Текст книги "Ария смерти"

5

Проснулась Флавия с ощущением, похожим на похмелье, – словно вчера выпила лишнего, хотя этого и не случалось уже многие годы. Голова болела, глаза опухли и не хотели открываться. Спина и плечи затекли, и потянуться под одеялом Флавия смогла с большим трудом. Сначала она подумала, что все это нервы, но потом вспомнила вчерашний прыжок с крыши замка Сант-Анджело: как она рухнула на ворох поролоновых матрасов, приземлившись не на живот, а скорее на бок. Флавия сразу почувствовала, что ударилась, но по ту сторону занавеса уже гремели аплодисменты, и она обо всем забыла.

Надеясь уменьшить боль, она долго стояла под душем, подставляя под очень горячую воду сперва голову, потом спину. Затем завернулась в огромное полотенце, другим обернула мокрые волосы и отправилась в кухню, где сварила кофе и выпила его без сахара и сливок. Допивая вторую чашку эспрессо, Флавия босиком переместилась в гостиную, окна которой выходили на балкон. В этом помещении и в паре соседних, выходящих на канал, были слышны гудки проплывающих мимо вапоретто, – в отличие от спален, окна которых выходили на другую сторону. Начинался еще один унылый, серый день, и Флавия подумала, что, если открыть стеклянную дверь, выйти на террасу и сделать хватательное движение, назад в комнату можно принести в кулачке немного влаги…

Она долго стояла у окна, наблюдая за снующими в обе стороны корабликами. Отсюда было видно имбаркаде́ро[20]20
  Пирс (итал.).


[Закрыть] возле церкви Санта-Мариа-дель-Джи́льо, справа, по ту сторону канала. Флавия успела заметить, как к нему причалили две лодки. «Если б я только могла думать о двух разных вещах одновременно!» – поймала она себя на мысли и вернулась в спальню, чтобы посмотреть, который час.

На часах, которые Флавия оставила возле кровати, было почти одиннадцать. Рядом лежал мобильный. Фредди прислал ей уже три сообщения. В последнем говорилось, что, если она не объявится до полудня, Сильвана спустится и позвонит к ней в дверь; сам он уже в конторе и сделать этого не может.

Флавия написала ему эсэмэску с просьбой не валять дурака, но вовремя опомнилась, стерла этот текст и набрала новый: она только что проснулась, и ей гораздо лучше. И хотя телефонино едва ли лучшее средство коммуникации, певица поблагодарила Фредди за помощь и терпение, проявленное им вчера ночью, и прибавила, что как друг он просто бесценен.

Ответ пришел через считанные секунды: «Ты тоже, дорогая!» Всего три слова, но они невероятно ее подбодрили. Флавия быстро оделась, выбрав коричневое платье, с которым не могла расстаться уже много лет, и коричневые туфли на низком каблуке, достаточно удобные для того, чтобы выстоять в них многочасовую репетицию.

Флавия зашла в бар по левую сторону калле[21]21
  В Венеции – длинная узкая улица.


[Закрыть], ведущей к мосту, и заказала сладкую булочку-бриошь и кофе. Заказала и тут же спросила себя, не безумие ли это – пытаться сорвать репетицию, что обязательно случится, если ее организм сейчас получит слишком много сахара и кофеина. Она окликнула бармена и изменила заказ: один трамецци́но с прошу́тто и моцареллой и стакан апельсинового сока. Флавия взяла оставленную кем-то на барной стойке Il Gazzettino[22]22
  Ежедневная газета, популярная на севере Италии.


[Закрыть] и лениво пролистала ее за едой, не получая удовольствия ни от чтения, ни от сэндвича, но гордясь тем, что устояла перед сладостями и еще одной чашкой кофе.

Капельдинера Флавия застала на рабочем месте, в застекленной каморке, и попросила его рассказать поподробнее о людях, которые принесли розы, но он вспомнил только, что носильщиков было двое. В ответ на вопрос Флавии капельдинер сказал: да, это были венецианцы, хотя он и не помнит, чтобы они доставляли цветы в театр раньше.

Флавия уже повернулась, собираясь уходить, но тут капельдинер окликнул ее и спросил, правда ли то, что говорит Марина – что синьора не хочет забирать ни цветы, ни вазы. Если это так, позволено ли ему будет взять что-нибудь для дочки? Нет, жена ушла от него к другому, а дочка – ей тогда было всего пятнадцать – пожелала остаться с ним. Нет, с матерью и ее новым мужем она жить не захотела, и судья сказал, что она может остаться с отцом. Его девочка любит все красивое, вот он и спросил у Марины, можно ли взять одну вазу и букет, а та ответила, что это решать синьоре, ведь она сказала, что цветы и вазы – для костюмеров; но с синьорой работают только двое костюмеров, поэтому она, Марина, лучше пока оставит вазы и цветы у себя, – до тех пор пока синьора не скажет, что он может их взять.

И снова Флавия спросила себя, что именно вызывает у людей желание общаться с ней. Или же простого любопытства или заинтересованности достаточно для того, чтобы пролился поток информации, не важно, кто слушатель?

Флавия улыбнулась, посмотрела на настенные часы над столом и удивилась тому, что уже так поздно.

– Скажите Марине, что мы с вами все обсудили и я разрешила взять то, что вам понравится.

– Ваш аккомпаниатор еще не приехал, синьора, – любезностью на любезность ответил капельдинер. – Он живет в До́ло[23]23
  Городок в регионе Венето.


[Закрыть], поэтому часто опаздывает.

– Но разве это далеко от Венеции? – спросила Флавия, делая неопределенный жест в сторону материка.

– Километров двадцать, синьора. Только машины у него нет.

Ну почему ей приходится все это выслушивать?

– Однако туда можно добраться поездом или автобусом.

– Конечно. Только поезда теперь ходят реже, по утрам уж точно. А на автобусе ехать больше часа.

Больше часа? Уж не перенеслась ли она во сне в Буркина-Фасо?

– Что ж, будем надеяться, что он все-таки доедет, – сказала Флавия.

И, выпутавшись наконец из разговора, направилась к лифту.

Наверху Флавия застала уборщицу, и та сообщила ей, что цветы и вазы раздали, – не считая двух, которые Марина заперла у себя в шкафчике на первом этаже. Прежде чем уборщица расскажет еще что-то, Флавия с таким же испуганным видом, как только что с капельдинером, глянула на свои часы и сказала, что опаздывает к аккомпаниатору.

Чтобы не подумали, что она попросту сбежала, Флавия медленно спустилась по лестнице, проигрывая в памяти две арии, над которыми они с аккомпаниатором условились сегодня поработать.

За месяц – от веризма[24]24
  Течение в итальянском искусстве, для которого характерно правдивое изображение действительности и психологических переживаний героев.


[Закрыть] к бельканто…[25]25
  Вокальный стиль, отличающийся певучестью, легкостью, красотой звучания. Возник в Италии в XVII веке.


[Закрыть] Отыграв спектакли, запланированные в Венеции, она с детьми на неделю уедет отдохнуть на Сицилию, а оттуда – в Барселону, где ей предстоит петь вместе с меццо-сопрано, которой она восхищалась, но прежде не пересекалась. Это будут ее первые гастроли в Испании после развода – из-за мужа-испанца, богатого, но жестокого и с хорошими связями. Только его второй брак и переезд в Аргентину открыли для Флавии двери театров «Лисео» в Барселоне и Королевского – в Мадриде, с перспективой спеть сольные партии, о которых она мечтала много лет: Марию Стюарт и Анну Болейн Доницетти – двух дам, лишившихся головы, но по разным причинам и под разную музыку.

В «Ла Фени́че»[26]26
  Оперный театр в Венеции.


[Закрыть] Флавии выделили репетиционную, чтобы она могла подготовиться к этим ролям, – щедрый жест со стороны театра, ведь обе партии она намеревалась исполнять на других подмостках. Это была комната в самом конце коридора, последняя справа.

Уже возле первой двери Флавия услышала звуки фортепиано. Жизнерадостное вступление к арии, которое она узнала, но никак не могла вспомнить название. «Тара-дара-дара-дам!» Казалось бы, веселейшая из мелодий, но музыкальная память подсказывала Флавии, что это ложное впечатление: эта легкомысленность наиграна от начала до конца. Не успела она об этом подумать, как музыка стала зловещей. И низкий женский голос запел: Se l’inganno sortisce felice, io detesto per sempre virtи́[27]27
  Речь идет об арии Полинессо из второго акта оперы «Ариодант». Перевод этой фразы – далее в тексте.


[Закрыть]. Еще несколько фраз – и Флавия вспомнила, что это за ария. Но что музыка Генделя и – еще невероятнее! – коварный Полинес, враг Ариоданта, здесь делают? Голос между тем взметнулся в переливах колоратуры, заставив Флавию изумиться еще сильнее: контральто? Сложные переходы, подвластные лишь сопрано, для которого эта партия, собственно, и предназначена? Но сопрано с теплым тембром и бархатным нижним регистром…

Флавия прислонилась к стене коридора и закрыла глаза. Она отчетливо слышала каждое слово: все согласные звуки выпевались очень четко; гласные – так открыто, как это было задумано, и не более. «Коль обман оказался удачным, добродетель презрю я навек». Музыка едва заметно замедлилась, и угроза в голосе Полинеса усилилась: Chi non vuol se non quello, che lice, vive sempre infelice quaggiи́. Флавия полностью отдалась удовольствию контраста: прерывистая, игривая мелодия, источающая радость, – и фраза Полинеса, утверждающего: Кто дурного свершать не желает, в нашем мире несчастлив всегда!

Возвращение к одночастной форме[28]28
  Простая музыкальная форма, состоящая из одного периода.


[Закрыть] и обратно… Виртуозные переливы голоса, заполняющие пространство, причем все до единого спеты с легкостью. Всего две фразы, исполняемые на разный лад. Музыка то нарастает, то затихает… Флавия слушала Ариоданта пару лет назад в Париже – ее другу досталась довольно-таки неблагодарная роль Лурканио. Она запомнила трех исполнителей, но не Полинеса, которому такое блестящее исполнение и не снилось. Между тем за дверью творилось нечто невообразимое: голос вибрировал, взлетая и тут же опускаясь на нижние ноты, характерные для контральто. Финальный пассаж, с повторяющимися переходами от нижнего тона к высокому, доставил Флавии едва ли не физическое удовольствие. Как и мысль о том, что ей никогда не придется конкурировать с этой певицей, кем бы она ни была.

Стоило ей прийти к такому заключению, как справа донесся мужской голос:

– Флавия, я приехал!

Она обернулась, но очарование музыкой было столь сильно, что певица не сразу узнала Риккардо, своего рипетито́ре[29]29
  Репетитор (итал.).


[Закрыть], с которым работала над Тоской. Он предложил ей помощь в подготовке к операм Доницетти. Низенький, коренастый, бородатый, с искривленным носом, Риккардо внешне походил на бандита, но его исполнение было таким чувственным, чуть ли не сверкающим, особенно в мягких вступлениях к ариям, которым, по его утверждению, слишком многие певцы не уделяли должного внимания. За те несколько недель, пока они работали вместе над оперой Пуччини, рипетиторе указал Флавии на некоторые музыкальные нюансы, которых она не заметила, читая партитуру, и не слышала, когда пела партию сама. Своим исполнением Риккардо сделал эти нюансы более явными, а еще он останавливался после каждого пассажа, требовавшего, по его мнению, особого, драматического ударения. И только после успешной премьеры, когда его работа, собственно, закончилась, он признался Флавии, что терпеть не может Тоску. Музыки, написанной после смерти Моцарта, для него не существовало.

Они с Риккардо по-приятельски расцеловались, и он сказал, что вчера она выступила прекрасно, однако Флавия перебила его вопросом, указывая на дверь у себя за спиной:

– Ты знаешь, кто там репетирует?

– Нет, – ответил Риккардо. – Давай это выясним!

И он постучал. Флавия не успела ему помешать.

Мужской голос крикнул: Momento![30]30
  Здесь: минутку! (итал.)


[Закрыть], женщина тоже что-то сказала, после чего дверь открылась. На пороге стоял высокий мужчина; в руке у него были нотные листы.

– Cosa c’е́?[31]31
  Здесь: что там? (итал.)


[Закрыть]

С этими словами он вышел в коридор, но, узнав коллегу, а потом и Флавию, замер, прижимая ноты к груди, словно хотел за ними спрятаться.

– Синьора Петрелли! – пробормотал он, будучи не в состоянии ни скрыть изумления, ни сказать что-либо еще.

Позади него Флавия увидела девушку, ту самую, которая вчера вечером дожидалась ее после спектакля – с чудесным голосом и порывистыми движениями. Сегодня она казалась гораздо привлекательнее, с зачесанными назад волосами и без грамма косметики. Без дурно подобранной помады ее даже можно было назвать симпатичной. У нее было выражение лица человека, который сделал что-то хорошо и знает об этом. В руке девушка тоже держала ноты.

– У вас в Париже прекрасные педагоги, дорогая, – сказала Флавия.

Она вошла в комнату, не спросив позволения, и приблизилась к девушке. Наклонилась, расцеловала ее в обе щеки, потрепала по руке, улыбнулась и еще раз погладила по руке.

– Удивительно, что вы выбрали именно эту партию. – И, предваряя объяснения или оправдания юной певицы, Флавия продолжала: – Но вы справились идеально, несмотря на юный возраст. Что еще вы готовите?

Девушка попыталась ответить, но ей это не удалось.

– Я… я… – только и сумела пробормотать она, потом выбрала нужную страничку и показала ее Флавии.

– «Ламе́нто[32]32
  Скорбная, жалобная ария (итал.).


[Закрыть] Оттавии», – прочла Флавия. – Душераздирающая ария, вы не находите? – спросила она, и девушка кивнула, но дар речи к ней еще не вернулся. – Всегда хотела спеть ее, но для меня тесситура[33]33
  В музыкальном произведении – высотное положение звуков по отношению к диапазону певческого голоса или музыкального инструмента.


[Закрыть] слишком низкая.

Тут Флавия опомнилась и сказала, обращаясь к девушке и ее аккомпаниатору:

– Простите, что помешала!

– Мы почти закончили, – сказал мужчина. – Планировали репетировать час, но задержались гораздо дольше.

Флавия посмотрела на девушку, которая, похоже, немного успокоилась.

– Вам правда понравилось, синьора? – спросила юная певица, сделав над собой усилие.

На этот раз Флавия искренне засмеялась.

– Прекрасное пение, виртуозное! Потому я и вошла – чтобы сказать вам об этом.

Девушка зарделась и прикусила губу, словно готова была вот-вот заплакать.

– Как вас зовут? – спросила Флавия.

– Франческа Сантелло, – сказала девушка.

– Это моя дочь, синьора, – произнес аккомпаниатор. Он шагнул вперед и протянул Флавии руку: – Людови́ко Сантелло!

Флавия ответила на рукопожатие, а потом подала руку и девушке – на прощание.

– Мне тоже пора поработать! – сказала она, улыбнувшись аккомпаниатору и его дочери, а потом и Риккардо, который так и остался стоять в дверях.

Дружелюбно кивнув юной певице, Флавия вышла из комнаты и направилась дальше по коридору. Дверь закрылась, и внутри тут же загудели голоса. Когда группа людей, разговаривавших друг с другом, прошла мимо них в обратном направлении, к холлу, Флавия обратилась к Риккардо:

– У этой девочки чудесный голос. Думаю, она станет прекрасной певицей.

Риккардо достал из кармана ключи.

– Позволю себе заметить, что она уже ею стала, – сказал он, открыл дверь и пропустил Флавию вперед.

Она вошла со словами «Редкий случай, когда такая юная…» Фраза оборвалась, стоило Флавии увидеть цветы – единственный букет в простой стеклянной вазе. Они стояли на фортепиано. К вазе был прислонен маленький белый конверт.

Флавия подошла к инструменту, взяла конверт и не задумываясь протянула его Риккардо:

– Пожалуйста, ты не мог бы вскрыть его и прочитать?

Если просьба и показалась рипетиторе странной, он не подал виду. Ногтем большого пальца поддев клапан на конверте, Риккардо открыл его и вынул оттуда простую белую карточку. Затем повернулся к Флавии и прочел: «Мне не понравилось, что ты раздала мои розы. Надеюсь, этого не повторится».

– Подпись есть? – поинтересовалась Флавия.

Риккардо перевернул карточку, потом взял конверт и проверил, нет ли чего-нибудь на обороте; после положил все на фортепиано.

– Нет. Больше ничего.

Он посмотрел на Флавию и спросил:

– Какие-то проблемы?

– Нет. – Она поставила папку с партитурами на пюпитр, взяла вазу с цветами и вынесла ее в коридор. – Кажется, мы работали над концовкой второго акта…

6

По пути домой Брунетти с Паолой говорили о спектакле, который понравился им обоим, но каждому по-своему. Брунетти видел Флавию в роли Виолетты всего один раз, и то по телевизору – в те годы, когда продюсеры RAI[34]34
  Итальянская общественная телерадиокомпания.


[Закрыть] еще считали оперу чем-то достойным телетрансляции. Вскоре такие передачи исчезли с экранов; прессу опера также мало интересовала. Разумеется, временами всплывали какие-то околооперные истории, но основное внимание уделялось не певческой карьере, а семейному положению исполнителя – он женится, разводится, разъезжается с партнером, все в таком духе.

Просто не верилось, что прошло столько лет с тех пор, как он видел Флавию в Травиате: когда она умирала, у него просто сердце разрывалось, так хотелось вмешаться и спасти ее. И в то же время Брунетти знал: так же как Паоло и Франческа предпочли бы вечно следовать друг за другом сквозь вихри ада[35]35
  Отсылка к опере С. Рахманинова «Франческа да Римини».


[Закрыть], Виолетта заплачет от радости, ожив и вновь обретя здоровье, и тут же упадет замертво. Это всего лишь красивая история. Так и с Тоской: хотя она и заколола кинжалом Скарпиа и бросилась с крыши, все понимают, что еще минута – и она вернется на сцену, будет улыбаться и махать рукой зрителям. Однако убийство и самоубийство остаются реалистичными. Факты бессмысленны; истинно лишь искусство.

За последние годы Паола полюбила оперу, и исполнение Флавии привело ее в восторг, несмотря на то что сюжет она находила смехотворным.

– Вот бы увидеть ее в какой-нибудь более интересной опере, – сказала она, когда они с мужем были как раз на середине моста Риальто.

– Но ты же сказала, что тебе понравилось?

Брунетти зашагал вниз по ступенькам, ощущая внезапно навалившуюся на него усталость. Ему хотелось просто дойти до дома, выпить бокал вина и лечь спать.

– Да, местами даже за душу брало, – согласилась Паола. И тут же передернула плечами: – Но ты же знаешь, я пла́чу, даже когда убивают маму Бэмби.

– И что из этого? – спросил Брунетти.

– Опера никогда не сможет увлечь меня так же, как тебя. Я ни на минуту не забываю, что все это понарошку. – Паола потрепала мужа по руке, потом крепко схватилась за нее.

К этому моменту они уже спустились с моста и шли вдоль ри́ва[36]36
  Берег (итал.).


[Закрыть].

– Может, это потому, что ты читаешь так много книг по истории, – протянула Паола задумчиво.

– Что-что? – растерялся Брунетти.

– В исторических трудах – по крайней мере, в тех, что ты предпочитаешь – почти всегда полным-полно вранья. Цезаря заставили принять власть против его воли. Нерон играл на лире, глядя на горящий Рим. Ксеркс велел отхлестать плетьми воды Геллеспонта. Куча фактов, которые подаются в этих книгах как истина, на деле – слухи или же и вовсе небылицы.

Брунетти остановился и посмотрел на жену.

– Не пойму, к чему ты клонишь, Паола! Мне казалось, мы говорим об опере…

Она ответила не сразу.

– Я всего лишь хочу сказать, что ты развил в себе умение слушать.

По тому, как Паола замедлила не только речь, но и шаг, Брунетти понял, что мысль еще не закончена, и промолчал.

– На работе ты часто сталкиваешься с враньем, поэтому научился не упускать ни единой мелочи из того, что тебе говорят.

– Это хорошо или плохо?

– Прислушиваться к тому, что человек говорит, всегда хорошо, – незамедлительно последовал ответ.

Паола сделала шаг и поняла, что мужа ей придется тащить за руку, – он задумался и замер на месте. Газеты, журналы, которые он читает, составленные коллегами отчеты о преступлениях, заявления правительства… Его жена права: чаще всего лжи там примерно столько же, сколько и фактов, и оценивает он это именно с такой позиции.

– Думаю, ты права, – сказал Брунетти. – Часто бывает трудно отличить одно от другого.

– В этом вся суть искусства, – произнесла Паола. – Тоска – одна сплошная ложь, но то, что случилось с героиней, – нет.

О том, что ее слова были пророческими, Брунетти предстояло узнать через два дня, когда они увиделись с Флавией – за ужином в доме родителей Паолы. Гвидо с женой пришли в половине девятого и застали ко́нте[37]37
  Граф (итал.).


[Закрыть] с контессой[38]38
  Графиня (итал.).


[Закрыть] в парадной гостиной, окна которой выходили на пала́цци[39]39
  Дворцы (итал.).


[Закрыть] по другую сторону Гранд-канала[40]40
  Главная водная магистраль Венеции.


[Закрыть]. Флавия Петрелли запаздывала.

Одежда на теще с тестем была скорее повседневной, что немало удивило Брунетти: галстук на конте шерстяной, а не шелковый, контесса – не в платье, а в черных шелковых брюках-слаксах. Из-под рукава ее жакета то и дело выглядывал браслет, пару лет назад привезенный ей супругом из деловой поездки в Южную Африку. Если учесть, что из Цюриха он привез ей шоколад, то что же везти из Южной Африки, если не бриллианты?

Собравшиеся расселись на двух диванах, друг напротив друга, и какое-то время говорили о детях, о школах, в которых те учатся, об их надеждах и, конечно, о том, как сами видят их будущность – обычная семейная беседа. Девушка Раффи по имени Сара Пагануцци уже год учится в Париже, но Раффи еще ни разу ее не навестил, – для взрослых это был повод для бесконечных домыслов о том, что же между ними происходит. Или не происходит… А Кьяра, судя по всему, пока что не подвластна обаянию сверстников, к чему ее родители и дед с бабкой относились с пониманием и даже радовались этому.

– Но это ненадолго, – озвучила Паола извечный пессимизм, свойственный женщинам, у которых есть юные дочери. – Однажды Кьяра все же выйдет к завтраку в облегающем свитерке, и слой ее макияжа будет в два раза толще, чем у Софи Лорен!

Брунетти вскинул руки в притворном ужасе, сделал свирепое лицо:

– У меня есть пистолет. Я смогу его застрелить!

Когда три головы резко повернулись в его сторону, комиссар медленно провел руками по лицу и улыбнулся.

– А что, отцы девочек-подростков обычно реагируют иначе?

Конте пригубил бокал с просекко и сухо заметил:

– Наверное, мне стоило попробовать этот метод, когда Паола впервые привела тебя к нам домой, Гвидо!

– Ора́цио, прекрати немедленно! – сказала контесса. – Прошло два-три года, и ты перестал считать Гвидо проходимцем.

И словно это могло еще больше приободрить зятя, контесса потрепала его по колену:

– На самом деле это произошло еще раньше, Гвидо!

«Хотелось бы верить, что это правда», – подумал Брунетти.

Если теща и собиралась сказать что-то еще, ей помешали: горничная объявила о появлении гостьи, Флавии Петрелли. Певица выглядела не такой усталой, как тогда, после спектакля, и вошла в гостиную с теплой улыбкой на устах. Конте поспешно встал и направился к ней.

– Ах, синьора Петрелли! Если б вы только знали, как я рад, что вы все-таки пришли!

Он наклонился поцеловать ей руку – вернее, воздух в паре миллиметров от ее кожи, после чего, снова-таки за руку, подвел Флавию к остальным, гордый, будто охотник, несущий жене на ужин жирного фазана.

Когда они подошли, Брунетти встал, но ограничился простым рукопожатием и заверениями в том, как ему приятно снова видеть Флавию. Паола тоже поздоровалась с гостьей стоя и, позволив себе вольность, расцеловалась с ней. Контесса осталась сидеть, но, похлопав по диванной подушке, попросила синьору Петрелли устраиваться рядом с ней. Когда Флавия опустилась на диван, контесса сказала, что восхищается ее талантом с тех самых пор, как услышала ее дебютное выступление в «Ла Фениче» в роли Церлины. То, что она не упомянула год, когда этот дебют состоялся, напомнило Брунетти о том, что семья графини дала немало дипломатов Ватикану и итальянскому государству.

– То была чудесная постановка, вы не находите? – спросила Флавия.

Этот вопрос повлек за собой обсуждение драматургии, сценического оформления и режиссерской работы, а затем и певческого состава… Брунетти подметил, что Флавия никогда не говорит о собственном исполнении и, похоже, не нуждается в похвале и не ждет ее. Он вспомнил, какой она была много лет назад, когда они познакомились, – женщина, затмевающая собой всех и вся, где бы она ни появилась. Куда делось все это? Или, быть может, сегодняшняя спокойная беседа – очередной образчик великолепной актерской игры, которую он уже видел?

Граф подал Флавии бокал просекко и сел напротив, не мешая жене развлекать именитую гостью воспоминаниями о постановке, которой он не видел. Когда же разговор зашел непосредственно о Тоске, конте сообщил, что билеты на последний спектакль уже заказаны: их с супругой планы изменились, и из Лондона они вернутся раньше, чем ожидали.

– Если это представление вообще состоится, – сказала Флавия, вызвав всеобщее недоумение.

– Смею спросить, синьора: почему вы так говорите? – обратился к ней конте.

– Последние два спектакля ходят слухи о забастовке. Обычная история: контракт не продлен, и люди отказываются работать. – Прежде чем кто-либо успел задать следующий вопрос, Флавия упреждающе вскинула руки: – Это касается лишь работников сцены. Маловероятно, что к ним присоединится кто-нибудь из певцов. Значит, даже если люди будут бастовать, это не помешает нам выйти на сцену и спеть.

Вошла горничная и сообщила, что стол накрыт. Конте встал и предложил Флавии руку. Брунетти взял под локоть тещу, а потом – вопиющее нарушение этикета! – притянул к себе Паолу и, не отпуская ее руки, ввел обеих женщин в столовую. Тему забастовки, разумеется, к столу брать с собой не стали.

Брунетти оказался напротив гостьи, которая продолжала беседовать с контессой, теперь уже делясь своими впечатлениями от города после долгого отсутствия.

Когда горничная подала рулетики-инвольтини с начинкой из молодой зеленой спаржи, Флавия обвела взглядом лица присутствующих.

– Вы все – венецианцы, – сказала она, – так что мне, наверное, лучше оставить свое мнение при себе.

Повисло молчание. Брунетти, пользуясь паузой (пока остальные ели), присмотрелся к гостье внимательнее. Первое впечатление оказалось обманчивым. Покой, умиротворение? Во Флавии ощущалось огромное внутреннее напряжение. Она ела очень мало и не прикоснулась к вину. Брунетти помнил, как много лет назад его поразила красота ее голоса – не только его тон, но и плавность, с которой певица переходила от фразы к фразе, и прекрасная дикция. Сегодня же в разговоре она то и дело запиналась, а один раз даже не закончила предложение, – словно забыла, что хотела сказать. Но в ее тоне по-прежнему чувствовалась мягкость, навевающая мысли о спелом персике.

Брунетти понятия не имел, с какого рода стрессами сталкиваются певцы во время работы. И чувствуют ли они себя отдохнувшими и свободными, пока не закончится череда спектаклей и можно будет больше не волноваться о самочувствии, голосе, погоде, коллегах? Следуя за ходом своих мыслей, Брунетти попытался представить, каково это – целый день думать о том, что вечером тебе придется работать, подобно атлету перед соревнованиями.

Он снова вернулся к застольной беседе, когда Флавия спросила у конте, какие оперы он слушал в этом сезоне.

– Ах, синьора! – Граф с женой переглянулись, после чего он кашлянул и наконец улыбнулся. – Вынужден признать, что я еще не был в театре.

В голосе тестя Брунетти уловил ту же нервозность, что и у Флавии.

– Спектакль с вашим участием будет первым!

Если конте и опасался упрека, то напрасно.

– Что ж, это большая честь для меня.

Флавия хотела сказать что-то еще, но вошла горничная и стала собирать тарелки со стола. Служанка вышла, однако вскоре вернулась, и каждый получил свою порцию трески со шпинатом.

Когда прислуга вновь удалилась, конте попробовал рыбу, кивнул и сказал:

– Не соглашусь с вами, синьора. Это честь для театра, что вы поете у нас.

Флавия скептически вскинула брови и посмотрела через стол на Брунетти, но ее ответ предназначался хозяину дома.

– Полагаю, это не совсем так, синьор граф, но за комплимент спасибо. – И более серьезным тоном добавила: – Это было бы справедливо сорок-пятьдесят лет назад. В те времена действительно были певцы. И любой театр с радостью распахивал перед ними двери!

Пока Брунетти пытался осмыслить этот новый для себя образчик «певческой скромности», контесса спросила у гостьи:

– Так все дело в театре?

– Я давно для себя решила: не стоит прямо высказываться о тех, кто дает тебе работу.

Флавия обращалась к графине, но Брунетти показалось, что ее слова адресованы всем присутствующим. И гостья тут же предоставила графу возможность выразить свое мнение.

– Вы взрослели вместе с «Ла Фениче», конте! И своими ушами слышали, как меняется качество исполнения. – Не дождавшись ответа, Флавия продолжила: – У вас – абонаменто, поэтому вы не могли не заметить изменений.

Брунетти обратил внимание на то, что она намеренно не спрашивает, почему граф так и не посетил ни одного представления в этом сезоне.

Конте откинулся на спинку стула, выпил чуть-чуть вина.

– Полагаю, это как в случае с кузеном, сбившимся с праведного пути: он не общается с родней, распутничает, врет напропалую, и от тюрьмы его спасает лишь то, что у семьи есть деньги. – Он улыбнулся, пригубил вино и, явно наслаждаясь сравнением, продолжал: – И что бы он ни вытворял, сколько бы денег ни крал, ты все равно помнишь его очаровательным юнцом, и сколько времени ты провел с ним и его приятелями в детстве, и как это было хорошо. А потом он звонит в сильном подпитии в два часа ночи и говорит, что придумал, как заработать кучу денег, или что у него новая любовь и он хочет жениться, но хорошо бы ты подкинул ему наличных; и ты даешь ему деньги, даже зная, что не следует этого делать. Что он потратит их на дорогостоящий отпуск, который, возможно, проведет с новой возлюбленной или со старой знакомой. Что этих денег тебе никто не отдаст. И что через полгода-год кузен еще раз провернет с тобой этот фокус. – Конте поставил бокал на стол, покачал головой в притворном отчаянии, потом по очереди обвел всех взглядом. – Но семья есть семья.

– Боже правый! – засмеялась Флавия. – Только бы мне не вспомнить об этом, когда я снова увижусь с директором!

Она расхохоталась так заливисто, что ей пришлось прикрыть рот салфеткой и уставиться в свою тарелку. Отсмеявшись, певица посмотрела на конте и сказала:

– При иных обстоятельствах я бы подумала, что вы работаете в этом театре!