Текст книги "Дом голосов"

9

– Ну и как вы ее находите?

– Вид запущенный, много курит, и я заметил, что у нее дрожат руки, хотя и не спросил, принимает ли она лекарства.

– Мне она говорила, что какое-то время пила золофт, но потом бросила: слишком много побочных эффектов, – сообщила Тереза Уолкер.

В Аделаиде было полдесятого утра, а во Флоренции полночь. Сильвия и Марко спали в своих постелях, и Пьетро Джербер в кухне старался говорить потише, чтобы их не разбудить.

– Она вам сказала, где остановилась и сколько времени собирается пробыть во Флоренции?

– Вы правы, я должен был это выяснить. Так и сделаю.

Последние четверть часа психолог излагал по-английски странный рассказ Ханны Холл о ее детстве.

– Было что-то, что вас особенно поразило, доктор Джербер?

– Пару раз Ханна намекнула на пожар, – вспомнил он, перекладывая мобильник к другому уху. – Во время сеанса она именно упомянула «ночь, когда случился пожар».

В ночь, когда случился пожар, мама дала мне выпить водички для забывания, поэтому я ничего и не помню…

– Я об этом ничего не знаю, – сказала коллега. – Мне она не говорила.

– Странно, а мне заявила, что ищет ответы в гипнозе именно из-за этого повторяющегося сна.

– Сон может быть связан с каким-то событием из прошлого, чем-то, что наложило на нее отпечаток.

Джербер как раз и думал о некоей цезуре, паузе между до и после.

– Женщина говорит о детстве как о блоке, отъединенном от ее последующего существования… Кроме того, с Ханной Холл она отождествляет себя только с десятилетнего возраста. Будто бы женщина и девочка – не один и тот же человек, а две разных личности.

– Наверное, пока вы углубляетесь в ее прошлое там, в Тоскане, я могла бы что-то выяснить о ее австралийском настоящем, – предложила Тереза Уолкер, не дожидаясь его просьбы.

– Отличная мысль, – согласился Пьетро.

В самом деле, они ничего не знали о пациентке, кроме того, что она содержала себя, время от времени делая переводы.

– Я знаю одного частного детектива, – заверила Уолкер. – Попрошу его провести небольшое расследование.

– Надо попробовать связаться с настоящими родителями женщины, – заявил Джербер. – Если они еще живы, разумеется.

– Полагаю, нелегко будет выйти на них через двадцать лет.

– Да, вы правы.

Кто знает, что с ними сталось? Джербер вспомнил об их решении вести одинокое существование в отдаленных местах, об их постоянных передвижениях, о жизни, полной превратностей.

Мы держимся подальше от мира, надеясь, что и мир будет держаться от нас подальше.

– Они выбирали точку на карте и шли туда, держась, однако, поодаль от «черных линий и красных кружков».

– От автострад и населенных пунктов, – перевела коллега. – Почему?

– Понятия не имею, но Ханна убеждена, что жизнь ее была сплошным приключением и что родители облегчали бремя лишений, превращая всякое неудобство в игру, специально для нее придуманную… Все более-менее в духе Нью-Эйдж[4]4
  New Age (букв. «новая эра») – общее название совокупности различных мистических течений и движений, в основном оккультного, эзотерического и синкретического характера. Эта идеология достигла наибольшего расцвета на Западе в 1970-х годах.


[Закрыть]: отец ходил на охоту с луком и стрелами, а мать проводила странные обряды, чистила ауру и тому подобное.

– Дело было в девяностые годы: какой-то анахронизм, – скептически заметила Уолкер.

– В нашу первую встречу Ханна упомянула о призраках, колдуньях и живых мертвецах; кажется, она твердо убеждена в том, что все они существуют в реальности.

Стало быть, это нормально, что родители привязали мне колокольчик к щиколотке, чтобы забрать меня из земли мертвых.

– Меня не слишком беспокоит семья с причудами или суеверия, – заметила Уолкер. – Но заставляет задуматься история с именами.

Тереза Уолкер была права: то, что Ханна Холл в детстве много раз меняла имя, наводило и Джербера на размышления.

Идентичность формируется у человека в первые годы жизни. Имя – не просто ее часть, это ее стержень. Оно становится магнитом, к которому притягиваются все особенности, определяющие нас и делающие в каком-то смысле уникальными. Включая внешний вид, особые приметы, вкусы, нрав, достоинства и недостатки. В свою очередь, идентичность лежит в основе того, что мы называем индивидуальностью, определяет ее. если трансформировать первую, вторая рискует деградировать во что-то опасно неопределенное.

Перемена имени, даже единожды в жизни, дестабилизирует человека, наносит серьезный урон самооценке. Поэтому до чрезвычайности усложнена законная процедура смены идентичности. Кто знает, к каким последствиям для Ханны Холл привел процесс непрерывной метаморфозы.

Я – Белоснежка, Аврора, Золушка, Златовласка, Шахерезада… Какая девочка в целом свете может похвастаться, что всегда была принцессой?

Мысленно вслушиваясь снова в голос пациентки, Джербер открыл керамическую банку, где Сильвия держала печенье, сунул туда руку, вытащил шоколадное. Рассеянно откусил кусочек.

– Ханна упорно твердила, что у нее была счастливая семья, – заметил он, открывая холодильник и высматривая молоко.

– Думаете, она говорит неправду?

Джерберу пришел на ум Эмильян, мальчик-призрак.

– Одновременно с этим случаем я рассматриваю другой, шестилетнего белоруса, который утверждает, будто приемные родители устроили что-то вроде оргии и в ней принимали участие также бабушка с дедушкой и священник… Говорит, будто на них были маски животных: кот, овца, свинья, филин и волк, – скрупулезно перечислил психолог. – Суд поручил мне установить, не лжет ли мальчик, но проблема не сводится только к этому… Для ребенка семья – самое надежное место в мире или самое опасное: каждый детский психолог это прекрасно знает. Вот только ребенок не умеет отличать одно от другого.

Уолкер призадумалась на мгновение.

– По-вашему, маленькая Ханна не была в безопасности?

– Все дело в правилах, – отвечал Пьетро. – Ханна процитировала мне два: «Чужие опасны» и «Никогда не называть чужим свое имя».

– Наверное, чтобы понять, какие это правила и сколько их, а главное, для чего они служили, вы должны сначала углубиться в само понятие «чужие», – подсказала Уолкер.

– Да, правда, я тоже так думаю.

– Что-то еще?

– Адо, – отозвался психолог.

Он порылся в кармане пижамной куртки, куда положил листок из блокнота с записью, которую сделала женщина.

АДО.

– Ханна попросила у меня бумагу и ручку, чтобы записать имя. Я задавался вопросом, зачем ей это так срочно понадобилось.

– И как вы это себе объяснили?

– Может быть, она просто хотела привлечь мое внимание.

Уолкер обдумала информацию, потом спросила:

– Вы ведь ведете запись ваших сеансов с детьми?

– Да, – признал Джербер. – Я храню видеозаписи всех встреч.

Возможно, и коллега делала то же самое с субъектами, которых подвергала лечению. Тут он должен был бы рассказать историю с Ишио, как ему показалось, будто он разглядел имя кузена на листке, который вручил пациентке, но не хотелось, чтобы создалось впечатление, будто Ханна Холл умудрилась что-то ему внушить. Так что он заключил:

– И потом, я думаю, что Ханна намеренно бросила листок в мусорную корзину, чтобы я его нашел.

Такой вывод поразил Уолкер.

– Продолжайте записывать все ваши сеансы с Ханной, – порекомендовала она.

– Разумеется, не беспокойтесь, – заверил он, даже слегка улыбнувшись.

– Я серьезно, – настаивала коллега. – Я старше вас и знаю, о чем говорю.

– Доверьтесь мне.

– Простите, я иногда слишком ревностно опекаю более молодых коллег. – Но по голосу было понятно, что она по-настоящему озабочена, хотя причину такого беспокойства пока не хочет объяснить.

– Наверное, было бы полезно, если бы вы прислали мне видеозапись первого сеанса гипноза, который был проведен для Ханны в Аделаиде.

– Я не настолько продвинута, я до сих пор работаю по старинке, – призналась австралийка.

– Вы хотите сказать, что все время ведете записи от руки? – поразился Джербер.

– Нет-нет, – развеселилась Уолкер. – У меня цифровой магнитофон: я вам вышлю аудиозапись сеанса по электронной почте.

– Отлично, спасибо.

Тереза Уолкер, казалось, была довольна тем, что он решил попробовать провести курс гипноза для Ханны.

– Что до вашего гонорара…

– Это не проблема, – перебил ее Джербер.

Ханна Холл, что было очевидно для обоих, не могла себе позволить заплатить сколько-нибудь приличную сумму.

– Одни только межконтинентальные звонки нам влетят в копеечку, – рассмеялась Тереза Уолкер.

– Но вы были правы: эта женщина нуждается в помощи. И, судя по рассказу, который я услышал во время первого сеанса, можно еще многое извлечь из ее памяти.

– Какое впечатление произвела на вас Ханна? – вдруг напрямик спросила коллега.

Джербер смутился, не зная, что сказать. Он лишнюю секунду помедлил с ответом, и Уолкер заговорила сама.

– Будьте осторожны, – предупредила она.

– Буду, – пообещал Джербер.

Завершив звонок, он немного в задумчивости посидел в кухне перед стаканом холодного молока, съел еще пару шоколадных печений. В полутьме, которую рассеивал только свет из открытого холодильника.

Пьетро спрашивал себя, какое впечатление произвела на него Ханна Холл и почему он не сумел ответить Уолкер.

Каждый пациент отражается в лечащем враче. Но случается и противоположное, это неизбежно. Особенно когда речь идет о детях. Как бы психолог ни пытался оставаться отстраненным, невозможно не вникать эмоционально в некоторые рассказы, полные ужасов.

Синьор Б. научил его многим способам преодолевать такие вещи. Способам выковывать невидимую броню, не теряя при этом необходимой эмпатии.

«Ведь если ужас последует за тобой в твой дом, ты пропал», – говаривал он.

Джербер поднялся из-за стола, поставил пустой стакан в раковину и закрыл холодильник. Прошел босиком по объятому молчанием дому, направляясь в спальню.

Сильвия закуталась в одеяло, ладошки сложены между щекой и подушкой. Взглянув на нее, психолог почувствовал себя виноватым. Было нечто общее между ним и Ханной Холл. Поэтому он был так заботлив, так внимателен к пациентке, поэтому счел своим долгом ей помочь.

Прежде чем забраться под одеяло к жене, он пошел посмотреть, как там Марко. Тот тоже безмятежно спал в своей кроватке, при свете ночника в форме кактуса, в той же позе, что и мать. И в этом они похожи, сказал себе Пьетро. Такая мысль его утешила.

Он склонился к подушке, запечатлел на лбу ребенка легкий поцелуй. Мальчик чуть дернулся, но не проснулся. Он пока был в тепле, но отец знал, что через пару часов сын скинет с себя одеяло и придется вставать, укрывать его. Пьетро уже собирался пойти спать, но вдруг застыл на пороге.

Ваш сын никогда не зовет вас ночью потому, что у него под кроваткой прячется чудовище?

Вновь в его мысли внедрился голос Ханны Холл. Пьетро покачал головой, сказал себе, что легко поддаться внушению в поздний ночной час. Но не сдвинулся с места.

Все смотрел на темную щель под кроваткой Марко.

Сделал шаг, потом второй. Снова оказавшись у кроватки, нагнулся, честя себя дураком и твердя самому себе, что бояться нечего. Но непокорное сердце билось сильнее обычного.

…поднимая покрывало, и вы испытываете тайную дрожь, представляя себе на одно мгновение, что все может оказаться правдой…

Джербер поддался убеждению, послушался тоненького голоска, который призывал проверить, какую тайну скрывает тьма, угнездившаяся за мирным сном его сына. Пьетро схватился за край покрывала и резко поддернул его. Зеленоватый свет лампы-кактуса первым хлынул в темную пещеру. Пьетро Джербер пошарил там взглядом.

Никакого чудовища, только игрушки, попавшие туда неизвестно как.

Он опустил покрывало. С облегчением, но и злясь на себя за то, что поддался ничем не оправданному страху. Тяжело вздохнув, решил идти спать. Сделал пару шагов, но тут Марко пошевелился в постели, и Джербер услышал…

Металлический серебряный звон.

Психолог обернулся, остолбенев. Дай-то бог, чтобы этот звон слышался только в его голове. Но звук повторился. И происходил он из-под одеяла, которым был укрыт Марко. То был призыв. Призыв, обращенный к нему, к отцу.

Он снова подошел к кроватке и решительным жестом поднял одеяло.

То не была галлюцинация. Пока здравый смысл обращался в ничто, Джербер смотрел, бессильный, на аномальный предмет, явившийся прямиком из преисподней Ханны Холл.

Кто-то привязал красную атласную ленточку к левой щиколотке его сына. И на этой ленточке висел колокольчик.

10

Они договорились встретиться в половине восьмого, чтобы Ханна не пересекалась с другими пациентами, которые начинали являться примерно к девяти.

Уже около семи Джербер вышел из дома, направляясь в центр. Он опять почти не спал. Но на этот раз причина была серьезнее. Быстрым шагом проходя по улицам исторического центра, он мог слышать приглушенный, дребезжащий звук колокольчика, спрятанного в кармане пиджака.

Зов из земли мертвых.

Он не знал, как эта красная атласная ленточка оказалась на щиколотке его сына. Его ужасала сама мысль о том, насколько близко Ханна соприкоснулась с его семьей. И он не мог понять, какова ее истинная цель.

Один вопрос особенно мучил его: когда могла произойти встреча Марко и Ханны Холл?

Накануне ребенок покидал дом, только чтобы отправиться в ясли: няня отвела его туда и забрала ближе к вечеру. Никаких прогулок по причине скверной погоды. Ни дня рождения в игротеке, вообще ничего сверх программы. Единственный ответ: контакт имел место по дороге, между домом и яслями, причем утро исключается, поскольку Ханна тогда была с ним, в его кабинете.

Джербер ничего не сказал Сильвии о том, что обнаружил ночью, не хотел ее волновать, но был раздосадован тем, что приходится что-то скрывать от жены. Хотя секрет, который он таил уже три года, был куда более гнусным, в том случае он мог оправдаться тем, что просто оберегает ее.

– Сегодня ты отведешь Марко в ясли, а я заберу, – распорядился он, уходя из дома.

Сильвия, которая как раз давала малышу бутылочку, спросила, зачем вдруг понадобились такие изменения. Но Пьетро ушел, сделав вид, что не слышал.

Он не мог потребовать от Ханны Холл объяснений, она наверняка стала бы отрицать всякую свою причастность к этому делу. Не мог и резко прервать с ней все отношения, ибо, не имея доказательств, мог быть обвинен в пренебрежении врачебным долгом. И наконец, что-то в нем противилось принятию решительных мер: нельзя предугадать, как Ханна отреагирует, если ее оттолкнуть.

Он спросил себя, как бы поступил на его месте синьор Б. Уж конечно, тот ублюдок не позволил бы себя вовлечь до такой степени.

Через пятнадцать минут Джербер переступил порог мансарды и сразу столкнулся со служителем, который делал уборку.

– Доброе утро, – бросил он рассеянно.

Но служитель смотрел на него с каким-то непонятным смущением.

– Что случилось? – спросил психолог.

– Я велел ей подождать снаружи, но она сказала, что вы ей разрешили, и я не знал, как поступить, – сбивчиво извинялся уборщик.

Джербер уловил запах «Винни», сигарет, которые курила Ханна. Она тоже пришла пораньше.

– Не переживайте, все в порядке, – успокоил он служителя, хотя какое там «в порядке», все было хуже некуда.

Он пошел по коридору на запах сигареты. Ожидал найти Ханну в своем кабинете, но на полпути заметил, что открыта дверь напротив. Ускорил шаг в несбыточной попытке предотвратить то, что уже случилось, движимый скорее гневом, чем насущной необходимостью. Эта женщина перешла все границы, ее предупреждали, что этого делать нельзя, это запрещено.

Синьор Б. не захотел бы пустить туда незнакомку.

Но, добежав до кабинета, куда три года никто не вторгался, Джербер замер на пороге.

Ханна стояла к нему спиной посередине комнаты, картинно подбоченившись и держа сигарету в поднятой руке. Она курила и оглядывалась вокруг. Пьетро хотел было ее окликнуть, но она обернулась сама. Одета она была точно так же, но еще имела при себе бумажный пакет, откуда торчал краешек подарочной упаковки. Джербер даже не стал гадать, что там, он был слишком взбешен.

– Что это за место? – спросила Ханна с самым невинным видом, показывая на палас, зеленый, как лужайка, на голубой потолок, испещренный нежными белыми облачками и яркими звездочками, на сделанные из папье-маше высокие деревья с золотыми кронами, соединенные между собой длинными веревочными лианами.

Едва Джербер вступил в лес, насаженный его отцом, как все его воинственные намерения помимо его воли испарились и нахлынула волна ностальгии.

Такое умиротворяющее действие это место оказывало и на всех детей.

Вместо ответа на вопрос Ханны психолог повернулся к столику с проигрывателем: на круге стояла пыльная виниловая пластинка. Джербер поднял рычаг, и игла аккуратно опустилась на бороздку. Через пару пустых оборотов зазвучала веселая песенка.

– Это медведь и Маугли, – объявила через несколько секунд Ханна Холл, узнав голоса. – «Простые радости», – добавила она в изумлении, вспомнив название песни. – «Книга джунглей».

Диснеевская версия классического текста Киплинга.

– Здесь был кабинет моего отца, – вдруг произнес Джербер, поражаясь самому себе. – Здесь он принимал своих маленьких пациентов. – И научил меня всему, что я знаю, – подумал Пьетро, но вслух произносить не стал.

– Кабинет доктора Джербера-старшего, – проговорила Ханна, взвешивая информацию.

– Дети звали его синьор Балу.

Он запер комнату, все еще пребывая в некотором раздражении. Вернувшись к себе в кабинет, обнаружил Ханну в кресле-качалке: поставив пакет с подарком на пол, она курила как ни в чем не бывало, готовясь к следующему сеансу гипноза.

Женщина не отдавала себе отчета в том, что вторглась в очень личное пространство, а главное, разбередила старые раны. Она как будто изъята из мира других людей. Не в состоянии подключиться к эмоциям ближнего. Ей будто бы чужда элементарная вежливость, простые правила общежития. Тому причиной, возможно, изоляция, в которой она жила ребенком. Это и впрямь делало ее девочкой, которой многое предстояло постичь в жизни.

Уолкер была права: Ханна представляла собой опасность. Не потому, что в ней таилась склонность к насилию, но из-за самой своей невинности. Детеныш тигра играет с человеческим детенышем. Но первый не знает, что может убить второго. И второй не знает, что может быть убит первым, часто говорил отец. Отношения Пьетро с Ханной вполне описываются этим сравнением, с ней следует вести себя крайне осторожно.

Джербер сунул руку в карман, потрогал ленточку с колокольчиком: пусть служит напоминанием. Потом уселся в свое кресло, сделал вид, будто проверяет звонки на сотовом перед тем, как отключить его на время сеанса. Хотел, чтобы Ханна почувствовала его недовольство.

– Это правда, что нельзя внезапно прерывать курс лечения гипнозом, иначе могут быть серьезные последствия для пациента? – спросила она со всем чистосердечием, чтобы нарушить гнетущую тишину.

– Да, правда, – был вынужден подтвердить психолог.

Интонация была инфантильная, но сам вопрос заключал в себе двойной скрытый смысл. Ханна хотела знать, сердится ли он, добивалась от него утешения. Но еще это был способ сказать, что они уже связаны и разорвать эти узы не так-то легко.

– Я размышлял над тем, что вы рассказали мне в прошлый раз, – сказал Джербер, меняя тему. – Вы описали мне вашу мать и вашего отца, используя немногочисленные детали: родинку, которая была у нее на щиколотке, его непокорные волосы.

– Ну а вы бы как описали ваших родителей? – воскликнула Ханна, вновь вторгаясь в его личную сферу.

– Речь не обо мне.

Джербер прилагал все усилия, чтобы сохранять спокойствие. Но если бы ему нужно было в самом деле изложить свои воспоминания, он сказал бы, что его мать была неподвижна, нема и все время улыбалась. Все потому, что с той поры, когда ему было примерно столько же лет, сколько сейчас Марко, единственное воспоминание о ней было запечатлено на семейных фотографиях, хранившихся в альбоме, переплетенном в кожу. Что до отца, то о синьоре Б. можно было сказать одно: он относился к детям так бережно, как никто в целом свете.

– Вы замечали, что когда взрослого просят описать родителей, он никогда не рассказывает, какими они были в молодости, но в большинстве случаев склонен описывать стариков? – рассуждала Ханна. – Я часто думала над этим и нашла объяснение: по-моему, дело вот в чем – когда мы приходим в мир, родители уже там. И мы, вырастая, уже не можем вообразить, что маме и папе тоже было когда-то двадцать лет, хотя вероятно, что мы в то время уже присутствовали в их жизни.

У Джербера сложилось впечатление, что Ханна пытается его отвлечь. Возможно, рассуждая о родителях вместо того, чтобы погрузиться в воспоминания о собственном детстве, она искала способ избежать столкновения с реальностью, причиняющей боль. Может быть, ее родители погибли или продолжили без нее свою отшельническую жизнь. Так или иначе, доктор не хотел спрашивать напрямую, полагаясь на то, что пациентка сама расскажет о произошедшем, когда будет готова.

– Ваши родители избрали кочевой образ жизни…

– Девочкой я жила в разных областях Тосканы: в окрестностях Ареццо, в долине Казентино, в регионе Гарфаньяна, на Апеннинах, в Луниджане, в Маремме… – подтвердила Ханна. – Но это я выяснила потом. Только позже я узнала, как назывались те места. Если бы тогда меня спросили, где я нахожусь, я бы не смогла ответить.

– В конце нашего прошлого сеанса вы намекнули, что причина этих постоянных перемещений могла быть связана с Адо, – напомнил ей Джербер. – С маленьким сундучком, на крышке которого было выжжено имя и который вы приносили с собой во все места, где останавливались.

– Адо всегда хоронили рядом с домом голосов, – подтвердила Ханна.

– Чтобы выяснить, какие отношения связывали вас и Адо, нужно действовать постепенно.

– Я согласна.

– Чужие, – начал психолог.

– Что вы хотите знать?

Джербер сверился с записями в блокноте.

– Вы говорили о правилах, даже процитировали пару…

– Правило номер пять: если чужой зовет тебя по имени, беги, – стала перечислять Ханна. – Правило номер четыре: никогда не приближаться к чужим и не позволять им приближаться к тебе. Правило номер три: никогда не называть чужим своего имени. Правило номер два: чужие опасны. Правило номер один: доверять только маме и папе.

– Стало быть, думается мне, что эти пять правил определили ваше отношение ко всему человечеству, – заключил психолог. – Любой другой человек, кроме ваших родителей, воспринимался как потенциальная угроза: следовательно, в мире обитали только злые существа, – подытожил он с нескрываемым пафосом.

– Не только, – уточнила Ханна Холл. – Я никогда такого не говорила.

– Тогда выразитесь точнее, пожалуйста…

– Чужие прятались между обычными людьми.

Джерберу пришел на память очень старый фильм, где пришельцы подменяли собой людей, пока те спали, а потом спокойно жили среди всех прочих, и никто ничего не замечал.

– Если чужие ничем не отличались от всех остальных, как вы могли их распознать?

– Мы не могли, – ответила Ханна, широко распахнув голубые глаза, будто удивляясь, как ему в голову не пришла такая банальная мысль.

– Значит, сторонились всех подряд. Кажется, это немного чересчур, вы не находите?

– Что вы знаете о змеях? – неожиданно спросила женщина.

– Ничего, – ответил Джербер.

– Увидев змею, можете ли вы распознать, ядовитая она или нет?

– Не могу, – был вынужден признаться психолог.

– И что же вы делаете, чтобы не рисковать?

Джербер помолчал, потом ответил:

– Держусь подальше от любых змей.

Он оказался в затруднительном положении. Рассуждение Ханны было неопровержимым.

– Почему вы боялись чужих? – спросил он.

Женщина смотрела куда-то вдаль, потерявшись среди бог знает каких смутных образов.

– Чужие забирали людей, увозили прочь от любимых, – сказала она. – Никто не знал, куда их увозили и что с ними потом случалось. Или мне всего не рассказывали, ведь я была еще маленькая… Единственное, что я знала: те люди никогда не возвращались. Никогда.

Без каких-либо комментариев Джербер включил метроном. Услышав стук, Ханна закрыла глаза и стала раскачиваться в кресле.