Текст книги "Иерархия Неба и Земли. Часть I. Новая схема человека во Вселенной"

Теперь я снабдил оба портрета некоторыми подробностями, а вносить в них исправления буду позже. Поначалу один другому противоречил; на самом деле он являлся точно тем, чем не являлся другой – что общего у головы без тела и у тела без головы, кроме их потребности друг в друге? Однако отметьте те фундаментальные схожести, которые теперь проступают. Смотреть на меня и смотреть вместе со мной, в конце концов, сводятся к одному и тому же. Оба портрета построены согласно одним и тем же общим принципам. Оба основаны на наборе концентрических сфер, охватывающих вселенную. Это будет моей задачей во второй части этой книги – более точно определить эти сферы и их жителей, по которым их знают. На данный момент я набросал грубую схему, которая охватывает диапазон от области электронов очень близко к центру до дальней галактической области, посередине которых находится человеческая область.

В пункте А ничего не видно, но наблюдатель, перемещающийся к точке D, обнаруживает картину. Где же тогда находится картина? В точке D? Но без точек А (а также В и С) нет никакой картины. Картина есть в точке D из точки А. Используя фразеологию Уайтхеда, картина не просто там, где она воспринимается в D, и не просто там, где она воспринимается как находящаяся в точке А. Она присутствует в D, с формой местоположения в А. Сравнить: Ллойд Морган, Эмерджентная эволюция, с. 49.

Эти две версии меня основаны на одной системе областей, однако используют они их по-разному. Между центром и областью двухстороннее движение. Если смотреть вовне, то мои области – те места, куда проецируются характеристики этого центра; если смотреть внутрь, то это те места, из которых схожие характеристики проецируются на этот центр.

Еще одно очень важное различие. Тогда как вид из области на центр открывает то, что является мною и моим – мою голову, мое человеческое тело, мой дом и т. п., – то взгляд из центра на область открывает то, что не является мною или моим – голова, тело, дом и т. п. – другого человека. Конечно, я могу мельком увидеть мою голову, мое тело и мой дом (все размещенные в соответствующих областях), но я не могу видеть их отсюда полностью. Здесь, в центре, находятся все люди, кроме меня, все планеты, кроме этой планеты, все вещи, кроме моих вещей. У меня есть все, кроме того, что я называю своим. Вид вовне довершает вид вовнутрь. Два портрета не просто не исключают друг друга, они друг друга дополняют.

Давайте же я совмещу их. Я рассказал о впечатлении, которое сложилось у моего наблюдателя обо мне: а что насчет моего впечатления о нем? Предположим, что я разглядываю его так же внимательно, как он разглядывает меня. Сначала мы видим друг друга в виде голов, а затем в виде людей. При благоприятных условиях, когда он прибывает в город по ту сторону долины, он для меня становится этим городом, так же как я для него – этот город. Продолжая свой путь, он, скажем, прибывает на Луну. Теперь мы являемся парой небесных тел. И так далее. Когда мой перемещающийся наблюдатель видит меня в качестве звезды (то есть, как Солнце с его планетами), он является звездой для меня; когда он видит меня в качестве галактики или островной вселенной, он также является галактикой или островной вселенной.

«Но разве смог бы я увидеть вас, если бы не уходил на большие высоты и расстояния?» – вопрошает Халиль Джебран. «И я охотился только за главным в ваших Я, за тем, что бродит по небесам» {Пророк, 110– 1, перевод: И. Зотиков).

Подпись на рис.:

Я (слева)

Наблюдатель (справа)

«Мы думаем не лучше о других, чем о себе».

(Уичкот, Афоризмы, 716)

Если бы, вместо того чтобы отдаляться друг от друга, мы стали бы приближаться, результат, в принципе, был бы таким же. Как бы далеко или близко мы ни находились, мы всегда равны – это (как я докажу) великий закон. Я имею дело только с индивидуумами моего собственного ранга. Чем больше всего я нахожу в других вещах, тем больше всего есть во мне. Статус, который я им приписываю – мой собственный, и я регулирую свой уровень так, как того требует каждая ситуация. Я подобен тому, кто, дабы избежать обид, является всем для всех существ – простым для простых, великим для великих, ученым для ученых; или королю, путешествующему инкогнито, который перенимает внешность и манеры людей, среди которых он оказывается. Я могу встретиться с другим только на равных условиях. Если я нахожусь там, где он является человеком, то и он находится там, где являюсь человеком я. Мой центр, мое здесь, находится в его человеческой области – так же, как его центр находится в моей человеческой области. Если мой центр в том месте, где он является молекулами, то и его центр в том месте, где я являюсь молекулами. Это правило симметрии никогда не нарушается. Только звезды могут видеть звезды; ни один человек никогда ничего подобного не видел[70]70
  Первая строчка и название одного из стихотворений Зигфрида Сассуна (в «Пути сердца»): «В звездах мы видели странность своего состояния».


[Закрыть].

Принцип «то, что нас интересует, является ключом к тому, что мы есть» признается Марком Аврелием. Он говорит, что обычные люди восхищаются неодушевленными предметами, просто товарами; люди более высокого уровня восхищаются одушевленными предметами, например, стадами; люди еще более высокого уровня интересуются людьми, талантливыми в разных видах искусств; лучшими же являются те, которых интересуют люди как разумные души. Размышления, VI. 13. «Только подобное может узнать подобное» (см. Леонард Ходгсон, Учение о Троице) – не просто умозрительное заключение; оно имеет эмпирическую базу.

«Вы можете видеть то, чем вы являетесь», говорит Эвелин Андерхилл (чем вторит великим мистикам), и это правда вдвойне. Ведь вы являетесь тем, что вы видите, так как вы его в себя вмещаете и им владеете, и не имеете никакой другой собственности; вы являетесь эквивалентом того, что видите, в той мере, в какой каждый вид вовне предполагает аналогичный вид вовнутрь. Учение о равенстве – это нечто большее, чем политическое кредо, даже большее, чем религиозная догма: оно базовое. Я вижу то, что приношу в мое видение, увеличиваясь и уменьшаясь вместе с объектом. Высказывание Плотина о том, что глаз не может увидеть солнце, если он сам не подобен солнцу[71]71
  Платон, Республика, от VI. 507; Плотин, Эннеадь/, I.vi. 9; Инге, Платоническая традиция в религиозной мысли Англии, с. 59.


[Закрыть], истинно. Как не устает повторять Траэрн, «Объекты отнюдь не уменьшаются; они увеличивают размеры души, их созерцающей. Песок в вашем представлении соответствует вашей душе и уменьшает ее до размера и подобия песка. Увиденное дерево – это дерево в вашем уме; весь мир и небеса увеличивают вашу душу до ширины небес; все пространство над небесами увеличивает ее еще больше, до его собственных размеров»[72]72
  Сотницы медитаций», IV. 73.


[Закрыть].

Сравнить: У. Макнил Диксон, Человеческая ситуация, с. 70: «Вселенная дремлет в душе… Пропорционально тому, как мы познаем ее, мы и познаем себя».

______________________________________

Согласно Первому соборному посланию Иоанна Богослова, III. 2., мы «будем подобны Ему, потому что увидим Его, как Он есть». Эмпедокл учил, что человек узнает Огонь по элементу огня в самом себе, Воду – по элементу воды, и так далее. Учение Аристотеля о «чувственном отпечатке» включает некоторую ассимиляцию глаза к тому, что он видит. Это несколько из многих высказываний на тему равенства.

Когда придет время, будут и характеристики, и уточнения; тем временем важен принцип. Я вижу себя в вещах, так как они наполняют мою «душу», и без них я ничто; я вижу эквивалент себя в вещах, так как вид вовне и вид вовнутрь симметричны. Когда я смотрю, то всегда смотрю в зеркало – зеркало, которое способно показать мне не это лицо, а его подобие, которое подчас вовсе не является человеческим. Моя рука слишком коротка и мое ручное зеркало слишком мало: я не могу выдвинуть его в пространство за пределами той области, в которой я являюсь человеком, чтобы обнаружить, чем же я там являюсь. И, по-видимому, я не могу спросить у звезд и планет, как они меня оценивают. Если бы я мог это делать, мне не нужно было бы вызывать моего перемещающегося наблюдателя, и мои «земельность» и «солнечность» были бы для меня так же очевидны, как и моя «человечность». Но все, что мне действительно нужно – это другая разновидность зеркала – простое зрение, – чтобы показать мне, кем я являюсь с точки зрения других.

На данном этапе мое здравомыслящее «я» (3) и мое философское «я» (Ф) спорят следующим образом:

З.: Когда я перестаю смотреть в окно на солнце и вместо этого смотрю на пылинку на подоконнике, перемены, которые я в себе замечаю, незначительны. Если я есть то, чем кажусь самому себе, тогда я остаюсь человеком. Мои объекты могут расширяться или сокращаться, но я этого не делаю. Мое там – эластично, мое здесь — постоянно.

Ф.: Обратите внимание на слово «здесь». Что я хочу им сказать? Когда я хочу, чтобы моя собака пришла сюда, я хочу, чтобы она пришла в то место, где я стою; когда футбольная команда приезжает сюда, то она приезжает в этот город; когда иностранец приезжает сюда, то он приезжает в эту страну; если бы марсиане напали на Землю, я бы сказал, что они прибыли сюда, даже если бы они высадились в Австралии. Короче, мое здесь бесконечно эластично, раздуваясь до гигантских размеров и вновь, за секунду, сокращаясь до практически неразличимых размеров. Оно всегда соответствует моему там.

З.: Наш язык полон двусмысленностей[73]73
  Г-н К.С. Льюис указал на «двусмысленность» притяжательного местоимения (и сетовал на нее): я говорю, что это моя рука, мой город, моя страна и даже мой Бог, помещая все эти понятия в одну и ту же категорию, как будто их можно сравнивать. Я считаю, что это еще одно красноречивое свидетельство эластичности «я». «Для философа никогда не бывает безопасным игнорировать свидетельство обычной речи», говорит С. С. Дж. Уэбб {Бог и личность, с. 110).


[Закрыть].

Ф.: Язык, как правило, мудрее своих критиков, и в данном случае это, несомненно, так. Не отождествляю ли я себя со своим раздвижным «здесь»? В одном-единственном разговоре я могу обнаружить, что по очереди принимаю точку зрения моего единичного человеческого «я», моей семьи, моей страны, моей нации. Мое «здесь» – это то, что стоит за мной в моих отношениях с объектами там. Это тот «задник», который я считаю своим, и он равноценен тому, с чем я «сталкиваюсь лицом к лицу» или что мне «противостоит». Иными словами, у меня есть тело, пригодное для данной работы – тело, которое иногда нечто гораздо меньшее, чем человеческое тело, а иногда нечто гораздо больше, чем звездное. «Пусть Человеческие Органы останутся в своей совершенной целостности, – говорит Блейк[74]74
  Иерусалим, 55.


[Закрыть]. – По своей воле сокращаясь и превращаясь в червей или расширяясь и превращаясь в богов»[75]75
  Таким образом, в одном смысле я всегда путешествую по всей вселенной с огромной скоростью (путем расширения и сокращения), а в другом – я никогда не сдвигаюсь с места, так как я являюсь всемирным гнездом концентрических фильтров, чье содержимое – звезды, люди, атомы, и так далее – всегда остается на своем месте.


[Закрыть].

З.: Одно дело – ассоциировать себя с каким-либо человеком или группой, и совсем другое – становиться этим человеком или группой.

Ф.: Почему я так безоговорочно принимаю на свой счет всю похвалу, и обижаюсь на упреки, и терплю унижения, и наслаждаюсь победами, которые принадлежат более всеобъемлющим целым единицам? Я постоянно чувствую, и думаю, и говорю от их имени – или в их качестве. Если герой, который умирает за свою страну или во имя человечества, не считает это большое тело более своим, чем то, меньшее, тело, которое он приносит в жертву, тогда в чем смысл его жертвы? Конечно, я не становлюсь навсегда каким-либо одним своим телом, будь то большим или маленьким, так как в моей природе переходить от одного к другому. Я не становлюсь меньше человеком оттого, что также являюсь планетой, которая вмещает в себя человека, и звездой, вмещающей в себя планету. Наоборот, моя «человечность», вместо того чтобы запрещать мне становиться чем-то намного большим или намного меньшим, чем человек, даже требует, чтобы я это делал. И рецепт прост: субъект равен объекту. Иными словами, мое «тело» (я имею в виду ту частичку мира, которую мы принимаем как должное, и в которой я, на данный момент, вездесущ) сотворено в соответствии с моим умом (я имею в виду ту частичку мира, которую мы не принимаем как должное, которую я, на данный момент, исключаю и с которой борюсь)[76]76
  См. Джеймс Уорд, Эссе по философии, с. 303.


[Закрыть].

Поуп в своем «Эссе о человеке» использует «региональную диаграмму». Он говорит, что человеческая душа «Должна подняться от индивидуального к целому. Себялюбие лишь помогает добродетельному уму пробудиться, Как маленький камушек пробуждает спокойное озеро;

За движением в центре следует круг, Появляется еще один, а затем еще. Сначала он охватит друга, родителя, соседа,

А затем свою страну, а затем и весь человеческий род.

Широки, и становятся еще шире бьющие через край движения Ума, Которые включают в себя всех существ, всех видов».

З.: Я мог бы согласиться, что мое тело становится больше чем человеческим, но не с тем, что оно сокращается и становится «субчеловеческим». Я, возможно, могу набрать лишний вес, но я не могу потерять этот мой человеческий минимум и при этом продолжать жить.

Ф.: Я постоянно теряю свои конечности и вновь их восстанавливаю – в этом искусстве даже рептилии не могут меня многому научить. Сейчас я наблюдаю за рукой, которая пишет это предложение. Где она? Она простирается отсюда и туда, вовне, проектируется в направлении от этого ядра, которое принимается как должное и является моим телом на данный момент; она ампутирована. Таким образом, то, что остается здесь – нечто меньшее, нежели целое человеческое тело. Боль в моей руке не остается здесь, в центре, а распространяется туда, вовне. Даже общее ощущение хорошего самочувствия или дискомфорта, настолько, насколько я его осознаю, ощущается в каком-то месте: оно расположено в какой-либо области. «Здесь» по своей природе – пустота, но пустота бесконечно вместительная. Это моя шапка-невидимка. Это шляпа волшебника, из которой появляется любой возможный предмет (чтобы стать чем-либо там) и куда он возвращается (чтобы вновь стать ничем здесь). Иными словами, организм становится окружающей средой, а окружающая среда – организмом. Это относительные понятия. Каждый моя область способна на включение и исключение чего бы то ни было. Я кутаюсь в нее, как в плащ из пустоты; когда я ношу его, я включаю его в свое собственное небытие; я упраздняю его вместе со всем, что здесь есть. Единственный беспроигрышный способ бегства – стать нападающим. Таким образом, я могу принимать всех людей и всю жизнь в целом, с Землей и солнечной системой, с самой галактикой, помещая себя по очереди в центр каждого из них и сводя его на нет. Как у меня это получается? Только населяя себя теми, другими, не являющимися «мной», на каждом уровне – моими человеческими сотоварищами, близкими мне видами, близкими мне планетами и так далее. Только ради этого я и превращаю себя в ничто, чтобы они могли найти во мне самих себя.

Современная физика, с ее представлением о материи как о неограниченном поле энергии, подтверждает точку зрения о том, что я наполняю собой все пространство: Траэрн и Эйнштейн согласны друг с другом на этот счет. Более того, согласно Петруччи («Естественные истоки собственности»), предмет нужно рассматривать как истинного владельца пространства, которое он занимает.

З.: Все это очень пространно, во всем этом слишком много недоказуемого чувства, чтобы принимать это всерьез. Если бы только были объективные доказательства, из тех, что может признать наука, которые бы доказывали, что я могу свести на нет воздействие объекта, перемещая его из моего «там» в мое «здесь».

Ф.: Таких доказательств полно. Например, гипотетическая полая сфера Ньютона. Человек, находящийся вовне, за ее пределами, подвергается силе притяжения, но, попав вовнутрь, он ее больше не ощущает. Получается, что сфера для него уже больше не существует. Он не притягивается ни в каком направлении, а остается стоять там, где бы он ни оказался.

З.: Но заметьте – чтобы упразднить сферу, человеку нужно сместить центр – что и приводит меня к одному из моих основных возражений. Наблюдатель, который удаляется от меня и сообщает, через определенные промежутки, чем я стал, нечестен. Ведь он время от времени меняет направление взгляда. Он по очереди сосредоточивается на клетке, человеке, планете, солнечной системе, галактике; и на каждой стадии компасный азимут нового целого меняется, иногда больше, иногда меньше, в соответствии с особенностями предыдущей части (например, если наблюдаемая клетка находится на левой стороне моего тела, то когда в поле зрения появляется весь человек, наблюдатель смещается немного вправо от меня. Позже произойдет подобное смещение от центра планеты к центру солнечной системы, и еще одно – от центра солнечной системы к центру галактики). Но если это так, то про наблюдателя больше нельзя сказать, что он мой наблюдатель. Он позволил своему вниманию отвлечься от меня.

Полая сфера Ньютона: человек внутри не притягивается ни в направлении А, ни в направлении В, т. к. притяжение А равно притяжению В. Масса А, хотя и превышает массу В, компенсируется большим расстоянием А от человека.

Ф.: Отвлечение внимания моего наблюдателя от одного центра к другому – это факт, но факт, который, вместо того чтобы опровергнуть мой тезис, оказывает ему ценную поддержку. Мой наблюдатель четко видит, когда изменения в его объекте вынуждают его сместиться из центра части в центр целого и вновь в центр еще более объемлющего целого. Именно таким был и мой собственный опыт здесь. Вид вовнутрь соответствует виду вовне. Когда я на время отказываюсь от моих личных интересов и отождествляю себя с моим городом, или районом, или страной, или с какой-нибудь международной организацией, я меняю объект моей преданности. Я признаю новую штаб-квартиру, и чем больше то подразделение, к которому я прикреплен, тем более отдаленной будет его штаб-квартира. Изначально эксцентрический, я могу расти, только скорректировав это состояние и сместив центр. Мой наблюдатель узнает это своим собственным путем, так же как я – своим собственным.

З.: Иногда у меня нет такого ощущения, что я надеюсь на какой-то отдаленный центр, и мне кажется, что я нахожусь в самом сердце большого целого, которое требует мою преданность. Иными словами, может так случиться, что меня направят в штаб-квартиру. Но в таком случае мой наблюдатель, с его методами смещения центра, не видит меня таким, какой я есть.

Подпись на рис.:

Путь следования наблюдателя

Ф.: Почему нет? Он всегда может выровнять два моих центра по одной линии, сделать так, чтобы, что касается его, они совпадали. Нет эксцентричности столь сильной, что она не может быть полностью преодолена путем бокового движения со стороны моего наблюдателя. Он надежный наблюдатель, и он видит меня в истинном свете. Видит ли он меня в качестве ответвления какого-либо большего целого или частью его содержимого, он видит меня правильно – человек одновременно является центром мира и его краем; и центральным, и вместе с тем всего лишь разрастанием. С одной стороны, философы подобно Николаю Кузанскому и Бруно говорят мне, что центр вселенной именно там, где я стою; с другой – ученые постоянно напоминают мне, что я нахожусь в области, или, вернее, не имею какого-либо привилегированного положения. Оба правы. Игнорировать любой из этих аспектов – значит неправильно понять мою природу.

З.: Все же еще существует опасность того, что я буду о себе думать лучше, чем следовало бы, и что у меня появится мания величия.

«Здесь мы тусклые, как немытые тарелки;

Там мы сияем. Об этом стоит подумать.

Подойди близко к раю, и где же великолепие?

…………………

Минареты, газометры и даже я —

Все мы падаем в пространство в виде одного

Не лишенного привлекательности Луча.

Рассматривать нас поодиночке – значит смотреть на грязь;

Только сообща, на большом расстоянии Мы сливаемся в свете».

(Кристофер Фрай, Венера под наблюдением, I).

Ф.: Любая подобная тенденция сдерживается четырьмя соображениями: во-первых, моя база, на которую я могу захотеть вернуться, – всего лишь моя человеческая фаза; во-вторых, если я – больше, чем человек, то значит, я также и меньше, чем человек; в-третьих, только погрузившись в объект, я могу достичь его статуса; и в-четвертых, хотя «не-я» (которое видно «там» – «отсюда») является чем-то, «я» (то, что находится только «здесь») – всего лишь пространство. Кардинал Беруль описывает величие и ничтожество человека, когда говорит о нем: «Он есть ничто, окруженное Богом, нуждающееся в Боге, наполненное Богом, если он того желает»[77]77
  Ср.: Уильям Лоу: «Сам Господь не может сделать так, чтобы создание, само по себе или по своей природе, было чем-либо иным, нежели состоянием пустоты. Высшая, естественная жизнь не может быть выше, чем это; она может быть лишь пустым вместилищем для доброты и может быть доброй и счастливой жизнью только благодаря жизни Бога, пребывающей внутри нее и в союзе с ней. И в этом и есть двоякая жизнь, которая должна быть объединена в каждом добром, совершенном и счастливом существе».


[Закрыть]. Любая высокая оценка самого себя на данном этапе была бы, по меньшей мере, преждевременной. Я – обезглавленное тело, которое ищет голову. Выбор неограниченный. Я могу подражать ткачу Мотку или тибетским танцорам в масках, изгоняющим злых духов. Я могу поставить на свои плечи любые головы – божественные или человеческие, животные или дьявольские, обширные как вселенные или маленькие как булавочные головки, божественные как небеса или земные как свиная отбивная. Каждая из них так хорошо подходит, будто она всегда там росла. Иметь весь мир в качестве головы для меня так же естественно, как иметь на плечах голову другого человека, или горы, или деревья – при условии, что мне ее одолжат. Я могу иметь все то, что мне нравится – при условии, что это именно оно мне нравится, а не просто я сам. В тот момент, когда мое внимание отвлекается от моего объекта и переносится на меня и на мое равенство с моим объектом, очарование нарушено, и я возвращаюсь на более низкий уровень. Самолюбование обречено на провал[78]78
  Несколько раз указывали на тот факт (например, это делал Уильям Джеймс в Воле к вере, от с. 97, что есть два вида мировоззрения – наивное, которое игнорирует смотрящего, и философское, которое находит для него место. Изъян первого – в том, что субъект не осознает своего равенства с объектом. Изъян последнего – в том, что субъект, осознав это равенство, часто становится слишком сосредоточенным на себе, и своей настойчивостью разрушает то самое, на чем настаивает.


[Закрыть].

На возражение здравого смысла, что я променял обычную голову на абсолютно раздутую – на разновидность космической луковицы, – можно ответить, что я, на самом деле, обменял ее на абсолютно пустую голову, на шляпу, которая годится на любую голову, кроме моей; на подушку, на которую все остальные могут прилечь.