражение чувств, не поиски красоты, а высказывание правды».[147]147
Greimas A. J. Iš arti ir iš toli. Vilnius, 1991. Р. 79.
[Закрыть]
Тем временем жизнь в Литве поворачивала в сторону, все более неприемлемую для властей. В апреле 1972 года режиссер Йонас Юрашас поставил в Каунасском драматическом театре историческую драму Юозаса Грушаса «Барбора Радвилайте». Спектакль, особенно его заключительную сцену с иконой Остробрамской Богоматери, власти обвинили в национализме, и он был запрещен. 14 мая 1972 года в знак протеста против оккупации Литвы девятнадцатилетний Ромас Каланта совершил самосожжение на главной улице Каунаса. В его дневнике осталась запись: «У нас никогда не может быть свободы, поэтому людей специально заставляют заниматься какой-нибудь, иногда совершенно никому не нужной работой, это „гарантирует“ даже конституция. И все это для того, чтобы мы не задумывались о себе, о других людях или об истории».[148]148
Dargis A. «Hair» lietuviškas variantas // Nemunas. 1990. № 3. Р. 23.
[Закрыть]
Самосожжение Каланты усилило борьбу за свободу. 19 мая молодежь вышла на улицы Каунаса, против них направили спецвойска, а «пожилые женщины сбрасывали из окон горшки с цветами на головы вооруженных усмирителей»[149]149
Sluckait ė AM. Po Dvyniųženklu. Vilnius, 1994. Р. 164.
[Закрыть]. Коммунистическая партия и КГБ озаботились пробелами в идейном воспитании и потребовали оценить по достоинству «идейный разброд и другие нездоровые явления». Они призвали «дать достойный отпор проявлениям буржуазной идеологии», воспитывать молодежь «в духе социалистического патриотизма и дружбы народов»[150]150
Bagu š auskas J. R. Lietuvos jaunimo pasipriešinimas sovietiniam režimui ir jo slopinimas. Vilnius, 1999. Р. 198.
[Закрыть]. Во всех областях, особенно в культурной, стали закручивать разболтавшиеся идеологические гайки. Юрашас пишет «Открытое письмо» министру культуры, протестуя против цензуры. За это его снимают с должности главного режиссера без права работать в театре. В Каунасе разгоняют группу пантомимы Модриса Тенисонаса, которая разрешала себе неблагонадежные постановки: «Если бы их перевести на язык текста», давно «полетели бы головы»[151]151
Ragauskait ė A. Režisierės užrašai. Vilnius, 2000. Р. 126.
[Закрыть]. Всерьез принялись и за литературу. 26 сентября 1972 года Казис Амбрасас (тот самый, обкорнавший сборник Венцловы) на заседании партийной организации издательства «Вага» подвел итог: «Мы выпустили пять слабых книг. Это сборники стихов Т. Венцловы, В. Скрипки, Й. Юшкайтиса, С. Гяды. Некоторые профессора и доценты оказывают издательству медвежью услугу, предлагая идейно слабые произведения»[152]152
Rašytojas ir cenzūra. Vilnius, 1992. Р. 510.
[Закрыть]. Из-за «организационных выводов» пострадал поэт Витаутас Бложе: его книга была задержана в типографии и не дошла до читателей, а потрясенный этим поэт оказался в больнице. Критика все больше подчеркивала идеологические грехи упомянутых писателей, появились статьи не только в периодике, но и в журнале «Коммунист». Надо сказать, что опальные поэты не были похожи друг на друга – сближало их разве что пренебрежение к нормам соцреализма.
Не видя в стране будущего, в 1973 году эмигрирует приятель Венцловы Александрас Штромас, в конце 1974-го – театральный режиссер Йонас Юрашас, в 1976 году – художник Владисловас Жилюс. Мысль об эмиграции наверняка приходила и Томасу, тем более что в июне 1972-го был вынужден уехать его друг Иосиф Бродский. Пророческие строки звучат в последнем стихотворении сборника:
Оставь же землю. Время плыть без курса.
Крошиться камень, ложь бормочет тускло.
Но, как свидетель выживший, искусство
Буравит взглядом снега круговерть.
Бредут в моря на ощупь устья снова.
Взрывает злак мощь ледяного крова.
И легкое бессмысленное слово
Звучит вдали отчетливей, чем смерть.[153]153
Перевод И. Бродского.
[Закрыть]
Судьба первого сборника Томаса Венцловы достаточно традиционна для страны, в которой репрессивные структуры могли запрещать книги – убирать в спецфонд или уничтожать, а люди переписывали их от руки, хранили и тайно читали по ночам. С эмиграцией автора книга должна была исчезнуть, но она не исчезла. Поэт Марцелиюс Мартинайтис пишет: «Я сохранил зачитанный, облитый кофе, обтрепанный „Знак речи“, который ходил из рук в руки в среде по-настоящему талантливых людей и меж моих студентов, оставляя след и на их молодом творчестве»[154]154
Martinaitis M. Prilenktas prie savo gyvenimo. Vilnius, 1998. Р. 206.
[Закрыть]. В литовской поэзии следы, оставленные «Знаком речи», видны до сих пор.
7. Отец и сын
Отец мой, Антанас Венцлова, был убежденным коммунистом. Я его уважал и по-прежнему уважаю как человека. Кроме всего прочего, верности своим идеалам я учился и у него.
Томас Венцлова
Антанас Венцлова был жертвой тех же иллюзий, что и многие левые интеллектуалы довоенной Европы. Рано поняв, что сулит Европе Гитлер, он еще в 1933 году вместе с Пятрасом Цвиркой написал памфлет «Гитлер, карьера диктатора». Советский Союз казался ему той силой, которая может оградить Европу от нацизма и гарантировать людям более достойную жизнь. Еще с 1940-х годов он активно включился в строительство советской Литвы. Его положение в послевоенной Литве с первого взгляда казалось очень стабильным – он был депутатом Верховного совета Литвы и СССР, членом Центрального комитета Литовской коммунистической партии, председателем правления Союза писателей. Он написал текст утвержденного в 1950 году нового гимна Литовской ССР и получил Сталинскую премию. Но, как известно, в сталинском Советском Союзе никто не мог чувствовать себя в безопасности, в том числе крупные большевики и близкие соратники Сталина. Несмотря на все посты, Антанас Венцлова не сумел спасти от ссылки в Сибирь даже своего брата. Очень может быть, что его самого уберегла от репрессий только смерть диктатора. Ведь уже в 1952 году и над его головой стали сгущаться тучи – даже в его поэтическом сборнике всевидящие ревнители идеологической чистоты обнаружили проявления национализма.
Какую бы должность ни занимал Антанас Венцлова, прежде всего он был человеком культуры, интеллектуалом. Несомненно, политические взгляды сильно влияли на его пристрастия в литературе и искусстве, тем не менее он придерживался разносторонних оценок. Писательница Алдона Лиобите, покровительница несогласных с официальной линией художников, поздравляла его с шестидесятилетием следующим образом: «Я неизменно уважаю Вас за Вашу терпимость <…>, за Ваше рыцарственное отношение к культурной традиции прошлого, к современным людям и явлениям, правде и справедливости. Мне не известен ни один оклеветанный Вами классик, ни один человек, которому Вы повредили, ни одна изъятая по Вашему велению из типографии книга, ни один снятый с репертуара спектакль или выставка. Мало кто из поздравляющих Вас сегодня может этим похвастаться»[155]155
Письмо А. Лиобите А. Венцлове в честь его 60-летия // LLTI BRS. Ф. 5. Ед. хр. 2790.
[Закрыть]. В нормальном обществе эти основанные на отрицаниях похвалы звучали бы странно и напоминали бы издевку. Но это написано в 1966 году в советской Литве, и, зная, что Антанас Венцлова все послевоенные годы был большим чиновником, чье мнение во многих случаях было решающим, мы понимаем: слова Алдоны Лиобите – комплимент, который можно сказать далеко не каждому человеку, занимающему подобные посты. В самом деле, вся его послевоенная деятельность доказывала, что судьбы литовской культуры ему далеко не безразличны.
Его вступительные статьи ко многим книгам стали своеобразной «охранной грамотой», гарантирующей им место в советской жизни. При участии Антанаса Венцловы началось издание «Литуанистичеcкой библиотеки», в литовскую литературу был возвращен поэт Юргис Балтрушайтис, были изданы альбом репродукций М. К. Чюрлениса, тома «Народного искусства», книга «Архитектура Вильнюса до начала XX века» и многое другое.
Скорее всего, Антанас Венцлова хотел привить сыну те же политические воззрения. Но уже сама жизнь в этой семье, беседы с отцом (ведь он прекрасно разбирался и в литовской литературе, и в мировой классике), его богатейшая библиотека, привезенные из заграничных путешествий альбомы современного искусства, знакомства с друзьями отца, писателями разных стран, как бы сами собой создавали предпосылки для формирования свободно мыслящей личности. Жизнь, позволившая увидеть подлинное лицо социализма, созданного поколением отца, способствовала окончательному освобождению от советских иллюзий.
И отец, и сын любили путешествия и часто, когда Томас был еще юношей, ездили куда-нибудь вместе. В 1956 году, после одной совместной поездки в населенные литовцами районы Белоруссии, Антанас Венцлова написал письмо в секретариат ЦК Литовской Коммунистической партии, тогда высшей власти, возмущаясь тем, что у литовцев, которых в Островецком районе насчитывалось около четырех тысяч, нет своей школы, они не получают литовских газет и книг. Прежде чем отправить письмо, Томас собственноручно перепечатал его на машинке с отцовского черновика. История эта стала для него одним из первых уроков гражданского поведения. Но двадцать лет спустя, вступив в ряды правозащитников, Томас Венцлова уже не верил в добрую волю секретарей компартии и апеллировал в первую очередь к мировому общественному мнению.
Антанас Венцлова, столь естественно чувствовавший себя в мире культуры, стремился ввести в этот мир и сына. В 1950 году на Варшавском конгрессе мира китайские делегаты подарили отцу записную книжку с фотографиями, отражающими «светлое настоящее и будущее рабочих коммунистического Китая». На первой странице Антанас Венцлова надписал посвящение сыну: «Всегда помни, что нет большего счастья, чем мир и дружба народов…» – и дал книжку гостям конгресса, попросив черкнуть для сына несколько слов. В книжке – множество фраз на разных языках. Некоторые, конечно, особенно ценны для юноши: «Para Thomas, Afetuosamente, Pablo Picasso», «Al Camarada lituano, Salud! Pablo Neruda». Одна из записей кажется пророческой: «Drogi Tomaszu! Życzę Ci, Żebyś byl takim samym dobrym patriotą swojej Ojczyzny i przyjacielem mojej Ojczyzny, jak Twój ojciec, znakomit y litewski poeta. Wiktor Woroszylski, Warszawa, 18–XI–1950»[156]156
Мемориальный кабинет А. Венцловы, RMM-БK-12035 / A-AV-4373. («Дорогой Томас! Желаю Тебе, чтобы Ты был таким же добрым патриотом своей Отчизны и другом моей Отчизны, как Твой отец, выдающийся литовский поэт».)
[Закрыть]. Томас Венцлова на самом деле стал и патриотом своей отчизны, и другом поляков, более того, оба поэта подружились – Венцлова и Ворошильский. Но это позже, а тогда, делая запись в предназначенной Томасу книжке, Ворошильский был таким же убежденным коммунистом, как и Антанас Венцлова. Убеждения польского поэта сокрушили венгерские события 1956 года, которые он, корреспондент польской газеты, видел воочию. Те же события окончательно разрушили и комсомольские иллюзии Томаса, читавшего в то время «Венгерский дневник» Ворошильского как «литературную и политическую сенсацию».[157]157
Manau, kad…: Pokalbiai su Tomu Venclova. Vilnius, 2000. Р. 48.
[Закрыть]
Стихи отца Томас знал с малых лет. Иногда Антанас читал их жене и сыну, спрашивал, нравятся ли она. В молодости сын увидел и недостатки этих стихов, но при отце критиковал их редко, боясь обидеть. Отец рано приобщил Томаса к своим трудам, просил найти в поэзии примеры для очередной статьи или переписать не особенно важное письмо. Позже Томасу довелось даже набросать эскиз рецензии об одной неудачной драме. Кстати, хотя сам Антанас Венцлова в 1932 году в Каунасе писал свою дипломную работу «Символизм в литовской лирике» с марксистских позиций, в списке литературы там доминируют работы русских формалистов. Он любил строгую поэтическую форму – и когда писал сам, и когда анализировал чужие сочинения. Тут позиции отца и сына совпадают.
Понемногу между ними складывались и отношения двух писателей. Здесь очень важна запись, сделанная Антанасом Венцловой в дневнике 4 апреля 1956 года: «Томик прочел маме, по ее словам, просто великолепные стихи. Он готовит себя в ученые, да не выйдет ли из него поэт? Из того, что я слышал (он очень стесняется читать), кажется, что у мальчика яркий и даже крупный талант»[158]158
Venclova A. Prie Nemuno liepsnoja uogos. Vilnius, 1996. Р. 302.
[Закрыть]. Мать вспоминает, что, впервые прочитав стихи и дневник сына, отец обнял его и сказал: «Отец никогда не завидует сыну, ты на целую голову выше меня как поэт. Но если ты будешь писать такие стихи, я тебе ничем не смогу помочь». Отец очень боялся, что Томас наживет себе неприятности. «Да не нужно мне ничего, правда, не нужно», – Томас не принимал помощи, а тем паче – покровительства, к которому Антанас Венцлова и так, кажется, не был склонен.[159]159
Диктофонная запись беседы с Э. Венцловене от 23 июля 2000 года (личный архив автора).
[Закрыть]
Кстати, привычку вести дневник, видимо, сын тоже перенял у отца. Свой дневник, в котором было зафиксировано множество «неблагонадежных» по тому времени вещей, Томас прятал среди отцовских книг, понимая, что без санкции Москвы кагэбэшники не осмелятся обыскивать квартиру Антанаса Венцловы. «Если бы отец его нашел и прочел, он меня бы тоже по головке не погладил[160]160
Письмо Т. Венцловы автору от 21 марта 2002 года (личный архив автора).
[Закрыть]».
Приблизительно с того времени, как Томас поступил в университет, идеологические пути отца и сына разошлись, осложнив и личные отношения, и вообще жизнь. В 1954—1959 годах Антанас Венцлова был председателем правления Союза писателей Литвы. Занимая эту должность, человек в большей или меньшей степени становится функционером, обязанным действовать в соответствии с курсом, начертанным «партией и правительством». Творчество сына с этим курсом явно не согласовывалось, и Антанасу Венцлове пришлось пережить немало горьких дней, особенно когда его принуждали публично осудить произведения сына. Первую публикацию стихов Томаса, подписывавшегося тогда «Андрюс Рачкаускас», готовили для XI выпуска альманаха «Юные». Едва появились корректуры этого издания, Томас записывает в дневнике: «Стихи в „Юных“ отец хвалил, и даже очень»[161]161
Venclova Т. Iš 1958—1960 metų dienoraščio // Kultūros barai. 1997. № 12. Р. 80.
[Закрыть]. Но в записи от того же дня говорится, правда абстрактно, о тучах, скопившихся над альманахом: «За декадентство и аполитичность альманах грозятся высечь – может, он еще развалится»[162]162
Ibid. Р. 80.
[Закрыть]. В конце января 1959 года должен состояться съезд писателей Литовской ССР, и Антанас Венцлова, председатель правления союза, готовит доклад, черновик которого, как было принято, читают члены президиума и дают «ценные указания». Они требуют, чтобы Венцлова не только сказал что-либо обтекаемо-критическое о молодежной поэзии, но и «конкретно указал» отрицательные примеры, иными словами, кого-нибудь «высек». И председатель указывает: «В творчестве молодых поэтов – полистаем, к примеру, XI книжку альманаха „Юные“ – бросается в глаза аполитичность, склонность к эстетизму, к какому-то надушенному безлюдному пейзажу без признаков новой жизни. Крупные недостатки идейного характера прослеживаются и в подготовленном студентами Вильнюсского университета альманахе „Творчество“»[163]163
Венцлова А. Черновики доклада на III съезде писателей Литовской ССР // LLTI BRS. Ф. 5. Ед. хр. 962, 1585.
[Закрыть]. И в том и в другом издании были заметные публикации сына, и Антанас Венцлова, бесспорно, сознавал, что осуждает он не только других начинающих авторов, но также (или прежде всего) именно произведения Томаса. Может быть, он сознавал и то, что атаки на сына нередко направлены против него самого, «слишком» утвердившегося на советском литературном Олимпе. Сына он в таких случаях не упрекал, но тишина в доме показывала, что отец нервничает и ищет выхода. Сердясь, что сын поддается «дурным влияниям», Антанас Венцлова в глубине души понимал его: «А может, он напоминает мне мою юность? Я ведь тоже был изрядный сорвиголова, ни с кем не считался и чаще всего противостоял всему на свете».[164]164
Venclova A. Prie Nemuno liepsnoja uogos. Р. 384.
[Закрыть]
Отец и сын по-разному откликались на многие важные события того времени, но оба выражали свой отклик в стихах. Например, в 1949 году Антанас Венцлова написал публицистическое, соответствующее официальным требованиям того времени, стихотворение «После Будапештского суда», в котором говорится о процессе Ласло Райка: «Нанятый Белградом-Вашингтоном / Сидит здесь шпион, палач, бандит, <…> Человечество, взгляни в лицо Ласло Райка – / Это он нацелился ножом в твою грудь»[165]165
Venclova A. Rinktinė. Vilnius, 1950. Р. 243—244 [подстрочный пер.].
[Закрыть]. Райк – старый коммунист, сидевший до войны в тюрьме, прошедший в 1936 году гражданскую войну в Испании, в послевоенное время ставший министром внутренних дел. В 1949-м ему сфабриковали дело, состоялся показательный процесс, о котором и говорится в этих стихах. Венгерская революция 1956 года началась именно с перезахоронения останков Райка, во время которого на улицы Будапешта вышло около полумиллиона человек. О подавлении этой революции свидетельствуют трагические «Стихи 1956 года» Томаса Венцловы. Значительно позже, в 1987-м, он написал «Инструкцию», которую венгерский литературовед и переводчик с литовского Эндре Бойтар считает лучшим стихотворением о венгерской революции[166]166
«По нему в мире судят о литовской литературе» (см. Приложения).
[Закрыть]. Это одновременно и инструкция, как возложить гвоздику к памятнику Юзефа Бема в Будапеште, у которого тридцать лет назад началось венгерское восстание, и размышления об этом восстании, своей судьбе, о смелости и страхе, а еще о том, что ожидание, к которому приучают «равнины, степи, мгла» этого края, исполнено надежды.
Надежду питает аллюзия к стихотворению Циприана Норвида «Траурная рапсодия памяти Бема». Вот как звучит последняя часть этой рапсодии: «И поплетемся вдаль с песнею похоронной, / Урнами в двери стуча, посвистывая, как непогода, / Так что рассыпятся в прах стены Иерихона, / И спадет пелена с глаз и сердец народа. <…> Дальше-дальше».[167]167
Dzieła Cyprjana Norwida. Warszawa, 1934. Р. 67 (пер. Д. Самойлова).
[Закрыть]
В 1958 году, когда Пастернаку присудили Нобелевскую премию, Томас Венцлова с друзьями написали русскому поэту поздравительное письмо. Антанас Венцлова, напротив, говорил на III съезде Союза писателей о «контрреволюционном и слабом в художественном отношении романе Пастернака», а присужденную поэту премию называл «провокацией поджигателей холодной войны»[168]168
LLTI BRS. Ф. 5. Ед. хр. 962. Л. 6.
[Закрыть]. Значительно позже Томас Венцлова напишет: «Пастернака мой отец осуждал, это правда, но мы уже тогда были на совершенно разных позициях, и ничего иного я от него ожидать не мог. Отец был коммунистом и левым старого покроя (тем больше я обрадовался, когда он через несколько лет отказался осудить Синявского и Даниэля по просьбе „Известий“)».[169]169
Мanau, kad…: Pokalbiai su Tomu Venclova. Р. 164.
[Закрыть]
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
