Текст книги "Скрытая угроза"

Брифинги с координаторами разведслужбы ничего не дали, и у полицейского из оперативно-разыскного подразделения, приставленного хвостом к Амосу Узану, тоже не было никакой информации. Тот не покидал своей квартиры на улице Ха’Ционут, 26, до одиннадцати часов. По всей видимости, он пребывал в ней один. Потом Амос поехал на своей черной «Хонде Сивик» навестить мать в больнице «Вольфсон» и по пути нигде не останавливался. Он купил в больничной лавке газету и какой-то безалкогольный напиток и поднялся в онкологическое отделение. В руке у него была большая сумка, которую Узан захватил из дома, судя по всему, со сменой одежды и белья, и из больницы он все еще не выходил.

Авраам ждал в участке, у себя в кабинете, и колебался, стоит ли позвонить Илане. С самого его приезда они не виделись, а сейчас вот есть предлог для встречи. Можно было бы выяснить, что ей известно о шантаже и о рэкете в алкогольном бизнесе. Но вместо этого инспектор позвонил Марьянке. Ее мобильник сработал, но она не ответила.

Он включил компьютер, и с экрана на него посмотрел рассветный Брюссель – тот, каким Авраам сфотографировал его в день их первой встречи, когда Марьянка взяла его на прогулку по улицам города. Тогда он и не представлял, что этот город на целых три месяца станет ему домом. Что в эти три летних месяца он каждое утро будет просыпаться возле Марьянки, в спальне ее квартирки, глядящей окнами на маленькую площадь, в центре которой – почерневшая статуя бельгийского композитора, имени которого он в жизни не слыхивал. Уезжая к ней, Авраам записал в своей маленькой записной книжке ее адрес: «Площадь Альфреда Бувье, дом 6, квартира 5 (зеленая дверь, звонка нет)».

* * *

После обеда он вернулся к месту происшествия.

– Вам что же, больше нечего расследовать? И не пойму, при чем тут я, – сказала воспиталка, когда он вошел в детсад. – Я же вчера сказала полицейским, что ко мне это не имеет никакого отношения. И умоляла не являться среди бела дня, это пугает детей и родителей. Дети и без того всполошились, когда их утром привели, а войти нельзя.

Она была в садике одна. Перевернутые стульчики были поставлены на низкий стол в центре комнаты.

Ее агрессивность и нежелание вступать в разговор сразу разозлили полицейского, но только под конец беседы с ней он понял, почему ее присутствие наводит еще и уныние. Воспиталка попросила не мешать ей наводить порядок, пока он ее расспрашивает, и Авраам намекнул, что, если ей так легче, можно пригласить ее в участок. Пол в комнате был вымыт, но все равно помещение казалось каким-то тесным и мрачным. Они сели друг против друга на пластмассовые стулья, принесенные воспитательницей со двора. У одной из стен были сложены высокой стопкой тонкие матрасы, от которых несло мочой. Сквозь ржавые прутья решетки на высоком и узком окне пробивалось слишком мало света и воздуха. Вечером Авраам написал в своей записной книжке, что Хава Коэн заведует детсадом и работает в нем уже десять лет, а специальность дошкольного воспитателя имеет двадцать лет. Это была женщина где-то в районе сорока, полная и приземистая, с широкими крепкими руками и усталым лицом. Она не успела опорожнить стоящий в углу большой черный бак, полный грязных пеленок.

Инспектор спросил, нет ли у нее с кем-то конфликтов, и она взбеленилась:

– Это с кем же?! Я, черт возьми, заведую детским садом! И со вчерашнего дня должна талдычить, что мой детсад никаким боком с этим не связан?

– Может быть, не детсад… Может быть, вы лично… У вас имеется какой-нибудь конфликт, семейный или деловой?

– Объясните, ради бога, почему вы считаете, что это имеет отношение ко мне? Вы не понимаете, что это вредит моей работе? А может, это связано с кем-то из жильцов того дома?

Ее ответы напомнили Аврааму беседу с Узаном.

– Ваше нежелание принимать участие в беседе мне непонятно, – сказал он. – У нас возникло подозрение, что этот чемодан служил предупреждением и что, если мы вовремя не среагируем, тот, кто подбросил его, перейдет от угроз к прямому насилию. Мы не знаем, каким временем располагаем, и нам нужно содействие всех, кто может нам помочь.

– Но я же вам объяснила, что не связана с этим! – перебила его воспитательница. – И что никакой помощи оказать не могу.

И тут полицейский понял, в чем дело.

Он как будто вновь очутился в доме на улице Гистадрут, в квартире Ханы Шараби, во второй день расследования об исчезновении ее сына Офера[4]4
  Это дело описано в романе Д. Мишани «Метод инспектора Авраама».


[Закрыть]. Он сидел напротив нее на кухне, и она подала ему черный кофе. Это было в пятницу утром, в день его рождения, и Авраам пытался заставить Хану рассказать о пропавшем сыне. Вот и она тоже сказала, что помочь ему не способна. Что она ничего не знает. В отличие от женщины, сидящей перед ним сейчас, Шараби говорила почти беззвучно. Когда она открывала рот, Авраам с трудом различал слова. То и дело она всхлипывала. И он не почувствовал, что она лжет. Что на самом деле она знает, где ее сын…

Только через три недели после этого, после того, как ее муж признался в убийстве сына, ее прорвало в следственной камере.

Воздух в детсаду был давящим и вызывал головокружение.

Авраам привел в порядок дыхание, положил свою записную книжку на пол и пристально взглянул на сидящую перед ним женщину. Если провал в предыдущем расследовании чему-то его и научил, то вот этому: раскрыть глаза и глядеть в оба. И не верить ни единому сказанному слову. Хава Коэн была несколькими годами старше Ханы Шараби, поплотнее и с вьющимися волосами. И он все еще не спросил, как ее зовут.

– Я требую отвечать мне на вопросы без всяких уклонений, – тихо сказал инспектор.

Воспитательница хлопнула себя по лбу ладонью.

– Попытаюсь. И в чем же вопрос?

– Вопрос: втянуты ли вы в какой-либо конфликт?

Она снова сказала, что нет. Авраам увидел, что она отводит глаза и собирает рукой волосы.

– Напомните, пожалуйста, ваше имя, – попросил полицейский.

– Хава.

– Хава. А фамилия?

– Хава Коэн.

– Известно ли вам, поступали ли от кого-нибудь из жильцов дома жалобы на вашу деятельность в этом детсаду?

– С какой стати жалобы? Этот садик работает здесь десять лет. И на него имеется лицензия.

– Вы снова уклоняетесь от ответа. И я теряю терпение. Я спросил не о том, есть ли у вас лицензия, а о том, не выразил ли кто-то из жильцов недовольство тем, что здесь работает детсад?

Женщина не вспылила, увидев, что ее собеседник посуровел.

– Я попыталась вам ответить. Насколько я знаю, нет. В общем-то, я уверена, что нет.

– Есть ли у вас или был ли в прошлом конфликт с родителями детей?

– Ни в коем случае. Никаких конфликтов ни с кем из родителей. У нас в садике конфликтов нет. Можете проверить все за десять лет и опросить всех родителей квартала. Родители приводят ко мне своих детей и умоляют, чтобы я приберегла место для тех, кто еще не родился.

Авраам вытащил из картонной папки фотографию чемодана, сделанную перед тем, как его взорвали, и спросил, знаком ли он Хаве, а потом показал ей фото Узана. И снова безрезультатно.

– Пожалуйста, посмотрите на эту фотографию повнимательней, – упорствовал он. – Уверены, что этот человек вам незнаком? Что поблизости от садика вы его не видели?

Коэн по-прежнему все отрицала.

– Вы в последнее время не получали никаких угроз? Телефонных звонков?

Инспектор глядел на Хаву и видел, что она лжет.

Напротив на стене был крупный рисунок букета, который с начала беседы привлек его внимание. В центре каждого цветка была фотография ребенка, вокруг которой были сделаны лепестки из цветной гофрированной бумаги. С того места, где сидел Авраам, лиц детей было не рассмотреть.

– То, о чем я вас спрашиваю, не выйдет за пределы этой комнаты. Я хочу знать, не связан ли, по вашему мнению, кто-то из родителей с криминальными разборками.

Хава Коэн удивленно поглядела на полицейского.

– Вы считаете, что злоумышленник пытался угрожать кому-то из родителей?

– Я просто спрашиваю.

Когда дело касалось не ее, воспитательница была поспокойней.

– У меня тут нет детей из трущоб, и, насколько я знаю, все здешние родители в полном порядке.

– А если я спрошу вас, чем каждый из них занимается, вы ответить сможете?

Коэн повернулась и взглянула на картинку, привлекшую внимание Авраама.

– Не уверена. Отцов я вижу нечасто, больше приходят матери. Часть из них работает, часть – нет. И это только начало года, я всех еще не знаю… Могу сказать, что отец Аркадия – электрик, потому что на прошлой неделе он помог нам с электричеством.

Спросив, кто еще работает в этом садике, Авраам встал со своего стула.

– Никто, – ответила Хава. – Только я и моя помощница.

Когда инспектор попросил номер телефона помощницы, он почувствовал, что воспиталка снова напряглась. Несмотря на нежелание видеть его в садике в начале беседы, Коэн попросила его прийти для разговора с помощницей завтра, потому что он вряд ли сумеет поймать ее по телефону.

– И что она может вам добавить, кроме того, что сказала я? Она здесь меньше двух недель. Я взяла ее за день до начала года, и ни о родителях, ни о доме она ничего не знает, – добавила Хава.

* * *

Поговорить с Иланой ему удалось только назавтра, после того, как он закончил срочные дела.

* * *

Узан снова покинул квартиру в одиннадцать и, нигде не останавливаясь, поехал на черной «Хонде» в больницу. Из машины он вышел с большой сумкой со сменной одеждой, а из больницы ушел в четыре, без сумки. Авраам колебался, вызвать ли его на дополнительный допрос, но кроме свидетельства соседки, узнавшей его на фотографии и решившей, что он отец какого-нибудь ребенка из детсада, никакой новой информации у него не было. Детей у Амоса не имелось.

Инспектор переслал два сообщения на мобильник помощницы воспитательницы и, как и сказала Хава Коэн, ответа не получил. Все же он решил вызвать эту помощницу для дачи свидетельских показаний в участок, а не допрашивать ее в садике в присутствии воспиталки, и впоследствии убедился, что это решение было правильным.

Несмотря на то, что пока они будто бы никуда не продвинулись, у Авраама было ощущение, что все вот-вот разрешится.

Впервые после возвращения на службу он вышел покурить на ступеньках, ведущих в участок, как любил это делать. Жара была терпимой, иногда даже налетал ветерок, и инспектор думал о том, что перед Рош ха-Шана стоит закупиться. Из кабинета он позвонил Илане, и, услышав его голос, она обрадовалась.

– Ты уже две недели в стране и еще не удосужился заскочить поздороваться?

Авраам объяснил, что вернулся к работе и в одиночку занимается делом о муляже взрывчатки, подложенном на улице Лавон.

Лим не ответила, и ему показалось, что в этом ее молчании есть какая-то отстраненность.

– И как оно продвигается? – наконец спросила она.

– Да я, в общем-то, поэтому и звоню, – сказал инспектор и рассказал ей про винную лавку.

– Я думала, что эту взрывчатку подложили к детскому садику.

– Такова была первая версия, но когда я приехал на место, то обнаружил эту лавку и решил, что не стоит исключать и этот вариант.

Илана с этим согласилась и посоветовала Аврааму поговорить с хозяевами других заведений в округе, которых, возможно, тоже шантажируют, и он сказал, что уже сделал это. Никто из владельцев жалоб на шантаж не подавал, и, по данным полиции, никакая банда не тянула с них деньги за крышевание.

Инспектор слушал знакомый голос и ждал, что Лим упомянет свой отчет о деле Офера Шараби.

Илана рассказала, что в последние месяцы ведется негласное расследование на государственном уровне, связанное со ввозом в Израиль контрафактного алкоголя. Гигантская сеть, в которой, по-видимому, участвует не одна преступная группа. Если выяснится, что тут есть связь, арест того, кто подложил этот муляж, может навести следователей на главу всей банды.

– Может, тут и вправду зарыта собака, – сказала она. – Но, насколько я знаю, контрафактный алкоголь обычно развозят по клубам и киоскам, и участие в этом принимают их владельцы, потому что его цена в сотни раз меньше стоимости фирменных напитков. Трудно поверить, чтобы это распихивали по магазинам, да еще и насильно. Первым делом тебе стоит вызвать спеца из Министерства промышленности, чтобы он провел проверку той лавки. Начинай с этого.

Авраам ждал до последней минуты, но про отчет Илана так и не упомянула. Однако перед тем, как попрощаться, она сказала:

– Ави, я кое-что должна рассказать тебе с глазу на глаз – не хочу, чтобы ты случайно услышал это от кого-то другого… У тебя найдется минутка встретиться вне работы?

Марьянка тоже показалась инспектору какой-то далекой, когда Авраам Авраам наконец сумел вечером поговорить с ней.

Он сказал ей, что в последние дни пытался ее поймать, а она промолчала. Все же Авраам рассказал ей о первых днях работы и о речи Сабана. И удивился ее реакции.

– А почему она показалась тебе такой дурацкой? – спросил он.

– Да потому, что это речь не полицейского, а политика, – ответила Марьянка. – Сплошная пустота, разве ты не почувствовал? Настоящие полицейские знают, что мест без насилия в природе не существует. Где есть люди, есть и насилие. Все мы порченые.

В ее голосе звучало непонятное Аврааму раздражение.

Когда он спросил, как дела и как продвигаются приготовления к отъезду, Марьянка ушла от прямого ответа. Она поинтересовалась, как он чувствует себя на работе, и инспектор сказал, что прекрасно. С тех пор, как он вернулся, Авраам особенно остро реагировал на все, что было сказано и не сказано, что лежало на поверхности и было менее очевидно. Ничто от него не ускользало. Ни враки Хавы Коэн, ни страх в голосе ее помощницы, когда та согласилась на следующее утро приехать к нему в участок и дать показания, несмотря на то что это был канун праздника. Он поймал ее по телефону гораздо позже, к вечеру.

– Как поживают твои родители? – спросила Марьянка, и Авраам сказал, что увидится с ними завтра.

– А ты знаешь, что сегодня канун Рош ха-Шана? – сменил он тему.

Она не знала, и инспектор рассказал ей, что это самый любимый его день.

– Не знаю, как тебе это объяснить, – сказал он. – Наверное, тебе просто надо быть здесь.

Одна фраза все отдавалась у него в мозгу как эхо, но из-за расстояния между ними вслух он ее не произнес: «Когда в этот вечер заходит солнце, оно как будто осознает, что заходит в последний раз». Перед тем как попрощаться, он спросил Марьянку:

– По мне-то скучаешь?

И она ответила:

– Да.

* * *

А назавтра в полдевятого Натали Пинхасова появилась в его кабинете и через минуту уже рассказывала об угрожающем звонке. Это была двадцатидвухлетняя девушка с бледным и красивым лицом. Авраам поблагодарил ее за то, что она согласилась в канун праздника приехать и дать показания. Почти все время Натали сидела с опущенными глазами, говорила тихим голосом и оглядывалась вокруг, словно в комнате был кто-то еще, кого она не видела. В ее каштановых волосах виднелись полоски красного цвета. Инспектор спросил, как долго она работает в этом садике, и Натали сказала, что с начала учебного года, меньше трех недель. Он заметил, что на затылке под каштановыми волосами у нее длинный шрам.

– Как вы попали на работу в этот садик? – задал Авраам следующий вопрос.

– Прежняя хозяйка меня порекомендовала. Я в прошлом году не имела постоянной работы. Заменяла помощниц в нескольких детсадах. Неделя тут, неделя там… Нынче в садиках трудно найти работу. Перед началом года мне позвонила одна женщина, у которой я работала, и сказала, что Хава срочно ищет помощницу.

– Почему же срочно?

– Потому что прежняя помощница ушла за несколько дней до начала года.

Инспектор разговаривал с девушкой деликатно. Предложил ей кофе или чай. Спросил, где она проживает. Оказалось, что Натали ездит на работу двумя автобусами и выходит из дома примерно в полседьмого. Садик открывается без четверти восемь, но ей полагается быть там на четверть часа раньше, чтобы помочь Хаве Коэн все подготовить и принять детей. Потом Авраам спросил, не заметила ли Пинхасова в садике чего-нибудь необычного, и она осторожно спросила:

– В каком смысле «необычного»?

– Ну чего-нибудь, что вас поразило. Что показалось вам необычным, и вы увидели некую связь между этим и подложенным муляжом.

Натали снова огляделась вокруг, и инспектор добавил:

– Обещаю: все, что вы скажете, останется между нами. Ни одно слово отсюда не выйдет.

Девушка пощупала свой шрам на затылке.

– Там было двое родителей. Которые перецапались с Хавой. Но не думаю, что это как-то связано с муляжом.

– Неважно. Я хочу, чтобы вы рассказали, как вам это показалось. Родители… И что там было?

– Они с ней переругались.

А Хава Коэн сказала Аврааму, что у нее ни с кем не было никаких конфликтов…

По словам помощницы, одна мамаша, Орна Хамо, новенькая, считала (и не зря), что ее сын основную часть времени проводит отдельно от остальных детей, сидит на стульчике в углу, и ему не разрешают сдвинуться с места, потому что он плакса. Эта мать внезапно появилась в саду через несколько дней после начала занятий, и у них с Коэн вышла дикая разборка. Она забрала сына из садика. А несколько дней назад пришел один отец, пожилой человек по имени Хаим Сара, и набросился на воспитательницу чуть ли не с кулаками – у него было подозрение, что дети избивают его сына. И Хава грубо его отшила. Сын Хаима Сары пока что продолжает посещать садик, но теперь его приводит только отец, а не мать – возможно, чтобы постращать воспиталку.

– Вы считаете, что кто-то из них может быть связан с муляжом? – спросил Авраам.

– Не думаю, не знаю. Может, она… – начала отвечать Пинхасова и замолчала.

Было что-то еще, чего девушка недоговаривала.

– Натали, я хочу объяснить, почему вы обязаны рассказать мне все, – настаивал инспектор. – У нас есть подозрение, что чемодан – это лишь предупреждение и что тот, кто его подложил, может выкинуть гораздо более опасный номер, который подвергнет опасности детишек садика. Понимаю, что вы боитесь потерять работу, но я обещаю, что все сказанное здесь останется между нами.

– Был звонок, – тихо сказала Натали. – В тот день – ну, с чемоданом – позвонила какая-то женщина.

Авраам весь напрягся и ткнул кончиком своей ручки в открытый блокнот.

– И что она сказала?

– Сказала, что это только начало. Что чемодан – это только начало, так, мол, Хаве и передай.

– Начало чего? Попробуйте вспомнить слово в слово.

– Это то, что она сказала: «Чемодан – это только начало. Передай этой стерве Хаве, что это только начало». И повесила трубку.

– А трубку взяли вы? В котором точно часу это было?

– Я не помню. Посредине дня. Когда детишки спали.

– Хотя бы примерно в какое время?

– Может, после часа.

Ответ на следующий вопрос был Аврааму известен, и все же он спросил, сообщила ли Пинхасова Хаве Коэн об этом звонке.

– Конечно, я сразу же сказала ей, и она ответила, что это точно ошибка, – сказала Натали. – Что к ней это не относится и там просто ошиблись номером.

– И она попросила вас никому про этот звонок не говорить?

Девушка побледнела, и полицейский испугался, что она сейчас разрыдается.

– Она боится, что это напугает родителей. Она и вчера в конце дня позвонила мне и попросила не говорить ни слова, потому что посыплются новые допросы и придут новые полицейские, и этот балаган напугает родителей.

В тот час, когда звонили в садик, Амос Узан сидел напротив Авраама, в следственной камере, и никому звонить не мог. И вряд ли он способен исказить свой голос под женский, даже если б такая возможность у него и была.

– Вы точно уверены, что говорила женщина? – спросил инспектор.

– Да. Голос был женский.

Он все же показал Натали фотографию Амоса, и она долго рассматривала ее, прежде чем сказать, что никогда в жизни его не видела.

* * *

Авраам проводил девушку до выхода из участка и попросил у дежурной номер телефона Бени Сабана, после чего закурил на ступеньках сигарету. При звуках голоса нового шефа он вдруг подумал, что впервые говорит с ним по телефону и даже не знает, как к нему обращаться.

– Бени? – спросил он.

– Слушаю. Кто говорит?

– Инспектор Авраам. Простите, что мешаю в праздничный вечер, но решил проинформировать вас по поводу чемодана.

– Какая Дана? Кто говорит?

В трубке звучал грохот молотка, и Аврааму показалось, что кто-то разговаривает по-арабски.

– Чемодана. Чемодана, что на улице Лавон. Возле детсада. Говорит инспектор Авраам, из участка.

– А, Ави! Как дела? Рад вас слышать. И что же с тем чемоданом? Жуткая слышимость!

– Я хотел сказать, что вы были правы. Это предупреждение. Я обнаружил, что в этот же день в детсад позвонила какая-то женщина и пригрозила, что это только начало.

– Круто. Круто. Рад это слышать. И что вы делаете по этому поводу?

Инспектор не понял вопрос.

– Это может означать, что арестованный нами человек обвиняется ошибочно, – сказал он. – В момент получения этой угрозы он сидел у меня в следственной камере. И, видимо, нужно искать женщину, а не мужчину. Или, по крайней мере, и женщину, и мужчину. Кроме того, информация поступила ко мне не от воспитательницы, которая пыталась ее скрыть.

Разговор прервался, и Сабан не перезвонил.

Авраам собирался спросить его, вызвать ли срочно на допрос Хаву Коэн или стоит подождать до окончания праздника.

В участке стияла тишина, и большинство дверей были закрыты. Инспектор просидел до обеда, колеблясь и просматривая записи в своей записной книжке. Кроме информации о телефонном звонке, там появилось два новых имени: Орна Хамо и Хаим Сара, молодая мамаша и пожилой мужчина. К имени мамаши была сделана приписка: «Дикая разборка», а к имени Хаима Сары – «Набросился чуть ли не с кулаками». Этих двоих тоже нужно было вызвать на допрос. Внизу страницы заглавными буквами значилось: «ГОЛОС ЖЕНСКИЙ».

Авраам Авраам решил продолжить после праздника еще и потому, что в следующие три дня садик будет закрыт и детям ничего не угрожает. А Сабан перезвонил ему после обеда, уже домой, и одобрил его решение.

Когда инспектор ехал к дому, магазины были уже закрыты, и он купил в киоске шесть бутылок «Хайнекена» и три пачки сигарет.

Это был последний день года.

Года, в котором он встретил Марьянку.

Сам не зная почему, Авраам после обеда влез в машину и поехал к морю.

Берег был пустынным, а песок на пальцах – мягким и теплым. Инспектор разделся, вошел в воду и двигался вперед, пока она не накрыла его по грудь. Долго-долго он глядел на плоский сверкающий горизонт, а потом, закрыв глаза, нырнул.

Под вечер, пока инспектор шел по нескольким улицам, отделяющим его квартиру от квартиры родителей, он совсем не думал про старый чемодан с зеленой кожаной ручкой, который получила Хава Коэн, и об угрозе, которую она скрыла. Не думал он и про Амоса Узана, который, видно, и вправду вышел поутру из дома подышать свежим воздухом.

– Тебе в рубашке с коротким рукавом не холодно? – спросила мать, увидев Авраама на пороге. – Ты еще не заметил, что лето кончилось?

А отец поцеловал его в щеку и сказал:

– У нее зима наступает в июле. Ему что, свитер надевать, а? Или стеганую куртку?

Даже это уже не разозлило инспектора, как злило раньше. Без всяких речей и благословений они быстренько прикончили праздничный ужин. Мать, как обычно, подала печеночный паштет на кружочках помидоров, куриный бульон и жаркое из говядины, вид которого всегда вызывал у Авраама тошноту. Подняли тост за новый год и пожелали друг другу только здоровья, потому что ничего другого и не требуется, а потом, включив телевизор, смотрели концерт, где зал распевал песни вместе с ведущим. Когда отец задремал в своем кресле, мать стала расспрашивать гостя про Марьянку – когда она приезжает, и готово ли все в квартире, и решили ли они пожениться. Авраам отвечал кратко, хотя только об этом и думал – о предстоящих неделях, о дне, когда Марьянка приземлится, о том, как он повезет ее из аэропорта домой…

Припомнился ему и тот день, когда он прилетел к ней в Брюссель. Самолет приземлился в пять утра, и Марьянка ждала его в аэропорту.

Прошла всего лишь неделя с тех пор, как они расстались, но внезапно между ними возникло какое-то чувство изумления, даже шока, оттого, что такое и впрямь случилось – он взял отпуск с работы, причем бессрочный, и поехал к ней. В такси, везущем их в город, они сидели рядышком, но не соприкасаясь руками.

– Ты усталая, – сказал Авраам. – Когда проснулась?

И Марьянка ответила, что не спала вообще.

Инспектор уже искал на ее лице признаки сожаления о случившемся, но она улыбнулась ему и добавила:

– Ждала.

На цыпочках, чтоб не разбудить соседку, они вошли в квартиру. Марьянкина комната была широкой, но когда они ввезли в нее чемоданы и встали возле них, в промежутке между кроватью и шкафом, оба спросили себя, смогут ли прожить там неопределенное время. Авраам как-то вдруг задеревенел и сел на кровать, только когда Марьянка сказала:

– Да ты присядь!

Его колени уперлись в чемоданы.

– Хочешь, позавтракаем? – спросила Марьянка, и ее гость покачал головой. Когда он прилег на своей половине кровати, в ботинках и все еще в куртке, она потянула его за руку. Его лицо было рядом с ее, и он решил, что ей хочется, чтобы он ее поцеловал, но она сказала:

– Мне нужно побольше времени, чтобы посмотреть на тебя…

Разумеется, Авраам не стал рассказывать про все это матери и чуть позже десяти попрощался с ней и вернулся домой.

4

В канун праздника дети наигрались во дворе со своими двоюродными братьями и сестрами и после полуночи быстро заснули. Шалом свалился спать полностью одетый прямо в гостиной, и Хаим перенес его на матрас и раздел. Эзер сам снял рубашку и брюки и только успел прилечь на застеленный простыней диван, как его глаза закрылись. Оба много бесились, баловались и радовались тому, что играют со своими родственниками. Эзер все еще казался настороженным и отчужденным, но и он смеялся и участвовал в играх. С тех пор как Хаим запретил ему говорить о чемодане, он ни словом не упомянул ни про него, ни про своего первого папу.

Перед тем как выйти, Сара немного постоял в комнате – проверил ровное дыхание детей. Волосы у них были влажными от пота, а лица раскраснелись. Они спали в маленькой комнате, той, что в детстве была его комнатой, с прямоугольным, глядящим во двор, окошком, на котором висела все та же белая занавеска. Теперь Хаиму отвели кровать в смежной комнате, бывшей когда-то комнатой его младших сестры и брата.

* * *

Был ли у него план?

Вроде бы нет. На миг он подумал, что нужно бежать, немедленно исчезнуть вместе с детьми, а потом сразу решил, что необходимо успокоиться и выждать. Не было никакой причины для побега. Он должен подождать, пока не забудется этот чемодан, а до этого времени как-то продержаться.

Сара знал, как это сделать. Подобным образом он жил многие годы. Возможно, таков был его единственный расчет: случится всякое другое и сотрет это дело из памяти. В том, что сотрет, Хаим не сомневался. Слушая новости, он ждал сообщений о криминальных событиях в районе. По радио перед праздником сообщили о попытке застрелить какого-то преступника на улице Шенкар.

В канун праздника Хаим все еще не знал, продолжает ли полиция искать того, кто подкинул этот чемодан, – его-то вызвали позже. До получения этой повестки Сара не думал, что такое случится, еще и потому, что у ментов уже был задержанный – человек, который на его глазах попытался удрать и был схвачен. И даже если этого мужика и отпустили, сколько же полиция будет искать того, кто подложил к детсаду чемодан с муляжом взрывчатки и никому не принес вреда?

О том, что пошла непруха, он старался не думать, потому что это была одна сплошная головная боль. И в любом случае время – это его надежда во всем, и в том, что касается детей, тоже. Им требуется время. Если плана и не было, то цель у Хаима была: защитить детей. Позаботиться о том, чтобы они ничего не узнали, не пострадали. Насколько возможно, оградить их от боли и продолжить впечатывать свой образ в их память. Снова приблизить к себе Эзера, который из-за Джени отдалился.

Время скакнет, и все забудется.

Жизнь научила его, что все забывается, хотя сам-то он помнил все.

* * *

Выйдя из комнаты, где спали дети, Хаим отправил мать отдохнуть и привел в порядок гостиную. Убрал маленькие столики, приставленные к обеденному столу, и сложил во дворике штабелем пластиковые стулья. Адина помыла в кухне посуду. За ужином сестра лишь однажды спросила про Джени, и мать на их языке попросила не затрагивать этот вопрос при детях. Хаиму, как старшему сыну, полагалось произнести молитвы.

Когда Адина ушла, он приготовил матери стакан чаю. Им в первый раз удалось поговорить, и она сказала:

– Они выглядят хорошо.

– Привыкают, – ответил Хаим. Эзер и вправду улыбался теперь чаще, чем раньше, и даже присоединился к остальным детям, когда они запели праздничные песни.

Мать спросила, не выпьет ли Хаим чего-нибудь тепленького, и он, подумав, пошел налить себе чашку чаю.

– Увидишь, что им будет лучше, – сказала пожилая женщина. – Она, как мать, о них не заботилась. Посласти сахарином вместо сахара.

Сара подождал, пока чайник снова не закипит.

– А вот насчет садика… Ты уверен, что там всё в порядке? – спросила мать.

– Да, – ответил Хаим.

– Молодец, что устроил воспитательнице разнос, – снова похвалила его мать. – Она больше не посмеет такое тебе устраивать. А что у Эзера в школе?

– Учится хорошо, – ответил Сара. Про муляж он все еще ни словом не обмолвился, так как знал, что она разволнуется и взвинтит и его тоже.

– Они о ней много спрашивают?

– Нет. Иногда.

– Дети мало что понимают, – вздохнула мать. – А как у тебя с деньгами?

– Справимся, – заверил ее Хаим и больше ничего не добавил.

* * *

Праздники всегда были делом трудным. Работники Департамента внутренних дел и Налогового управления, расположенного в Холоне – главные его клиенты, – разбрелись по отпускам, и даже если конторы работали как обычно, часть сотрудников отсутствовала. Больше людей приносили еду из дома. За все про все в эти две недели Хаим приготовил и продал меньше половины бутербродов, чем зимой.

У него были идеи, как увеличить заработок, но пока он решил об этом не говорить. Хаим запланировал снова продавать горячие обеды, мясное блюдо с рисом и салатом, как делал, когда открыл это дело, до экономического кризиса. Он надеялся, что, если предложить блюдо за двадцать пять шекелей, спрос все же появится. А можно еще выставлять на продажу бутылки и банки с напитками, но их нужно продавать охлажденными и по более низкой цене, чем в автоматах. Кроме того, Сара решил проверить у двоюродного брата, устроившего ему работу в Холоне, нельзя ли вести торговлю также и в филиалах, в других городах – скажем, в Ришоне или в Рамат-Гане. Другая возможность – в свободные утренние часы подрабатывать рассыльным. Но тяжелых перевозок и многих часов за рулем Хаим боялся. Так или эдак придется работать побольше и в течение дня, и вечером, дома. Это его как раз не пугало. В последние месяцы Джени все равно не работала, и они тянули только на доходы с его бизнеса.